Текст книги "Что-то страшное грядёт"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Глава пятьдесят вторая

– Мертв?..

Отец Вилла провел по холодному лицу, холодной груди.

– Не чувствую…

Где-то вдали кто-то звал на помощь.

Они подняли головы.

По центральной дорожке, озираясь назад, наталкиваясь на билетные будки, спотыкаясь о растяжки, бежал мальчик.

– Помогите! Он гонится за мной! – кричал мальчик. – Этот ужасный человек! Ужасный человек! Я хочу домой!

Метнувшись вперед, мальчик протянул руки к Чарлзу Хэлоуэю.

– О, помогите, я потерялся, мне страшно. Отведите меня домой. Этот Человек с татуировками!

– Мистер Мрак! – выпалил Вилл.

– Он самый! – тараторил мальчик. – Бежит сюда! О, задержите его!

– Вилл… – сказал отец, вставая с колен, – займись Джимом. Искусственное дыхание. Пошли, парень.

Мальчик засеменил куда-то в сторону.

– Сюда!

Шагая следом, Чарлз Хэлоуэй разглядывал расстроенного мальчика, изучал его голову, плечи, спину, походку.

– Мальчик, – сказал он, когда они обогнули сумрачную карусель, по ту сторону которой склонился над Джимом Вилл. – Как тебя звать?

– Некогда! – закричал мальчик. – Джед. Скорей, скорей!

Чарлз Хэлоуэй остановился.

– Джед, – продолжал он; мальчик обернулся, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. – Сколько тебе лет, Джед?

– Девять! – ответил мальчик. – Господи, сейчас не время! Мы…

– У нас вагон времени, Джед, – сказал Чарлз Хэлоуэй. – Только девять. Такой юный. Я никогдане был таким юным.

– Боже праведный! – сердито крикнул мальчик.

– Или кто-то совсем неправедный, – заметил отец Вилла, протягивая руку к мальчику; тот поспешно отпрянул. – Ты боишься только одного человека, Джед. Меня.

– Вас? – Мальчик продолжал пятиться. – Что вы мелете! С какой стати?

– А с такой, что иной раз у добра есть оружие, а у зла его нет. Кое-когда трюки не удаются. Кое-когда люди не позволяют разъединить их и заманить в западню. Никаких «разделяй и властвуй» сегодня, Джед. Куда ты задумал вести меня, Джед? К какой-нибудь клетке со львами, где ты уже все приготовил? К какому-нибудь аттракциону вроде Зеркального лабиринта? К кому-нибудь вроде той Ведьмы? Ну, Джед, ну, говори же! А давай-ка, Джед, завернем твой правый рукав, идет?

Большие глаза цвета лунного камня сверкнули; мальчик отскочил назад, но одновременно Чарлз Хэлоуэй прыгнул вперед, поймал его за руку, схватил за шиворот и вместо того, чтобы просто завернуть рукав, сорвал с него рубашку.

– Ну вот, Джед, – произнес Чарлз Хэлоуэй почти спокойно. – Как я и думал.

– Вы, вы, вы, вы!..

– Вот именно, Джед, я. Но главное – ты, давай-ка посмотрим.

И посмотреть было на что.

По всей руке мальчугана, начиная с пальцев и кисти, извивались синие змеи с глазами цвета медного купороса, синие скорпионы сновали между вечно голодными синими акульими челюстями, которые норовили схватить всевозможных уродцев, стиснутых вместе наколкой бок о бок, плечо к плечу по всей груди, по всему тонкому торсу, ютящихся в укромных тайниках этого маленького, крохотного, теперь похолодевшего, дрожащего от страха тельца.

– Право, Джед, ничего не скажешь – настоящие произведения искусства.

– Вы!.. – Мальчик ударил его по лицу.

– Ага, все тот же. – Приняв удар, Чарлз Хэлоуэй зажал мальчика правой рукой, как в тисках.

– Нет!

– А вот и да, – произнес Чарлз Хэлоуэй, продолжая удерживать его здоровой рукой; изувеченная левая безжизненно свисала вниз. – Да-да, Джед, можешь дергаться, корчиться сколько угодно. Неплохо задумано. Увести меня одного, разделаться со мной, потом вернуься за Виллом. А когда нагрянет полиция – что вы, никакой я не владелец Луна-Парка, а всего лишь девяти-десятилетний мальчик, который пришел посмотреть аттракционы. Стоять на месте, Джед. Что это ты так силишься вырваться? Полиция туда-сюда, а хозяев Луна-Парка след простыл. Я угадал, Джед? Отличный ход.

– Вы ничего не можете мне сделать! – вскричал мальчик.

– Смешно, – ответил Чарлз Хэлоуэй. – Сдается мне, что могу.

Он все крепче, почти любовно прижимал к себе мальчика.

– Убийство! – завопил мальчик. – Убивают.

– Я не буду тебя убивать, Джед, мистер Мрак или кто ты там, что ты там есть. Ты сам себя убьешь, потому что тебе невыносимо быть вблизи людей вроде меня, пребывать так близко и так долго.

– Злой! – простонал мальчик, продолжая вырываться. – Ты злой!

– Злой? – Отец Вилла рассмеялся, отчего мальчик, словно ужаленный осой или уколотый шипами, стал корчиться еще сильнее. – Злой? – Пальцы Чарлза Хэлоуэя словно приросли к мальчишеским тонким костям. – И это говоришь ты, Джед. Впрочем, так и должно быть: злу добро кажется злом. Вот я и обойдусь с тобой, Джед, по-доброму, просто буду держать и смотреть, как ты сам себя травишь. Буду казнить тебя добром, Джед, мистер Мрак, мистер Владелец, мальчик, пока ты не скажешь, что с Джимом. Разбуди его. Отпусти на волю. Верни ему жизнь!

– Не могу… не могу… – Голос мальчика провалился в колодец внутри его тела, звучал все слабее, слабее. – Не могу…

– Вернее сказать – не хочешь?

– …не могу…

– Ладно, парень, тогда приготовься – вот так… и вот так…

Их можно было принять за отца и сына, которые горячо обняли друг друга после долгой разлуки, а тут еще Чарлз Хэлоуэй поднял изувеченную руку и ласково погладил потрясенное лицо мальчика, отчего полчища картинок задрожали и заметались туда-сюда, делая микроскопические перебежки. Глаза мальчика дико вращались, но взгляд не мог оторваться от рта Хэлоуэя, от той странной, по-своему нежной улыбки, что недавно упокоила Ведьму.

Чарлз Хэлоуэй еще сильнее прижал к себе мальчика и подумал: «У зла ровно столько силы, сколько даем ему мы. Я ничего тебе не даю. Я отбираю. Умирай. Умирай. Умирай».

Огоньки в испуганных глазах мальчика потухли.

Сам мальчик вместе с его корчащимся от боли сборищем чудовищ, которого он уже толком не видел, только осязал, упал на землю.

Казалось, должен был раздаться грохот, как если бы обвалилась гора. А послышался только шепест, как будто на пыльную землю уронили японский бумажный фонарик.

Глава пятьдесят третья

Чарлз Хэлоуэй долго смотрел, натужно дыша, на простертое перед ним тельце. В брезентовых проулках бились в судорогах тени – там люди и уродцы самого разного вида и роста, воплощения собственных страхов и прегрешений, цеплялись за стойки и стонали, не веря в происходящее. Где-то на свету появился Скелет. Где-то еще Карлик, почтиосознав, кто он такой, выскочил, точно краб из норки, чтобы смотреть, хлопая глазами, на Вилла, который пытался оживить Джима, и на Чарлза Хэлоуэя, в изнеможении склонившегося над немым, недвижимым мальчишеским телом, меж тем как карусель, постепенно, постепенно замедляя ход, наконец остановилась, покачиваясь, словно паром, на колеблемых ветром волнах травы.

Луна-Парк был подобен огромному темному очагу, в котором загорались угольки по мере того, как тени стягивались к карусели, чтобы воспламенить свои глаза лицезрением драматической картины.

Озаренный луной, лежал мальчик с картинками по фамилии Мрак.

Лежали убитые драконы, разрушенные башни, груды монстров из мрачного средневековья – плоды обветшалого вымысла, разбитые птеродактили, точно бипланы былых и всегда бессмысленных войн, изумрудного цвета раки, застрявшие на белом морском песке в пору жизненного отлива… Все, все до одной картинки теперь менялись, преображались, морщились, по мере того как остывало маленькое тельце. Обратилось внутрь бесстыдное подмигивание глаза на пупке, ослепли на сосках зрачки яростно трубящего мастодонта; весь набор рисунков, украшавших долговязого мистера Мрака, превратился в дырчатый холст с миниатюрами, натянутый на кости мальчика как на раму теннисной ракетки.

Новые и новые уродцы с лицами цвета постелей, на которых столь многие понесли поражение в битве душ, возникали из теней, чтобы включиться в растущий и все более любопытствующий хоровод вокруг Чарлза Хэлоуэя и оброненного им бремени.

Вилл прервал свои отчаянные попытки вернуть Джиму жизнь, нажимая и отпуская, нажимая и отпуская грудную клетку. Его не страшили эти зрители в ночи – сейчас не время бояться! А хоть бы и время – эти уродцы, чувствовал он, глотали ночной воздух с такой жадностью, как будто много лет им не дышалось так вольно, так хорошо!

На глазах у Чарлза Хэлоуэя и на по-лисьему горящих, по-рачьему влажных, подернутых пленкой глазах отстраненных наблюдателей плоть мальчика, который был мистером Мраком, становилась еще холоднее, и по мере того, как смерть корчевала корни кошмаров, каллиграфические рисунки и смутные молнии набросков, скручиваясь, извиваясь и расправляясь, подобно зловещим знаменам проигранной войны, начали исчезать с кожи простертого на земле маленького тела.

Два десятка уродцев испуганно озирались, как если бы луна вдруг располнела и все прозрели; они растирали запястья, словно освобожденные от оков, разминали шеи, как будто с понурых плеч свалилось тяжелое бремя. Исторгнутые из долгого небытия, они растерянно моргали, не веря своим глазам: рассадник их недоли был простерт на земле возле выдохшейся карусели. Достань им отваги, они могли бы протянуть дрожащие руки к усмиренному смертью рту, к мраморным прожилкам лба. Теперь же они оцепенело смотрели, как один за другим их портреты, воплощения смертной алчности, злобы, мерзких прегрешений, изумрудные копии слепых в своем заблуждении глаз, искривленных муками ртов, плененных страстями тел таяли на поверхности ничтожного снежного сугробика. Вот растаял Скелет! Вот семенящий по-крабьи боком Карлик! Вот Глотатель лавы оставил осеннюю плоть, за ним последовал весь в черном Лондонский палач, вот взмыл и пропал, обратился в чистейший воздух Его Тончайшее Великолепие, Воздухоплаватель, Человек-Монгольфьер, вот разбежались ватаги и шайки… Смерть отмыла чертежную доску!

И лежит на земле просто мертвый мальчишка, без единого синяка-картинки, глядя на звезды пустыми глазами мистера Мрака.

– Ах-х-х-х…

Притаившийся в тени диковинный народец дружно вздохнул с облегчением.

Может быть, каллиопа рявкнула напоследок, точно шпрех-шталмейстер. Может быть, гром в облаках перевернулся с бока на бок во сне. Внезапно все пришло в движение. Уродцы бросились врассыпную. На север, на юг, на восток, на запад, освобожденные от шатров, от хозяина, от нечистых законов, главное – освобожденные друг от друга, они бежали, словно спасающиеся от бури поросята-альбиносы, беззубые вепри, испуганные мишки-губачи.

Должно быть, при этом каждый на бегу задел по растяжке, выдернул по колу.

Потому что небо сотряс последний вдох и предсмертный выдох, запавший рокот и вой сжимающегося мрака – то рушились шатры.

Шипя, как гадюки, извиваясь, как кобры, взбесившиеся веревки скользили, хлестали, косили траву стелющимися бичами.

Костяк огромного Главного Шатра уродцев бился в конвульсиях, мелкие кости отделялись от средних, средние от огромных, как у бронтозавра. Все колыхалось, предвещая развал.

Шатер зверинца сложился, точно черный испанский веер.

По велению ветра рушились остроконечные силуэты малых шатров на лугу.

И наконец, после минутной заминки, Главный Шатер, эта огромная меланхолическая ящероптица-наседка, захваченный низвергающимся вихрем, оборвал три сотни пеньковых змей, с треском сломал черные колья, разбросав их вокруг, будто зубы из циклопической челюсти, и захлопал сотнями квадратных метров плесневелых крыльев, как бы пытаясь взлететь, однако эту тушу, подвластную элементарному земному тяготению, неизбежно должна была сокрушить ее собственная парализованная тяжесть.

Пахнущие землей, горячие, влажные выдохи Шатра разметывали конфетти, превосходящие возрастом венецианские каналы, и комья розовой сахарной ваты, напоминавшие заношенные горжетки. Горестно вздыхая, Шатер сбрасывал свою шкуру, расставаясь с брезентовой плотью, и наконец с троекратным громом, как от пушечных залпов, рухнули вниз старинные балки, слагавшие хребет увечного монстра.

Каллиопа несуразно булькала на ветру.

Поезд стоял одиноко в поле, точно брошенная игрушка.

Высоко на еще уцелевших шестах вымпелы с намалеванными изображениями уродцев похлопали в ладони напоследок, а затем шлепнулись на землю.

Скелет, единственный из всей диковинной компании, кто еще не убежал, наклонился над фарфоровым тельцем мальчика, который был мистером Мраком, поднял его и понес куда-то вдаль.

Вилл увидел мельком, как он шагает со своей ношей через холм, испещренный следами разбежавшейся челяди Луна-Парка.

Отрывистый грохот, сумятица, картины смерти, бегущие люди… Лицо Вилла поворачивалось то туда, то сюда. Кугер, Мрак, Скелет, Карлик – он же продавец громоотводов, не бегите, вернитесь! Мисс Фоули, где вы? Мистер Кросетти, опасность миновала! Остановитесь! Успокойтесь! Все в порядке. Возвращайтесь, возвращайтесь!

Но ветер стирал отпечатки их ног на траве; глядишь, так и будут вечно бежать наперегонки с самими собой…

И Вилл снова оседлал Джима и принялся нажимать, отпускать, нажимать, отпускать его грудную клетку, потом потрогал дрожащей рукой щеку своего лучшего друга.

– Джим?..

Но Джим был холоден, как сырая земля.

Глава пятьдесят четвертая

Под холодом угадывалось тепло, белые щеки Джима чуть розовели, но пульса, сколько ни щупал запястье Вилл, не было, и сердце, когда он приложил ухо к груди, не билось.

– Он мертв!

Чарлз Хэлоуэй подошел к своему сыну и к другу своего сына и, опустившись на колени, потрогал неживую шею, недвижимую грудь.

– Нет, – нерешительно произнес он. – Не совсем…

– Мертв!

Внезапно из глаз Вилла брызнули слезы. И так же внезапно кто-то толкнул, встряхнул, ударил его.

– Прекрати! – воскликнул отец. – Ты хочешь спасти его?

– Поздно, папа, слишком поздно!

– Замолчи! Слушай!

Но Вилл продолжал рыдать.

Отец опять замахнулся и ударил. Сперва по левой щеке. Потом, сильнее, по правой.

От этих пощечин слезы все до одной разлетелись в стороны.

– Вилл! – Отец сердито ткнул пальцем его и Джима. – Прекрати, Вилл, черт побери, всей этой братии во главе с мистером Мраком, будь она проклята, им только подавайхныканье, видит бог, они обожаютслезы! Господи Иисусе, да чем больше ты будешь реветь, тем жаднее они будут слизывать соль с твоих щек. Рыдай – и они будут лакать твое дыхание, как кошки. Встань! Поднимись с колен, черт возьми! Скачи и прыгай! Ори и гикай! Слышишь! Кричи, Вилли, пой, но главное – смейся, понял, смейся!

– Я не могу!

– Ты должен! Это все, чем мы располагаем. Я знаю! В библиотеке!.. Ведьма бежала, господи, какона бежала! И тем же способом я прикончил ее. Всего одной улыбкой, Вилли! Улыбка ненавистна людям ночи. В улыбке – солнце. Они не выносят солнца. Мы не должныпринимать их всерьез, Вилл!

– Но…

– К черту «но»! Ты видел зеркала! В них я был одной ногой здесь, другой – в могиле. Сплошные морщины и тлен! Они запугивали меня! Запугали мисс Фоули так, что она примкнула к великому маршу в Никуда, присоединилась к глупцам, которые пожелали всем обладать! Идиотское желание – обладать всем! Несчастные проклятые болваны. И кончилось тем, что вместо всего осталось ничто, как с тем бестолковым псом, который выпустил кость, чтобы схватить отражение в воде. Вилл, ты видел сам: все зеркала рассыпались. Как тающий на крышах лед. Ни ружья, ни ножа не понадобилось, достало моих зубов, языка и легких, я расстрелял эти зеркала своим презрением! Сбил с ног десять миллионов испуганных болванов и поднял на ноги реальногочеловека! Давай, Вилл, встань и тына ноги!

– Но Джим… – нерешительно произнес Вилл.

– Наполовину здесь, наполовину где-то еще. Джим всегда был такой. Чувствительный к соблазнам. На этот раз зашел чересчур далеко и, возможно, вовсе пропал. Но ведь он попытался спастись, верно? Протянул тебе руку, чтобы оторваться от машины? Так давай доведем за негоборьбу до конца. Шевелись!

Вздернутый рукой отца, Вилл поднялся на подкашивающихся ногах.

– Бегай!

Вилл опять всхлипнул. Отец ударил его по лицу. Слезы разлетелись, точно метеоры.

– Прыгай! Скачи! Кричи!

Он подтолкнул Вилла, повернул боком и принялся выворачивать его карманы, пока не извлек поблескивающий предмет.

Губная гармоника.

Отец выдул из нее аккорд.

Вилл замер, уставившись вниз на Джима.

Отец влепил ему оплеуху.

– Шевелись! Не глазей!

Вилл сделал шажок.

Отец выдул еще аккорд, дернул Вилла за локоть, вскинул вверх одну его руку, другую.

– Пой!

– Что?

– Господи, парень, что-нибудь!

Гармоника изобразила нечто отдаленно напоминающее «Лебединую реку».

– Пап. – Вилл шаркал ногами, качал головой, безмерно усталый. – Глупо!..

– Вот именно! То, что надо! Чертов глупый тупица! Дурацкая гармоника! Фальшивая мелодия!

Отец издал громкий клич. Попробовал кружить, точно танцующий журавль. Однако он, как ни старался, не прониксяеще в полной мере сумасбродством. Надо, непременно надо превозмочьсебя!

– Вилл, громче, смешнее, как говорится! К черту, только не позволяй им пить твои слезы и жаждать еще! Вилл! Не давай им завладеть твоим рыданием, вывернуть его наизнанку и обратить в свои улыбки! Будь я проклят, если позволю смерти сделать себе праздничный убор из моейхандры. Не уступай им ни крошки, Вилли, отпусти суставы! Дыши глубже! Выпусти пар!

Он дернул Вилла за волосы.

– Ничего… смешного…

– Сколько угодно! Я! Ты! Джим! Все мы! Вся эта чертова кутерьма! Гляди!

И Чарлз Хэлоуэй принялся гримасничать, выпучил глаза, сплющил себе нос, подмигивал, прыгал, словно шимпанзе, кружился в обнимку с ветром, увлекая Вилла за собой, взбивал чечеткой пыль, откинул голову назад, лая на луну.

– Смерть смешна, будь она проклята! Наклон… два… три… Ножками, ножками… «Далеко на Лебединой» – как там дальше, Вилл? «Далеко, далеко!» Вилл, не слышу твой богомерзкий голос! Паршивое девичье сопрано. Воробей в жестяной банке. Прыгай, парень!

Вилл подпрыгнул, присел, щеки его разгорелись, в горле щипало, как от лимона. В груди словно надувался шар.

Отец сосал серебряную гармонику.

– «Там, где наши старики»… – подсказал Вилл.

– Так держать! – крикнул отец.

Шаг, подскок, прыжок, пробежка.

Где Джим? Джим был забыт.

Отец пощекотал Виллу ребра.

– «Женщины Кейптауна песни распевают!»

– Ай-люли! – выкрикнул Вилл. И повторил нараспев: – Ай-люли!

Шар продолжал расти. Что-то щекотало в горле.

– «Ипподром кейптаунский флаги развевает!»

– Ай-люли-люли-люли!

Мужчина и мальчик прошлись менуэтом.

И в разгар танца свершилось.

Вилл почувствовал, как шар внутри него разросся дальше некуда.

Он улыбнулся.

– Что я вижу? – поднял брови отец.

Вилл фыркнул. Вилл захихикал.

– В чем дело? – спросил отец.

Сила взрыва горячего шара раздвинула зубы Вилла, откинула его голову назад.

– Папа! Папа!

Он подпрыгнул. Он схватил отца за руку. Он скакал, как безумный, гикая, крякая по-утиному, кудахтая по-куриному. Хлопал себя ладонями по прыгающим коленям. Разметывал пыль подметками.

– «О Сусанна!»

– «Не плачь ты…»

– «…беспрестанно!»

– «Вернулся ведь я…»

– «..домой…»

– «… и банджо мое…»

Вместе:

– «…со мной!»

Гармоника билась о зубы, сипя, и отец извлекал из нее громогласные аккорды безудержного веселья, кружа и ударяя себя по пяткам.

– Ха! – Они столкнулись, еле устояли на ногах, стукнулись локтями, хохочущими головами. – Ха! О боже, ха! Господи, Вилл, ха! Ноги не держат! Ха!

И в разгар буйного хохота…

Чих!

Они круто развернулись. Они вытаращили глаза.

Кто лежит там на озаренной луной земле?

Джим? Джим Найтшейд?

Он шевельнулся! Рот приоткрылся, веки дрожат? Щеки порозовели?

Не гляди! Отец лихо закружил Вилла в новом танце. Они распевали, взмахивая руками, и губная гармоника сипела, давясь визгливыми звуками, и отец изображал то аиста, то индюка. Они прыгали туда-обратно через Джима, как через лежащий на траве валун.

– «Кто-то там на кухне с Диной! Кто-то там на кухне…»

– «…и я знаю кто-о-о!»

Губы Джима раздвинулись, пропуская язык.

Никто не заметил этого. Или не показал виду, боясь, что это случайно.

Дальше Джим управился сам. Его глаза открылись. Он смотрел на пляшущих сумасбродов. Невероятно: он вернулся из многолетнего странствия. И никто не встречает его возгласом: «Привет!» Знай отплясывают что-то вроде самбы. К его глазам подступили слезы. Но так и не пролились. Губы Джима изогнулись в улыбке. Он тихонечко хохотнул. Потому что… ну да! Это же балда Вилл и его сумасбродный старик отец, библиотекарь, прыгают перед ним, точно гориллы, дубася костяшками пальцев пыльный луг… Их лица не поддавались описанию. Плясуны наклонялись над ним, били в ладоши, шевелили ушами, обдавали его разливными каскадами звонкого хохота, которые ничто не могло остановить – хоть бы небо обрушилось на землю или земля разверзлась под ногами. Они стремились заразить Джима своей радостью, поджечь запал, чтобы вызвать сперва слабенький хлопок, потом выстрел и наконец оглушительный залп веселья!

И глядя вниз, и продолжая в лихой пляске разминать суставы, Вилл подумал: «Джим не помнит, что он был мертв, и мы не скажем ему, сейчас не скажем, потом когда-нибудь, только не…»

– Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля!

Они даже не стали говорить: «Здорово, Джим» – или: «Танцуй с нами», – просто взяли его за руки, как если бы он нечаянно упал и нужно было помочь ему вернуться в буйный хоровод. Они рванули Джима. Джим взлетел в воздух. Джим приземлился, танцуя.

И Вилл знал: взявшись за руки, соединив горячие ладони, они криками, веселыми возгласами заставили кровь опять струиться по жилам. Они подбросили Джима, словно новорожденного, потискали его грудь, шлепнули зад и наполнили его легкие радостным вдохом.

Затем отец нагнулся, и Вилл перепрыгнул через него и сам нагнулся, и отец перепрыгнул через Вилла, и оба замерли в ожидании, хрипло напевая, сладостно усталые, и Джим, сглотнув, взял разбег. Он почти перепрыгнул через отца Вилла, но тут все упали и покатились но траве, гикая и гукая, и в ушах их звучали трубы и цимбалы, как если бы сейчас шел первый год творения и веселье еще не было изгнано из рая.

Потом они вскинули ноги кверху, хлопнули друг друга по плечам и, просунув руки под колени соседа, закачались вместе из стороны в сторону, бросая друг на друга счастливые взгляды и постепенно усмиряясь, словно от легкого хмеля.

И когда они вдоволь наулыбались светлым факелам лиц, то перевели глаза на простертый перед ними луг.

И черные стойки шатров громоздились подобно костям на слоновьем кладбище, и рваный брезент колыхался, будто лепестки огромной черной розы.

Их было только трое в этом спящем мире, три диковинных кота купались в лунном свете.

– Что тут было? – спросил Джим наконец.

– Чего только не было! – воскликнул отец Вилла.

И они опять рассмеялись, но внезапно Вилл прижал Джима к себе и расплакался.

– Ну, – сказал Джим и повторил негромко несколько раз. – Ну… Ну…

– О Джим, Джим, – вымолвил Вилл. – Мы будем друзьями на все времена.

– Конечно, ну конечно же. – Джим как-то странно притих.

– Все в порядке, – сказал отец Вилла. – Поплачьте немного. Все страшное позади. Потом еще насмеемся, как пойдем домой.

Вилл отпустил Джима.

Они встали и выпрямились, глядя друг на друга. Вилл с великой гордостью смотрел на своего отца.

– О папа, папа, ты справился, это все ты!

– Нет, мы вместе.

– Но без тебя все кончилось бы плохо. О папа, я тебя никогда не знал. Теперь-то знаю.

– Знаешь, Вилл?

– Провалиться мне на этом месте!

В глазах каждого другой был окружен мерцающим влажным сиянием.

– Что ж, тогда здравствуй, сын. Обменяемся почтительным приветствием.

Отец протянул руку. Вилл пожал ее. Оба рассмеялись и вытерли глаза, потом обратили взгляд на цепочки следов на росистых холмах.

– Пап, а могут они когда-нибудь вернуться?

– Не могут. И могут. – Отец убрал гармонику в карман. – Те же самые не могут. Зато могут другие, вроде них. Не с Луна-Парком. Одному богу известно, в каком обличье они явятся в следующий раз. Но завтра на рассвете, в полдень, самое позднее – на закате они покажутся. Они уже в пути.

– О нет, – сказал Вилл.

– О да, – сказал отец. – Нам придется всю жизнь быть начеку. Битва только начинается.

Они медленно пошли в обход карусели.

– Как они будут выглядеть? Как мы их распознаем?

– А что, – тихо произнес отец, – возможно, они уже здесь.

Мальчики живо оглянулись.

Никого – только луг, только машина и они сами.

Вилл посмотрел на Джима, на своего отца, скользнул взглядом по себе, по своим рукам. И снова поглядел на отца.

Отец кивнул с серьезным выражением лица, потом указал кивком на карусель, поднялся на площадку и положил руку на бронзовый поручень.

Вилл встал рядом с ним. Джим встал рядом с Виллом.

Джим погладил гриву бронзовой лошади. Вилл погладил лошадиное плечо.

Широкая площадка покачивалась на волнах ночи.

«Всего три круга вперед, – подумал Вилл. – Ну».

«Всего четыре круга вперед, – подумал Джим. – Ух ты!»

«Всего десять кругов назад, – подумал Чарлз Хэлоуэй. – Господи».

Каждый читал по глазам, о чем думают другие.

«Так просто», – подумал Вилл.

«Всего один разок», – подумал Джим.

«Но стоит только начать, – подумал Чарлз Хэлоуэй, – как захочешь вернуться снова и снова. Еще один круг и еще. А там станешь приглашать друзей и друзей их друзей, и кончится тем…»

Одна и та же мысль осенила их в тишине.

«…кончится тем, что ты сам превратишься в хозяина этой карусели, господина уродцев… распорядителя частицы вечности, воплощенной в этих странствующих черных луна-парках…»

«Возможно, – сказали их глаза, – они уже здесь».

Чарлз Хэлоуэй прошагал к механизму, приводящему в движение карусель, отыскал гаечный ключ и принялся крушить маховики и зубчатые колеса. Потом спустился с мальчиками к пульту управления и врезал раз-другой, только посыпались электрические искры.

– Возможно, в этом не было необходимости, – сказал Чарлз Хэлоуэй. – Может быть, она все равно не стала бы работать без энергии, которую получала от уродцев. Но…

Он ударил пульт еще раз и отбросил гаечный ключ.

– Время позднее. Скоро полночь.

Тут же часы на ратуше, на церкви баптистов, на церкви методистов, на англиканской и католической церквах послушно пробили двенадцать, засевая ветер Временем.

– Кто последний добежит до семафора у Зеленого переезда, тот старая карга!

И мальчики словно выстрелили собой из пистолета.

Отец Вилла колебался всего одно мгновение. Что-то покалывало в груди. «Если я побегу, – подумал он, – что может случиться? Так уж важна Смерть? Нет. Важно все, что происходит до ее прихода. А мы кое-чего достигли сегодня ночью. Даже Смерть не может испортить все дело. Вон, ребята уже бегут… почему бы не… последовать за ними?»

Что он и сделал.

Господи! Как же здорово было на пороге нового, почему-то похожего на рождественское, утра чеканить живые следы на росе по прохладному полю. Мальчики бежали цугом, словно лошадки, зная, что настанет день, когда один из них придет к финишу первым, а другой вторым или совсем не придет, но эти первые минуты новых суток не были ни минутами, ни днем, ни утром конечного расставания. Сейчас не время всматриваться в лица, определяя, который из них старше, а который намного моложе. Сейчас всего лишь зарождался очередной октябрьский день в году, о котором какой-нибудь час назад никто и не подумал бы, что он может быть таким прекрасным, и звезды вместе с луной но великой дуге плыли навстречу рассвету, и мальчики мчались вприпрыжку вперед, и со слезами было покончено, и Вилл то смеялся, то пел, и Джим подхватывал строчку за строчкой, и они рассекали волны жухлой травы, устремляясь к городу, в котором им, быть может, еще не один год предстояло жить через дорогу друг от друга.

А позади трусил пожилой мужчина с его то пасмурными, то отрадными мыслями.

Может быть, мальчики сбавили темп. Откуда им знать. Может быть, Чарлз Хэлоуэй прибавил. Не спрашивайте его.

Как бы то ни было, мчась вровень с мальчиками, пожилой мужчина вытянул руку вперед.

Вилл, Джим, отец – все в одно время ударили ладонью фундамент семафора.

Ветер унес три слитных ликующих крика.

После чего под пристальным взглядом луны все трое вместе вошли в город, оставив пустошь позади.