Текст книги "Пока мы не стали незнакомцами (ЛП)"

Автор книги: Рене Карлино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– У меня только эта, но могу поделиться. – Я передал сигарету ей, после чего протянул фотографию, которой занимался днем. – Наше первое совместное фото. – Внизу была надпись «ЛДН», которую я восковым карандашом нанес на чистую фотобумагу, чтобы при переносе на нее изображения надпись осталась белой.

Она расхохоталась.

– Лучшие друзья навек? Уже?

– Хотелось бы. – Я запечатлел ее широкую улыбку, в которой она показывала зубы.

– Мне нравится. Буду хранить ее всегда. Спасибо тебе, Мэтт.

– Много сегодня репетировала?

– Ага, я измотанная и голодная.

– Если захочешь, Дарья, наверное, сможет разогреть тебе парочку рыбных палочек.

Грейс сморщила нос.

– Почему она всегда их ест? Они так воняют.

– Наверное, потому что они дешевые.

– Кстати… по средам я хожу на ужин, где раздаются бесплатные блинчики, если ты в пижаме. Как тебе идея завтрака на ужин?

Я рассмеялся.

– Звучит отлично.

Она встала и затоптала сигарету.

– Круто, тогда идем надевать пижамы.

Я натянул фланелевые пижамные штаны, но остался в белой футболке. Влез в огромные слиперы, из-за чего мои ноги стали напоминать лапы снежного человека, и направился к комнате Грейс. Я толкнул приоткрытую дверь в ее комнату и резко вздохнул. На ней было только белье, она стояла ко мне спиной. Я тяжело сглотнул и попытался заставить себя отвернуться и уйти, пока она не заметила меня, но не смог отвести глаз от ее округлой идеальной задницы. На ней были белые хлопковые трусики в цветочек с маленькой каймой из оборок. На одной из ягодиц ткань скаталась. Я испытал потребность упасть на колени и укусить ее за то место. Сердце подпрыгнуло, член дернулся, а я задержал дыхание. Твою мать!

Не замечая меня, она подняла над головой розовую ночную рубашку и надела ее на себя. Она развернулась, и моему взгляду открылась передняя часть ее рубахи, на которой был узор в белый горох и логотип «Хелло Китти». Я не мог стереть широченную улыбку со своего лица.

Увидев меня, она застыла.

– Давно ты там стоишь?

– Всего секунду, – солгал я.

Она опустила свой взгляд, чтобы взглянуть на мои штаны. Я не проследовал за ее взглядом, потому что очень старался незаметно сделать так, чтобы она не увидела, что творилось ниже.

– Ого, – она смотрела на мои слиперы. – Чувак, они потрясные.

Я засмеялся, чувствуя облегчение от того, что не был пойман.

– Далеко это место?

– Нам нужно в метро, это в Бруклине. – Кстати, она была на полу, завязывала шнурки на своих голубых «Конверсах».

Когда она подошла к двери, я положил руку ей на поясницу, что казалось совершенно естественным. Она остановилась и повернулась ко мне, ее лицо было всего в нескольких сантиметрах от моего.

– Не хочешь взять свой фотоаппарат? Там есть что поснимать.

– Хорошая идея.

Я отправился в комнату, схватил камеру и встретил ее на лестнице, где она стояла с парнем и девушкой, которые тоже были в пижамах.

– Маттиас, это Татьяна. Она играет на струнных со мной. А это Брэндон, ее парень.

Я не ждал компании, но был рад познакомиться с друзьями Грейс. Потянувшись, я пожал руку Татьяны. На ней был красный слитный пижамный костюм и бейсболка. Хотя, в общем и целом, она была симпатичной, рядом с Грейс она выглядела бледно. На Брэндоне же были серые типичные университетские штаны. Он был невысокий, у него были темные коротко остриженные волосы и очки без оправы. Мы обменялись улыбками в связи с нашим выбором одежды и направились к дверям.

Кафешка была оформлена в стиле пятидесятых годов: внутри стояли блестящие красные кабинки и маленькие музыкальные автоматы на каждом столе. Грейс запрыгнула в кабинку первой, и тут же начала листать журнал с песнями.

– Обожаю такие штуки.

Татьяна и Брэндон сели напротив нас, почти что друг у друга на коленях. Татьяна потянулась за сумкой и вытащила из нее фляжку.

– «Бэйлис» и ром для наших ванильных коктейлей. Ради этого можно умереть.

Мы с Грейс издали благодарные вздохи и ахи.

– Как долго вы вместе? – спросил я.

– Три недели, – ответил Брэндон, прежде чем прильнуть к Татьяне и поцеловать ее. Я обратил внимание, что Грейс смотрела на них довольно заинтересованно.

Я инстинктивно положил руку на оголенное бедро Грейс, где ее ночная рубашка немного задралась. Она меня не оттолкнула, но и не ответила на жест. Когда я продвинул руку выше, она махнула, чтобы я выпустил ее из кабинки. Она встала и затанцевала по пути в туалет, подпевая Джеймсу Брауну: «Прошу, прошу, прошу».

– Итак, Брэндон, что изучаешь?

– Музыку, но скорее в области записи и с деловой стороны. А ты?

– Фотография.

Он указал на фотоаппарат, лежавший на столе.

– Наверное, мне стоило догадаться.

– Кажется, вы с Грейс последние пару дней прямо-таки неразлучны, – произнесла Татьяна.

– Она в прямом смысле слова единственная, кого я здесь знаю. Я только что переехал в Нью-Йорк.

– Я имела в виду не это, – проговорила она с нотками юмора.

– Ну, а кто бы не захотел быть с ней?

– И то верно.

Как только Грейс вернулась, мы набросились на блинчики и разбавленные «Бэйлисом» ванильные коктейли, сама же Грейс подпевала каждой песне пятидесятых, которую узнавала. Я тем временем изучал ее движения, все ее мелкие привычки.

– Прежде чем съесть свою еду, ты ее нюхаешь, – сказал я со смехом.

– Что? Нет. – Она нахмурилась.

Татьяна рассмеялась, вторя мне.

– Ага, она так делает. Всего на какую-то долю секунды.

– Не делаю я так, – запротестовала Грейс.

– Поверь мне, это мило, – я подмигнул ей.

– Скорее неловко. Я так делаю с самого детства.

Я взъерошил волосы у нее на затылке.

– Говорю же, это мило.

Она смотрела на меня, улыбалась, а ее щеки были залиты румянцем.

Когда мы ушли из кафе, Татьяна и Брэндон попрощались и пошли в кинотеатр, находившийся в противоположном направлении.

– У тебя классные друзья, – сказал я.

– Ага. Они весь вечер были поглощены друг другом, а? Ну, наверное, им так хорошо.

– Подожди, прежде чем мы спустимся в метро, у меня есть одна идея. У меня здесь цветная пленка, – сказал я, указывая на висевший на моей шее фотоаппарат. – Хочу попробовать кое-что.

Я схватил ее за руку и потащил на лестницу, ведшую к переходу к наземной станции метро. Движение машин под нами было довольно быстрым. Я отвел Грейс на одну сторону перехода, а сам настраивал фотоаппарат, чтобы оставить его на другой стороне, закрепив ремнем. За ее спиной сверкали огни фар, в темноте подчеркивая ее силуэт. Подол ее розовой ночной рубашки развевался благодаря порывам легкого ветра.

– Я собираюсь поставить таймер и подбежать к тебе. Просто смотри в камеру и не двигайся. Скорость затвора будет очень медленная, чтобы выдержка была длинной. Попытайся не шевелиться совсем.

– Чего ты добиваешься? – хотела знать она, наблюдая за тем, как я ставил настройки.

– Огни дорожного движения будут позади нас и не в фокусе, потому что машины будут ехать беспрерывно, но, если мы будем стоять спокойно, то мы будем четкими, а с нами и дома на заднем плане. Должно получиться круто. Таймер поставлен на десять секунд. Ты будешь слышать все ускоряющееся тиканье, пока затвор не откроется, а когда это случится, то нам нужно быть неподвижными.

– Ладно, я готова.

Ноги Грейс были расставлены в стороны, словно она собиралась танцевать джаз. Я нажал на кнопку и побежал, чтобы встать рядом с ней. Не глядя на нее, я схватил ее за руку и сфокусировался на линзе фотоаппарата. Когда таймер ускорился, я почувствовал, что она смотрела на меня. И в последнюю секунду я посмотрел на нее в ответ. Затвор открылся, и я произнес, не шевеля губами:

– Стой смирно.

Она захихикала, но продолжала смотреть на меня. Ее широко раскрытые глаза слезились из-за ветра. Три секунды, казалось, не так и долго, но, когда ты смотришь кому-то в глаза, этого достаточно, чтобы дать молчаливое обещание.

Как только затвор закрылся, Грейс выдохнула и разразилась смехом.

– Я думала, прошла вечность.

– Разве? – спросил я, все еще не отводя взгляда. Я мог бы смотреть на нее всю ночь.

На обратном пути к общежитию от метро мы разделили половину косяка.

– У тебя было много парней в старшей школе?

– Нет. Не было времени. Когда мне исполнилось шестнадцать, пришлось найти работу, чтобы купить машину, на которой я бы ездила в школу.

– Где ты работала?

– В «Хаген Дац»³ в торговом центре.

– Вкуснятина.

– Ну, поначалу было ужасно, потому что я набрала около четырех с половиной килограммов, а потом заболела, переев мороженого с ромовым изюмом. После этого я его не переваривала. Я проработала там три года до самого выпуска. У меня до сих пор приличный бицепс от зачерпывания мороженого. Я вся несимметричная.

Она напрягла руку, чтобы продемонстрировать мне мускулы. Я стиснул ее тоненькую руку пальцами, и она выдернула ее из моего захвата.

– Придурок.

– Руки-макароны.

– Я любитель. Ну-ка, покажи свои.

Я напряг руку. Она своей маленькой нежной рукой даже не смогла сдавить мою.

– Чувак, да это впечатляет. Чем занимаешься?

– У меня были настенные брусья. И это все, правда. И еще в Лос-Анджелесе я часто занимался серфингом.

– Скучаешь?

– В основном по серфингу.

Она на мгновение замолчала.

– Черт, который час?

Я взглянул на часы.

– Девять пятнадцать. А что?

– Я хотела вернуться к половине десятого.

– И что случится в половине десятого?

– Это прекрасное платье превратится в мешок. – Она обернулась вокруг своей оси. Я схватил ее и закинул на плечо. – Боже мой, опусти меня на землю!

– Нет уж, принцесса. Я верну тебя к девяти тридцати!

Я ворвался в двери общежития и пробежал по лестнице, пока Грейс висела на моем плече и колотила меня по заднице. Я услышал, как кто-то позади произнес:

– Чувак, эта девица – трата времени.

Я поставил Грейс на пол у ее двери, бросил взгляд на часы и поднял руку вверх.

– Девять тридцать, детка.

Она дала мне «пять».

– Ты смог! Спасибо, приятель.

Я посмотрел за спину Грейс и увидел там едва одетую девушку в джинсовой мини-юбке и в туфлях на высоких каблуках. Грейс обернулась, чтобы проследить за моим взглядом, и когда она снова посмотрела на меня, я невинно улыбнулся ей.

– Тебе нравятся такие? Это твой тип?

Я прислонился к ее двери и скрестил руки на груди.

– Да нет.

– Ты в Лос-Анджелесе был бабником?

– Да нет же.

– Сколько девушек у тебя было? – Выражение ее лица было абсолютно серьезным.

– Это вопрос с подвохом?

– Мне просто любопытно, потому что ты симпатичный парень и…

– А ты красивая. Это значит, что у тебя было много парней?

Она фыркнула.

– Ладно, не отвечай на вопрос.

– У меня было несколько девушек, Грейс. Не много.

– А ты был когда-нибудь с девственницей?

Я откинул голову и обратил внимание, что ее губы дрожали, а глаза расширились, и в них читалась решительность.

– Нет. Я никогда не был с девственницей, – ответил я.

Я опустил голову, чтобы встретиться с ней взглядом, но она сразу же посмотрела вниз, на свою обувь. Я был близок к тому, чтобы спросите ее, была ли она девственницей, но уже знал ответ и не захотел смущать ее.

– Ну, я лучше пойду порепетирую, – сказала она.

– Подожди секундочку. – Я убежал в комнату и порылся там, чтобы вернуться с альбомом Pixies – «Surfer Rosa and Doolittle». – Это великолепный альбом, один из моих любимых. Седьмой трек выше всяких похвал.

Она прочитала содержание.

– «Where is my mind»? (Прим. пер.: буквально «Где мой разум?»)

– Это первый.

– Круто. Спасибо, Мэтт. Эй, завтра после лекций… – она колебалась, – я собираюсь позаниматься на крыше.

– Ага.

– В общем… Хочешь присоединиться? Мы можем послушать музыку.

– Конечно, давай.

– Хорошо, я закончу в три. Я могу сделать сэндвичи.

– Звучит отлично.

Я распростер руки для объятий, и она обхватила мою талию. Я поцеловал ее в макушку и почувствовал, что она пахла шампунем с запахом сирени. Грейс отстранилась и покосилась на меня.

– Ты только что поцеловал меня в макушку?

– Просто дружеский поцелуй. Как этот. – И я поцеловал ее в щеку. Она застыла и шире распахнула глаза. – Спокойной ночи, Грейси.

– Спокойной, Мэтти, – прошептала она, когда я возвращался в свою комнату.

***

После этого мы проводили время вместе почти каждый день, и вскоре встречи стали регулярными. Мы сдавали кровь, ходили на ужины в пижаме и находили разные способы заработать денег. Мы занимались вместе, она играла на виолончели, а я фотографировал ее. Ее длинные светлые волосы падали на лицо, когда она играла страстно, качая головой назад и вперед в такт движениям смычка. Вскоре это стало моим любимым зрелищем.

В городе зима сменила осень, мы с Грейс были вместе очень часто, в основном общаясь с ее друзьями с музыкальных курсов. Брэндон и Татьяна стали нашими друзьями-парой, и, хотя сами мы с Грейс парой не были, создавалось совсем иное впечатление. Грейс и Тати нашли способ бесплатно посещать музеи, а также затащили меня на бесплатную симфонию. Мне казалось, Тати и Брэндон были слишком возбуждены из-за перспективы слушать классическую музыку два часа кряду, да и мне казалось, что они без колебаний вышвырнут меня за то, что я в джинсах, но я был удивлен тем, насколько мне все понравилось, и насколько спокойными были ребята.

Но так же, как Грейс была увлечена музыкой, она была увлечена и поиском разных мероприятий для меня. Она подсовывала мне под дверь вырезки из газет о выставках фотографии, устраиваемых в городе. Мы делали все возможное, лишь бы выбраться из проклятого общежития и избавиться от проникающего во все щели запаха рыбных палочек, исходившего от комнаты Дарьи.

Знаете эти книги для экономных путешественников типа «Суровый гид по Гавайям или Нью-Йорку: как прожить на пять долларов в день»? Клянусь богом, мы умудрялись укладываться в два. Это включало в себя питание пищей быстрого приготовления и прохождение в метро «зайцем», но нам удалось изучить город вдоль и поперек.

В Нью-Йорке таится энергия, которая берет начало в тебе самом. Даже овощ вроде меня знакомится с разными округами так, словно те – живой, дышащий организм. Больше такого нигде нет. Город становится частью твоей жизни, любовью, что невозможно изъять. В этом месте есть некий загадочный человеческий элемент, способный заставить влюбиться и разбить сердце одновременно. Когда ты слышишь голос города, вдыхаешь его запах, ты делишь его с другими людьми, что идут рядом по улице, едут в метро или смотрят на центральный парк из окон своих высоток. Тогда ты понимаешь, что ты живой, что жизнь прекрасна, драгоценна и мимолетна. Думаю, потому люди в Нью-Йорке чувствуют такую связь друг с другом, город заряжает коллективной любовью и восторгом. Мы с Грейс влюбились в него вместе.

***

Следующие пару месяцев я обнаруживал Грейс в вестибюле, где она ждала меня. Наша дружба становилась настолько уютной, что взъерошивать ей волосы, крутить ее, хватать за руку и носить ее на спине стало абсолютно нормально. Иногда бывали моменты затишья, когда казалось, что она хочет, чтобы я ее поцеловал, и одному Богу известно, как этого желал я, но она всегда нарушала тишину или отводила взгляд. Мне было все равно, я просто хотел быть рядом. И понял, что гораздо меньше заинтересован в том, чтобы встречаться с другими девушками или даже просто смотреть на них.

– Поздно, да? – заметил я, бросая взгляд на часы.

– Мне нужно возвращаться в комнату.

Грейс лежала на моей кровати, устроившись на животе и свесив голову с края. Она была в шортах и футболке с надписью Sex Pistols, а ее волосы были собраны в небрежный пучок. Я знал, что на самом деле она не хотела уходить, даже несмотря на то, что мы оба были жутко уставшими.

– Стой, давай сыграем в «Я никогда не».

– Вперед. Ты первый, – пробормотала она.

– Я никогда не воровал.

Какой-то миг она выглядела погрустневшей, но после пальцем одной руки начала водить по ладони другой.

– Что ты своровала?

– Ну, разные вещи. О самом худшем мне стыдно рассказывать. – Она перекатилась на спину и лицом зарылась в одеяло.

– Да ладно тебе, расскажи. Я не буду тебя осуждать.

– Я украла сорок долларов у соседки, – пробормотала она в одеяло.

– На что? Давай, колись. Это часть игры.

– Мне эта игра больше не нравится.

Я перевернул ее и повернул лицом к себе.

– Так на что?

Она посмотрела прямо мне в глаза.

– Я украла их, чтобы оплатить выпускной альбом, ясно? Чувствую себя из-за этого погано и твердо намерена ей их вернуть.

Мне было больно за нее. Я понятия не имел, каково это – не быть способным попросить у родителей сорок долларов. Ей пришлось украсть эти деньги, чтобы самой оплатить выпускной альбом – то, что дети получают гарантированно. Это очень грустно.

– Давай поиграем во что-нибудь другое, – предложил я. – Что насчет «Трахнуть, жениться, убить»?

Она воспрянула.

– Ладно. Тебе… дай подумать… Кортни Лав, Памела Андерсон и Дженнифер Энистон.

– Фу, убить, убить и убить.

– Серьезно, психопат, ты должен ответить. – Она стукнула меня по лбу ладонью.

– Ладно. Убить Кортни – без сомнений, – трахнуть Памелу и жениться на Дженнифер. Вот так! Теперь твоя очередь. Билл Клинтон, Спайк Ли и я.

– Ха! Это легко. Трахнуть Билла, выйти за Спайка и убить тебя.

– Ты кошмарная, злая девчонка.

– Ты любишь меня. – Она встала, чтобы уйти.

– Грейс?

– Да?

– Ничего.

Я хотел спросить ее, что с нами происходит. Хотелось знать, можем ли быть больше, чем друзьями. Я отвернулся и посмотрел в окно. Она опустилась обратно на кровать и рукой обняла меня за плечи.

– Думаю, я бы вышла за тебя.

– Правда? Я больше надеялся, что ты убьешь Билла, выйдешь за Спайка…

– Ха! – Она нагнулась и поцеловала меня в щеку. – Ты хороший парень.

Мне нужна была награда за безумное количество раз, когда мне приходилось демонстрировать сдержанность. С губ слабо сорвалось:

– И это все?

– Чего ты добиваешься, Шор?

– Ничего не добиваюсь, Грейс. Мне кажется, что это… – я машу рукой, указывая на нас, – неестественно.

– Что – это? Наша дружба?

Я рассмеялся.

– Ага, вроде того.

Я очень старался избегать вопрос секса, но часто ловил на себе взгляд Грейс, когда переодевал рубашку или когда надевал ремень. Сложно было не думать о том, что она, возможно, хочет меня так же, как и я ее. Я становился тайно одержим ею. Я видел, как мужчины провожали ее взглядом, когда она и не подозревала об этом, и на меня накатывал ужас, стоило только представить, что она собирается отдать себя какому-то уроду без сердца.

Грейс встала и подошла к двери. Почти дотянувшись до ручки, она повернулась ко мне лицом и прислонилась к косяку двери, сосредоточенно пялясь на свои ноги.

– Не дави на меня, – она подняла глаза и встретилась со мной взглядом. – Ладно? – Она не была раздражена. Она была искренней, практически умоляла.

– И не собирался.

– Я знаю. – Она улыбнулась. – Потому ты мне и нравишься так сильно.

– С тобой что-то случилось? Потому ты…

– Нет, ничего такого. Мама родила меня, когда ей было восемнадцать. Не знаю, кажется, я в некотором роде думаю, что разрушила ее жизнь.

– Это ужасно, что она заставила тебя так думать. – Я встал и подошел к ней.

– Она ничего такого не делала. Просто я не хотела такой жизни. Я всегда чувствовала, что отец недоволен матерью. Не знаю, Мэтт, наверное, я была так сконцентрирована на учебе, чтобы не сойти с верного пути. Потому я ни с кем не встречаюсь. Мне нравится то, что у нас. Без всякого давления.

– Я понял.

Она могла говорить что угодно, но я знал, что она чувствовала то же нарастающее между нами напряжение, что и я. Половину времени, пока она пыталась не пялиться на мои руки, я пытался скрыть выпиравший стояк. Кого мы обманывали?

– Спасибо, что понимаешь, – сказала она.

– Всегда пожалуйста. – Я наклонился и поцеловал ее в щеку. – Ты хорошая девушка. – Я почувствовал, как она задрожала и прошептал: – Может, даже слишком хорошая.

Она оттолкнула меня и закатила глаза.

– Спокойной ночи, Мэтт.

Я наблюдал, как она шла по коридору, а после закричал:

– Ты улыбаешься! Я знаю это, Грейси.

Не оборачиваясь, она подняла руку и показала два пальца – «мир».

7

. Ты была моей музой

МЭТТ

На следующий день в лаборатории профессор Нельсон изучал мои контактные отпечатки⁴ с широкой улыбкой.

– Мэтт, у тебя очень свежий взгляд. Твоя композиция идеальна и оригинальна, прежде у твоих сверстников я ничего подобного не видел. Мне нравится зернистость и результат проявки. Какая у пленки светочувствительность и до скольки ты ее поднял?

– У пленки светочувствительность⁵ 400. Поднял ее до 3200.

– Неплохо. Я так понимаю, когда ты проявлял негатив, пришлось проделать много работы. Я возьму этот?

– Ага.

– Этот снимок фантастический. Это ты?

Я ставил таймер и делал фото Грейс, стоявшей передо мной, когда я сидел на полу. В кадре были только ее ноги, видневшиеся под вязаным платьем. Я обнимал ее за икры. Этого не видно на фото, но я целовал ее колено.

– А ты думал о том, чтобы делать больше цветных снимков, снимков ландшафта – в документальном стиле?

– Да, вообще-то, на следующий день я снял массу всего в цвете, просто не успел проявить фото. Просто мне правда нравится эта модель. – Я указал на Грейс.

– Она потрясающая.

– Именно.

– Знаешь, Мэтт, мне тошно видеть, как твои навыки пропадают впустую.

– Я подумываю о рекламной фотосъемке.

Он кивнул, но казался не убежденным.

– Твои фотографии рассказывают историю, такое встречается не часто. Мы можем говорить о композиции, фокусе, контрасте или даже печати, но, думаю, настоящий художник отличается тем, что может поведать о человечестве в единственном двухмерном снимке.

Я был немного смущен этой фразой, но наконец испытал облегчение, услышав то, что и так знал: у меня получалось то, чем я занимался.

– Я никогда не перестану фотографировать. Просто не представляю, как превратить это в карьеру.

– У меня есть друг, который работает в «Нэшнл Джиогрэфик». Он каждый год финансирует одного студента, чтобы тот отправился снимать с ним в поля. Тебе стоит подать заявку, думаю, у тебя неплохие шансы. У тебя отличная техника.

Я был захвачен врасплох этим предложением, но больше тем, насколько в тот момент кристально ясными стали мои цели. Мне казалось, что «Нэшнл Джиогрэфик» – несбыточная мечта. Одна их тех, которые возникают в детстве, вроде желания стать профессиональным баскетболистом или президентом Америки. В моем случае – путешествия по миру и фотографирование были высочайшей степенью успеха, и мне не верилось, что мне представился такой шанс, даже если это была всего интернатура.

– Я определенно заинтересован.

Я не думал, чем буду заниматься, когда окончу университет, но теперь все стало предельно ясно.

Тем днем я распечатал дополнительные копии и во время перерыва просунул их под дверь Грейс. По пути обратно на лекции я увидел ее пересекающей улицу в квартале отсюда. Я кричал ей, но она не слышала. Миновав квартал, увидел, как она быстро зашла в медицинский центр. Я терпеливо дождался разрешающего сигнала светофора и пронесся через улицу, когда дорога была пустой. Очутившись внутри, я изучил каждый этаж, пока не обнаружил ее на пятом – у столика с кофе и пончиками. На ней была больничная рубашка, и она размешивала сливки в маленькой пластиковой чашке. Когда я промаршевал к ней, она посмотрела на меня и испугалась.

– Что ты здесь делаешь?

– Это что ты здесь делаешь?

– Вообще-то, медицинская история каждого человека является его личным делом. – Она протянула мне крошечный комок теста. – Дыру от пончика?

– Не пытайся отвлечь меня. Ты больна, Грейс? – Мне стало плохо от самой мысли.

– Нет, я не больна. Я согласилась на медицинские исследования. Хочешь тоже?

– Ты позволяешь им использовать тебя в качестве подопытного кролика за бесплатные пончики и кофе?

– Я получаю восемьдесят баксов за день. Это много.

– Грейс, ты с ума сошла? Какого рода здесь исследования?

– Мне нужно будет принимать кое-какое лекарство, затем они снимут меня с него и проверят, будет ли абстинентный синдром.

– Что? Ну уж нет, – сказал я и покачал головой, не веря своим ушам. Схватив ее за плечи, я развернул ее и направил к занавеске. – Иди, оденься. Ты не будешь этого делать.

Я взглянул в прорезь на ее больничной рубашке, приоткрывшейся сзади. Она казалась такой чертовски милой в этих маленьких трусах в цветочек. Я свел края ее больничной одежды и туго перевязал завязки, чтобы один край заходил на другой. Она повернулась и посмотрела на меня своими огромными зелеными слезящимися глазами.

– Мне нужно это сделать, Мэтт. Мне нужно вернуть виолончель.

– Вернуть откуда?

– Я заложила ее, чтобы оплатить остаток за обучение.

– А что со студенческим займом и финансовой помощью?

– Пришлось некоторую часть из этих денег переслать маме, потому что младшей сестренке нужно лечить зубы, а у них совсем нет денег. – Слезы полились из ее глаз. Когда я потянулся вытереть их, она дернулась.

– Грейс, я не позволю тебе пойти на это. Мы что-то придумаем, обещаю.

Мысль о том, чтобы Грейс продавала свою виолончель, казалась мне дикой, учитывая, что ее специализация – музыка. Мне было сложно понять степень ее отчаяния.

– Ты не понимаешь.

– Так поясни мне.

Она скрестила руки на груди.

– Я все время помогаю родителям. Все обстоит куда хуже, чем я говорила, потому я посылаю все, что получается, из студенческого займа. У меня почти не осталось денег за семестр, а тут позвонила мама и сказала, что их с отцом собрались выселить. У них были деньги, чтобы покрыть ренту, но у сестры сломался зуб, его нужно вылечить, а деньги на кредитных счетах закончились, потому пришлось платить наличными. Я не могла смириться с мыслью, что моя маленькая сестренка пойдет в школу с болью из-за сломанного переднего зуба.

Я был шокирован, но это еще не значило, что Грейс должна была ввязываться в потенциально опасные медицинские исследования.

– Это не твои проблемы.

– Это моя семья. Я читала об этом исследовании и смогу заработать нужную сумму до следующей недели. Они платят каждый день. Я верну виолончель, и все будет в порядке. Но мне нужно это сделать, Мэтт. Это не так уж и страшно.

– Это очень страшно, Грейс. Ты не можешь знать, как на тебя подействуют эти лекарства.

– Ты все еще не понимаешь.

– Я пытаюсь. У меня есть немного денег. Я верну твою виолончель.

Она покачала головой.

– Я тебе не позволю. Тебе нужно покупать фотобумагу и пленку.

– У меня их хватает. Не беспокойся. – Грейс ужасала мысль о моей помощи. Она хотела быть независимой. – Иди, переодевайся, все наладится.

Она развернулась и зашла за занавеску. Выйдя оттуда, она неловко улыбалась.

– Ты, должно быть, думаешь, я сумасшедшая.

– Мне нравятся твои неврозы. – Я обнял ее за плечи. – Просто я не позволю кому-то использовать тебя в качестве лабораторной крысы.

Когда мы проходили мимо столика с закусками, Грейс из чаши набрала охапку сливок и убрала их в сумку. Она крала сливки отовсюду, куда мы ходили, и иногда мешала их с водой или поливала ими зерновые хлебцы. Я улыбнулся ей и покачал головой. Она поговорила писклявым голосом:

– Просто зайдем за продуктами.

Настроение сразу же поднялось, и мы оба рассмеялись, выйдя за дверь. Меня по-прежнему убивала мысль о том, что Грейс посылает родителям деньги, которые ее отец, вероятно, тратит на пиво.

Мы отравились в банк, и я снял последние три сотни долларов. Я не рассказал Грейс, что после снятия денег на моем счету был отрицательный баланс – минус восемь центов. Она отвела меня в ломбард, где заложила виолончель, и мы поздоровались со стоявшим за стойкой среднего возраста мужчиной.

– Привет, Грейс, – поприветствовал он Грейс.

Я одарил Грейс неодобрительным взглядом.

– Он знает тебя? – прошептал я.

Она нахмурилась.

– Типа того.

– Пришла забрать виолончель?

– Ага, – ответила она.

Я протянул мужчине триста долларов. Он ушел в подсобку и вернулся оттуда всего через мгновение, неся с собой огромный чехол с виолончелью. Грейс заполнила бумаги, и мы ушли. Как только мы покинули лавку, я повернулся к ней.

– Жди здесь. Сейчас вернусь.

Я вернулся в ломбард и попросил у мужчины клочок бумаги.

– Вот номер места, где я живу. Прошу, не позволяйте больше Грейс закладывать ее виолончель. Она невероятный музыкант. Она нужна ей для учебы. Просто позвоните мне, я приду и со всем разберусь.

Той ночью, после того, как Грейс ушла спать, я спустился в холл и из таксофона позвонил отцу за счет собеседника.

– Сын?

– Привет, пап.

– Привет. Уже впечатлил всех в университете Нью-Йорка? – каждое его слово было пропитано сарказмом. У него никогда не получалось скрыть свое презрение.

– Я позвонил, потому что у меня есть друг, который нуждается в помощи, и я хотел бы знать, можешь ли ты одолжить мне денег, чтобы я мог дать их ей. – Моя гордость была растоптана. Я закрыл глаза и стал ждать ответа.

– Ей? Подружке?

– Нет, пап. Все не так.

– Ты втянул какую-то девушку в проблемы? Ты об этом мне говоришь?

Я глубоко вздохнул.

– Она мой самый близкий друг здесь, и у нее нет никакой финансовой помощи. Как у меня или Алекса. На протяжении всего обучения она справлялась практически самостоятельно. Она музыкант, и ей нужна новая виолончель, но она не может себе ее позволить. – Мне пришлось немного солгать, не хотелось посвящать его в детали.

– Ты же знаешь, мне нужно оплачивать свадьбу твоего брата.

– Родители Моники не участвуют в оплате свадьбы?

– Ну, мы хотим устроить им приличную свадебную вечеринку, а еще есть репетиция ужина, бесплатный бар…

– Ладно, пап. Никаких проблем.

Не телефонной линии образовалась тишина.

– Ну, ты хотя бы начинаешь ценить то, что мы сделали для тебя. Сколько тебе нужно, сынок?

– Несколько сотен долларов.

– Я переведу их тебе на счет завтра. Ты знаешь, Маттиас, я вынужден тебе помогать. Только из-за того, что ты принял самое сложное решение о будущем…

Я рассмеялся. Он не мог перебороть себя.

– Я устроюсь на работу и все тебе верну. Спасибо, пап. – Я повесил трубку.

Звонить ему было неприятно, но мне было плевать. Я мог думать только о том, через что прошла Грейс, на какие жертвы пошла, чтобы играть. Она верила в музыку, была убеждена, что ради нее можно пойти на многое, а что есть вера, если не терпение и выдержка? Вот чему я у нее научился: как верить в себя и в свое творчество.

Я почувствовал это к Грейс прежде, чем облек чувство в форму. Я произносил это слово миллион раз, но прежде оно звучало не так, как сейчас, когда я вкладывал в него смысл. Когда я думал о том, что между нами, было неважно, что мы всего лишь друзья. Я любил ее.

8

. Ты изменил меня

ГРЕЙС

Даже несмотря на то, что я до совершенства отточила искусство бега с виолончелью за спиной, следующим утром это не помогло мне не опоздать на занятия. К счастью, я нравилась профессору Порнделу, и его занятия давались мне довольно легко, хоть я и не была любимицей преподавателя, как назвала меня Татьяна. От меня требовалось всего лишь играть на виолончели, а это у меня получалось хорошо. Чаще всего я закрывала глаза, забывала обо всем и растворялась в музыке. Но эта пятница была другой.