Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 4"

Автор книги: Рекс Стаут

Соавторы: Жорж Сименон,Герд Нюквист,Патриция Мойес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)

– Нет, нет, профессор, это не сон, – сказал я.

Я по–прежнему чувствовал, что поступаю не совсем благородно, заставляя профессора так волноваться. Но я потратил столько усилий и столько претерпел за последние месяцы, что мне необходимо было почувствовать, что я трудился не зря.

– У вас… есть еще? – выговорил он.

– Вчера у меня был еще один экземпляр, – сказал я. – Но сейчас у меня его нет. И я не знаю, кто его взял.

–..?

– Первое издание «Гамлета».

Он смял в пепельнице сигарету, которую даже не поднес ко рту. Он мял и мял ее, не замечая, что надавливает пальцами на ее горящий кончик.

– Но вот еще, профессор.

Я извлек из школьного портфеля еще одну книгу.

Он посмотрел на нее. Я затрудняюсь описать словами выражение его лица.

– Это первое издание шекспировского «Тита Андроника», – сказал он, – издание ин кварто 1594 года. До сих пор оно было известно в единственном экземпляре. Его нашли в Сконе в 1905 году. Сейчас оно находится в Фолджеровской библиотеке в Вашингтоне. Теперь оно имеется в двух экземплярах.

– Да, – подтвердил я. – Сколько же они стоят?

Он не ответил. Он не отрывал взгляда от трех невзрачных книжиц.

– Откуда они у вас?

– Я их нашел. На чердаке.

Он вдруг оживился.

– На чердаке… Недаром я всегда говорю… Подумать только, какие сокровища валяются на чердаках. И сколько их выбрасывают и сжигают. Старые книги… Для невежд это всего лишь старье – а сколько на свете таких невежд! Вот так и уничтожили почти все… выбросили или сожгли. Но все–таки, значит, кое–кто их припрятал, знал, какую ценность они представляют!

– Да, Вот об этом–то я вас и спрашиваю. Какая им цена?

– Какая им цена? Не знаю… Их на свете считанные экземпляры… А вы… вы хотите знать, сколько они стоят?

– Да. Хотя бы примерно.

Он снова вперил взгляд в коричневые книжицы.

– Эти три, и еще «Гамлет»… Не знаю… в точности не знаю. Но помнится, за экземпляр «Сонетов» заплатили 200 тысяч крон…

Я приберег напоследок козырной туз.

– У меня есть еще одна книга, профессор Смидт. Если вы не возражаете, подойдем к окну, поближе к свету.

Он встал. Во взгляде у него был испуг.

Мы подошли к окну, я прихватил с собой коричневый школьный портфель. У окна я извлек из портфеля последнюю книгу и протянул профессору.

Он открыл ее, взглянул на титульный лист. Потом осторожно перелистал, Не знаю, как долго мы стояли у окна.

Потом он протянул мне книгу каким–то странным, неловким движением. Потом прошел через всю комнату, как заведенный автомат. Как автомат, у которого завод на исходе.

Все–таки ему удалось добраться до дивана. И тут он рухнул – рухнул на свой ржаво–красный диван.

Я испугался.

– Вам дурно… Я принесу воды…

Я оглянулся вокруг. Неужели в роскошных современных кабинетах нет такой элементарной вещи, как водопроводный кран? К счастью, оказалось, что есть. В маленькой нише за дверью была раковина. Я взял стакан и наполнил его водой.

– Выпейте, профессор.

Он отпил воды. Потом выпрямился на диване.

– Это… это сенсация… настоящая сенсация!.. Я, кажется, не совсем здоров… Сенсация… Понимаете ли вы, что у вас в руках… Где они?..

Он вдруг подскочил.

– Здесь, здесь, не беспокойтесь. На столе перед вами.

Он сразу успокоился.

Он сидел и смотрел на ту последнюю книгу, которую я показал ему у окна. Смотрел и не верил своим глазам. Но наконец вынужден был поверить.

– Вы отдаете себе отчет в том, что это за книга, доцент Бакке?

– Да, – сказал я. – Это «Ромео и Джульетта», тоже в первом издании. Но, насколько я понимаю, с собственно-, ручными пометками автора на полях…

– Да…

– Ну а теперь, профессор, что вы скажете о стоимости всех этих книг?

– Не могу… – сказал он. – Не в силах… Это сенсация… Скажите, у вас правда больше ничего нет?

– Нет.

Он вздохнул.

– Слава богу. Я бы не вынес. Я бы лишился чувств.

– Вы и так лишились чувств, профессор. Ну так все–таки сколько они стоят?

– Деньги.. – сказал он. – Разве дело в них? Неужели вы думаете только о деньгах?

– Нет. Эти книги вообще не мои. Но у вас, как видно, тоже мелькнула мысль об их цене, если в самый разгар наших подсчетов у вас подкосились ноги?

– Это сенсация… Впрочем, я уже говорил… Сколько они стоят? Господи, спаси и помилуй, пожалуй, тут речь идет о миллионах…

Я засунул четыре книжицы поглубже в портфель. Он попытался встать.

– Неужели вы намерены ходить по городу с этим сокровищем?

– Нет. Я сейчас же направлюсь в одно надежное место – в Управление уголовной полиции Осло, к инспектору Карлу–Юргену Халлу. Там я оставлю их на хранение, Спасибо за помощь, профессор. Вы знаток Шекспира, возможно, вам еще придется иметь дело с этими изданиями. Спасибо за помощь… Впрочем, я, кажется, тоже начинаю повторяться… До свиданья, профессор Смидт.

Он меня не слышал.

Он сидел на своем ржаво–красном диване.

И не заметил, как я исчез.

Может быть, прабабка Лунде совершенно выжила из ума.

А может быть, наоборот, была в полном рассудке.

Мне трудно прийти к окончательному выводу, Она владела миллионным состоянием – кто знает, как оно ей досталось. Для этого надо проникнуть в спекуляции, интриги и тайны многих поколений ее предков.

Одно, во всяком случае, несомненно – к концу жизни она немного впала в детство. Маленькая, дряхлая, похожая – с кем ее сравнила Виктория? – ах да, похожая на цыганку, она шаркала по старому чердаку, который в ее времена, наверное, содержался в образцовом порядке, пока наконец не набрела на прямо–таки идеальный тайник. Никому из ее потомков не придется знать нужды.

Но, конечно, старуха Лунде и представить себе не могла, к каким последствиям приведет ее поступок.

Два покушения на убийство, которые по чистой случайности – по счастливой случайности – так и остались покушениями.

На этом мои мысли застопорились.

Было ведь еще кое–что.

Была надпись на могиле фру Виктории Лунде.

В этой надписи крылась главная загадка.

Одну загадку я разрешил. Я нашел то, что старуха Лунде спрятала на чердаке. Но еще не разгадана надпись на могиле фру Виктории Лунде. И, по сути дела, не раскрыты два загадочных покушения на убийство, а следовательно, не сделано главное – не найден таинственный убийца.

Я потерял счет выкуренным сигаретам.

За окном стояла непроглядная тьма мартовской ночи.

На мгновение я вспомнил о профессоре Кристиане Смидте. Интересно, спит он или нет. Может, он тоже сегодня не сомкнет глаз. Но если его и вправду мучает бессонница, то лишь от профессионального восторга, из–за сенсации, которую он узнал всего часов двенадцать назад.

Мне не спалось. Я сидел на краю кровати – сидел так, чтобы меня нельзя было увидеть из окна. Дверь моей комнаты я снова запер на ключ.

Что сказал Кристиан? О чем меня спросил? Его вопрос засел у меня в мозгу.

Он спросил, не обронил ли кто–нибудь каких–нибудь на первый взгляд незначащих и как бы случайных слов?

Я понимал, насколько это важно. Конечно, убийца никогда не проговорится сознательно. Но убийца или кто–нибудь другой может ненароком обронить слова, которые окажутся ключом к этому сплетению головоломок.

Кристиан что–то подозревает. Подозревал все время. Почему он не рассказал о своих подозрениях мне? Потому ли, что хотел отвести от меня опасность? Или боялся, что я невольно проболтаюсь? Но почему тогда он не поделился своими подозрениями с Карлом–Юргеном? Ему–то ведь опасность не грозит?

Кристиан что–то знает, я в этом уверен. Он не хочет рассказать это ни мне, ни Карлу–Юргену. Но я уверен: если Кристиан что–то знает, значит, он знает правду. Почему же он не хочет сообщить ее ни мне, ни Карлу–Юргену?

Кажется, я понял, в чем дело. Кристиан не хочет, чтобы мы сделали неверные выводы из того, что ему известно. Он боится помешать нам с Карлом–Юргеном в нашей работе.

Работа – вот в чем вся загвоздка! Вот в чем разница между нами тремя – в профессии. Карл–Юрген – полицейский, я – филолог, Кристиан – врач.

Врач!

Стало быть, Кристиан рассуждает с точки зрения врача. О чем же он думал, что имел в виду, на что надеялся, когда спрашивал меня, не обронил ли кто–нибудь каких–нибудь на первый взгляд незначащих и как бы случайных слов? Иначе говоря, кто произнес важные слова, смысл которых от нас ускользнул?

Я вывернул пачку с сигаретами наизнанку – она была пуста. Я взял другую, распечатал ее, высыпал из пепельницы окурки в корзину для бумаг и принялся уничтожать эту новую пачку.

Кристиан рассуждает с точки зрения врача. Это очень существенно. Так кто же и что сказал?

Моя мать! Наша с Кристианом родная мать!

И вдруг, сопоставив то, что сказала моя мать, с тем, что сказал еще кое–кто, я подумал о фрёкен Лунде. Она тоже кое–что сказала. На первый взгляд совершенно незначащие слова. Но в них была правда.

Слова матери заронили во мне подозрение.

Слова фрёкен Лунде натолкнули меня на догадку!

Я посмотрел на часы. Было далеко за полночь. Мне хотелось поговорить с Кристианом – и немедля.

И тут вдруг я понял: я должен проделать опыт. Ведь теперь я знаю, что подозревает Кристиан.

Но для этого опыта у меня должна быть совершенно ясная голова. А я внезапно почувствовал, что смертельно устал. Ведь я не спал всю прошлую ночь. Придется подождать до утра.

Я опустил штору на закрытом окне. Подошел к двери и проверил, хорошо ли она заперта. Еще раз убедился в том, что она заперта изнутри мною самим.

Потом я лег в постель.

Подозрение и догадка сверлили мой мозг.

Я должен был как–то увязать одно с другим.

В конце концов я все–таки уснул.

Кристиан делает обход в Уллеволской больнице.

Я прождал два часа и позвонил снова.

Кристиан читает лекции студентам.

Я подождал еще два часа.

Кристиан принимает пациентов, Я подождал еще.

Кристиан уехал к больным.

Мне казалось, что я теряю рассудок. Не могу же я целый день названивать в Уллеволскую больницу и вызывать заведующего третьим терапевтическим отделением. Не помню уж, сколько раз я звонил, и не знаю, кто из домочадцев слышал, как я звоню.

Будь что будет. Отступить я не мог.

Когда я позвонил в последний раз – уже после обеда, мне ответили, что Кристиан работает у себя в кабинете.

Я ворвался к нему в кабинет.

– Ты забыл надеть галстук, – сказал Кристиан.

Я схватился за воротник – галстука не было.

– Стало быть, я так хожу с самого утра, – сказал я.

– Ради всех святых, Мартин, что с тобой? У тебя совершенно безумный вид!

– Можешь дать мне чашку чаю? – спросил я.

– Чаю?

– Да, и притом очень сладкого.

Кристиан больше не задавал вопросов. Он просто на мгновение куда–то исчез.

– Через пять минут будет чай, – сообщил он. – Сестра удивилась, потому что я обычно пью кофе.

– Чай будешь пить не ты, а я.

Я сел.

– Где у тебя шкаф с лекарствами, Кристиан?

Он снова посмотрел на меня. Уж не решил ли он, что я всерьез потерял рассудок?

– У меня в кабинете нет шкафа. Он стоит в комнате дежурной сестры. У нее же хранится ключ.

– Я хочу взглянуть на шкаф, – сказал я. – И сейчас же.

Должно быть, в моем лице было что–то необычное, потому что Кристиан немедля встал. Я вышел следом за ним. Дежурная сестра сидела за маленьким столиком и что–то вписывала в журнал.

– Где шкаф? – спросил я.

– Вот он.

Это был самый обыкновенный белый шкаф. Примерно метр в высоту и столько же в ширину. Шкаф был заперт.

– Отопри его.

Впервые в жизни я верховодил братом. Не знаю, какой у меня при этом был вид. И не знаю, что при этом думал Кристиан.

– Будьте добры, сестра, отоприте шкаф.

Она встала, вынула из кармана связку ключей, отперла шкаф и открыла дверцу.

На полках аккуратными рядами стояли пузырьки и бутылки, Я окинул их взглядом – не то. Но внутри шкафа был еще один шкафчик, поменьше, он тоже был заперт.

– Откройте его, – сказал я.

Сестра отперла шкафчик, открыла маленькую дверцу.

Я пробежал глазами все этикетки на пузырьках, бутылках и коробочках.

– Этот, – сказал я, ткнув пальцем в один из пузырьков. – Достань его, Кристиан.

Тут наши глаза встретились. И я понял, что правильно угадал ход его мыслей.

Он вынул пузырек.

– Заприте шкафчик, сестра, – сказал я. – Пузырек понадобится мне всего на пять минут.

Сестра заперла оба шкафа. За все время она не проронила ни слова.

Мы вернулись в кабинет Кристиана – там на маленьком подносе уже стояли чашка чаю и сахарница с песком.

Я положил в чашку четыре, а может, и пять ложечек сахарного песку и тщательно размешал.

– Дай мне пузырек, Кристиан.

Он протянул мне пузырек.

– Какая доза опасна, Кристиан?

– Опасна?.. Она, собственно, неопасна. В общем, я думаю, пяти таблеток будет достаточно.

Он понял, какое подозрение у меня родилось, а я понял, что он все время подозревал.

Я вынул из пузырька пробку, взял пять таблеток, бросил их в чай и размешал.

Кристиан не сводил с меня глаз. Казалось, будто он под гипнозом.

Прежде чем он опомнился, я взял чашку и осушил ее двумя большими глотками. Но я успел распробовать вкус этих двух глотков.

– Мартин!..

Я вынул из кармана пачку сигарет, извлек из нее одну и закурил. Рука у меня не дрогнула. Потом протянул пачку Кристиану. Он тоже взял сигарету. Я следил за его рукой. Она дрожала.

– Что… что ты хотел выяснить, Мартин?

– Я хотел выяснить, дают ли таблетки привкус.

– Понимаю. Как я сам не догадался!.. Ну и что? Есть у них привкус?

– Никакого, – ответил я. – Я почувствовал только вкус чая.

Слышно было, как в кабинете Кристиана тикают часы.

– Как ты додумался до этого, Мартин?

– Ты спросил меня, не обронил ли кто–нибудь каких–нибудь на первый взгляд незначащих слов. И я вспомнил слова матери. Она рассказывала об отце. О том, как он безропотно принимал свои таблетки… Иной раз она даже забывала, что он болен…

– Верно, – сказал Кристиан.

Он внимательно смотрел на меня.

– Теперь ты должен быть осторожен, Мартин.

– Знаю. Я знаю, чего мне нельзя. Например, выбивать локтем стекло. Или порезаться во время бритья. Как долго действуют таблетки?

– Два дня.

На письменном столе Кристиана зазвонил телефон. Брат снял трубку.

– Слушаю. Да, Понимаю. Мартин у меня. Хорошо.

Я спокойно сидел и курил. Кристиан положил трубку.

– Это Карл–Юрген. Ему только что позвонил сержант Эвьен. Сержант просил, чтобы мы немедленно приехали… Говорит, «что–то происходит». Карл–Юрген заедет за нами.

– Происходит? Или произошло?

– Он сказал – происходит.

У входа в третье терапевтическое отделение Уллеволской больницы стояла большая черная машина. На щитке, укрепленном на крыше, крупными буквами было написано: «Полиция». Позади щитка вращался и мигал синий огонек. Мотор не выключали.

За рулем сидел сержант в полицейской форме. Рядом с ним Карл–Юрген Халл. Мы с Кристианом поместились на заднем сиденье.

Сначала я удивился, почему Карл–Юрген приехал не в своей собственной, а в большой черной полицейской машине, но вскоре сообразил почему. Ему нужна была сирена, Но неужто и в самом деле надо было так спешить? Впрочем, тем лучше – я и сам не мог дождаться минуты, когда мы окажемся на месте.

Сирена пошла в ход, едва мы отъехали от больницы. Водители уступали нам дорогу, стрелка спидометра колебалась между 60 и 80 километрами все время, пока мы двигались по улицам города.

Миновали Киркевай, справа осталась Блиндервай. Когда въехали на Холменвай, стрелка спидометра подскочила к 90 километрам. Пересекли Трокка и стали подниматься на Грессбанен. Когда Грессбанен осталась позади, сирену выключили, Но в боковом стекле я видел отражение синего огонька на крыше нашей машины – он по–прежнему вращался и мигал. Только когда проехали Бессерюд, синий огонек погас. Но ехали мы все с той же бешеной скоростью.

Шофер в полицейской форме затормозил перед самым входом в угрюмый дом полковника Лунде, и мы трое – Кристиан, Карл–Юрген и я—одним прыжком выскочили из машины.

В дверях стоял сержант Эвьен.

– Тише, – сказал он.

Мы вошли в холл.

– Слушайте, – сказал сержант Эвьен.

И мы вчетвером, точно каменные изваяния, застыли у входа и стали прислушиваться.

…Неситесь шибче, огненные кони,

К вечерней цели! Если б Фаэтон

Был вам возницей, вы б давно домчались…

– «Ромео и Джульетта», – прошептал я, – третий акт, явление второе… Кто это читает, черт возьми?

«Голос»!

По моей спине пробежал холодок, в затылке закололо.

– Это тот самый «голос», – прошептал я. – «Голос», о котором говорил каменотес… я уверен, что это он… надо найти каменотеса. Черт возьми… Как быть?.. Позвонить неоткуда… Я поеду за ним. Нет, лучше ты, Карл–Юрген – скажи, что ты из полиции…

Это был удивительный, завораживающий голос. Только звучал он как–то неестественно. Каменотес был прав – это мог быть либо высокий мужской, либо низкий женский голос.

– Поезжай скорее, Карл–Юрген! Скажи, что ты из полиции…

– А я в самом деле из полиции, – прошептал Карл–Юрген в ответ. – И машина у меня радиофицирована. Лишь бы только поблизости от Майорстюэн оказался полицейский патруль и твой каменотес был дома…

Карл–Юрген вышел. Вышел совершенно бесшумно. А я, кажется, начал мысленно творить молитву, чтобы поблизости от Майорстюэн оказался полицейский патруль и каменотес был дома.

Карл–Юрген пропадал целую вечность.

– Полицейский патруль откликнулся, – сообщил он. – Если нам повезет, каменотес будет здесь через десять минут.

– А сирена? – спросил Кристиан.

– Они ее заблаговременно выключат.

Сержант Эвьен снова вышел, чтобы занять свой пост у входа. По–моему, он даже не закрыл входную дверь.

А мы с Карлом–Юргеном и Кристианом продолжали стоять у двери в гостиную полковника Лунде. Опять прошла целая вечность. А может, это и были те самые десять минут?

И тут я услышал, как совершенно бесшумно к дому подъехала машина.

Сержант Эвьен вернулся. За ним шел каменотес.

Объясняться было некогда.

– Слушайте, – сказал я.

Каменотес прислушался.

…Но вот и няня

С вестями от Ромео, а тогда

Любой язык красноречивей неба…

– Скажите, тот ли это голос, который заказал вам надпись на надгробном камне фру Виктории Лунде? – спросил я.

– Да, – ответил он без колебаний.

– Можете вы подтвердить под присягой… я хочу сказать, вы уверены?..

– Совершенно уверен. Я никогда не путаю голоса. Могу подтвердить это под присягой.

Меня прошиб холодный пот.

– Спасибо за помощь, – сказал Карл–Юрген. Он говорил так тихо, что я едва расслышал его слова. Мы все говорили шепотом, но я только потом сообразил, что впервые услышал, как шепчет Карл–Юрген. – Вас отвезут домой на той же машине, на какой привезли сюда. Вы оказали нам огромную услугу. Я заеду к вам завтра…

Молодой каменотес улыбнулся мне кривой робкой улыбкой. Сержант Эвьен проводил его к выходу.

Карл–Юрген распахнул дверь, и мы с Кристианом вошли следом за ним в гостиную.

В первую минуту я ее не узнал. Думаю, мои спутники тоже узнали ее не сразу. Коротко подстриженные волосы были выкрашены в медно–рыжий цвет и обрамляли ее лицо огненными волнами. Мне никогда раньше и в голову не приходило, как она, в сущности, хороша собой. Косметика была наложена рукой мастера – умеренно и красиво, В платье – так называемом «маленьком черном платье» – за версту угадывался дом моделей высшего класса. Оно подчеркивало ее фигуру. А сложена она была почти безупречно. На стройных, без малейшего изъяна ногах красовались прозрачные нейлоновые чулки. Обута она была в маленькие туфельки на высоких каблучках – такие легкие и изящные, что казалось, будто они приклеены к коже.

Полковник Лунде и две другие женщины как пригвожденные сидели на своих стульях. По–моему, они даже не заметили нашего прихода. Будто их кто–то околдовал.

Карл–Юрген не произнес ни слова. Он подошел к тахте и сел на нее. Мы с Кристианом сели рядом с ним по правую и по левую руку от него. Вид у нас троих, наверно, был довольно странный.

– Продолжайте, – сказал наконец Карл–Юрген.

– Быть может, я слишком стара для Джульетты? – спросила она своим завораживающим голосом и бросила взгляд на меня. Ведь я филолог.

– Джульетте было четырнадцать лет, – ответил я, не узнавая собственного голоса. – Почти все женщины слишком стары для этой роли. Само собой, не считая четырнадцатилетних…

– Не имеет значения, – сказала она. – Я все равно уже выдохлась. Но вы не слишком вежливы – врываетесь в комнату без стука…

Она опустилась в одно из красных плюшевых кресел, изящно закинув ногу на ногу…

– Когда я нахожусь при исполнении служебных обязанностей, меня мало заботят приличия. Я пришел сюда, чтобы раскрыть два покушения на убийство, – сказал Карл–Юрген.

В голосе его был металл.

Она улыбнулась с нескрываемым презрением.

– Любопытно будет послушать, как вы раскрыли эти два покушения.

– Сейчас услышите, – сказал Карл–Юрген.

Я впился в нее взглядом. Меня распирала ненависть.

– Стало быть, «Гамлет» уже продан, – сказал я. – Надо полагать, в «Антикварную книгу Дамма». Представляю, в какой восторг пришел майор Дамм при виде первого издания «Гамлета». Всякий букинист на его месте испытал бы те же чувства. И верно, он за ценой не постоял. Представляю, что с ним будет, когда мы принесем ему остальные…

– Остальные?..

– Да, например «Сонеты», – сказал я, – тоже в первом издании 1609 года. До сих пор во всем мире их было всего тринадцать экземпляров, «Страстный пилигрим», также в первом издании 1599 года. И первое издание «Тита Андроника», притом настолько редкое, что до сих пор оно было известно в единственном экземпляре. И наконец, первое издание «Ромео и Джульетты» с собственноручными авторскими пометками на полях.

Голос мой звучал как чужой. Таким бесстрастным голосом я рассказывал о гражданской войне в Америке на уроках в школе.

– Это будет в некотором роде сенсация, – продолжал я. – Я бы даже сказал, мировая сенсация. Полагаю, майору Дамму придется поехать в Лондон, чтобы продать их на аукционе Сотби. Предсказать заранее, какую цену за них дадут, трудно, но, я полагаю, миллиона два…

Глаза, затененные рыжими прядями, сверкнули.

– Вот как, значит, книг было много…

– «Гамлета» я оставил на месте, – сказал я. – Но, судя по всему, он оценен в кругленькую сумму…

Она испепеляла меня взглядом.

– Я всегда терпеть не могла домашних учителишек, – сказала она. – В особенности таких, которые рыщут по чужим чердакам…

– Это мне безразлично, – сказал я, чувствуя, что в моем голосе звучат те же металлические нотки, что у Карла–Юргена.

Я обернулся к полковнику Лунде.

– Вы очень богатый человек, полковник Лунде.

Он сгорбился на своем стуле.

– Теперь мне все равно, – сказал он. – После… всего того, что здесь случилось… в эти последние месяцы, Если бы я только мог понять, что произошло…

– Сейчас узнаете, – сказал Карл–Юрген.

В гостиной полковника Лунде слышно было, как пролетит муха.

Сама гостиная стала неузнаваемой.

Ни пасьянса, ни газет, ни рукоделия, ни открытой книги на круглом столике красного дерева с кружевной салфеткой под лампой. И стулья стояли не там, где прежде. Никто не читал, не вышивал и не раскладывал пасьянса.

Стулья, отодвинутые от стола, стояли вкривь и вкось. На них сидели полковник Лунде и три его дамы.

Карл–Юрген встал с тахты и прошелся по комнате.

«Это дело Карла–Юргена, – подумал я. – В лице Карла–Юргена говорит Правосудие. Правосудие с его сухими фактами и доказательствами, В какой мере Карл–Юрген в них уверен? В какой мере уверен Кристиан? И в какой мере уверен я сам?» И я вдруг понял, что каждому из нас предстоит сыграть свою роль.

Одному человеку это не по плечу.

Одно Правосудие тут не справилось бы. Ему должны были помочь и Медицина, и даже скромный Сторожевой Пес.

Каждому из нас надлежит исполнить свою роль. Будем надеяться, что мы не подкачаем.

Пока что на сцену выступило Правосудие.

Карл–Юрген, худощавый, долговязый, с холодным взглядом серых глаз, зорким, как рентген.

– Полковник Лунде, в тот вечер, когда на фрёкен Лунде было совершено нападение, вы заявили, что вы на кладбище не были, Вам пришлось отказаться от этой лжи, так как на могиле были обнаружены ваши следы. Зачем вы ходили в тот вечер на кладбище, полковник?

– Я уже объяснял… во время допроса. Я беспокоился, потому что фрёкен Лунде так… так внезапно покинула собрание любителей поэзии…

– Это верно. Теперь я могу это подтвердить. Но об одном вы умолчали. Почему вы унесли с кладбища принадлежащую фрёкен Лунде сумку для рукоделия, в которой были книги?

Откуда Карл–Юрген это знал? Может, он просто догадался?

– Не… Не знаю… Она валялась на земле… Я подумал, что надо ее подобрать…

– Я вынужден просить вас говорить правду, полковник Лунде. В сумке для рукоделия были не только книги. В ней была еще и земля.

Верно. Кристиан сказал то же самое. Он сказал: «Ты найдешь там землю». Черт побери, что он имел в виду?

Полковник Лунде сник.

– Я жду ответа, полковник Лунде.

Полковник Лунде молчал.

– Тогда я отвечу вместо вас. В сумке для рукоделия была земля – это без труда обнаружила наша лаборатория. Откуда же взялась эта земля? Не из книг, само собой. В сумке для рукоделия было и кое–что другое.

Я затаил дыхание.

– В ней лежала пара туфель. Туфли вашей жены. Единственная в ее гардеробе пара туфель на низком каблуке… Та самая пара туфель, которая оставила большую часть следов на земле вокруг могилы вашей первой жены. Когда вы пришли на могилу, там уже побывал доцент Бакке. Вы нашли на земле только сумку для рукоделия, открыли ее и увидели в ней туфли вашей жены. Вы принесли сумку с книгами и туфлями домой, книги поставили на место, а туфли вымыли. Но мы без труда обнаружили и на них следы земли с кладбища Вэстре. Так это было?.

– Да.

Я едва расслышал ответ полковника Лунде.

– Потом вы убрали туфли вашей жены в шкаф. Но надо было куда–то деть сумку. Вы понимали, что мы будем ее искать. Вы сделали все, что могли, чтобы спасти жену: вы вымыли ее туфли. Но вы понимали, что полиция следует за вами по пятам, – времени на размышления у вас не было. Вам известно, что сожженная ткань оставляет особый запах. Поэтому вы влезли на дерево перед окном доцента Бакке и привязали сумку к одной из ветвей. Верно я говорю?

– Да.

– Я не была на кладбище, – сказала Люси. – Не могла же я вернуться домой босиком?

– А вам не приходило в голову, фру Лунде, что ваш муж, совершив нападение на фрёкен Лунде, мог без труда взять ваши туфли и, прижимая их к земле у могилы, оставить на ней следы? Руки ведь у него очень сильные. Вам не пришло в голову, что, может быть, он нарочно сфабриковал улики против вас?

Люси и полковник избегали смотреть друг на друга.

– Я не делаю никаких преждевременных выводов, – сказал Карл–Юрген. – Я только рассматриваю разные возможности.

Свои первые жертвы он уже загнал в угол.

Теперь он принялся за следующую.

– Виктория, вы единственная, чьих следов мы не обнаружили на кладбище.

В зеленых глазах сверкнуло презрение.

– Неудивительно. Меня там не было.

– Какой номер обуви вы носите, Виктория?

– Тридцать восьмой.

– Стало быть, тот же самый, что фру Люси Лунде. А значит, могло случиться, что это вы надели в тот вечер туфли фру Люси Лунде, когда совершили нападение на фрёкен Марту. Потом спрятали туфли в сумку и, сфабриковав решающую улику против фру Люси, босиком отошли от могилы, держа ваши собственные туфли в руке. А поодаль надели свои туфли и вернулись домой.

– Я не намерена вам отвечать, – сказала Виктория.

– Речь идет об убийстве, Виктория.

– Еще раз повторяю, я не намерена вам отвечать, инспектор Халл. Да и никакого убийства не было. Где труп?

Она достала сигарету и закурила, по обыкновению выпуская тонкие колечки дыма. Но на сей раз они не были такими аккуратными и округлыми, как обычно.

Карл–Юрген тоже извлек из пачки сигарету. Он взглянул на Викторию – она швырнула ему спичечный коробок. Они находились на расстоянии нескольких метров друг от друга, но она рассчитала точно. Однако Карл–Юрген, тоже не сплоховал и поймал коробок на лету. Он закурил сигарету.

– Если полковник Лунде и Виктория сказали правду, тогда все улики свидетельствуют против вас, фру Лунде. Ваши туфли оставили самые глубокие следы на могиле, отпечатки ваших пальцев обнаружены на отвертке и те же самые отпечатки найдены на револьвере, из которого стреляли в доктора Бакке. Я могу сейчас же арестовать вас по обвинению в двух покушениях на убийство.

Люси не отвечала. Она была бледна как мел.

– Минуточку, – сказал Кристиан.

Теперь его выход. Мы не распределяли ролей заранее. Но Кристиан поднялся с места – он понял, что настал его черед. Уж не мне ли придется делать окончательные выводы? Я чувствовал: все зависит от того, что скажет Кристиан.

– Меня заинтересовала надпись на надгробном камне, – сказал он.

Голос его звучал совершенно бесстрастно. Таким тоном он читал лекции своим студентам.

– Больше всего меня заинтересовал символический смысл надписи: «Травой ничто не скрыто…» Кто не мог смириться с тем, что фру Виктория Лунде умерла? Или, наоборот, кто мечтал о том, чтобы фру Виктория Лунде никогда не существовала? Любила ли ты свою мать, Виктория, или ненавидела ее? Бывает, что девушки в том возрасте, в каком ты была, когда осиротела, ненавидят своих матерей.

– Я… я любила свою мать.

– Тогда, может быть, тебе было нелегко смириться с ее смертью?

– Да… о да…

– Может быть, тебе было трудно примириться и с тем, что твой отец женился вторично?

– Не… не знаю.

Она вдруг стала совсем ребенком.

– А вы, фру Лунде? Быть может, вам не нравилось, что ваш муж прежде уже был женат – ведь всю свою любовь он мог отдать первой жене? А может, любя свою первую жену, надгробную надпись заказали вы сами, полковник Лунде? Кто же все–таки из вас не мог примириться с тем, что фру Виктория Лунде умерла, или, наоборот, кто из вас жаждал, чтобы она никогда не существовала?

Он вгляделся в каждого по очереди. Ни один из них не ответил на его взгляд.

Тогда он обернулся и посмотрел на меня.

– Сегодня вечером незадолго до нашего приезда сюда мой брат был у меня в кабинете в Уллеволской больнице. Он совершил странный поступок. Взял пять таблеток тромбантина – это антикоагулянт, средство, разжижающее кровь, которое часто прописывают больным после инфаркта, – и, растворив таблетки в чашке чаю, выпил этот чай. Не объяснишь ли ты нам, Мартин, зачем ты это сделал?

– Я хотел узнать, дает ли это лекарство какой–нибудь привкус. Оказалось, что нет. Я почувствовал только вкус чая.

– Мне самому следовало бы сделать этот опыт, – сказал Кристиан. – Но я, как видите, не додумался. Однако в тот вечер, когда было совершено нападение на фрёкен Лунде и ее доставили в Уллеволскую больницу, я взял у нее анализ крови. Кровь показалась мне очень странной – слишком жидкой. Рана на лбу у пострадавшей была совсем не глубокая и при обычных обстоятельствах не могла вызвать обильного кровотечения. Но если кто–нибудь перед этим напоил фрёкен Лунде чаем с тромбантином, удар в лоб мог оказаться для нее роковым – она истекла бы кровью, не окажись вскоре мой брат на месте происшествия.