Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 4"

Автор книги: Рекс Стаут

Соавторы: Жорж Сименон,Герд Нюквист,Патриция Мойес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

На третий вечер я разрешил матери показать мне архитектурные планы дома для престарелых. В камине потрескивал огонь. Мы сидели в библиотеке, мать разложила на столе чертежи. Она увлеченно болтала, совершенно заглушая голос диктора, сообщавшего вечерние новости и сводку погоды.

Архитектор X назначил очень недорогую цену, но он наверняка перерасходует средства. Архитектор Y запросил гораздо больше, но зато он построил в Моргедале новую гостиницу и закончил строительство раньше обещанного срока. Архитектор дурак, он не понимает, что в доме для престарелых нельзя планировать так много лестниц, но он говорит, что чем больше площадь строения, тем дороже оно обходится. А чем больше лестниц, то есть чем здание выше, тем оно дешевле. Но Общество оздоровительных мероприятий наметило провести широкую кампанию с благотворительной ярмаркой, базарами и спектаклями, чтобы дом для престарелых строился в ширину, а не в высоту.

«…передаем сообщение уголовной полиции».

Мать замолчала. В камине тихонько треснуло полено.

« Городская уголовная полиция Осло разыскивает фру Люси Лунде. Фру Люси Лунде 35 лет. Она среднего роста, глаза голубые, блондинка, черты лица правильные, зубы ровные. На ней было серое зимнее пальто, серое платье, затканное блестящей серебряной ниткой, и коричневые туфли из крокодиловой кожи. По всей вероятности, головного убора на ней не было. Фру Люси Лунде исчезла из своего дома на Холменколлосене в 7 часов вечера. Ее близкие беспокоятся, не случилось ли с ней несчастья. Все сведения о фру Люси Лунде просим сообщать по телефону 42–06–15 в городскую уголовную полицию Осло или в ближайшее отделение полиции».

«Передаем концерт Ставангерского ансамбля…»

Люси с голубыми глазами. Люси, которая всегда стремилась к земным благам. Люси, у которой был хороший голос, но не хватало мужества, чтобы идти тернистым путем искусства. Люси, которая предпочла более короткий путь, вышла замуж за полковника Лунде и носила ярлык «самоуверенность». Но короткий путь завел Люси в тупик. Кто причинил Люси зло? Пусть даже она легкомысленная и слабовольная женщина, она не заслужила, чтобы ей причинили зло.

– …ты меня не слушаешь. Мартин…

Я поднял глаза. И увидел свою мать. Откуда она здесь?

Ах да. Ведь я же дома, в Бакке.

– Я пренебрег своими обязанностями… – сказал я.

Мать не ответила. Она складывала архитектурные планы дома для престарелых. Несколько чертежей она бросила в печь, потом подложила в огонь березовых поленьев – пламя ярко вспыхнуло.

Мать ни о чем не спрашивала. Кстати, как это я сказал: «Пренебрег своими обязанностями»? Мать молча смотрела на меня.

– Я вижу, ты ни о чем не хочешь мне рассказать, Мартин, – наконец проговорила она. – Ну что ж. Не знаю, какие у тебя заботы, но раз ты считаешь нужным держать их в секрете – значит, так и надо. Только… Не могу ли я тебе чем–нибудь помочь?

– Что ты думаешь о Люси, мама?

– Мне ее жаль.

– Из–за… из–за этого? – Я кивнул в сторону приемника.

– Нет… не в том дело. Это я еще не успела обдумать. Мне всегда было ее жаль. Я помню ее девочкой. Когда вы с Кристианом приглашали ее в гости…

Моя мать всегда отличалась хорошей памятью. Но у нее было и другое свойство. Я знал его за ней и прежде. Она умела распознавать, что кроется за внешним обликом людей.

– Какой она была тогда, мама? То есть я, конечно, помню, какой она мне тогда казалась. Но мы с Кристианом были тогда мальчишками… и потом мы были в нее влюблены. Все были в нее влюблены. Но какой она была на самом деле?.. Какое впечатление производила на взрослого человека?

Мать взяла спичку и стала крошить ее на мелкие кусочки.

– Люси? Она была всегда на редкость жалкой.

– Жалкой? Люси? Все мальчишки были по уши в нее влюблены!

– Она всегда была белой вороной, Мартин. Вы, мальчишки, не могли этого понять, вы были слишком молоды. Другие девочки были самыми обыкновенными – хорошо воспитанные, такие, как принято. Они делали книксен, они носили скромные платьица, а на шее нитку жемчуга. И всегда передавали привет от мамы и папы. А Люси…

– Люси?..

– Ей не от кого было передать привет. Я даже не знаю, откуда она родом. Но она всегда привлекала всеобщее внимание. Расфуфыренная, вся так и переливается драгоценностями – фальшивыми, конечно. Вот это и делало ее такой жалкой. И еще ее взгляд. Ищущий взгляд.

– Это я тоже заметил. Правда, когда стал взрослым.

– Я могу только догадываться, чего она искала. Хотя, в общем, все это довольно просто. Она искала опоры. А потом она вышла за Виктора Лунде…

– Я должен вернуться в город, мама. Я должен попытаться ей помочь.

Интересно, с какого часа Карл–Юрген на службе?! С девяти? С половины девятого? А может, еще раньше? У меня не было терпения ждать.

В семь утра я выехал из Бакке. Я не чувствовал прелести мартовского утра – я просто отметил про себя, что сейчас март. Отметил, что после ночного морозца на дорогах гололед, что на открытых местах солнце растопило снег и только в лесу он еще лежит плотным покровом.

Я поехал через Грини и испытал привычное изумление при виде строений Pea – уж очень неожиданно появляется этот квартал за гребнем холма. И в тот же миг я увидел трамплин на Холменколлене.

Кристиан. Маленькая фрёкен Лунде. А теперь Люси.

Я машинально сбавил скорость и через Pea и по всей Серкедалевай плелся с законной скоростью 50 километров в час. Проезжая мимо кладбища Вэстре, я старался не смотреть направо. Но я думал. Думал о фру Виктории Лунде.

Но тут передо мной возникло здание Филиппса на Майорстюэн, сверкающее, словно гигантский зеленый смарагд. И рядом с ним купол кинотеатра «Коллоссеум», похожий на белую матовую шляпку гигантского гриба.

Меня вдруг осенило.

Я вспомнил о своем приятеле каменотесе.

Он сидел на том же самом месте, что и в прошлый раз, когда я приходил к нему, только теперь в мастерской было светло. В одно из окон пробивались косые солнечные лучи.

Он близоруко глядел на меня сквозь толстые стекла очков. Потом, узнав меня, улыбнулся.

– Здравствуйте, доцент Бакке.

– Здравствуйте, – ответил я и, как в прошлый раз, сел на ближайший надгробный камень. – Я зашел к вам просто так, напомнить о себе.

Он отложил в сторону резец.

– Я никогда не забуду вас, доцент Бакке. Тем более… тем более теперь. Я даже думал… я хотел… я надеялся, что вы придете.

Я предложил ему сигарету и поднес зажженную спичку. Вот как – он надеялся, что я приду.

– Значит, вы слышали о розыске? – спросил я.

– Да.

И снова он стал вертеть резец в длинных тонких пальцах. А я снова сидел и смотрел, как он его вертит.

– В прошлый раз я забыл вас кое о чем спросить, – сказал я. – Знакомы ли вы с фру Люси Лунде?

Он отвел глаза на какую–то долю секунды.

– Не могу сказать, что я с ней знаком. Но однажды меня ей представили. Мне довелось петь в хоре Норвежской оперы, а у нее была маленькая сольная партия.

– Маленькая партия?

– Да. Маленькая партия. На большее она не тянула.

Только тут я сообразил, что передо мной специалист, который профессионально судит о вокальных данных Люси. Мы посидели, покурили. Мой взгляд упал на надпись, которую он только что высек на плоском камне; «Покойся с миром».

– А теперь она исчезла, – сказал я.

Он опустил глаза. Потом снял очки и протер стекла. При этом он взглянул на меня, и я впервые отчетливо увидел его глаза. Ясные, серые, а взгляд странный, завораживающий, какой бывает у близоруких, когда они снимают очки и смотрят на кого–нибудь, не отдавая себе в этом отчета. Особенно притягателен этот взгляд у женщин.

Он надел очки – очарование исчезло.

– А после этого, после того как вы встречались с ней в Опере, вы ее не видели? – спросил я.

– Видел.

– Когда?

Он снова взялся за резец. Это был его якорь спасения, подсознательный предлог для немотивированной паузы.

– Позавчера вечером, – сказал он.

Невозможно! Совпадение настолько неправдоподобное, что поверить в него просто невозможно.

Он угадал мои мысли.

– Странное совпадение, – сказал он. – Я запер мастерскую и пошел домой. Пересек Майорстюэн – мне надо было попасть на Киркевай. А фру Люси шла прямо мне навстречу…

– Она вас увидела? Узнала?

– По–моему, нет. Она смотрела куда–то вдаль.

– Как она выглядела?

– Так, как ее описывают в сообщении полиции.

– Но ее лицо… выражение лица?..

– Не знаю. Встреча была так мимолетна. А я очень близорук.

– Но вы сообщили в полицию?

– Конечно Вчера же, как только услышал сообщение по радио, я позвонил в городскую уголовную полицию. У меня нет телефона. Мне пришлось позвонить из автомата.

Он сделал все, что полагается. Повел себя как образцовый, благонамеренный гражданин. Впрочем, ничего другого я от него и не ждал.

– Мне надо ехать дальше, – сказал я. – Но на прощанье хочу вам напомнить наш уговор. Помните, вы мне обещали, что, если я вдруг услышу «голос», вы явитесь по моему зову?

– Помню.

Я тогда еще не знал, что такая необходимость возникнет в самом скором времени и что именно он, этот худощавый каменотес с сильными изящными руками, каменотес, который откладывал деньги, чтобы брать уроки пения, сыграет важнейшую роль в разрешении загадки.

Карл–Юрген сидел за столом и диктовал.

Рядом с ним, держа в руке записную книжку, стоял полицейский в мундире. Карандаш торопливо прыгал по бумаге. Я и не знал, что полицейские умеют стенографировать. Как видно, мне никогда не уразуметь пределов моего собственного невежества.

– Я вызову вас позже, – сказал полицейскому Карл–Юрген.

Полицейский захлопнул книжку, сунул ее и карандаш в нагрудный карман, аккуратно застегнул пуговицу и, бросив на меня укоризненный взгляд, удалился.

Я сел, Я не стал ждать, пока мне предложат стул.

На осунувшемся лице Карла–Юргена обозначились морщины.

– Ты, я вижу, не спал… – начал я.

– Проклятые репортеры… Должно быть, кто–то из них пронюхал, что мы побывали на могиле фру Виктории Лунде. А теперь пропала Люси Лунде. Я со страхом жду вечерних газет. Мне уже мерещатся заголовки…

– «Полковник Лунде – Синяя Борода»? – предположил я.

– Да, что–нибудь в этом роде.

– Ну, а как остальные члены семьи?

Карл–Юрген по привычке чертил на бумаге кружочки и палочки.

– Эта семейка обладает редкой выдержкой, – сказал он. – Что бы ни случилось, все Лунде сохраняют невозмутимое выражение лица. Всегда – а я уже не раз говорил с ними, – все, как один, хранят непроницаемое выражение. У них какая–то рыбья кровь.

– Они расстроены?

– Если они расстроены, то, во всяком случае, виду не подают.

– А кто из них сообщил приметы? Я хочу сказать: кто из них заметил, как Люси была одета, когда вышла из дому?

– Фрёкен Лунде. Но лишь после того, как полковник Лунде и Виктория долго молча смотрели в пространство. Очевидно, фрёкен Лунде решила, что ей надо что–то сказать. Она наблюдательный свидетель. Она в точности запомнила, как была одета фру Люси Лунде и когда она вышла из дому.

– В общем, это происшествие никак на них не отразилось?

– С виду нет. Они люди старой школы. А старая школа требует умения владеть собой. Мне сдается, что весь клан Лунде – да, весь клан Лунде – считает неприличным, чтобы в их кругу происходило что–то неподобающее.

– Неподобающее?.. – переспросил я. – Хм–хм. А как насчет двух неудавшихся убийств и одного исчезновения?

На столе Карла–Юргена зазвонил телефон. Пока он слушал, что ему говорили, я разглядывал его лицо. Меня снова поразило, как он устал и осунулся.

– Сейчас буду, – сказал он.

– Что случилось? – спросил я.

– Ничего. На этот раз ничего. Просто меня вызывают по делу. И срочно. Извини меня, Мартин.

– Само собой, – сказал я. – Ну я пошел. Я намерен сам заняться розысками Люси Лунде.

Я поехал в Норвежскую оперу. Большинство артистов не слышали о Люси Лунде, кое–кто все же слышал, несколько человек ее помнили, но те, кто помнил, не видали ее с тех самых пор, как она – более двух лет назад – вышла замуж. Вдобавок полиция уже побывала в Норвежской опере.

Я заехал в правление Общества любителей поэзии – хотел увидеть тех двух унылых лириков и автора детективных романов. Оба лирика были на службе в редакциях своих газет. Один писал статью о сбыте яиц в канун пасхи, другой – отчет о заседании стортинга. Они уныло молчали. Ни один из них не видел фру Люси Лунде. Автора детективных романов я застал еще в постели. Редкие волосы прядями свисали ему на лоб, и вообще он с трудом продрал глаза. Потом накинул халат и побрел в кухню за бутылкой пива. Люси Лунде он не видел.

Я пообедал в Театральном кафе. Мне казалось, что название подходит к случаю.

Потом я медленно поехал по городу, высматривая, не покажется ли где белокурая головка Люси Лунде, – я знал, что с той же целью по улицам разъезжают сейчас все полицейские машины.

А что, если я найду ее первым…

Изредка на улице мелькала белокурая женская головка, и каждый раз я вздрагивал. Вздрагивал дважды. Сначала, когда думал, что это Люси, и потом, когда наезжал на ближайшую машину. Полицейские, конечно, ни на кого не наезжали. У них один человек вел машину, а другой высматривал белокурую голову.

Но я не нашел Люси.

Стемнело. На улицах зажглись фонари, замерцали рекламные вывески.

В Студенческом парке стало людно, зажглись прожекторы, подсвечивающие фасад Национального театра. Интересно, что у них там идет? Я не был в театре больше года. Ах да, вспомнил, в газете было написано – «Строитель Сольнес». Между прочим, строитель Сольнес упал с башни.

Если только я найду Люси, я… Что я?.. Не знаю. «Если только я сдам экзамен по математике, доцент Бакке, после каникул вызубрю литературу. Честное слово…»

Но Люси – не экзамен по математике, Я не знал, что мне делать. Не мог же я всю ночь разъезжать по городу, высматривая, не мелькнет ли где белокурая женская головка. К тому же Люси могла набросить на голову платок. Последнее соображение меня доконало.

Делать нечего – надо ехать домой и, кстати, переодеться в костюм полегче. В воздухе уже чувствовалась весна.

Я медленно поднялся по ступенькам на пятый этаж. Чем медленнее я буду идти, тем дольше протяну время.

Я извлек из кармана жидкую связку ключей, У меня было всего три ключа. Один от школы в Брискебю – от мирной и такой далекой теперь школы. Один от дома полковника Лунде и один от моей собственной квартиры на Хавсфьордсгате.

Я вставил ключ в замочную скважину и отпер дверь. Потом вошел в прихожую и захлопнул входную дверь за собой. Потом зажег свет. Если сначала зайти на кухню и выпить пиво, а уж после переодеться, можно еще протянуть время.

Я прошел через холл в кухню. По пути я всюду зажигал свет.

У окна, за которым уже сгустился вечерний сумрак, стоял кухонный стол. По обе стороны стола – два стула. Мне казалось, что я всегда ставлю их рядом у длинной стороны стола. Выходит, не всегда.

Один из стульев стоял немного вкось.

«Кто ел из моей тарелки?» – спросил медведь.

Я вошел в гостиную и зажег свет.

Освещенная висячей лампой гостиная показалась мне большой, просторной, холодной. Я зажег другие лампы – на письменном столе, бра над книжной полкой и торшер за моим персональным стулом у камина. Сидя на этом стуле, я читал по вечерам.

Стул был придвинут слишком близко к камину.

«Кто сидел на моем стуле?» – спросила медведица.

У меня застучало в висках. В голове завертелись обрывки сказки.

В детстве это была моя любимая сказка. Черт побери, что же потом сказал медвежонок?

Я прошел через столовую и открыл дверь в спальню.

И тут я сразу вспомнил слова медвежонка.

«Кто спал в моей кровати?» – спросил он.

В моей кровати лежала Люси Лунде.

Люси Лунде собственной персоной.

Я зажег свет и увидел, что она укрыта одеялом по самую шею. Видна была только белокурая головка, которую я разыскивал целый день.

В это мгновение я понял, насколько справедливо странное выражение: «кровь застыла в жилах». Волосы зашевелились у меня на голове. Не знаю, как долго я стоял в дверях и смотрел на белокурую головку, неподвижно лежавшую на моей подушке. Потом подошел поближе. Люси спала. Спала сладким сном.

Я постоял, глядя на нее. Во сне лицо ее было простодушным и беззащитным. Она казалась ребенком; она даже спала, по–детски приоткрыв рот.

Я зажег ночник. Она лежала без движения.

– Люси! – окликнул я.

Она открыла глаза. Сначала голубые глаза смотрели отчужденно. Потом она взглянула на меня в упор и тотчас рывком села на кровати. Она натянула на себя одеяло до самого подбородка.

– Мартин! Ты напугал меня до смерти.

Ну и ну! Оказывается, это я ее напугал!

– Это ты напугала меня до смерти, Люси. Не говоря уже о том, что ты до смерти напугала своих домашних и поставила на ноги всю полицию.

– Полицию!.. Мартин… помоги мне… Я… Полиция.

И вдруг, без всякого перехода, она заплакала. Уткнулась лицом в подушку и заплакала навзрыд.

Я сел и стал ждать. Я решил дать ей выплакаться. В конце концов должна же она когда–нибудь перестать. Так я, по крайней мере, надеялся. Спешить было некуда.

Через некоторое время рыдания стихли. Она еще полежала всхлипывая. Потом обернулась ко мне.

– Ты не позволишь им забрать меня, Мартин?

Глаза–незабудки расширились от слез и страха.

– Накинь халат, Люси, и пойдем с гостиную. Там нам будет удобней поговорить.

– Мой халат…

Она отбросила одеяло. На мгновение у меня мелькнуло опасение – я вспомнил ее былые уловки. Вспомнил кружева, вырез и прозрачный нейлон.

Но тут она спустила ноги с кровати – на ней была моя пижама!

– Придется тебе дать мне свой халат, Мартин. У тебя нет халата поприличней?

– Мой халат в доме полковника Лунде, – сказал я. – Вот возьми купальный.

– Он слишком велик, – возразила Люси.

Ах вот как! Мой купальный халат ей, видите ли, велик. Я почувствовал, что начинаю злиться. Но все же я не утратил способности мыслить и понял: я злюсь просто потому, что у меня отлегло от души. Люси жива–здорова, с ней не случилось никакого несчастья.

– Идем в гостиную, – сказал я.

Она поплелась впереди меня. Было так странно видеть ее на низких каблуках. Она сразу стала маленькой. Маленькой, по–детски беспомощной и какой–то трогательной. Она прошла в дальний угол и села на мой личный, неприкосновенный стул. Потом достала спичку и зажгла камин.

Я зажег спиртовку. До половины наполнил кофейник водой. Потом заварил кофе и разлил его по чашкам.

– Пей, Люси.

Она, как послушный ребенок, стала прихлебывать кофе. И молчала. Я осушил свою чашку.

– Наверное, я была в каком–то забытьи, Мартин… Я спала… Мне привиделся кошмар… Будто кто–то пришел, чтобы забрать меня. А оказалось, что это ты. Ох, Мартин, если бы ты знал, как я рада, что ты здесь…

Она отставила кофейную чашку, чашка задребезжала о блюдце, и тут – словно кто–то нажал кнопку или отвернул кран – Люси опять заплакала в три ручья.

Я разбираюсь в женских слезах: с первого взгляда было ясно, что эти непритворные.

Мне снова пришлось пустить в ход мой носовой платок. Я извлек его из кармана и протянул Люси.

– Могу я на тебя положиться, Мартин?

– Можешь.

– Ты, наверное, удивляешься, почему я здесь.

Я удивлялся не столько, почему она оказалась здесь, сколько тому, как она сюда попала.

– Как ты сюда вошла, Люси?

– Я давно уж присматривалась к твоим ключам. Однажды на Холмеиколлосене ты оставил их на своем ночном столике, Я сняла слепок с ключей, а потом положила их на место. Это было легче легкого.

Она совершенно успокоилась.

– Ты что–нибудь ела, Люси?

– Я поела фрикаделек. У тебя уйма консервных банок, Мартин, и все сплошь рыбные фрикадельки.

– Я люблю рыбные фрикадельки, – сказал я.

– Но больше я ничего не ела, А выйти я боюсь. Налей мне, пожалуйста, еще немножко кофе, Мартин.

Я налил ей еще чашку кофе.

– Ты спросила, можешь ли ты на меня положиться, Люси. Я ответил, что можешь. Но я тоже кое о чем хочу тебя спросить. Зачем ты здесь прячешься?

Она бросила на меня взгляд поверх своей чашки. Рукава моей пижамы были слишком длинны для ее рук. Глаза у нее не были подведены, губы не накрашены, непричесанные белокурые волосы распустились по плечам – и право же никогда еще она не была так хороша.

– Потому что не хочу, чтобы меня арестовала за убийство, – сказала она.

В ее голосе не было никакого наигрыша, она говорила совершенно искренне, она просто констатировала факт.

– С чего вдруг тебя арестуют за убийство, Люси?.

Она улыбнулась.

– Я не такая дурочка, как ты считаешь, Мартин. И как считают все остальные. Я уверена, что Карл–Юрген обнаружил на револьвере отпечатки пальцев. И уверена, что мои. Я всегда понимала, что все это направлено против меня.

– Да, Люси, отпечатки пальцев твои.

В ее глазах снова заметался страх.

– А то, чем стукнули фрёкен Лунде… Наверняка там тоже нашли отпечатки моих пальцев?..

– Я могу позвонить Карлу–Юргену и спросить.

– О нет, Мартин!.. Нет… ведь ты мне друг, Мартин… не выдавай меня им.

Она выронила чашку из рук. Кофе растекся по ковру. Я наклонился и подобрал чашку.

– Я должен позвонить Карлу–Юргену, Люси. Полиция не может тратить время на бесплодные поиски. У нее есть дела поважнее.

– А ты обязательно должен им сказать, что я здесь, Мартин? – Голос ее звучал тихо и жалобно.

– Не знаю.

Я подошел к письменному столу, где стоял телефон, и позвонил Карлу–Юргену на квартиру.

– Это я, Мартин. Я нашел Люси Лунде.

– Где она?

Я помолчал.

– Должен ли я отвечать тебе на этот вопрос, Карл–Юрген?

– Смотря по обстоятельствам. Считает ли она, что ей угрожает опасность?

– Да. Именно так она считает.

Несколько мгновений на другом конце провода молчали.

– Согласно Уголовному кодексу человек, считающий, что ему угрожает опасность, скрываясь, не совершает ничего противозаконного, даже в том случае, если знает, что его разыскивает полиция. Я хочу сказать, что упомянутое лицо не обязано обнаружить свой тайник и само отдать себя в руки властей.

Ох уж этот мне ходячий свод законов! Пунктуален до тошноты!

– А ей угрожает опасность, Карл–Юрген?

– В какой–то мере да. Ей угрожает опасность быть арестованной за покушение на убийство.

– Знаю Отпечатки на револьвере…

– Мартин, я тебе кое–что скажу. Но, если она поблизости, не подавай виду.

Я сделал каменное лицо и уставился на картину, висевшую над камином.

– Слушаю, – сказал я.

– Из лаборатории прислали отвертку, которая должна была стать орудием убийства фрёкен Лунде. На ней те же самые отпечатки. Отпечатки пальцев фру Люси Лунде.

Я таращился на картину над камином. Работа Тюгесена. Тонкая живопись. Нежные золотисто–серые тона. Пейзаж с поблекшими деревьями, розовой стеной и белой пыльной дорогой.

– Можно ей остаться здесь, Карл–Юрген?

– Пожалуй… пожалуй, да. Ты сказал «здесь». Она что же, у тебя в квартире?

Кретин я этакий – как всегда, проболтался!

– Пусть остается там, где она сейчас. Пожалуй, хорошо, что она там, Я боюсь за нее – слишком сильные против нее улики. Слишком назойливо очевидные. Пусть она даст тебе слово, что не будет ничего предпринимать, – меня даже устраивает, что она там, где она сейчас. Я пошлю человека наблюдать за твоим домом.

– Спасибо, Карл–Юрген.

– Спокойной ночи.

Я стоял, глядя на мрачный дом полковника Лунде.

Спустился вечерний сумрак – дом, точно гигантский ящик, громоздился на безобразном фундаменте, да торчала нелепая башня, выстроенная ради единственной цели – любоваться окрестным видом.

Колеблемые слабым ветерком ощетинившиеся ели казались зловещими живыми тенями. Их ветви – дряблые мохнатые лапы – протягивались к дому, словно пытаясь его задушить. В саду лежал грязный талый снег.

Далеко внизу у фьорда светились огни города. Но дом полковника Лунде был почти полностью погружен во мрак. Люси обычно забывала тушить в комнатах свет. Но сейчас Люси не было. Огонь горел только в гостиной. Усилием воли я заставил себя войти в дом.

В гостиной сидел полковник Лунде и раскладывал пасьянс. Он постарел на много лет.

Я передал ему привет от моей матери.

– От вашей матери?.. Ах да, верно. Как она поживает?

– Спасибо, хорошо. А что полиция? Она, конечно, уже побывала здесь?

Он положил восьмерку пик на десятку.

– Восьмерку надо класть на девятку, полковник Лунде.

– На девятку? Да, да… конечно… вы правы…

Он положил восьмерку обратно в колоду. На меня он даже не взглянул. Он говорил, не отрывая глаз от карт.

– Да, полиция побывала здесь. Приезжал сам инспектор Халл. Они перевернули вверх дном комнату моей жены…

В первый раз он назвал Люси своей женой.

– Простите меня, полковник Лунде… я хочу задать вам нескромный вопрос… Чего вы больше всего боитесь? То есть… Словом, боитесь ли вы убийцы, или боитесь за свою жену?

Он ответил не раздумывая, без колебаний:

– Я боюсь за свою жену… боюсь, чтобы с ней не случилось несчастья.

– А где остальные? – спросил я. – Фрёкен Лунде и Виктория?

– Не знаю.

Казалось, будто с исчезновением Люси рухнула одна из стен его дома.

– Я пойду побеседую с ними, – сказал я.

Он по–прежнему не поднимал глаз от карт.

– Полиция уже расспросила их обо всем, о чем только можно, – сказал он.

– Понимаю. Я просто хочу поздороваться с ними и… сообщить… сообщить, что я вернулся…

Фрёкен Лунде я нашел в кухне. Она чистила серебро. Не совсем подходящий час для такого занятия.

– Добрый вечер, фрёкен Лунде. Моя мать просила передать вам поклон.

– Спасибо. Мы с ней не виделись много лет.

Она отложила в сторону начищенную ложку, обмакнула тряпочку в порошок и принялась за другую ложку.

Она долго и тщательно терла ложку. Потом подняла на меня глаза.

– Скажите, фрёкен Лунде, вы не скучаете по жене полковника Лунде?

– По его жене? Вы имеете в виду Люси?

– Да.

– Нет. Я не могу сказать, что я по ней скучаю. Но атмосфера в доме мне не нравится.

– Почему же?

Собрав ложки, она аккуратно разложила их в ряд одну возле другой. Потом пододвинула к себе вилки. При этом она смотрела на меня в упор. Карие глаза на узком личике не выражали ровно ничего.

– Доцент Бакке, в нашем доме живет убийца!

Я и сам так думал, и все равно странно было услышать это из уст маленькой фрёкен Лунде. Она по–прежнему удивляла меня своей манерой сухо констатировать факты. Ведь она всегда казалась тенью полковника Лунде. Тенью, повторяющей, как эхо, его суждения. Но, видно, я сильно недооценивал фрёкен Лунде.

– А вам неприятна мысль, что в доме живет убийца?

Она поднесла одну вилку поближе к свету и внимательно рассмотрела ее со всех сторон.

– Дурацкий вопрос, доцент Бакке. Вряд ли кому–нибудь может быть приятна мысль, что в доме живет убийца. Никому это не нужно.

«Не нужно». Гм! Я бы сказал, довольно неожиданный угол зрения.

– А где Виктория? – спросил я.

– Занимается. О Виктории беспокоиться нечего.

Не знаю, что побудило ее произнести именно эти слова.

– Я хочу сам в этом убедиться, – сказал я.

Виктория и в самом деле занималась. Она сидела в гостиной, выходящей в сад, разложив перед собой атлас. «Война Севера и Юга», – подумал я.

Но фрёкен Лунде ошиблась. О Виктории следовало беспокоиться. Лицо у нее было заплакано.

Я сел против нее.

– Моя мать просила тебе кланяться, – сказал я. Мне уже надоело это вступление, но оно, по крайней мере, было безопасным.

– Неужели твоя мать меня помнит?

– Моя мать помнит всех и вся. Почему ты плачешь, Виктория?

Она захлопнула атлас.

– Не задавай дурацких вопросов, Мартин.

Их ответы были такими же однообразными, как и мои дурацкие вопросы.

– И все–таки ответь мне, Виктория.

Из уголка зеленого глаза скатилась слеза. Мне было невмоготу вновь видеть слезы. Женские слезы приводят меня в отчаяние.

– Не плачь, Виктория. Я не выношу слез. Просто скажи мне, из–за чего ты плакала?

– Из–за Люси.

– Но почему?

Она сверкнула зелеными звездами.

– Ты дурак, Мартин. Ты ничего не понимаешь.

– Ладно, я дурак. Но, может, я немного поумнею, если ты соблаговолишь мне что–нибудь рассказать…

– Что рассказать? Что меня мучает мысль…

– О чем?

– Отвяжись, – сказала она. – Меня скоро станет тошнить от одного твоего вида.

Я вынул сигареты, закурил, но ей не предложил.

– Тебя тошнит от моего вида – дело твое, – сказал я. – Мне это безразлично. Меня самого тошнит от вида обитателей здешнего дома. Но я не уйду отсюда, покуда ты мне не скажешь, почему ты плакала из–за Люси!

Она улыбнулась. От этой неожиданной улыбки мне стало не по себе. И вдруг ответила спокойным, кротким голосом:

– Я плакала из–за Люси потому, что боюсь за нее. Потому что с ней хотят разделаться.

Я встал, раздавил окурок сигареты о поддонник одной из проклятых гераней и вышел, громко хлопнув дверью.

Ночью я проснулся оттого, что кто–то опять ходил по чердаку.

Я притаился и стал вслушиваться.

Я слышал тихие шаги, слышал, как кто–то отодвигает сундуки и потом ставит их на место. Изредка что–то с приглушенным стуком падало на пол.

– Пусть их ходят и ищут. Пусть кто угодно ходит и ищет. Плевать мне на все это.

Я был почему–то уверен, что, как только кто–нибудь из них – а по мне пусть это будет кто угодно, – отыщет то, что спрятала на чердаке прабабка Лунде, весь этот кошмар придет к концу. Я считал, что тот, кто найдет клад прабабки Лунде, непременно сам выдаст свою находку.

Но, лежа в темноте и прислушиваясь к тихим шагам на чердаке, я был далек от мысли, что кое–кто и в самом деле скоро найдет клад прабабки Лунде и не только выдаст свою находку, но и разоблачит самого себя.

Я считал дни, оставшиеся до выписки Кристиана из больницы.

«Две недели», – объявил седовласый коротышка профессор в галстуке, идеально гармонирующем с цветом его глаз.

Я никуда не отлучался из дома полковника Лунде.

Раза два мне звонил Карл–Юрген. В доме полковника Лунде не было новомодных приспособлений вроде отводной трубки, которые обычно позволяют дворецкому, духовнику или гувернантке подслушивать телефонные разговоры, Я знал: то, что Карл–Юрген говорит мне по телефону, останется между нами. А сам я не стану делиться тем, что он мне скажет, ни с кем из членов семьи Лунде.

Я узнал, что Люси сдержала слово. Она жила в моей квартире и на улицу даже носа не высовывала. Полицейский, дежуривший у моего дома на Хавсфьордсгате, изредка приносил ей еду. Не могла же она с утра до вечера питаться рыбными фрикадельками!

Кристиан поправлялся с невероятной быстротой. Я надеялся, что он посрамит коротышку профессора, опровергнув его прогноз насчет двух–трехнедельного больничного режима. Кристиан так и сделал.

На десятый день после праздника на Холменколлене Карл–Юрген позвонил мне и сообщил, что Кристиана выписали из больницы и он пробрался – Карл–Юрген так и сказал «пробрался» – к себе домой. Официально он продолжал находиться в больнице.

В тот день, когда Кристиан «пробрался» к себе домой, я едва мог дождаться вечера. Я понимал, что рабочий день Карла–Юргена в управлении полиции заканчивается довольно поздно.

Наконец настал вечер.

– Пойду прогуляюсь, – сказал я сержанту Вику. Вернее, я произнес эти слова в пространство, потому что сержанта Вика в холле не было видно.