Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 4"

Автор книги: Рекс Стаут

Соавторы: Жорж Сименон,Герд Нюквист,Патриция Мойес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 40 страниц)

– Полиция вовсе не предлагала мне здесь «поселиться», как ты говоришь. Меня попросил об этом твой муж.

– Мой муж?..

Ее голубые глаза сверкнули. Потом она задумалась, накручивая на пальцы свой пергидрольный локон.

– Не думала я, что пострадает она… Но если так, тебе, наверное, поручили присматривать за мной. Не кажется ли тебе, что это все равно, что пустить козла в огород?

– Ты себя переоцениваешь, Люси.

В голубых глазах мелькнул ледяной блеск.

– Так за кем же ты будешь присматривать?

– Ни за кем я не буду присматривать. Я должен заниматься с Викторией. Твой муж хочет, чтобы она сдала экзамены на аттестат зрелости.

– С Викторией?.. Мне нравится Виктория. Единственное разумное существо в этом старом доме, населенном призраками.

– Значит, хорошо, что я здесь, – сказал я. – Виктория сможет сдать экзамены и получит аттестат зрелости.

Люси сползла с постели и снова надела туфли.

И снова она особым змееподобным движением изогнула спину и выпятила бедро. Весьма эффектно, если только вам нравится женщина, которая это делает.

– Моя комната в другом конце коридора, Мартин. Первая дверь направо. Заходи, если тебе что–нибудь понадобится.

Что я мог ей ответить! Она нисколько не походила на беззащитную девицу, которой грозит опасность.

Карл–Юрген сидел на старинном стуле возле бюро, Кристиан расположился удобнее – в плюшевом кресле, а сам я пристроился на краю кровати. Карл–Юрген не случайно выбрал именно это место. Он всегда садился так, чтобы держать всех в поле зрения.

– Сначала я поговорю с вами двумя, – сказал он. – А потом мы спустимся к трем остальным. Прежде всего я хотел бы узнать, зачем тебя пригласили в этот дом, Мартин.

Я все ему рассказал.

– …так что я здесь в роли гувернантки, – заключил я. – Но истинная причина вот в чем: полковник Лунде считает, что Виктории угрожает опасность.

– Какого рода опасность, Мартин?

– Понятия не имею.

– Что сказал полковник Лунде о Виктории? Я имею в виду, что он произнес – слово в слово?

– Он сказал… что же он сказал?.. Ах да, он сказал: «Виктория меня тревожит».

– Чрезвычайно интересно, – заметил Кристиан со своего плюшевого кресла. – Выбор слов весьма интересен.

Карл–Юрген зажег сигарету. Затем он снова принялся за меня.

– А всю первую половину дня, Мартин, ты потратил на поиски каменотеса?

_ Да, – сказал я. – И я нашел его раньше, чем ты.

Кому ты поручил это дело?

– Эвьену и Стену. Нашел его Эвьен.

– Это потому, что ему досталась вторая половина телефонного списка, – сказал я.

– Да. Но ты его опередил. Для чего ты отправился к каменотесу, Мартин?

– Для того же, для чего ты отрядил туда двух полицейских агентов. Мы исходили из одних и тех же соображений. Но я полагал чисто психологически, что у меня больше шансов на успех, чем у сержанта Эвьена. Что ему удалось узнать?

– Всю правду, как я полагаю. Тысяча крон за надпись. Каменотес не знает, кто ее ему заказал, но он проверил номер телефона. Не думаю, что он в чем–либо замешан. Впрочем, поживем – увидим.

Кристиан сидел, прислушиваясь к разговору, и курил. Вид у него был такой, словно он размышлял о чем–то совершенно постороннем.

– Но сержант Эвьен не узнал самого главного, – сказал я и почувствовал себя Шерлоком Холмсом, поучающим доктора Уотсона.

Я достал сигарету и закурил. Затем я рассказал им про «голос».

– Это чрезвычайно интересно, – сказал Кристиан. И снова погрузился в свои мысли.

Мой старший брат удивлял меня. Он проявлял несвойственную ему рассеянность и почему–то выказывал интерес к самым, казалось бы, заурядным вещам. Что ж, я готов был признать, что «голос» заслуживает внимания. Но вот то, что он нашел интересными слова полковника Лунде, никак не укладывалось у меня в голове. Кристиан сказал, что особенно интересен выбор слов. Из нас двоих филолог все–таки я, и тем не менее я воспринял эти слова полковника Лунде – «Виктория меня тревожит» – как простейшую и грамматически безупречную фразу.

– А ты что расскажешь нам, Кристиан? – спросил Карл–Юрген. – Как идут дела у фрёкен Лунде?

Кристиан отвлекся от своих загадочных размышлений. Он снова стал врачом.

– Дела идут хорошо. Поразительно, до чего эта маленькая женщина вынослива. Собственно говоря, я мог бы выписать ее уже сегодня. Но она так нервна. Надо еще день–другой подержать ее в больнице на барбитуратах… на успокоительных средствах, – пояснил он для несведущих.

Он выпрямился в своем плюшевом кресле.

– Есть тут еще и другая, чрезвычайно важная деталь. Минувшей ночью я не сказал вам об этом: ты, Карл–Юрген, торопился, да и времени у меня не было толком разобраться. Картина стала совершенно ясна. Я собственноручно зашил большой порез на лбу фрёкен Лунде, над правым глазом. В этом порезе было что–то странное. По–настоящему я осознал это только сегодня. Когда человек падает – или его толкают – на большой камень, конечно, может случиться, что края пореза будут прямые и ровные. Но обычно в таких случаях ткани вокруг пореза отекают и образуются большие кровоподтеки. А на лбу у фрёкен Лунде порез был чистый. Похоже, что этот порез – или удар – нанесен тяжелым и острым предметом еще до того, как она упала.

В комнате, которую полковник Лунде держал для своих гостей, стало вдруг совсем тихо. И только еловая ветка с неравными интервалами по–прежнему уныло билась о стену.

– Но зачем же тогда кому–то понадобилось толкнуть ее на могильный камень, – сказал я, – если этот кто–то нанес ей удар резцом?..

Не успев произнести последнее слово, я уже понял, что оплошал.

– Резцом?

Какое–то непередаваемое чувство охватило меня, словно я угодил в огромную сеть, сплетенную пауком–великаном, и эта сеть начинает медленно меня душить. Мне казалось, что я задыхаюсь.

– Ты сказал «резец». Я к тебе обращаюсь, Мартин!

И снова я потянулся за сигаретами. Закурил, чувствуя, что у меня дрожат руки. Я ляпнул что–то совершенно непростительное.

– Я… я не знаю, почему я это сказал… Карл–Юрген. Наверно, я просто переутомился… Кристиан упомянул тяжелый острый предмет… и мне вспомнился тот парень с резцом в руке. Наверно, так… по ассоциации. Очевидно, я сильно устал… А ведь ты уже готов обвинить меня…

– Я никого ни в чем не обвиняю, – раздался ледяной голос Карла–Юргена. – Но пока я не установил, кто именно пытался убить фрёкен Лунде, все, кто вчера вечером виделся с ней, находятся под подозрением.

– А члены правления Общества любителей поэзии?.. – спросил я и сам услышал, как беспомощно прозвучал мой вопрос.

– Я беседовал с ними. Их было трое. Два лирика и один автор детективных романов. Лирики уныло молчали, А автор детективов, оказывается, поглядел на часы. И это нам весьма помогло. Фрёкен Лунде покинула собрание в Даммхюсете в половине десятого. Полковник Лунде ушел двадцать минут спустя. У всех троих – стало быть, у обоих поэтов и автора детективов – непробиваемое алиби. Собрание происходило в Даммхюсете, который находится в пяти минутах ходьбы от Фрогнер–парка. Любители поэзии ушли из Даммхюсета в одиннадцать часов и вместе отправились прямо в ресторан «Блум». Там они просидели до половины первого… Так. А теперь пойдем вниз, к хозяевам.

Мы пошли вниз. Точнее, пошли Кристиан и Карл–Юрген, а я вяло поплелся за ними. Подобно тому, как на полковнике Лунде расползался по всем швам военный мундир, с меня сползала маска резвого детектива–любителя. Они сидели в гостиной, все трое. Полковник Лунде, Люси и Виктория. С полковником Лунде и Люси я уже говорил после всего, что случилось, так что меня невольно потянуло взглянуть на Викторию. Вид у нее сегодня был еще более жалкий. Она словно стала еще тоньше. Большие зеленые глаза на узком смышленом личике были заплаканы. Разумеется, Кристиан сразу это заметил. Но я боялся, что Карл–Юрген тоже это заметит и со своей профессиональной дотошностью сделает какой–нибудь нежелательный вывод. Полковник Лунде держал в руках газету, Виктория – книгу, а Люси – журнал «Все для женщин». Но сколько бы они ни успели прочитать, едва ли у них что–нибудь останется в памяти. Если Карл–Юрген – мой одноклассник, которого я знал с детства, – мог нагнать на меня такой страх, то, надо полагать, на других он нагонял страх еще больший. Между тем в поведении Карла–Юргена не было и следа грубости или жестокости. Просто он как бы олицетворял собой неумолимое и непредвзятое правосудие. В присутствии Карла–Юргена с его светлыми глазами, словно рентгеновские лучи, видящими человека насквозь, наверное, только ангел мог бы чувствовать себя безвинным. Мы сели. Точнее, сели Кристиан и я. Карл–Юрген продолжал стоять.

– Могу я воспользоваться вашим телефоном, полковник Лунде?

– Пожалуйста. Вот телефон.

Карл–Юрген снял трубку, и снова я следил за его пальцем, набиравшим номер. 42–06–15. Уголовная полиция города Осло.

Я услышал легкий щелчок – это в полиции сняли трубку.

– Соедините меня с дежурным, – сказал Карл–Юрген.

Он стал ждать. Мы все ждали.

– Говорит инспектор Карл–Юрген Халл. Пришлите сержантов Эвьена и Стена в дом полковника Лунде на Холменколлосене. Сейчас же. Благодарю.

Он сел. Откашлялся. И я уже знал, что будет дальше.

Он станет допрашивать их – одного за другим. Непонятно зачем. Ведь все трое уже дали показания минувшей ночью. Сам я тоже дал показания. Они были заслушаны, запротоколированы, зачитаны вслух и подписаны. И Карл–Юрген потом ознакомился с протоколами. Но я знал, что сейчас он начнет все сначала.

Он по очереди оглядел всех троих. На меня он тоже взглянул. Затем он вдруг заговорил бесстрастным голосом, который производил в подобных случаях особенно сильное впечатление именно своим бесстрастием.

– Когда вы давали показания прошлой ночью, вас всех спрашивали, были ли вы вчера на могиле госпожи Виктории Лунде…

У Виктории выступили на глазах слезы.

– Разве необходимо, чтобы Виктория… – начал полковник Лунде.

– Нет, – ответил Карл–Юрген. Голос его смягчился. – Виктория, если хочешь, можешь пойти к себе и лечь спать…

– Да, я хочу спать…

На этот раз полковник Лунде не приказал ей сделать книксен. Я встал было, чтобы распахнуть перед ней дверь, но Кристиан опередил меня.

Она на нас даже не взглянула, мы только слышали, как ее легкие шаги становились все тише по мере того, как она поднималась по лестнице.

Карл–Юрген возобновил прерванный разговор:

– Я позволил Виктории уйти, потому что она честно ответила на вопрос, который ей задали прошлой ночью. Ее спросили, была ли она на могиле своей матери. Она сказала, что нет, и сказала правду.

Он достал сигарету. Отвратительная манера – тянуть время, когда нервы у всех напряжены до предела. Разумеется, в ту минуту я совершенно забыл, что сам иногда поступаю точно так же. И не для того, чтобы помучить кого–то, а лишь потому, что трудно бывает начать.

– Вам, госпожа Лунде, задали тот же вопрос. И вам, полковник Лунде. Доцента Бакке спрашивать не нужно – ведь это он нашел фрёкен Лунде. Вчера ему тоже пришлось сдать свою обувь в полицию.

Он несколько раз затянулся дымком сигареты.

– Нам повезло с погодой… – сказал он. Это уже смахивало на светскую беседу. – …Был момент, когда казалось, что нам придется туго, – снег повалил не на шутку. Но мы поспели вовремя. Нам удалось снять четкие отпечатки следов у могилы госпожи Виктории Лунде раньше, чем их занесло снегом. У нас уже есть заключение лаборатории при Управлении уголовной полиции…

Я взглянул на Люси. Лицо ее стало белым как мел, она нервно теребила подол своей короткой юбки. Ей никак не удавалось спрятать колени. Руки ее дрожали.

– Я туда не ходила, – проговорила она.

– Вы с полковником оба солгали мне, – продолжал Карл–Юрген. – Вы сказали, что вчера вечером не были на могиле госпожи Лунде, а между тем вы оба там были.

Его голос звучал совершенно бесстрастно, и от этого становилось совсем жутко.

– Мы обнаружили у могилы следы, отчетливые следы четырех пар ботинок. Одна пара следов от ботинок фрёкен Лунде. Другая – от ботинок доцента Бакке…

Полковник Лунде изменился в лице. На его острых смуглых скулах вспыхнули два лихорадочных красных пятна.

– Третья пара следов принадлежит вам, полковник Лунде. Это совершенно очевидно, Четвертая пара – вам, госпожа Лунде. Это еще более очевидно.

Раздался звонок в дверь.

– Пойди открой, Мартин.

Из холла, где на стене красовалась голова лося, я вышел в переднюю и открыл входную дверь.

На пороге в вечернем сумраке стоял сержант Эвьен в сером пальто с поясом. Рядом с ним стоял человек ростом пониже, тоже в сером пальто с поясом. Каждый из них держал в руке серую шляпу.

– Входите, – сказал я.

Они вошли. Повесив пальто на крючки у входа, они оставили шляпы на полке вешалки.

– Прошу сюда, – сказал я.

В гостиной все сидели так же, как прежде.

– Это сержанты Эвьен и Стен, – сказал Карл–Юрген.

Полковник Лунде не произнес ни слова.

– В соответствии со статьей 221 Уголовного кодекса – сказал Карл–Юрген, – мы должны произвести обыск в этом доме.

На скулах полковника Лунде снова вспыхнули красные пятна.

– Итак, повторяю: вы, госпожа Лунде, и вы, полковник, были вчера вечером на могиле госпожи Виктории Лунде. Дальше. Доктор Бакке установил, что фрёкен Лунде не только толкнули в спину с тем, чтобы она ударилась о высокий могильный камень. Сначала ей нанесли удар в лоб…

Люси по–прежнему теребила юбку. Полковник Лунде съежился на стуле.

– Эвьен и Стен, слушайте внимательно. Доктор Бакке объяснит вам суть дела…

Лицо у Кристиана было таким же бесстрастным, как у Карла–Юргена.

– Удар по лбу фрёкен Лунде нанесен очень острым предметом, – сказал он. – Судя по всему, предмет был также довольно тяжелый. Скорее всего это резец или массивная отвертка.

Я вздрогнул.

– Постарайтесь найти этот предмет, – сказал Карл–Юрген.

Сержанты Эвьен и Стен не произнесли ни слова. Они молча вышли из комнаты.

Наконец–то я лег в постель. Мою комнату перед этим обшарил сержант Эвьен.

Не знаю, как остальные, а я лежал и думал о полковнике Лунде. По существу, он должен был бы скрежетать зубами от ярости. Но я знал, что этого не было. «Наверно, – думал я, – он и сейчас сидит на своем стуле, похожий на рядового, которого лишили увольнительной за то, что он не вычистил оружие и обманул старшину».

Я долго лежал без сна, прислушиваясь к грузным шагам подчиненных Карла–Юргена, которые ходили по дому.

Однако сержанты Эвьен и Стен ничего не нашли. Обыск длился четыре часа, но они ничего не нашли.

Не знаю, почему я всегда считал полковника Лунде богатым человеком. Должно быть, эта иллюзия сохранилась у меня с детства и была связана с воспоминаниями о самом полковнике Лунде в парадном мундире и о его большом доме на Холменколлосене. Увидеть его лесные угодья в Эстфолде мне так и не довелось. Как не довелось увидеть ни одного серебряного кубка. Я пытался вспомнить, кто именно рассказал мне, будто у полковника Лунде лучшая в стране коллекция серебряных кубков. На поверку коллекция серебряных кубков оказалась набором из пяти кружек. Но ни одной из них я не видел.

Думал я и о Люси. О ее поразительной способности к просчетам. Если уж Люси считала, что полковник Лунде очень богат, значит, на самом деле все было как раз наоборот. Видно, она тоже была в плену детских иллюзий и даже не потрудилась проверить, действительно ли самый большой сверток под рождественской елкой и есть самый лучший для нее.

На всем доме лежал отпечаток благородной бедности. Его обитатели изо всех сил старались не уронить свое достоинство и быть не хуже людей.

В первые дни жизни у полковника Лунде я не задумывался над тем, кто же убирает этот огромный нелепый дом. Дом, который давно не красили, дом, где полы давно не циклеваны, а потрескавшийся линолеум на втором этаже заботливо и тщательно прибит медными гвоздиками.

Помню только, что в те первые дни я думал: кто бы ни убирал этот огромный нелепый дом, делает он это на совесть. Весь дом был пропитан добрым старомодным ароматом – смесью запахов зеленого мыла и мебельной политуры.

Но очень скоро я понял, кто именно содержал в такой образцовой чистоте этот огромный нелепый дом.

Это делали все три женщины семейства Лунде. Такие же несхожие, как воздух, вода и огонь, они работали дружно и споро, поддерживая в доме полковника Лунде по–военному безупречный порядок.

Шли недели, и много раз я деликатно проводил рекогносцировку.

Сказать по правде, я нисколько не удивился, застав в подвальной прачечной маленькую фрёкен Лунде у гладильной доски. Широкий порез на ее лбу уже превратился в красную полоску, которая со временем станет белым шрамом.

Не удивился я даже тогда, когда увидел Викторию с ушатом воды и половой тряпкой в руках, хотя раньше я почему–то думал, что она чурается домашней работы. Но я сшибся. Виктория трудилась так же охотно и успешно, как ее тетушка.

Больше всего меня поразило, когда я увидел на кухне Люси в роли старательной, умелой стряпухи.

Почему бы полковнику Лунде не продать этот огромный нелепый дом на Холменколлосене и не перебраться со своими тремя женщинами в современное уютное жилище? За один лишь громадный участок можно было бы выручить солидную сумму, хотя сам дом производил гнетущее впечатление.

Мне вдруг пришло в голову, что им, может быть, нравится здесь жить. Правда, Люси сетовала на атмосферу в доме и жаловалась, что он «кишит призраками». Но в атмосфере дома не было решительно ничего неладного. И это вопреки тому, что каждый день багровый шрам на лбу фрёкен Лунде напоминал мне о случившемся, а сам я не забывал, как Люси призналась мне в своем страхе, и не забывал, что должен присматривать за Викторией. И все–таки каждый день – самое непостижимое! – я только усилием воли заставлял себя вспомнить, что живу под одной крышей с убийцей.

Карл–Юрген сказал, что убийца, промахнувшись в первый раз, по всей вероятности, предпримет повторную попытку.

Я все время был начеку. Меня взяли на должность сторожевого пса, и я был намерен добросовестно играть эту роль. Подойди к дому чужой человек, у меня был бы хоть повод тявкнуть. Но чужие не появлялись.

Каждый вечер вместе с семейством Лунде я сидел за круглым столом красного дерева посреди гостиной и чувствовал себя так, словно меня на целых два поколения отбросило в прошлое. Маленькая фрёкен Лунде вышивала, Виктория читала книгу, а Люси, изнывая от скуки, листала иллюстрированные еженедельники. Полковник Лунде раскладывал пасьянс, а не то читал какой–нибудь специальный журнал.

Шли недели, и мои страшные мысли и воспоминания все больше отдалялись и тускнели.

Пасьянсы, плюшевые кресла, вкусные обеды, красное дерево и запах мебельной политуры, кружевная салфетка, голова лося в холле, аромат зеленого мыла и медные шишки на кровати – все это постепенно, исподволь приятно обезоруживало и усыпляло меня.

Изредка ко мне приходил Карл–Юрген. Мой брат Кристиан тоже иногда меня навещал.

– Чего мы ждем, Карл–Юрген?

– Ждем, когда что–нибудь случится.

– Не пугай меня! Что должно случиться?

– Не знаю. Но надеюсь, ты будешь глядеть в оба.

Он посмотрел на меня в упор своими светлыми рентгеновскими глазами.

– Я гляжу в оба, Карл–Юрген. Но глядеть–то, похоже, не на что… Не знаю, откуда может грозить беда… и чего опасаться…

– Придется подождать.

– Чего?

– Я жду, когда растает снег.

Я снова потянулся за сигаретами.

– А когда снег растает, Карл–Юрген… что тогда?..

– Тогда я прочешу кладбище Вэстре в поисках резца, о котором ты говорил.

– Я просто брякнул не подумав.

Он снова взглянул на меня своими светлыми глазами.

– Знаю. Но ты высказал весьма вероятное предположение. И надеюсь, мы найдем резец.

– Обязательно найдешь, – изрек Кристиан из глубины красного плюшевого кресла.

Он вертел в руках незажженную сигарету.

– Душа убийцы… – сказал он, – …остается душой убийцы… пока преступление не совершено. А потом наступает реакция. У всех непрофессиональных убийц, у всех, кто сохранил хоть какие–то остатки совести. Я думаю сейчас об орудии преступления. Жертва повержена – убийца стоит над ней с орудием в руках. Орудие теперь для него – символ совершенного преступления. Символ, от которого он хочет отделаться. Будто, отделавшись от орудия, он зачеркнет свой поступок. Ненависти, агрессивности уже нет и в помине – убийце надо лишь избавиться от символа греха. Почти всегда он впоследствии возвращается к месту преступления. Когда чувствует, что ему самому угрожает опасность. Но далеко не все это делают. Странным образом, самые трусливые – те, кто не решается вернуться на место преступления, оказываются, как правило, самыми везучими. Везучими в том смысле, что их не сажают в тюрьму. Душа убийцы, ход его мыслей – загадочное явление…

Он зажег сигарету.

– А что ты скажешь о неудачливом убийцей – спросил Карл–Юрген.

Кристиан не ответил. Я не знал, о чем он задумался. Нам все время казалось, что он ломает голову над чем–то неразрешимым.

Но я недооценивал брата – хотя тогда, в те серые зимние месяцы, я этого не понимал. За его рассеянностью скрывалась напряженная работа мысли, но ни Карл–Юрген, ни я в ту пору не могли за ней уследить.

Мы ждали.

В пользу февраля можно сказать только одно: в этом месяце мало дней. Но зато выдались они такие короткие и пасмурные и снегу выпадало так много, что, казалось, февраль никогда не кончится. Я помогал полковнику Лунде разгребать снег.

В остальные часы я делал то, что мне было официально поручено: занимался с Викторией. Это оказалось на редкость легкой задачей.

У меня перебывало много учеников, но никогда не было таких, как она. Она обладала удивительной способностью сразу улавливать главную мысль и самостоятельно развивать ее дальше. Раз усвоив что–нибудь, она этого не забывала. Достаточно было объяснить ей что–то один–единственный раз, и она запоминала это навсегда.

«The Industrial Revolution» мы прошли за три недели. Эту книгу она знала практически наизусть. Я сам не помнил ее так хорошо. Затем мы приступили к «The American Revolution». Кроме того, я понемногу занимался с ней математикой. Я отмечал параграфы, которые ей следовало выучить, и мне даже было как–то неловко проверять ее знания.

Она сидела, разглядывая меня большими зелеными глазами, и словно потешалась надо мной. Я чувствовал себя болваном. У меня не укладывалось в голове, что она могла не справиться с занятиями в лондонском колледже.

– Почему ты не хотела учиться, Виктория, когда была в Англии?

Она вскинула на меня зеленые глаза и снова уткнулась в книгу.

– Тебе там не нравилось?

– Да.

– Ты ведь нарочно забросила учение, правда?

Она не отвечала.

– Молчание – знак согласия, – сказал я. – Почему ты хотела вернуться домой, Виктория?

– Это тебя не касается, – сказала она.

Ее ответ меня покоробил. Она была не из тех, что дерзят учителям. Взглянув на нее, я вдруг заметил необычный блеск в глубине зеленых глаз – что–то смутное, не поддающееся определению. Что это? Своенравие?. Страх? Строптивость?

– Ты чего–нибудь боишься, Виктория?

– Я? – сказала она. – Я не боюсь ничего на свете.

«Ничего на свете».

– Это редкое свойство, и оно говорит об эмоциональной скудости, – сказал я. – К тому же вряд ли это правда.

Это правда. И я совсем не страдаю эмоциональной скудостью.

Я взглянул на часы. Было уже два.

– Хорошо, Виктория, на сегодня довольно. Не сомневаюсь, что ты блестяще сдашь на аттестат зрелости. Я запишу тебя на экзамен в одну частную школу.

Она рисовала в своей тетради кружочки.

– Это меня устраивает. Тогда я ни от кого не буду зависеть.

– Что это значит, Виктория: «Ни от кого не буду зависеть»?

Голос ее был совершенно спокоен:

– А это значит, что сначала у меня будет маленькая каморка. Со временем я обзаведусь квартирой, а потом – собственным домом… все зависит от того, с кем я буду спать… то есть как скоро я смогу всем этим обзавестись. И машиной… и нарядами… и бриллиантами… Я буду путешествовать, плавать на самых больших пассажирских пароходах… в каюте люкс… а в отелях я буду брать самые дорогие номера, и все будут кланяться мне в ноги, а моя комната всегда будет утопать в цветах… подаренных им… или ими… мне все равно, сколько мужчин, лишь бы они были богаты… и я буду…

Я так стукнул кулаком по столу, что книги подпрыгнули. Мне стало страшно. Не на шутку страшно.

– Замолчи, Виктория! Ты сама не знаешь, что говоришь. А я не желаю это слушать… не желаю… ты еще ребенок…

– Я не ребенок, – сказала она. И в голосе ее была такая ледяная решимость, что у меня забегали по спине мурашки.

– Есть и другие способы разбогатеть, – сказал я. – Для этого вовсе не обязательно спать с богачами.

– Да, знаю. Но спать с богачами – все же самый быстрый способ из всех.

Надо было испробовать иную тактику.

– А уверена ты, что кто–то захочет с тобой спать? – сказал я. – Ты слишком худа. И хотя ты говоришь, что тебе все нипочем, думала ли ты о том, чего это будет стоить тебе? Для такого образа жизни, наверно, нужен известный опыт? И известная сексуальная привлекательность?

Она медленно встала. Повела плечами и выпятила бедро. Она идеально подражала Люси. Прошлась по комнате: в ее походке и взгляде был такой вызов, что я обомлел. Но тут же взял себя в руки.

Меня пригласили в дом, чтобы я ее оберегал. Очевидно, и в этом отношении. Что ж, я задачу выполню. Но только по–своему.

Я встал, придвинул стул к столу и подошел к ней. И снова она стала прохаживаться вокруг меня с тем же вызывающим видом.

Я схватил ее за тоненькое запястье и привлек к себе. И поцеловал ее со всем знанием дела. Мои надежды оправдались.

Она села за стол и, уронив голову на руки, разрыдалась. В ее худеньких плечах и длинных темных волосах, спрятавших от меня зеленые глаза, было что–то бесконечно трогательное.

Я снова сел.

– Извини. Виктория, – сказал я. – Но ты заслужила урок… в порядке, так сказать, наглядного обучения. Ты его усвоила?

– Да, – пробормотала она, не поднимая головы. Потом перевела на меня взгляд: – Тебе… тебе было приятно меня целовать?..

– Нет, – сказал я. – Это все равно что целоваться с деревяшкой. Ничего другого я и не ждал. Твои актерские приемы меня нисколько не обманули. Так что тебе придется поискать другой способ разбогатеть.

Она достала носовой платок, высморкалась и пригладила волосы. Вид у нее был до смешного детский. Подняв глаза, она посмотрела на меня в упор.

– Тогда я найду иной выход, – сказала она.

И опять мне стало страшно. Она, как никто, умела швырять меня из огня в полымя, словно я был ее игрушкой.

– Какой еще выход?

Она улыбнулась. Протянула руку.

– Дай мне сигарету, Мартин.

«Театральная пауза, – подумал я, – Та самая, что создает невыносимое напряжение».

– А ты курила когда–нибудь?

– Да.

Я дал ей сигарету и поднес зажигалку.

– Вообще–то говоря, ты еще слишком молода, чтобы курить, Виктория, хотя, впрочем, в наше время…

Я вспомнил своих учеников – тех, что курили на всех переменах, отойдя на полметра от ограды школы. Они находились «за пределами школьной территории».

Раз–другой затянувшись, она выпустила дым тоненькими колечками. Они проплыли над моей головой. Этот трюк у нее и впрямь был хорошо разработан. Но я не забыл ее слов.

– Так о каком выходе ты говорила?

Она затянулась еще несколько раз.

– Я его найду, – сказала она.

Хотя она была всего–навсего долговязой девчушкой, по счастью трогательно невинной, она тем не менее умела создавать драматические эффекты.

– Что ты найдешь? – спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее. Я решил, что речь пойдет о сумке для рукоделия или резце. Но я заблуждался.

– Заметил ты, Мартин, что у нас по чердаку бродят призраки?

С ума сойти можно с этой девчонкой! Правда, Люси говорила, что старый дом «кишит призраками», но я не придал этому значения: я знал, что Люси любит красивые слова.

– Я помню прабабушку Лунде… – сказала Виктория.

– Прабабушка Лунде… – повторил я. – Это ее призрак бродит по чердаку?

– …и я помню, что она мне рассказывала.

Я начал терять терпение.

– Что тебе рассказала прабабушка Лунде? Почему она тебе это рассказала? Кто такая она была?

– Прабабушка Лунде, Мартин, была просто прабабушка. Я смутно помню ее. Мой отец и тетя Марта – ее внуки. Но я помню, что она мне говорила…

Я молчал. Доведись мне даже сидеть вот так до самого судного дня, я все равно бы молчал. Вздумай я задать Виктории какой–нибудь вопрос, это лишь побудило бы ее актерскую натуру сделать очередную театральную паузу. Я не знаю, сколько мы так просидели

– …прабабушка Лунде была совсем дряхлая… похожая на цыганку… помню ее очень смутно, но она была похожа на цыганку. Смуглая, маленькая, с черными глазами.

Наверно, она уже впадала в детство… она говорила такие странные вещи… я все позабыла. Только одно я помню. Она сказала: «В нашем доме никто не будет знать нужды, я хорошо все спрятала… я спрятала все на чердаке…»

Больше я не мог сдерживаться:

– Что прабабушка Лунде спрятала на чердаке?

– Не знаю. Никто не знает. Может быть, она просто выдумывала. Отец рассказывал, что у нее были актерские замашки, он говорил, что это свойственно всем женщинам в роду Лунде… Но, по–моему, отец верит тому, что говорила прабабушка. Все этому верят…

Вот, стало быть, почему они живут в этом огромном нелепом доме. И не хотят с ним расстаться. Все они верят тому, что сказала прабабушка Лунде. Что когда–нибудь они забудут про нужду. Что в один прекрасный день они разбогатеют. «Какое ребячество!» – подумал я.

– Неужели ты никогда ничего не слышал, Мартин? Ведь твоя комната рядом с лестницей на чердак. Как–нибудь ночью ты услышишь. По чердаку кто–то ходит.

Но я прожил здесь уже два месяца, и по ночам никогда ничего не слышал: просто спал как убитый.

Виктория положила этому конец. Я потерял сон. Но Виктория лишила меня не только сна, я вообще потерял покой. Я начал догадываться, что «расслабляющий покой» должен лишь усыпить мою бдительность. Если сторожевого пса кормят слишком сытно, он жиреет и, обленившись, круглые сутки валяется во дворе под дубом.

Но Виктория всему этому положила конец.

Я стал просыпаться от малейших звуков. Чаще всего от стука косматой еловой ветки о стену под моим окном. «Надо спросить у полковника Лунде, нельзя ли спилить эту ветку», – подумал я.

Меня начали мучить кошмары.

В доме были тишь и благодать, дни спокойно текли один за другим, все мирно занимались своим делом, и ничего не случалось. Обстановка начинала действовать мне на нервы: идеальная гармония и покой в доме, где живет убийца. Что там говорил Кристиан про душу убийцы?

И среди этой гармонии и покоя меня все сильнее охватывала тревога. Я стал подумывать, не принимать ли мне на ночь снотворное. Но мне это не положено. Ведь я сторожевой пес. А сторожевой пес не должен спать спокойно. Я и не спал спокойно. Я то и дело просыпался, и меня терзали кошмары.