Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 4"

Автор книги: Рекс Стаут

Соавторы: Жорж Сименон,Герд Нюквист,Патриция Мойес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 40 страниц)

И тогда я все вспомнил.

– Кристиан! – крикнул я. И попытался встать. Надо мной склонилось тонкое лицо, и я снова увидел седые волосы с пробором посередине.

– Вам можно сесть, доцент Бакке, если только вы обещаете не волноваться.

– Кристиан…

Карл–Юрген тоже наклонился ко мне.

– Все в полном порядке, Мартин. Кристиан чувствует себя превосходно, просто отлично.

Тут только я совсем очнулся.

Я лежал на койке под серым шерстяным одеялом в комнате с белыми стенами, и около меня были двое: Карл–Юрген и старенькая медсестра.

– Где я?

– В пункте «Скорой помощи».

– А почему не в Уллеволской больнице?

– Если уж ты шлепнулся в обморок на пункте «Скорой помощи», тебя будут держать здесь, пока ты не очухаешься, – сказал Карл–Юрген.

– Давно я здесь? Карл–Юрген взглянул на часы.

– Час с небольшим.

– Пить хочется…

Старенькая медсестра в белом халате приподняла меня за плечи.

Это было не совсем то, на что я рассчитывал: она подала мне большую чашку совершенно черного кофе. Я осушил ее одним глотком. Затем я помотал головой, и все шарики в ней встали на свое место. Я сел в постели.

– А как Кристиан?.. Он… скажи, он…

– Кристиан в полном порядке. Лучше некуда!

– Да, но… видел ты его?

– Видел, конечно, Он ранен пулей навылет, но чувствует себя хорошо. Он уже справлялся о тебе.

– Где он сейчас?

– Его только что перевезли в Уллеволскую больницу. Когда дежурный врач узнал, кто он такой, он тут же отправил его в его собственное отделение Уллеволской больницы. Вместе с пачкой свежих рентгеновских снимков.

– Можно мне к нему?

– Попробуйте встать на ноги, – сказала медсестра.

Я встал и стоял прочно, как каменная скала. Я чувствовал себя совершенно здоровым.

– Ты не ушибся? – спросил Карл–Юрген.

– Господину инспектору, должно быть, известно, что при обмороке люди падают очень мягко, – сказала медсестра.

– Да, конечно.

В окно светили косые лучи солнца. Я взглянул на часы. Было почти четыре.

Кристиан лежал на койке в одной из палат его собственного отделения Уллеволской больницы.

Я впился в него глазами и замер. Карл–Юрген тоже.

– Эй! – сказал Кристиан. – Вы как будто не особенно рады меня видеть?

– Господи боже мой! – сказал я. – Ты просто Фантомас!

– Почти что так, – сказал Кристиан. – Присаживайтесь. Сейчас придет профессор. Он изучает рентгеновские снимки.

Мы сели – каждый на свой стул. Так мы сидели, а Кристиан молча лежал на койке. Но он не походил на тяжелобольного. Пожалуй, он был лишь немного бледен. И, не знай я всего, что случилось, я бы нипочем не поверил, что это он тогда рухнул на снег у большой сосны на лыжном холме, простреленный навылет револьверной пулей.

Это был низенький плотный человечек, с белоснежной, коротко остриженной шевелюрой и ярко–синими глазами. Из–под белого халата выглядывал галстук, идеально гармонировавший с цветом профессорских глаз.

Мы с Карлсм–Юргеном встали. Я не уверен, что профессор вообще заметил наше присутствие. Впрочем, должно быть, заметил, потому что милостиво нам кивнул.

– Инспектор Халл? Доцент Бакке?

Мы поклонились.

Он вновь осчастливил нас коротким кивком. Но ничем не выдал своих мыслей.

– Я хотел бы знать, как обстоит дело, – сказал Карл–Юрген. Его не так легко было сбить с толку.

Профессор соблаговолил снова заметить нас.

– Извольте!

Профессор поправил галстук. У каждого своя манера выдерживать театральную паузу.

– Доктор Бакке ранен в спину с близкого расстояния. Входное отверстие чрезвычайно мало. Пуля проникла между двух ребер, прошла над диафрагмой, затем над печенью. При латеральном продвижении задела основание легкого. Выходное отверстие расположено на груди, справа. Результат: ограниченный пневмоторакс и неработоспособность в течение двух–трех недель.

Профессор кашлянул и снова поправил галстук. Ему надоел этот разговор. Мы с Карлом–Юргеном смотрели на него, выпучив глаза. Но Кристиан улыбался. Надменный коротышка разозлил меня не на шутку.

– А нельзя ли повторить все это на человеческом языке? – спросил я.

– Я всегда изъясняюсь на человеческом языке, доцент Бакке.

Так это было или нет, из всего сказанного следовало одно: специальная терминология недоступна пониманию непосвященных.

– Сейчас я вам все объясню, – сказал Кристиан. – Надеюсь, профессор, у вас нет возражений?

Было совершенно очевидно, что возражения профессор имел. Его, видно, весьма раздражали визиты, особенно визиты таких невежд, как мы с Карлом–Юргеном. Он пожал плечами.

– Профессор объяснил все очень точно, – сказал Кристиан. – Попросту говоря, это означает, что из всех мыслимых и немыслимых удач на мою долю выпала самая крупная. Я легко ранен в легкое, и в плевру попало немного воздуха. Мне придется проваляться в постели недели две–три.

– Это означает, что не только на вашу долю, доктор Бакке, но и на долю еще трех–четырех человек выпала невероятная… г–мм… удача, как вы изволили выразиться. Судя по всему, пуля натолкнулась на какое–то препятствие. Может быть, у вас было что–то в нагрудном кармане? Иначе она легко могла бы поразить еще нескольких человек, стоявших перед вами.

– Пуля… – повторил я.

– Мы ее найдем, – сказал Карл–Юрген. – Вот уже час с лишним мои люди рыщут по Холменколлену. Ты же рассказал мне, где вы будете стоять, а Кристиан, который очухался раньше тебя, подробно описал мне это место.

– Убийца… – начал я.

– Это уже другой вопрос, – отрезал Карл–Юрген, и на лице его проступила ледяная решимость.

– Я совершенно не понимаю, зачем кому–то понадобилось поднять на вас руку, доктор Бакке, – сказал профессор.

И опять мой брат улыбнулся.

– Меня хотели убить потому, что я слишком много знаю.

– Что это за… как прикажете это понимать? – спросил профессор.

– Так и понимать, как сказано. – ответил я тоном проказника–мальчишки, каким себя в ту минуту и ощущал.

Профессор не удостоил меня даже взглядом.

– Желаю вам скорейшего выздоровления, доктор Бакке. Завтра я к вам загляну. Сегодня вечером дежурит, по–моему, сестра Карин.

Спустя минуту в дверях возникла улыбающаяся сестра.

Я чуть было снова не шлепнулся в обморок. Но на этот раз по куда более приятной причине. Сестра Карин была похожа на Софи Лорен – до того похожа, что казалось, перед нами стоит сама актриса в белом халате, который весьма шел к ее стройной фигуре.

Даже Кристиан на какое–то мгновение оцепенел. Потом он улыбнулся.

– Как видишь, Мартин… на каждом шагу меня ждут приятные неожиданности.

– Меня тоже, – сказал я. – Только не такие приятные. И потому они меня мало радуют.

Я сидел против Карла–Юргена в его кабинете.

Часы на Ратуше пробили шесть.

Во дворце уже готовятся к вручению призов: через несколько часов Бьерн Виркола получит свой кубок.

– Да, – повторил Карл–Юрген. – Слишком много он знает…

– Да, – отозвался я. – Кристиану что–то известно. И ему следовало бы все нам рассказать.

Карл–Юрген чертил карандашом черточки и кружочки.

– Я не убежден, что он знает что–то, но он, очевидно, что–то подозревает. И это напугало убийцу. Мартин! Встань!..

Я встал в полном недоумении.

– Повернись!

Я повернулся. Несколько секунд, показавшихся мне вечностью, я стоял спиной к Карлу–Юргену. Затем я снова повернулся к нему лицом.

– Что это еще за… – начал я.

– Мартин, я не уверен, что пуля предназначалась Кристиану. Конечно, это возможно. Но возможно также, что она предназначалась тебе. Раньше я просто не замечал, как вы похожи друг на друга… Слушай, Мартин! Ты должен оставить эту работу. Я пошлю в дом полковника Лунде одного из моих людей, и он будет дежурить там круглые сутки…

Ах так! Значит, сторожевой пес уже не годится. И его хотят заменить хорошо выученной овчаркой.

– Ни в коем случае, – заявил я. – Я обещал полковнику Лунде стеречь Викторию, и я сдержу свое слово.

– Это приказ, Мартин. Ты должен выбраться из этого дома. Скажи им что тебе угодно. Можешь сказать, что тебя отзывают в школу. Или что тебе надо навестить маму… все равно. Понял, Мартин? Это приказ!

Есть, кажется, в Уголовном кодексе статья, предусматривающая наказание за «сопротивление полиции»?

– Так точно! – сказал я.

В дверь постучали, и вошел человек в сером.

– Вот пуля, инспектор… мы ее нашли.

Он положил ее на стол перед Карлом–Юргеном. Крохотный, безобидный с виду металлический шарик. Но он должен был отнять жизнь у моего брата Кристиана.

Я не мог оторвать глаз от пули.

– Калибр? – спросил Карл–Юрген.

– 9 миллиметров, – сказал человек в сером.

– Спасибо.

Человек в сером вышел из кабинета.

Карл–Юрген поднялся, взял в шкафу толстую папку, вынул из нее кипу каких–то бумаг и начал листать.

– Что ты ищешь, Карл–Юрген?

– Хочу установить, какой револьвер у полковника Лунде.

– А ты знаешь, что у него есть револьвер?

– Он военный. У него наверняка есть револьвер. И лицензия.

Он продолжал листать бумажки.

– Вот он тут как тут. У полковника Лунде револьвер системы «Люгер». Девятимиллиметровый калибр соответствует.

– Но, наверное, у многих людей есть такой револьвер?

– Разумеется. Но сейчас нам важно установить, что он есть у полковника Лунде. А с помощью баллистического теста нетрудно определить, был ли этот выстрел произведен из его револьвера. Едем туда, Мартин, мне надо задать два–три вопроса семейству Лунде!

День тонул в золотисто–синих сумерках. Улицы на пути к Холменколлену казались голыми – тысячи ботинок вытоптали весь снег.

На улицах сейчас было безлюдно. Разве что повстречается запоздалый гуляка, хлебнувший лишнего и теперь нетвердой походкой бредущий к центру столицы.

На Холменколлене служащие Общества Лыжников убирали мусор: газеты, программы, бутылки, бумаги из–под колбасы и бумажные стаканы.

Праздник был позади. Еще два–три часа – и сгустившиеся сумерки скроют трибуны, деревья и озерцо. И только трамплин, залитый светом прожекторов, все так же будет белеть яркой дугой над темным лесом.

Полковник Лунде и его три дамы, как всегда по вечерам, сидели вокруг стола в гостиной. Со своими книгами, рукоделием и пасьянсом.

Я вдруг почувствовал, что ненавижу их всех.

Карл–Юрген остановился у двери, я закрыл ее за ним и тоже остановился. Не знаю, какие у нас при этом были лица.

– Сегодня утром кто–то стрелял в доктора Кристиана Бакке, – сказал Карл–Юрген. – Ему выстрелили в спину, когда он стоял в толпе у трамплина.

В комнате стало совсем тихо, а я впился глазами в лица четырех людей у стола. Но реакция у всех была совершенно естественная. Все четыре лица исказились ужасом. В общем, так и должно было быть.

– Где вы храните ваш револьвер, полковник Лунде?

– Я? При чем тут я?!

– Полковник Лунде, я спросил: где?

Полковник Лунде встал. Прямой как палка. Он понял, что перед ним старший по чину и подчиняться надо беспрекословно.

– В левом верхнем ящике письменного стола.

– Кому известно, что вы держите его там?

– Кому?.. Да всем известно. Я хочу сказать… всем моим близким.

– А почему?

– Я часто его прочищаю!

– Вы запираете ящик?

– Нет.

– Значит, любой обитатель этого дома может его взять?

Глаза полковника беспокойно забегали.

– Да.

– Мы все его брали, – сказала маленькая фрёкен Лунде.

Я не мог не взглянуть на нее.

– Зачем, фрёкен Лунде?

– Затем, что иногда полковник оставляет его на столе. И тот, кто в этот день вытирает пыль, берет револьвер и кладет в ящик.

– А кто последний клал его в ящик? Я хочу сказать, кто последний вытирал пыль?

– Я, – сказала фрёкен Лунде. Она была похожа на крохотного терьера, готового громким лаем защищать своего хозяина.

– Мартин… – произнесла Виктория. Голос ее был так слаб, что я с трудом расслышал ее слова. – Мартин, а что… что с твоим братом?

– Он будет жить, – сказал Карл–Юрген. Он опередил меня, не дав мне ответить, а это прежде было не в его привычках. Как правило, он никого не перебивает. – Но ему придется долго пробыть в больнице.

– Как долго?.. – спросила Люси. Ее лицо под копной золотых волос было бело как мел.

– Трудно сказать. Быть может, несколько месяцев.

Теперь я понял, почему Карл–Юрген опередил меня с ответом. Он хотел, чтобы семья Лунде считала Кристиана на долгий срок выбывшим из игры. Наверно, у него для этого были серьезные основания.

– Я возьму с собой ваш револьвер, полковник Лунде.

Полковник Лунде взглянул на него, и глаза его сузились.

– Это мой служебный револьвер, и у меня есть на него лицензия. Никто не имеет права его у меня отобрать.

– В таком случае я конфискую его на основании двести двенадцатой статьи Уголовного кодекса.

– Полковник Лунде не имеет к этой истории ни малейшего отношения, – сказала маленькая фрёкен Лунде. Терьер тявкал как мог.

Полковник Лунде, казалось, сразу обмяк.

Виктория и Люси не сводили с него глаз, не знаю, кто из них двоих был бледнее. Одна лишь фрёкен Лунде не теряла присутствия духа.

Полковник Лунде подошел к письменному столу и выдвинул ящик. Он протянул руку, чтобы взять револьвер. Карл–Юрген стоял за его спиной.

– Не дотрагивайтесь до него, полковник Лунде!

Карл–Юрген почти никогда не повышал голоса. Но сейчас он его повысил.

Полковник Лунде словно сразу состарился на десять лет. Он попятился и рухнул на стул у стола. Мертвая тишина вползла в комнату, окутав книги, рукоделие и незавершенный пасьянс.

Карл–Юрген вынул из кармана пиджака носовой платок. Затем взял платком револьвер, убедился, что он поставлен на предохранитель, и спрятал его в карман.

– Спокойной ночи, – сказал Карл–Юрген и повернулся к двери.

Никто не вышел его проводить.

Полковник Лунде встал, неотрывно глядя на дверь, за которой исчез Карл–Юрген. Потом повернулся и впился взглядом в трех женщин, сидевших за круглым столом красного дерева, с кружевной салфеткой под лампой. Вся его небольшая жилистая фигура подобралась. Взгляд потемнел и стал колючим – мне невольно вспомнился тигр, приготовившийся к прыжку.

– Кто из вас дотрагивался до моего револьвера? – спросил полковник. Голос его был совершенно спокоен – потому–то, наверное, он так меня потряс. Меня. Но отнюдь не трех женщин.

Маленькая фрёкен Лунде смотрела на него ласковыми карими глазами, в голубых глазах Люси застыло томное выражение, на лице Виктории сияли две зеленые звезды.

. – Я, – ответили хором все три.

Полковник Лунде подошел к круглому столу и на мгновение оперся о него ладонями. Потом вдруг резким движением смел со стола разложенный пасьянс и стукнул кулаком по столу.

– Черт возьми!.. – крикнул он.

Женщины не шевельнулись. Я застыл там, где стоял, – на полпути между столом и дверью.

Глубоко втянув голову в плечи, полковник переводил взгляд с одной женщины на другую. Все три смотрели на него с невозмутимым выражением лиц.

– Идите спать! – рявкнул он. – Я не желаю вас видеть…

Они встали. Фрёкен Лунде сложила свое вышиванье. Люси закрыла книгу. Виктория нагнулась и стала подбирать с полу карты.

– Оставь!

Виктория промолчала. Остальные тоже не проронили ни звука. И все три исчезли за дверью.

– Бабье!.. – сказал полковник Лунде.

И снова сел. На первый попавшийся стул. Потом уперся локтями в стол и уронил голову на руки.

Я смотрел на его смуглый затылок, на коротко подстриженные, с проседью волосы. Потом я наклонился и стал собирать карты. Он промолчал. Я сел у стола напротив него и стал аккуратно складывать карты в колоду. Потом спрятал их в шкатулку. На стене за спиной полковника Лунде тикали часы.

Я вынул из пачки сигарету.

– У вас не найдется спичек, полковник Лунде? – спросил я.

Казалось, он только теперь заметил мое присутствие. Потом взглянул на меня и маленькими сильными руками потер надбровья.

– Спичек нет…

– Ничего. Я вспомнил – кажется, у меня самого есть.

И я закурил.

Полковник Лунде смотрел куда–то поверх моего плеча. На его лице были растерянность и тоска.

– Я солдат, доцент Бакке… да, солдат. Я пробыл солдатом почти всю жизнь. Я привык к порядку, К покою, порядку и дисциплине. Мне… мне нравится такая жизнь. Покой. Покой и мир. При… при Виктории было так спокойно. Она была хорошей женой. Такой, какая нужна солдату… Но после ее смерти…

Я выжидал. Он вдруг посмотрел на меня в упор.

– Что происходит в этом доме, доцент Бакке?

– Не знаю, – ответил я. – Вернее, знаю очень мало. У вас есть виски, полковник?

Я вспомнил о графине с портвейном. Неужели у него не найдется бутылки виски?

– Да… то есть у меня есть одна бутылка. Я пью очень редко. У солдата должна быть ясная голова. Солдату нужно…

– Где эта бутылка, полковник Лунде? Я ее принесу.

– В буфете… там, где графин с портвейном.

Я подошел к буфету, открыл дверцу и вынул бутылку. Полная, даже откупоренная. Я принес из кухни два стакана.

Полковник Лунде сидел все в той же позе.

Я откупорил бутылку и наполнил два стакана. Один из них я поставил перед полковником.

– Выпейте, полковник.

Секунду он разглядывал стакан, потом отпил глоток. Точно так же, как в прошлый раз, пригубил портвейн.

– Выпейте залпом, полковник.

Он воспринял мои слова как команду и единым духом осушил стакан. Я сказал – выпить залпом, и он выпил залпом. Это больше всего меня поразило. Он в точности исполнил мое приказание. Он был солдат.

На его сухом смуглом лице проступил легкий румянец.

– Вы спросили меня, что происходит в этом доме, – заговорил я. – Этого я не знаю. Но кое–что мне известно. То же, что и вам. Что кто–то пытался убить фрёкен Лунде. Кто–то пытался убить моего брата Кристиана. И что вы – вы сами, полковник, и остальные члены вашей семьи – что–то ищете на чердаке.

Он реагировал на мои слова совсем не так, как я ожидал. Он вообще никак на них не реагировал. Он просто сказал, словно подтвердил факт:

– Да. Мы ищем.

Он на мгновение задумался. Он был совершенно спокоен. Потом опять посмотрел на меня с упор и вдруг совершенно неожиданно спросил:

– А вы не замечали, доцент Бакке, что вы с братом очень похожи друг на друга? Вы не думали о том, как трудно различить вас со спины? В особенности, когда вы одинаково одеты. В темно–синем лыжном костюме. В том, который на вас сейчас.

Я молча уставился на него.

То же самое сказал Карл–Юрген. Но Карл–Юрген на то и был инспектором полиции. Его обязанность – все замечать и делать необходимые выводы.

– Вы думаете, что кто–то пытался убить меня?.. – спросил я.

– Не знаю. Я только предполагаю. После того, что случилось сегодня. Ведь это вас я пригласил присмотреть за Викторией. Я думаю, все прекрасно это поняли. Но они молчат. Они привыкли подчиняться приказам… привыкли к дисциплине…

– Дисциплина – штука опасная, полковник Лунде. Не для вас – вы человек военный. Но для того, кто к ней не приучен, дисциплина бывает опасна. Быть может, кто–то из живущих бок о бок с вами копит в душе злобу и мстительность, а это–то и опасно.

Он улыбнулся. Вот чего я никак не ожидал.

– По–моему, этот «кто–то» уже дал выход злобе и мстительности, – заметил он.

– Верно, – подтвердил я. – Но этот «кто–то» успеха не добился. А значит, опасность увеличилась. Вот что я вам скажу, полковник Лунде…

Он выжидательно смотрел на меня.

– Инспектор Халл забыл предупредить вас об одном важном обстоятельстве. Он считает нужным, чтобы ваш дом днем и ночью находился под охраной полиции. А значит, я… н–да… Я могу отлучиться на несколько дней. Я вам уже сказал, что дом будут охранять круглые сутки.

Краска залила лицо полковника. Краска неподдельного возмущения.

– Охранять… охранять меня! Я не нуждаюсь ни в какой охране. И своих близких я буду охранять сам!

– Вы этого не сумели, полковник Лунде. И знаете сами…

Его плечи поникли.

– …знаете сами, что произошло. Теперь опасность увеличилась во много раз. Скажите, полковник, какое оружие, кроме револьвера, отобранного инспектором Халлом, вы храните дома?

– Мое ружье, само собой. Странно, что этот робот не спросил о нем.

– Халл вовсе не робот. Просто он исполняет свой долг.

– Свой долг? Вот как. Он исполняет свой долг. Превосходно. Исполняет свой долг. Если бы каждый исполнял свой долг…

– Вам, пожалуй, лучше пойти и лечь, полковник Лунде. Только сначала скажите, где ваше ружье.

Он выглядел усталым и постаревшим.

– Оно стоит возле моего письменного стола, в углу У окна.

Я принес ружье.

– Его вы тоже прочищаете, полковник?

На этот раз, впервые за все время, он улыбнулся от чистого сердца. Простой человеческой улыбкой.

– Скажите, доцент Бакке, вы что, совсем не служили в армии?

– Я? Как же. В инженерных войсках. На Валсмуене. Ох и драили же мы наши ружья! Однажды меня лишили увольнительной за то, что я забыл вычистить затвор…

Я стоял с ружьем в руках. Потом вскинул его на плечо. Это был маузер с оптическим прицелом.

– Громоздкая штука, – сказал полковник Лунде. – Ее не станешь таскать из комнаты в комнату, чтобы кого–то пристрелить. Слишком она большая и тяжелая. Но с двухсот метров я попадаю в середину червонного туза… могу показать…

Он потянулся к бутылке. Опередив его, я убрал ее.

– В другой раз, полковник Лунде. Пожалуй, нам обоим пора спать. Я погашу свет. Спокойной ночи, полковник.

Он встал. Как всегда, он автоматически повиновался приказу. Даже если этот приказ исходил от меня.

– Спокойной ночи.

В холле сидел сержант Эвьен.

– Полковник Лунде сделал вид, будто меня не заметил, – сказал он.

– Полковник не в своей тарелке, – объяснил я. – Он только что узнал, что в доме будет круглосуточная охрана. И недоволен этим. Ему кажется, будто его взяли под опеку. Да и кто на его месте обрадовался бы…

– Конечно, – согласился сержант Эвьен. – Нас не очень–то любят…

– Когда вас сменят?

– Завтра в восемь утра.

В доме все стихло.

Я разделся и принял ледяной душ. Он показался мне еще холоднее, чем обычно. Потом я пошел к себе.

Я осмотрел маузер полковника Лунде и удостоверился, что он не заряжен. Тогда я спрятал его в платяной шкаф, запер дверцу, а ключ положил в ящик ночного столика.

Потом лег и стал смотреть на синюю спортивную куртку с эмблемой Общества лыжников, висевшую на спинке венского стула у моей кровати.

Воскресный праздник на стадионе Холменколлен. Казалось, это было сто лет назад.

Я заснул как убитый.

Когда я наутро спустился вниз, сержанта Эвьена уже сменили.

Я не сразу заметил сменщика. Лучшей внешности для агента сыскной полиции нельзя было и пожелать. Запомнить его не мог бы никто.

– Сержант Вик, – вскочив, отрекомендовался он. Потом снова сел.

Я и сейчас ни за что не узнал бы сержанта полиции Вика. Он мог бы незаметно затесаться в какую угодно среду. Но пока что ему предстояло затесаться в круг семейства Лунде.

В управлении полиции я прошел прямо к Карлу–Юргену.

– Сержант Вик уже приступил к исполнению обязанностей, – объявил я. – А я по твоему совету еду к матери, чтобы немного развеяться.

Я чувствовал себя этаким бойскаутом, который свалился в водопад, едва не утонул, и теперь его посылают очухаться под материнское крылышко. И совершенно как мальчишка я радовался тому, что скоро окажусь дома у мамы.

– Я пробуду у нее самое большее дня два, – сказал я. – Как ты думаешь, ничего не случится за эти дни?

Он поднял на меня светлые глаза.

– Теперь я ни в чем не уверен, Мартин. Я не знаю, что и думать. Правда, Кристиан в безопасности, но я приказал ему исчезнуть с горизонта по меньшей мере на месяц. Работать ему не позволят. Когда же его выпишут из больницы, он отправится прямехонько к себе домой и будет вести себя тише воды, ниже травы – как в подполье.

– Этак он совсем покроется плесенью.

– Возможно. Но лучше ему покрыться плесенью на две недели, чем порасти травой на веки вечные.

«Порасти травой на веки вечные».

– Ты прав, – сказал я.

– Еще вопросы есть? – осведомился Карл–Юрген.

– У меня? Конечно, есть. Как всегда. Но, собственно, о чем бы я мог спросить у тебя сегодня?

– О револьвере, – сказал Карл–Юрген. – О пуле. И об отпечатках пальцев.

Я опять потянулся за сигаретой.

– Удалось что–нибудь выяснить?

– Конечно. В нашей полицейской работе эта часть самая легкая.

Он порылся в стопке бумаги на письменном столе.

– Лаборатория произвела баллистическое исследование револьвера и пули. Стреляли из револьвера полковника Лунде. Отпечатки пальцев также было нетрудно определить.

Я затаил дыхание.

– Они принадлежат фру Люси Лунде, – сказал Карл–Юрген.

Голубоглазая Люси. Люси, которую всегда манило все блестящее, Люси с ее просчетами и разочарованиями. Я не мог в это поверить.

– Не могу в это поверить, – сказал я. – Люси… Она… Она не способна на это…

– На что?

– Выстрелить кому–то в спину.

– А ты считаешь, что фрёкен Лунде, полковник Лунде или Виктория на это способны?

На мгновение все поплыло у меня перед глазами.

– Я рад, что еду к матери, – сказал я. – То есть… понимаешь, нервы у меня что–то сдают. Я знаю всю семью – по сути дела, знаю их всех как свои пять пальцев, и, на мой взгляд, ни один из них, ни один не способен выстрелить человеку в спину.

– А стало быть, мы с равными основаниями можем подозревать каждого.

– Понимаю. Так что же, ты… ты ее арестуешь?

– Нет. Подожду денек–другой. Если мы ее арестуем сейчас, я думаю, мы толку не добьемся.

– Что ты имеешь в виду?

– Арестовать ее легко. Нет ничего проще, чем арестовать человека, который оставил отпечатки пальцев на револьвере. Важнее узнать, зачем она брала револьвер. Ради чего она стреляла? Я твердо уверен, что она ничего не предпримет, если узнает, что Кристиан на целый месяц выбыл из строя. И еще одно я хотел бы узнать – что спрятано на чердаке.

– И ты думаешь, Люси найдет спрятанное?

– Не знаю. Но я хочу предоставить ей эту возможность.

– Ты хочешь предоставить ей возможность найти то, что все ищут и не могут найти, а потом ты ее арестуешь за покушение на Кристиана?

– Да.

Я молча смотрел на Карла–Юргена. На моего старого друга.

– Скверная у тебя работа, Карл–Юрген. И обязанности не из веселых.

– Да. И поверь, мне не всегда приятно их выполнять.

Я купил большой флакон духов «Жоли Мадам» и поехал через Берум в Бакке, где жила моя мать.

Мама встретила меня с обычным материнским пылом.

– Мартин, мальчик мой! Какой приятный сюрприз! Я надеюсь, ты побудешь со мной хотя бы несколько дней?

– Да, мама, – сказал я.

– Как мило, что ты вспомнил про день моего рождения!

Я вытаращил глаза. День рождения? Черт возьми, какое сегодня число? Ах да, 5 марта.

– Еще бы! – солгал я и протянул ей коробку «Жоли Мадам».

– Мои любимые духи, – заявила моя элегантная мать. – Как ты догадался, мой мальчик?

– Просто мне нравятся эти духи, – нашелся я. – И потом они тебе подходят. Так как же, мама, ты собираешься праздновать свой день рождения?

– Ты сошел с ума, Мартин! Ты ведь знаешь, что мне шестьдесят. Что тут праздновать? Но я очень тронута, что ты об этом вспомнил. Как поживает Кристиан?

– Кристиан простудился, – ответил я. С некоторой натяжкой это можно было считать правдой. – Он просил передать тебе привет и поздравления.

Второй раз за короткий срок я отмечал день рождения шампанским.

Только на сей раз все было как полагается. Бутылку извлекли не из шкафа, а из винного погреба, и была она по всем правилам заморожена на льду.

– С днем рождения, мама!

«С днем рождения…» Только ни о чем не думать! Только ни о чем не думать! Я приехал сюда, чтобы развеяться. И как нарочно, моя родная мать смутила мой душевный покой просто тем, что сегодня у нее день рождения. Только не думать о Виктории!

– Ты хорошо выглядишь, мама. Тебе ни за что не дашь больше пятидесяти.

– Спасибо, мой мальчик.

– От чего это зависит, мама? Я имею в виду – как тебе удается так выглядеть? Ведь забот у тебя хватает?

– Союз оздоровительных мероприятий… – начала моя мать.

Я вовсе не собирался наводить мою мать на разговор о Союзе оздоровительных мероприятий, Союзе помощи детям или Обществе содействия процветанию Берума. Я знал, что она может говорить об этом часами.

– Знаю, знаю, – сказал я. – Союз оздоровительных мероприятий благоденствует. Вы построили детский дом и собираетесь построить родильный…

– Дом для престарелых, – поправила мать.

– Тем лучше. Но я спросил тебя, почему ты выглядишь не больше, чем лет на пятьдесят. Я вовсе не хотел сделать тебе комплимент… то есть хотел, конечно… но не в том суть… В общем, мне непонятно, почему возраст так по–разному сказывается на людях!

Я смотрел на стройные ноги матери, обтянутые прозрачными нейлоновыми чулками и картинно закинутые одна на другую, на ее покрытые лаком ногти.

– Не знаю, сынок. Спроси лучше Кристиана.

– Кристиан прочтет мне длиннющую лекцию, – сказал я. – Разве ты сама не можешь мне объяснить? Возьми, например, Марту Лунде. Помнишь ее? Она ведь твоя ровесница. Может быть, даже года на два моложе тебя.

– Марту Лунде? Конечно, помню. И Виктора Лунде тоже.

– Ты имеешь в виду Викторию?

– Викторию и Виктора. Как это ни странно, они были тезки.

– Так что же Марта…

– Я не видела ее много лет. Она всю жизнь выглядела одинаково. Тип самоотверженной, благородной женщины.

– Согласен, мама. Но разве благородная женщина обязательно должна выглядеть как плакат «Долой привлекательность!»?

– Ты прав. Просто некоторые люди всю жизнь ходят с ярлыками.

– С ярлыками?

– Это семейная черта. Я помню малышку Викторию, я видела ее не так давно – всего несколько лет назад, но теперь она, наверное, уже взрослая девица… Помню ее лицо, на котором словно было написано: «Я взбалмошная». И помню Люси. Уверена, что она и сейчас носит слишком длинные волосы и вся усыпана драгоценностями…

– Ярлыки… – повторил я.

Моя мать пугала меня. Откуда она могла знать, что Люси носит слишком длинные волосы?

– Она, кажется, была певицей? И держалась на редкость самоуверенно.

– Но при чем здесь ярлыки, мама?

Мать взяла сигарету и прикурила от зажигалки.

– Когда люди хотят убедить других и прежде всего самих себя, что они такие, какими им хочется быть, они всегда носят ярлыки.

Я начал догадываться, в кого из наших родителей пошел Кристиан.

– А ты сама, мама?

– Мне ярлык ни к чему. Я нравлюсь себе такой, какая я есть.

– Ты не тоскуешь по отцу?

– Конечно, тоскую. Он был на редкость кроткий человек. Даже когда заболел. Он никогда не говорил о своей болезни, безропотно глотал лекарства, я даже забывала, что он болен. Мне кажется, он и сам забывал об этом. Конечно, я тоскую по нему. Может, потому мне и понадобился… в общем… ну, Союз оздоровительных мероприятий и прочее…

– Понимаю, мама.

Она бросила сигарету в камин.

– Откуда ты знаешь семью Лунде, Мартин?

Я почувствовал, что пора переменить разговор. Слишком подробно я расспрашивал мать о семействе Лунде. Но мою мать было не так–то легко отвлечь от интересующей ее темы. Пришлось ответить на ее вопрос.

– Я давал частные уроки Виктории, – сказал я. Это была правда.

Во всяком случае, мать удовлетворилась этим ответом. Она снова заговорила о Союзе оздоровительных мероприятий. Я ее не перебивал. Это была по крайней мере безопасная тема.

Я совершал лыжные прогулки по лесам в окрестностях Бакке. Лыжни здесь не было, но мне нравилось идти по снежной целине, как я ходил когда–то мальчишкой. Снег подтаял, стал ноздреватым и налипал на лыжи. Потому я смазывал их каждый раз специальной мазью. В остальное время я бродил по усадьбе, болтал с матерью или просто бездельничал. Но главное, я старался ни о чем не думать. Это было важнее всего. Ни о чем не думать. Где–то в будущем – теперь уже недалеком – маячила отгадка двух покушений. Я должен взять себя в руки, чтобы помочь Карлу–Юргену найти эту отгадку. Карлу–Юргену и Кристиану. Кристиану, главному в этой игре.