Текст книги "Мир приключений 1976 г."

Автор книги: Редьярд Джозеф Киплинг

Соавторы: Евгений Гуляковский,Всеволод Ревич,Владимир Михановский,Юрий Папоров,Андрей Никитин,И. Скорин,Евгений Татаренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 48 страниц)

«Во всяком случае, в руках археологов теперь находится древнейшая карта Севера, изучение которой позволит ответить на многие спорные вопросы».

– И все это напечатано в журнале…

– Покажите-ка мне, Степан Феоктистович. – Мальцев протянул руку за журналом, и Корехов охотно передал ему журнал, проговорив:

– Смотри, смотри… Насмотришься, может, и у нас такое найдешь!

Он снял очки и сел на нарах, спустив ноги в толстых шерстяных носках домашней вязки.

На цветной вклейке было несколько фотографий: золотая рукоятка норманнского меча с золотой обкладкой и явными рунами, насеченными золотом по лезвию и оттого четко выступавшими на черно-коричневой кипени ржавчины. Рядом лежала золотая фибула – пряжка для плаща. Она была как бы сплетена из тел змей, в головках которых были вставлены густо-синие камни. Такими же камнями была украшена рукоятка меча. Но Мальцева больше всего интересовал щит, сохранившийся прекрасно, как то порой бывает с древней бронзой. Вместо того чтобы превратиться в ярко-зеленую труху, щит Торстейна, сохранив прежнюю полировку своей поверхности, а с ней и гравированные рисунки, приобрел цвет вечернего зимнего неба, когда голубизна мешается с легкой малахитовой зеленью. Это был цвет благородной платины, при виде которой становятся излишними все свидетельства о подлинности предмета и секрет которой до сих пор остается неизвестен ни ученым, ни фабрикантам древностей. В центре щита сверкал золотой умбон – круглая, выпуклая бляха, похожая по узору на фибулу. Вокруг умбона кипела битва: гравер изобразил тяжелых, несколько неуклюжих воинов, рубивших друг друга мечами, коловших копьями, врывавшихся на корабли и лежавших под ногами победителей. Все это напоминало изображение знаменитой битвы при Гаскингсе. По краю же щита шел бесконечный, тоже гравированный фриз, где вдоль змеящейся линии побережья с мысами и бухтами плыли корабли, а на берегу стояли то воины, то звери, то какие-то загадочные знаки. С одного края щита фриз обрывался. На снимке было отчетливо видно, что недостающий кусок вырублен двумя резкими ударами топора, а затем отломан. Это тем более было досадно, что на отсутствующем куске – Мальцев готов был держать пари! – могла находиться и Пялица, и Чапома, но самое главное – тот неприметный маленький мыс, где он недавно нашел высеченное на камне изображение скандинавской ладьи! И не только изображение… А знаком корабля викинги метили места своих стоянок и постоянных пристанищ!..

И была еще какая-то мысль, скользнувшая в сознании Мальцева, пока он рассматривал фотографии, да так и сгинувшая без следа, не успев оформиться. Что-то эта мысль объясняла и даже вроде бы как-то затрагивала Кострова… Но как?

IV

Только вечером, перебравшись со своим спальным мешком из прокуренной рыбаками и пастухами избы в сарай, смотря сквозь дымку марлевого полога на темное небо в проеме прохода, усыпанное крупными звездами, слушая монотонное шуршание и вздохи моря, Мальцев вдруг вспомнил.

…Звали его Торстейн Рауд – Торстейн Рыжий. Счастье не покидало его при жизни, но забыло после смерти: когда через двести лет ученый монах Саксон Грамматик писал историю Дании, все подвиги Торстейна он приписал его троюродному брату, Торстейну Бьярмагну, разукрасив такими подробностями, сквозь которые добраться до правды так же трудно, как пройти сквозь строй нападающих берсерков. Истина открылась лишь недавно, когда в Королевской библиотеке Швеции были найдены пожелтевшие, съежившиеся от времени и влаги три листка хорошо выделанной телячьей кожи. На них и сохранилась часть истории Торстейна Рауда, записанная на сто лет раньше, чем писал Саксон Грамматик.

В свое последнее плавание Торстейн Рыжий отправился за четыре года до смерти Олафа Харальдссона, Олафа Святого, который умер в 1028 году. Возможно, кроме собственных нужд, Торстейн исполнял поручение Олафа – собирал дань с северных народов, которых норвежские короли благосклонно признавали своими подданными. Удача, как всегда, сопутствовала Торстейну. Он останавливался в известных ему местах, удачно избегал враждебных чар, торговал с «карликами», покупая у них меха и жемчуг. Сага подробно описывает его путь в Гандвик – Белое море, сохранившее древнее имя в звучании Кандалакшского залива. Но на сей раз именно в Кандалакшский залив Торстейну не суждено было попасть. Миновав Святой Нос, «когда ледяные великаны кончили свою игру и море перестало бросаться с открытой пастью», Торстейн повернул к югу. Два дня он плыл с попутным ветром на юг, все время имея берег по правому борту. По-видимому, так он делал уже не раз и хорошо знал юго-восточное побережье Кольского полуострова, потому что сага после этого сразу говорит, что «друг его Годмунд, ярл терфиннов», то есть князь терских саамов (?), просил его помощи. Между Годмундом и каким-то соседним «королем» велась война. В борьбе с врагами Годмунда Торстейн Рыжий и его дружина проявили чудеса храбрости. Сага описывает бой подробно, тем более что в этом бою Торстейн не только окончательно разбил врагов своего приятеля, но и спас Годмунду жизнь.

И теперь, по мере того как Мальцев напрягал память, чувствуя, что именно здесь в точности слов можно найти разгадку охватившего его беспокойства, перед ним начали всплывать звонкие и точные, словно отлитые из металла, слова древней саги:

«Сказал Годмунд Торстейну:

– К рогу дракона поставь свое судно, и нужда не коснется твоих людей, и твоего богатства. Враги ищут на дне моря путь в страну мрака.

Сказал Торстейн Годмунду:

– Моя рука всегда готова помочь твоей. Куда поведет нас наша слава?

Сказал Годмунд:

– Твои боги сильны, они высокие (или «высоко»?), наши – внизу. Ты увидишь Око Земное, родившее первого Лосося, ты пройдешь через каменные врата, откуда вышел Первый (человек?) и вокруг (будет?) довольство и веселье. Я дам тебе лён бессмертных, и пламя не коснется твоего тела. Ты увидишь серебряную рану Йотуна и его синюю кровь. Капли (крови?) ты возьмешь сколько захочешь, и за них твои (соотечественники?) отдадут все (свое?) золото. Ты возвратил мне солнце, а людям моим вернул тишину моря…

Тогда Торстейн приказал поставить свой корабль возле рога дракона и людям своим сказал ждать, потому что вернется на берег, когда тридцать раз сменится вода в море…»

Именно так, высокопарно и несколько загадочно, рассказывала сага о приключениях Торстейна Рыжего. Но какие это были приключения!

…Они поднимались вверх по реке. К вечеру первого дня они остановились на ночлег возле водопада. С помощью заклинаний Годмунд распахнул завесу водопада и провел Торстейна в пещеру, где обитал гигантский Лосось. Годмунд обратился к Лососю на неизвестном Торстейну языке, и тот предрек викингу долгую жизнь, неизменную удачу и богатство. В следующие два дня ничего особенного не произошло, а к концу четвертого они приблизились к жилищу Годмунда.

«Дворец стоял на равнине и блистал золотом, как сверкает восходящее солнце. Каждый его камень был гладок, как зеркало, в нем отражались небо и звезды, а сам дворец отражался в водах горного озера».

Во дворце Годмунда было всегда светло и тепло, ибо там горел неугасимый огонь, «не требующий пищи». Годмунд рассказал Торстейну, что его дворец построили боги, спустившиеся с неба и принесшие ему этот вечный огонь. Они обещали, что и сам Годмунд будет жить вечно, если он не перестанет охранять этот огонь и их сон. Они и себе построили дворец, не похожий ни на что земное, после чего боги уснули.

Услышав рассказ, Торстейн стал упрашивать своего друга, чтобы тот показал ему богов. Годмунд согласился, но предупредил, что должен его сначала подготовить. Как видно, подготовка состояла в пирах и состязаниях, обычных для саг, описывающих подвиги норвежских королей. Но наряду с этим Годмунд каждое утро поил Торстейна каким-то напитком, после которого у викинга прибавлялись силы. И вот наступил день, когда Годмунд принес Торстейну «рубашку ангела».

«Эта рубашка была и мягкой, и твердой; она была легкой и тяжелой; она была белой, как снег, упавший ночью на горы; она была сделана из небесного льна и из камня бездны» – так описывала рубашку сага. «Оставь свой меч, сними с шеи гривну и с рук запястья, – сказал Годмунд. – Пусть тело твое не знает тяжести железа, груза золота и холода меди. И оружием будет не твоя смелость, а мое слово».

Так, одетые лишь в эти загадочные одеяния, они отправились к жилищу богов, которое издали было «похоже на сгустившийся дым или дымное облако, упавшее на землю». Но когда они в него вошли, Торстейн увидел скалы и каменные врата, охраняемые гигантскими змеями. Годмунд произнес заклинания, и змеи их пропустили. За вратами, «в чреве горы» Торстейн увидел поверженного йотуна – «гигантского ледяного великана, обгоревшего в пламени Муспелля». Но Годмунд повел его дальше, вниз, и, «хотя в толще земной царит мрак, чем ниже они спускались, тем становилось светлее, как будто бы свет шел из самых стен». Что это был за спуск и что на этом пути увидел Торстейн, сага не объясняет, упоминая лишь «великие чудеса и хитрости богов». Наконец они спустились в подземный дворец.

«Там в зале, где сразу могут сразиться сто воинов, вдоль стен сидели страшные чудовища. У них не было лиц, и каждый был похож на другого. Они спали, и их разделяли свинцовые перегородки. Они были как мертвые, но Торстейну казалось, что все они рассматривают его. И сказал Торстейн Годмунду:

– Выйдем отсюда, потому что мне кажется, что я уже попал в царство Хель! (То есть в царство мертвых.)

На это Годмунд ему возразил:

– Не бойся и не спеши. Здесь ты под защитой и вечен: ни болезнь, ни смерть, ни старость не коснутся тебя, пока ты в этой одежде. Пойдем еще вперед.

И они прошли в следующий зал, где висело оружие и множество всяких предметов, о которых Торстейн не знал, что и подумать. А в центре зала стояло сверкающее кресло. И Годмунд сказал Торстейну:

– Сядь на это место богов, и ты увидишь нечто удивительное.

Тогда Торстейн поднялся по ступенькам и сел в это кресло. Но лишь только его голова коснулась спинки, как он почувствовал, что не может шевельнуть ни рукой, ни ногой, не может сказать слова и открыть глаза. Он словно умер и слышал непонятное, но это было не больно, не неприятно. И тогда он увидел снова всю свою жизнь – от самого детства до того, как вошел в этот зал. Он прожил ее еще раз, и еще раз убил своих врагов, которых убил, и любил тех женщин, которых любил, и опять помог Годмунду, и прошел весь этот путь от моря до жилища богов, и снова сел в это кресло. Тогда он очнулся и встал. Его никто не держал, а на коленях у него лежали синие камни. Годмунд ждал его в первом зале, где спали боги. И он сказал Торстейну, что все это – волшебство богов, которым открыто сокровенное, а синие камни – кровь йотуна, которую боги дарят храбрейшим.

И так они вышли из жилища богов».

Все последующие приключения Торстейна не выходили за пределы обычного набора фантастических саг, черпавших приключения героев из безбрежного океана волшебных сказок. Распростившись с Годмундом и получив от него в подарок волшебный перстень, делавший его владельца невидимым, а также кожаный мешок с попутным ветром, Торстейн возвратился к своему кораблю и отплыл на родину. Ему даже не особенно мешали традиционные столкновения с обитателями льдов и мрака, от которых он откупился волшебным перстнем, – главное приключение его жизни осталось позади.

Вернувшись в Норвегию, Торстейн явился к королю Олаву, рассказал о своем плавании и вместе с несколькими синими камнями подарил королю «рубашку ангела», которую «не берет земное пламя», как все тотчас же могли убедиться. Один из камней Олав послал в подарок в Рим, папе, другие приказал вставить в свою корону, а самого Торстейна осыпал подарками и сделал ярлом Тронгейма.

Что было в саге истиной, а что – сказкой? Откуда попало в глухое средневековье описание «дворца богов» – подземного святилища, словно взятое из современной космической фантастики? Да, гигантские птицы, хватавшие корабль Торстейна, змеи, заглатывающие оленей, призраки – все это позволяло сомневаться в истинности приключения, но это же все было обычным для сказки. А ведь было и другое: достоверное описание морского пути, стычка с какими-то местными племенами, наконец, «рубашка ангела» – одежда из асбеста, горного льна, известного уже в средние века, а теперь незаменимый материал для костюмов пожарных и все тех же космонавтов…

Все это представлялось загадочным, запутанным, противоречило друг другу в те далекие студенческие годы, когда Мальцев вчитывался в перевод саги. Но разве он мог подумать, что в один действительно прекрасный день, каким был этот день на берегу Белого моря, известного ему тогда лишь по географической карте, отпадут все сложности и открытие понесет его вслед за Торстейном, на каждом шагу открывая новые и новые подтверждения словам саги! Сейчас, прислушиваясь то к вздохам моря, то к писку и шороху мышей под полом, к тонкому звону комаров над пологом, Мальцев остро и ясно, как на объемном экране, увидел крепкого, широкоплечего Торстейна с огненной бородой и шевелюрой, в кожаной куртке, украшенной накладными металлическими пластинами, закрывающими грудь от стрел; увидел вытащенный на песок его корабль и Годмунда – низкорослого, с черными живыми саамскими глазами, маленькими руками, держащими лук со стрелами. Теперь у Юрия не было и тени сомнения, что сага права: никого иного, а именно этого Торстейна Рыжего норвежские археологи раскопали в кургане возле Тронхейма; и сапфиры на фибуле и на рукояти его меча – те самые «капли крови йотуна», которые он привез из своего последнего плавания. Да, Торстейн был великим викингом! Он совершил то, что казалось невероятным даже его современникам, для которых не существовало ничего невероятного. Он был на Терском берегу, он был с Годмундом в каком-то святилище… «Но это же значит… – Мальцев даже задохнулся от своей мысли, – это значит, что на Кольском полуострове действительно есть сапфиры!» Он вспомнил: вот она, та самая ускользнувшая днем мысль, невероятная догадка, осенившая его и скрывшаяся бесследно, пока он рассматривал фотографии в журнале. Она пришла следом за звонком Кострова, потому что именно Костров когда-то рассказывал ему о поисках сапфиров в этих местах, в успехе которых он был так уверен, но которые ему так и не дали завершить…

V

Едва лодка Петропавлова обогнула песчаную косу, протянувшуюся со стороны берега к бару[21]21
  Бар – узкая песчаная отмель перед входом в реку.


[Закрыть] и уже захлестываемую приливом, проскочила между камней и выровнялась, как глазам Мальцева открылась вся бухта в устье Пялицы – с кипящим порогом в глубине, высокими песчаными обрывами, над которыми темнели крыши редких домов, приплавленными бревнами, лежащими на песке возле лодок, и низким зданием рыбопункта, уходившим в обрыв своим обширным ледником. Вдоль воды по песку бродили и сидели собаки, а на пирсе, рядом с бочками и носилками, стояли рабочие рыбопункта, среди которых еще издали Мальцев заметил ослепительную шевелюру друга. Костров стоял в таких же резиновых сапогах, как рабочие, в застиранной и выгоревшей штормовке, над которой сияло все – лицо, морковное от северного загара, бездонно-голубые глаза, льняной ореол волос и, безусловно, шестьдесят четыре белоснежных зуба, хотя геолог уверял, что их у него вполовину меньше. По сравнению с худым и длинным Мальцевым жилистый и невысокий Костров мог показаться коротышкой, и, когда друзья обнялись, Виктору пришлось слегка откинуть голову, чтобы не уткнуться Мальцеву в плечо.

Лодку разгружали без них. Выдержав неписаный северный этикет – перекинувшись с каждым присутствующим по слову, пожав протянутые руки и потоптавшись на пирсе, – Мальцев подхватил мешок с тремя рыбинами (пай артельный!) и вместе с Костровым направился к дому. Отобранный у рыбаков журнал лежал в сумке с фотоаппаратами, все продуманное за прошлый вечер рвалось с языка, Мальцев знал, что подобным же нетерпением рассказов и расспросов горит Виктор, но, подчиняясь все тому же этикету Севера, они шагали по тропе вдоль обрыва, перекидываясь ленивыми замечаниями о начавшей портиться погоде, о «Воровском», который запоздал сегодня к приливу, об уловах на Большой Кумжевой, которую Виктор видел с воздуха, успев разглядеть и Юрия в лодке, и сети, и даже костерок, над которым висело ведро с ухой…

Лишь когда они вошли в дом и Юрий, положив мешок с рыбой в холодный чуланчик позади сеней, вошел в комнату и увидел уже сервированный стол, льняную скатерть, игравшие в солнечном луче хрустальные рюмки, он восхищенно прищелкнул языком и, не в силах сдержаться, хлопнул Кострова по плечу:

– Ну, пижон! Не напрасно ты старался – смотри! – И, обрывая застревавшую, как обычно, застежку-«молнию», Мальцев вытащил из сумки и сунул в руки непонимающего Кострова журнал, открытый как раз на цветной вкладке. – Читай!

Виктор чуть поднял белые брови и с удивлением взглянул на Мальцева:

– Что, уже о тебе успели сочинить что-то?

– Сначала прочти, спрашивать потом будешь…

Костров читал спокойно, внимательно разглядывал фотографии, а когда кончил, то посмотрел на сидящего Мальцева с некоторым недоумением, в котором ясно читался вопрос: ну и что? И тогда, все еще не присев, только стянув отсыревшую от брызг куртку, Мальцев стал рассказывать – о Торстеине, о своих соображениях, и, по мере того как продвигался рассказ, выражение лица геолога менялось. Теперь взгляд его стал глубоким и острым, на лице появилась собранность, несколько раз он перебивал Мальцева вопросами. Особенно Кострова заинтересовало упоминание об асбестовой одежде. Но это, как оказалось позднее, вызвало и скепсис. Оказывается – Мальцев этого даже не подозревал, – геологам на Кольском полуострове месторождения асбеста до сих пор не были известны.

– Подожди, Рыжий, а откуда же брали тогда асбест древние жители Терского берега? – спросил в свою очередь удивленный Мальцев.

– Разве он был у них? – вопросом на вопрос отвечал не менее удивленный Костров.

– Был, конечно! Они добавляли волокна асбеста в глину, из которой лепили свои сосуды. И черепки таких сосудов так у нас и называются – асбестовая керамика. Что же, выходит, что на весь Кольский полуостров везли асбест из Карелии? Своего рода «служба быта» была? – не мог не пошутить Мальцев.

– Может быть, и везли, не скажу; тебе, Викинг, виднее. – Костров снова припомнил старое прозвище Мальцева. – Только, по моему мнению, ты слишком рано обрадовался, – попытался охладить восторг друга более рассудительный и осторожный геолог. – Ну почему ты решил, что следы твоего скандинава надо искать обязательно на Терском берегу, а не в Кандалакшском заливе? Или, скажем, в Карелии, в той же Чупской губе? Там и промышленные выходы слюды есть, не так далеко месторождения асбеста, да и пегматиты богаче… Ведь не на берегу моря он был, уходил вглубь, а как далеко? Где искать? «Тридцать раз сменится в море вода» – тридцать приливов-отливов, пятнадцать лунных суток, по два цикла в сутки… Туда-обратно – по неделе выходит, так? Значит, куда-то «туда» – неделя хорошего хода. А куда «туда»: прямо от моря, в сторону или по реке петлять?

– Считай меньше, он ведь еще у Годмунда жил! Так что не больше пяти дней в одну сторону. А если представить, что они с остановками шли…

– …то получится все, что угодно! – закончил за друга Костров. – Везде есть реки, везде на реках пороги и водопады…

– От моря до водопада – день пути. Не забывай!

– Это, конечно, больше подходит для Кольского полуострова, чем для Карелии.

– И потом, ты не знаешь самого главного! – спохватился Мальцев. – Ведь я не рассказал о своих раскопках этого года, а в них, по-моему, и есть ключ к Торстейну. Так вот…

Два года назад, ведя поиски древних поселений между устьями Стрельны и Чапомы, на мысу Остром Мальцев нашел стоянку каменного века, отличавшуюся от остальных обилием очагов и каменных орудий. По форме предметов и высоте поселений над уровнем моря археолог заключил, что поселение существовало здесь около трех с половиной тысяч лет назад. Но в этом году, при раскопках, возле одного очага Мальцев нашел маленькую бусину из зеленоватого стекла. Она принадлежала эпохе викингов и отстояла от очагов с каменными орудиями по меньшей мере на две с половиной тысячи лет. На нее можно было бы не обратить внимания, но еще через день, у другого очага, оказалось три такие бусины! Кроме того, что они являлись первыми вещественными свидетелями связей Скандинавии с Белым морем в эпоху викингов, они заставляли сделать выбор: или бусины попали сюда случайно, или же все прежние представления о древней истории этих мест никуда не годились!

Чтобы выяснить все эти вопросы, Мальцев начал раскопки возле скалы, пытаясь найти древнюю береговую линию. В древности скала, выделяясь своим зубцом на фоне песка, служила естественным молом для небольшой бухты, предохраняя ее от разбега волн. Представить себе все это Мальцев моги раньше, но совершенной неожиданностью для него явилось четкое изображение скандинавского корабля, выбитое в основании зубца скалы и скрытое до времени песком!

– О нем-то ты и говорил по телефону? – сверкнул глазами Костров. – Неплохо, неплохо получается! А дальше?

– Что – дальше? – спросил Мальцев, несколько обескураженный вопросом геолога. – Разве ты не видишь, как удивительно накладывается сага на все находки? Здесь и могла быть битва…

Костров прошелся по комнате, засунув ладони под пояс. Остановился против окна, посмотрел на вылизанный ветром береговой склон, на густо-синее, закипающее под ветром море, идущее к берегу приливом, промолчал. Потом повернулся к Мальцеву и спросил, как будто за эти минуты все уже было обговорено:

– Так по какой реке ты полагаешь идти? По Стрельне или по Чапоме? И как далеко?

– Значит, поверил? – улыбнулся Мальцев. – А по-моему, тут командование принимать тебе. Ты геолог. Вот и крепись!

– Тогда повтори. От моря они шли по реке день?

– Шли день и пришли к водопаду…

– Так. Это уже что-то. На Стрельне только пороги. Водопад есть на Чапоме и на Югине, который еще ближе…

– Югин – короток для таких странствий!

– Да, пожалуй, – согласился Костров. – По Чапоме… А дальше куда?

Он подошел к висевшей на стене сумке и вынул планшет с картой. И в этот момент Мальцев почувствовал, как в его мозгу произошло то самое замыкание, отсутствие которого не давало ему покоя все это время. Он словно бы знал, знал точно ответ какой-то задачи, но само решение испарилось, исчезло, и теперь задача повисала тяжелым и мучительным знаком вопроса. «Идти, идти… Но куда?» – билось в мозгу у Мальцева, и вдруг от этого слова «идти» замелькали кочки болот, заныли будто уставшие ноги, на Мальцева дохнул прохладный ветер с моря, пронеслось мимо него стадо испуганных оленей, и чуть насмешливый голос Корехова издали отчетливо прокричал: «Никак, Лександрыч, на Горелое бежать собрался? Далеко!..» – «Далеко, далеко!..» – откликнулось с другой стороны эхо, и Юрий вскочил.

– Знаю, куда идти! По Чапоме. На Горелое озеро. – Ом тряхнул головой в ответ на недоуменный взгляд Кострова. – Там было когда-то древнее святилище, вот там и надо искать!

Там и боги Годмунда. Вот и соединяется все, Рыжий: и сага, и путь, и святилище… А стало быть, именно там и надо искать месторождение сапфиров, которые увез отсюда Торстейн! Наконец, черепки с асбестом, которые я нашел на том же мысу, где был корабль Торстейна. А помнишь, ты говорил мне когда-то, что вот будет время, когда я приеду к тебе в экспедицию, ты расстелешь такую же скатерть, поставишь две хрустальные рюмки, нальешь их, а на дне будут сверкать и подмигивать нам синие камушки?! Ну что ж, выполняй обещание!..

– М-да, обещание… – пробормотал геолог, словно не слыша Мальцева.

Пока тот излагал ему свои соображения о священном озере, сейдах, пастухах, Костров достал из планшета карту, развернул ее на скамье и прикидывал предстоящий маршрут. Наконец его палец уткнулся в голубую точку Горелого озера.

– Здесь, – сказал он и посмотрел на Мальцева сосредоточенно и отчужденно, словно тот провинился в чем-то. – Горелое озеро. Пять дней пути. Впрочем… надо подумать. А теперь – за стол и ни слова о Торстейне. Твое здоровье, Викинг!