Текст книги "Матисс"
Автор книги: Раймон Эсколье
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)
Перед путешествием в Танжер Матисс отправился по приглашению Щукина в Москву; там он открыл для себя византийские иконы, [288]288
Правильнее говорить о древнерусской, а не о византийской живописи. Матисс, которого в Москве сопровождал художник И. С. Остроухое, познакомился осенью 1911 года с его уникальным собранием древнерусской иконописи, а также с иконами в нескольких московских соборах.
[Закрыть] которым столь много обязано искусство Греко. После открытий, сделанных им на выставках мусульманского искусства в Париже и Мюнхене, эта поездка окончательно убедила Матисса обратиться к Востоку… Кроме того, как нам известно, персидская керамика будет служить ему образцом на протяжении всего избранного им трудного пути. Наступит день, когда отвлеченность мусульманского искусства поможет ему, художнику-декоратору Капеллы четок в Вансе, в осуществлении его самых дерзновенных замыслов.
На мой вопрос о его впечатлениях о поездке в Россию Матисс мне ответил в 1948 году: «Я видел в России иконы, не уступающие французским примитивам. Сравнивая со Средиземноморьем, я считаю, что побывал в Азии. Какое будущее у этой страны, она так всем богата!»
«Откровение всегда приходит ко мне с Востока, – признался он однажды Гастону Дилю. – В Мюнхене я нашел новое подтверждение моим поискам. Персидские миниатюры, например, показали мне, как можно выразить свои ощущения. Это искусство с помощью свойственных ему особых приемов создает впечатление большой, поистине пластической пространственности, что помогло мне отойти от камерной живописи. По-настоящему я стал воспринимать это искусство довольно поздно, а византийскую живопись понял, стоя перед московскими иконами».
И в той же беседе художник не скрывал, насколько помог ему Восток решиться на все: «Чувствуешь себя более подготовленным к дальнейшему пути, когда видишь, что твои усилия подтверждаются традицией, и традицией древней. Она помогает преодолеть пропасть». [289]289
Gaston Diehl. Op. cit., p. 58.
[Закрыть]
Из двух путешествий в Марокко, из созерцания длинных стен с синими тенями Матисс вынес совершенно новые представления, побудившие его благосклонно отнестись к открытиям кубистов, признавших, впрочем, его мастерство. Вслед за ним они принялись исследовать излучения цвета предметами. Как и Матисс, они разлагали реальность на составные элементы, для изучения каждого из них в отдельности. Джино Северини в одной из статей удалось, лучше чем кому-либо, определить то общее, что было в поисках Матисса и кубистов: «Однажды Матисс показал мне набросок, сделанный им с натуры на улице Танжера. На первом плане стена, написанная синим. Этот синий окрашивал все остальное, и Матисс придал ему тот максимум значения, который только был возможен при объективном построении пейзажа. Однако он вынужден был признаться себе в том, что ему не удалось выразить и сотой доли „интенсивности этого синего“. Полной интенсивности он достиг в другом полотне („Марокканцы“), [290]290
Картина 1916 года, хранящаяся в нью-йоркском Музее современного искусства.
[Закрыть] но реальное построение пейзажа уступило здесь место произвольному построению».
«Здесь хорошо видно, – замечает Андре Лот, – насколько те приемы, с помощью которых Матисс согласует свое чувство Цвета с абсолютным владением пластическим пространством, смыкаются с приемами кубистов, с помощью цвета пытающихся пластически „перестроить“ реальность. Этот параллелизм позволит нам установить процесс мышления двух противоположных школ: там, где Матисс идет от восприятия к идее, кубисты идут от идеи к восприятию». [291]291
André Lhote. La peinture, le cœur et l’esprit. Paris, 1933.
[Закрыть]
В этом-то и заключается, по сути дела, основное различие, которое с годами станет еще глубже. В противоположность кубистам, Анри Матисс, больше всего дороживший непосредственностью своих ощущений, никогда не вознамеривался писать, не заглядывая в «словарь», [292]292
«Не существует словарей для художников, как мне их жаль…» (высказывание Матисса, записанное Арагоном).
[Закрыть]как называл Делакруа природу, [293]293
Эсколье имеет в виду слова Делакруа, записанные Бодлером: «Природа – это только словарь… В нем ищут слова, их происхождение, их этимологию, оттуда извлекают, наконец, все элементы, составляющие фразу или рассказ, но никто никогда не рассматривает словарь как композицию в поэтическом смысле слова. Живописцы, подчиняющиеся воображению, ищут в своем словаре те элементы, которые соответствуют их концепции».
[Закрыть] и последовательные стадии его последних работ показывают, что он всегда стремился к изучению объективной истины, прежде чем приступить к стилизации. [294]294
Tériade. Constance du Fauvisme. Henri Matisse. De la couleur. – «Verve», vol. IV, № 13, 1945.
[Закрыть]
И тем не менее на этом этапе своего творческого пути, когда во многих полотнах, например в «Обнаженной с браслетом», [295]295
Картина 1913 года (коллекция Мюллера в Солёре).
[Закрыть] он подчеркивает несомненный интерес к форме, выделяя ее резкой контурной линией, Матисс, видимо, испытывает влияние доктрины кубистов. Умышленная геометризация, стремление к конструктивному синтезу свойственны таким значительным произведениям 1915–1917 годов, как «Красные рыбки», «Урок музыки», «Художник в мастерской», «Купающиеся девушки». [296]296
«Красные рыбки» (1915) и «Урок музыки» (1916) хранятся в нью-йоркском Музее современного искусства, «Художник в мастерской» (1917, другое название – «Живописец и его модель») – в парижском Национальном музее современного искусства, «Купающиеся девушки» (1916–1917, точнее, «Девушки у реки») – в чикагском Художественном институте.
[Закрыть] В последнем полотне Матисс достигает предельного упрощения. Это позволит Жаку-Эмилю Бланшу утверждать, не без доли ехидства, что техника Матисса «состоит в том, чтоб уничтожать».
В 1907 году под знаком ислама появилась «Голубая обнаженная. Воспоминание о Бискре» (Балтимор, Музей искусства), с сильными деформациями, особенно правого бедра и ног; это написанная еще в фовистском духе обнаженная натура, лежащая в цветущих травах на фоне пальмовой рощи, со струящимися полосами кадмия, красной марены и зеленого веронеза. «Голубая обнаженная», написанная в Коллиуре, по возвращении из Бискры, и приобретенная Лео Стейном, могла получить свой пальмовый декор и на Кот-Вермей, поскольку пальмы в изобилии растут повсюду между Перпиньяном и Баньюлем, а особенно в Коллиуре. «Алжирка» 1909 года (Национальный музей современного искусства, Париж) тоже принадлежит еще к периоду фовизма.
Если бы не густой черный цвет волос, это полотно могло бы быть портретом Колетт, угловатой, экспрессивной, с кошачьим взглядом, носом, похожим на кривой кинжал, раной жадного рта, мощными челюстями, утяжеляющими треугольный подбородок. Черная львиная грива, черный порывистый контур, придающий особую певучесть зеленому с розовыми полосами восточному покрывалу, киновари и берлинской лазури фона; вслед за Сезанном и вопреки теориям импрессионистов, это решительный поворот к черному, «этому элементу духа», как сказал Виньи, [297]297
Виньи Альфред де(1797–1863) – французский писатель-романтик.
[Закрыть] из которого вполне мог бы выйти художник.
Отныне черный цвет восторжествует во многих самых известных полотнах художника этого периода, в частности в «Большом натюрморте с баклажанами» (1911–1912). Эта картина, ослепившая в 1937 году в Пти Пале посетителей Выставки независимого искусства, была затем [298]298
Эсколье ошибается: картина была передана в гренобльский Музей в 1922 году, а не после 1937 года.
[Закрыть] передана мадам Матисс и мадам Матисс-Дютюи – Андри-Фарси [299]299
Андри-Фарси был хранителем гренобльского Музея живописи и скульптуры.
[Закрыть] для музея в Гренобле.
Какой прекрасный угольно-черный цвет в большой композиции, предназначенной для Щукина и изображающей уголок мастерской в Коллиуре, [300]300
Имеется в виду «Мастерская художника», 1911 года (Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина).
[Закрыть] где переливаются, как в драгоценном китайском шелке, чистые тона, турецкий синий и синий цветущего льна, зелень нефрита и изумрудная зелень, киноварь и яркие розовые цвета! На столе рядом с терракотовой статуэткой лежат две ягоды инжира и три баклажана. И вот, после всего, что нам известно по Мюнхену, Москве и Марокко, перед нами произведение, далекое как от фовизма, так и от неоимпрессионизма. Эта работа уже предвосхищает вырезки из бумаги, техника которых увлекла Матисса в конце его жизни.
Большинство полотен, написанных в это время в Марокко, отличается большей сдержанностью, даже суровостью, упрощением средств выражения. Случается, конечно, что в Танжере художник задерживается в саду с Камуэном и Марке, и даже, слегка под их влиянием, пишет «Пейзаж из окна» (Москва, Музей нового западного искусства) [301]301
Точнее, «Вид из окна. Танжер» (1913) – левая часть Марокканского триптиха (сейчас в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина).
[Закрыть] и «Марокканский сад» (Чикаго, собрание Самюэля А. Маркса). [302]302
Сейчас в коллекции нью-йоркского Музея современного искусства.
[Закрыть] В этих полотнах художник просто предается радости видеть и писать.
Полотна, на которые в то же самое время вдохновила Матисса молодая марокканка Зора, носят совсем другой характер. Будь то «Стоящая Зора» (1912, Москва, Музей нового западного искусства) [303]303
Сейчас в Эрмитаже.
[Закрыть] или «Зора в желтом», [304]304
«Зора в желтом» находится в коллекции Каулес, Лэйк Форест (Иллинойс).
[Закрыть] «Зора на террасе» (1913, Москва, Музей западного искусства) [305]305
«Зора на террасе», центральная часть Марокканского триптиха, написана в 1912 году; сейчас хранится в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.
[Закрыть] – это всегда молодая дикарка с удлиненными миндалевидными глазами, трепещущими ноздрями, алым, как вишня, ртом, в трафаретно полосатых или же, и того проще, украшенных лишь шерстяным сутажом платьях. Все в этих крупных полотнах (высота двух из них превышает метр) говорит о том, что художник решил пренебречь на время радостными красочными симфониями керамики и шелков Востока.
По-иному энергичным и поистине эпически мужественным предстает перед нами «Воин из племени рифов» (Мерион, коллекция Барнса), написанный в 1913 году. Вспоминая о наших первых книгах с картинками, Самба сравнивает его с сарацинами из «Песни о Роланде». Это большое полотно (высота 2 м, ширина 1,6 м) в желтой, зеленой и красно-охристой гамме, в котором достигнут мощный эпический эффект. Тут очевидно несомненное сходство с нашими наиболее известными средневековыми шпалерами.
Позднее, в 1916 году, пройдя через кубизм, футуризм и фовизм, Матисс подведет итог всему, чем он был обязан Танжеру, в почти абстрактной, хотя и совершенно доступной пониманию, композиции «Марокканцы» (Нью-Йорк, Музей современного искусства).
На черном фоне слева на первом плане выделяются молящиеся, одетые в зеленое – цвет пророка, марокканцы с оранжевыми повязками на головах; на втором плане – сильно стилизованная мечеть. Справа – марокканец в желтом головном уборе, в желтой одежде под синим бурнусом, он стоит спиной и как бы рассматривает розовые стены дома.
Аньес Эмбер очень хорошо уловила скрытый смысл полотна: «Вся эта ирреальная, почти абстрактная композиция вызывает прежде всего физическое ощущение сильной жары и внутреннюю уверенность в недвижном и как бы извечном порядке вещей».
ЗАКРЫТЫЕ ЖАЛЮЗИС 1914 года произведения декоративного характера начинают, как мы видим, уступать место картинам с большей глубиной пространства, с перспективой и объемностью – интерьерной живописи, привлекавшей Матисса более двадцати лет.
Бывший копиист Шардена и де Хема должен был, вероятно, испытывать тайное наслаждение от этого возврата к очагу, к скромным свидетелям нашего повседневного существования. Никто не умел так, как он, особенно после пребывания в Ницце, написать с ослепительным изяществом великолепный букет, словно озаряющий тихий, напоенный прохладой интерьер с закрытыми ставнями, пышную роскошь узорной или вышитой ткани.
Многие после Матисса закрывали ставни от солнечного зноя, многие открывали окна на море… Да, но где найти такие легкие голубые, сизо-серые, нежно-зеленые краски, такие необыкновенные полутени с их свежестью или, напротив, богатство пылающих цветов, когда ослепительное южное солнце заливает комнату? Никто не описал волшебную прелесть этих жалюзи, сыгравших столь большую роль в развитии дара Матисса изображать свет, лучше, чем Андре Рувейр: «Жалюзи всегда играют большую роль среди предметов матиссовских мизансцен. В его полотнах они возникают как движущийся объект, отделяющий безграничный мир от мира замкнутого. Именно здесь у него преломляются или тают, расплываются, просачиваются или открыто прорываются солнечные лучи. Вот здесь-то и находят простор его чувственность, его эмоции, его колористические симфонии, где важная роль часто отводится женским фигурам, обнаженным или одетым, но всегда подчиненным чему-то таинственному и властному – безраздельному владению художником своим искусством. Во всех этих комнатах на его картинах без конца повторяются вариации, в которых художник мечется от радостей находки к острой тревоге поиска… Жалюзи для Матисса, художника интимного интерьера, являются тем же, чем служит для него зонтик при передаче бесконечности пейзажа. Он господин солнца в большей степени, чем Иисус Навин со своей трубой». [306]306
Рувейр путает два библейских сюжета: разрушение Иерихона от звука семи труб, в которые трубили священники Иисуса Навина, и битву Иисуса Навина с царями Аморрейскнмн, когда бог, по его призыву, остановил солнце.
[Закрыть] [307]307
André Rouveyre. Henri Matisse. – «Verve», vol. IV, № 13.
[Закрыть]
Именно в этом, как мы знаем, начиная с 1906 года упрекал его Морис Дени: быть господином солнца – какой грех гордыни!
«…Разноцветные мазки на белом холсте, пятно, черта, совсем немного чистого цвета – этого достаточно, чтобы передать всю яркость солнечного света». [308]308
Maurice Denis. Théories. Le Soleil.
[Закрыть]Напрасные поиски, по мнению Дени. Однако на чем Дени 1906 года и Матисс 1918–1920-х годов должны были сойтись, так это на золотом правиле: «Важно, чтобы картина представляла собой гармонию красок».
Разразилась война 1914–1918 годов. Здесь опять-таки лучше всего предоставить слово такому проницательному свидетелю, как Гертруда Стейн: «Матиссы жили еще в Кламаре (Исси). Им было неспокойно и одиноко: родители Матисса, жившие в Сен-Кантене, оказались за немецкими линиями, а его брат был у немцев заложником».
Жизнь Матисса становится все более мрачной, тем более что к семейным тревогам Матисса присовокупилось мучительное беспокойство истинного француза за Францию. Этот художник, столь хорошо принятый в Германии, останется – как в войну 1914–1918, так и в войну 1939–1945 годов – прежде всего сыном Франции.
«Невозможно забыть, что Матисс – француз, – отметил Арагон в 1943 году. – …Француз с севера, из тех, кто умеет соединять в себе то, что составляет разнообразие Франции… А кроме того, около сорока лет жизни Матисса прошло в Ницце… Север и юг. Рассудок и безрассудство. Подражание и изобретательность. Туман и солнце. Вдохновение и действительность. Но контрасты заложены в самом человеке, в его поведении, в том, что он говорит: творчество – это уже равновесие противоположностей, это Франция».
Настоящие патриоты, Анри Матисс и Альбер Марке горели желанием встать на защиту Франции не с кистью в руке. Взяться за оружие им мешал возраст, однако друзья не могли устоять перед желанием принять участие в битве под Верденом (заметим, что Матисс был освобожден от воинской повинности из-за слабости телосложения, так же, впрочем, как и Альбер Марке). Оба художника решили отправиться за советом к своему верному другу Марселю Самба, ставшему во время войны министром. Они не желали соглашаться с одним фовистом, наделенным весьма устрашающим видом, но очень озабоченным тем, чтобы остаться в безопасности: [309]309
Намек на Вламинка.
[Закрыть] «Дерен, Брак, Камуэн, Пюи на фронте рискуют своей шкурой… Довольно мы отсиживались… Чем можем мы служить стране?»
Самба ответил одной краткой фразой: «Продолжая хорошо писать, что вы и делаете».
Матисс и Марке ушли в общем неудовлетворенными, тем более что у первого были и сугубо личные претензии к немцам, незадолго до этого столь чествовавшим его в Мюнхене и Берлине… В Берлине картины с его выставки, организованной в 1914 году, были конфискованы и в конце концов, несмотря на все усилия Пурмана, разошлись по всему свету. [310]310
Выставка, открывшаяся в берлинской галерее Гурлитта в середине июля 1914 года, через полмесяца, с началом войны, была закрыта. Немцы стали рассматривать картины как собственность врага, и Гурлитт на устроенной им распродаже выкупил для себя эти произведения по номинальным ценам. На эту выставку 19 матиссовских картин послал Майкл Стейн. После войны большинство их было возвращено ему благодаря посредничеству Пурмана.
[Закрыть]
Он сам сказал: «Все, кто, как и я, могли еще работать, чувствовали, как им это стало трудно делать».
Намекая на «Девушек у реки» (1916–1917), Аньес Эмбер вспоминает о волнении Матисса при мысли о невозможности «принять участие в битве при Вердене» и вполне обоснованно отмечает, что «это полотно оставляет странное впечатление тревоги и беспокойства, мучивших художника в тот период его жизни».
Впрочем, разве мы не располагаем верным свидетельством о чувствах Матисса в те годы испытаний? Перед нами письмо Анри Матисса Дерену. На этих страницах, относящихся к началу 1916 года, Матисс высказывает свои мысли по поводу открытий в области распада материи (предсказал же Делакруа во времена Второй империи появление танков!). Художник, написавший «Радость жизни», снова жил на набережной Сен-Мишель, 19.
«Понедельник.
Мой дорогой Дерен,
Ваше письмо доставило нам удовольствие, и все же я отвечаю Вам с опозданием, по той причине, что январь был для нас довольно тяжелым месяцем. Мы все сильно переболели гриппом, за исключением Маргариты. Слегли одновременно все трое. У меня был насморк с отитом и почти что с синуситом. У меня болела только голова, но как!
Отит вызвал очень неприятные головокружения. Маргарита, в свою очередь, тоже очень болела. Одним словом, поводов для огорчений предостаточно.
Вы видите, что в тылу все не так уж хорошо. Прибавьте к этому наше прекрасное, вечно ускользающее ремесло художника – оно прекрасно только в мечтах. Отсутствие вестей о моей семье и тревога, создаваемая жизнью в постоянном ожидании, при том, как мало нам известно, и при всем том, что от нас скрывают, – вот вам представление о жизни штатских во время войны.
Я видел недавно Камуэна, который только что переведен в маскировщики. Спустя две недели после того как он приступил к выполнению своих обязанностей живописца, он написал мне, что занимается чудовищно утомительным делом. Он работает в Шампани: все утро разгружает свертки ткани, а этой ночью и следующей раскладывает эти штуки между линиями французов и бошей, где подвергается большему риску, чем в траншеях… Но не у всех дела обстоят подобным образом. Есть и такие, кто не покидает парижских мастерских. Например, Лапрад. Камуэн видел его в форме сержанта. Среди всех этих мазил он имел вид главнокомандующего.
Нужно сказать, что начальники Камуэна – Гиран де Севола и Абель-Трюше, [311]311
Гиран де Севола Люсьен-Виктор(1871–1950) и Трюше Абель(или Абель-Трюше; 1857–1918) – французские художники-академисты.
[Закрыть] для которых Камуэн – враг номер один. Довольно неприятно оказаться в их руках.
Галанису [312]312
Галанис Деметриус Эмманюэль(1882–1966) – французский художник греческого происхождения.
[Закрыть] повезло больше. Он продолжает служить библиотекарем в Монтаржи. Большую часть времени он роется в книгах. Недавно он прочитал „Науку и гипотезу“ Анри Пуанкаре, [313]313
Пуанкаре Анри(1854–1912) – французский математик. Его книга «Наука и гипотеза» вышла в русском переводе в 1904 году.
[Закрыть] где обнаружил истоки кубизма!!!
…Читали Вы эту книгу? Там излагаются головокружительно смелые гипотезы, например, в самом конце – относительно распада материи. Движение существует только как распад и возрождение материи.
Правда, Пуанкаре говорит, что доказательство еще не является полным (эта гипотеза принадлежит Ланжевену). [314]314
Ланжевен Поль(1872–1946) – французский физик.
[Закрыть] Я пошлю Вам эту книжку, если Вы с ней незнакомы.
Моя жена сейчас в Коллиуре, где занимается перевозкой всех вещей из нашего дома, покинутого нами окончательно.
…Я продал Розенбергу мою картину, на которую меня вдохновил Давид де Хем. [315]315
Имеется в виду «Вариация натюрморта де Хема» 1915–1916 годов (Нью-Йорк, Музей современного искусства).
[Закрыть] Мадам Дерен была у нас в тот день, когда я ее уже отдал, и я не мог ей даже назвать имя покупателя, поскольку он просил меня не говорить об этом.
Я видел у него нового Пикассо – „Арлекина“, [316]316
«Арлекин» (конец 1915 г.) находится сейчас в Музее современного искусства в Нью-Йорке.
[Закрыть] написанного в новой манере, без коллажей, одна лишь живопись. Может быть, Вы видели его?
Через несколько дней открывается Трехлетняя выставка. [317]317
Трехлетняя выставка (триеннале) состоялась в Париже в марте 1916 года. На ней были показаны работы таких различных мастеров, как Бурдель, Ноден, Вюйар, Фландрен, Марке.
[Закрыть] Жаль, что у меня нет проспекта. Вы бы здорово развеселились.
Извините за сбивчивость письма. Писал как пишется…
Сердечно жму руку А. Матисс».
ОЧАРОВАННЫЙ ЮГОМЖорж Бессон очень живо и достоверно рассказал, как в 1917 году Матисс остановил свой выбор на Ницце. Так же как и многие фламандские, нормандские, лотарингские художники, как Ван Эйки, Пуссен, Клод Лоррен, Матисс был очарован югом.
Началось это на Корсике, на прекрасном острове, в истинном раю света, где художник прожил более года как завороженный. Он писал мне в 1948 году: «В Аяччо я почувствовал очарование юга, которого до тех пор не знал». Тем не менее в дальнейшем Коллиур, Сен-Тропез, Испания и Алжир, Марокко, Италия оставались для него местами, где он бывал только проездом.
Суровой зимой 1917 года, когда он уже знал, что его родной город разрушен извечными захватчиками, а художественная жизнь Парижа совершенно заглохла, Матисс почувствовал необходимость окончательно покориться призыву юга и перенести свои пенаты на эту благодатную землю, где еще четырнадцать лет тому назад он открыл для себя новую красоту – ту поэзию цвета, которую не признавал за ним Вандерпиль, а более компетентный судья, Рауль Дюфи, нормандец, тоже ставший южанином, приветствовал следующими восторженными словами:
«После реалистического импрессионистского цвета в картине, названной им „Роскошь, спокойствие и наслаждение“ и выставленной у Независимых в 1903-м, [318]318
Картина «Роскошь, спокойствие и наслаждение» (1904) была выставлена в Салоне Независимых в 1905 году.
[Закрыть] Матисс открыл воображение, поэзию, то есть музыку цвета. Это стало для меня великим откровением, потому что в занятиях живописью я увидел новый смысл». [319]319
Hommages à Matisse. – «Les Lettres françaises», 2 decembre 1952.
[Закрыть]
В декабре 1917 года Матисс сначала остановился в Марселе. Нельзя было придумать лучшей остановки для такого художника, как он.
Его друг Марке также поселился на набережной Рив-Нев, в комнате, которую он переснял у Эжена Монфора. [320]320
Монфор Эжен– французский писатель.
[Закрыть] Матисс остановился, как за век до него это сделали герои «Коломбы», [321]321
«Коломбо»– новелла Проспера Мериме.
[Закрыть] полковник Невиль и его дочь, в отеле Бово, который в наше время снова стал лучшим отелем Марселя, поскольку из окон его обширных и прекрасных комнат открывается ни с чем не сравнимый вид на великий фокейский порт. [322]322
Марсель (древняя Массилия) был основан фокейцами, выходцами из Фокеи, ионийского города в Малой Азии.
[Закрыть] Кому посчастливилось остановиться там перед отплытием на Корсику, в Магриб или на Восток, вряд ли сможет забыть это зрелище.
Матисс сделал несколько эскизов в Старом порту и подумывал даже обосноваться в Эстаке, который столько раз изображал Сезанн, но остановил свой выбор на Ницце: «Числу к 20 декабря, – пишет Жорж Бессон, – Матисс поселился в отеле Бо-Риваж в Ницце; позже он перебрался в отель Медитеране на Променад-дез-Англе, а два летних месяца провел с одним из своих сыновей в маленькой Вилла дез Алье, расположенной в парке Харрис у подножия Мон-Борон, где все заросло эвкалиптами, кипарисами, живыми изгородями розовых кустов и дикими анемонами; наконец, он переехал на площадь Шарль-Феликс в квартал старых торговых улочек, стиснутых стенами замка и рынками, терпко пахнущими морем, салатом и гвоздикой.
И во всех этих жилищах Ницца давала Матиссу тот безмятежный покой, который столь благоприятно влиял на его работу; он писал портреты, пейзажи, первые трехцветные интерьеры, исполненные в его комнате в гостинице: красный ковер, белые огромные тюлевые занавесы, синее море или синий приоткрытый футляр скрипки». [323]323
Georges Besson. Matisse et Renoir, il у a trente-cinq ans. – «Les Lettres françaises», decembre 1952.
[Закрыть]
