Текст книги "Матисс"

Автор книги: Раймон Эсколье

Приближается 1900 год. Париж превращается в гигантскую стройку. Улицы заполнены толпами забастовщиков. Еще немного – и Деруледу <sup>[157]157
  Дерулед Поль(1846–1914) – французский политический деятель, поэт и драматург. В 1899 году во время похорон президента Франции Феликса Фора подстрекал к антиреспубликанскому перевороту.


[Закрыть]</sup> удался бы государственный переворот. В Лоншане в лице президента Республики Марианна получила пощечину. <sup>[158]158
  Со смертью Феликса Фора оживилась католико-роялистская реакция. В июле 1899 года новый президент республики Эмиль Лубе подвергся оскорблениям на скачках в Отее, а не в Лоншане, когда аристократическая молодежь устроила ему обструкцию, а барон де Кристиани нанес удар стеком.


[Закрыть]</sup>

Женщины никогда еще не были так красивы. У них роскошные волосы, бедра, грудь – правда, иногда фальшивые; живот отсутствует, он запрещен модой. Огромные шляпы Больдини <sup>[159]159
  Больдини Джованни(1842–1931) – итальянский художник, долгое время работавший в Париже, видный представитель салонной портретной живописи. Эффектно и размашисто писал дамские туалеты.


[Закрыть]</sup> – целые клумбы; платья фасона «принцесса», плотно облегающие и подчеркивающие изгибы тела, юбки колоколом, канотье…

В Мулен-Руж отплясывают кадриль. Джейн Авриль-ла-Мелинит <sup>[160]160
  Авриль Джейн —танцовщица в Мулен-Руж, которую неоднократно изображал Тулуз-Лотрек, Мелинит – сильно действующие взрывчатое вещество – прозвище Джейн Авриль.


[Закрыть]</sup> – взбивает пену своих нижних юбок. Вийет <sup>[161]161
  Вийет Адольф(1857–1926) – французский живописец и рисовальщик.


[Закрыть]</sup> фланирует и, показывая на ляжки в кружевных панталонах, ухмыляясь, заявляет: «Мясо следует подавать с гарниром!»

Забастовка землекопов. Выстрелы кирасиров на площади Французского театра, где недавно сгорела юная прекрасная Анрио. <sup>[162]162
  Анрио Джейн(1878–1900) – актриса Французского театра (так тогда называли Комеди Франсез), погибла во время пожара в этом театре 8 марта 1900 года.


[Закрыть]</sup> Сто тысяч тружеников бросают работу. Кто снабжает кассы забастовщиков, Гамель <sup>[163]163
  Гамель– намек на военную верхушку (франц. gamelle – общий стол офицеров на судне).


[Закрыть]</sup> или Гийом? <sup>[164]164
  Гийом– прозвище герцога Орлеанского Филиппа, претендента на французский трон, которого, так же как германского императора Вильгельма, обвиняли в том, что для создания беспорядков он поддерживает забастовщиков.


[Закрыть]</sup> Растерянное правительство пытается разгадать эту трудную загадку.

1900-и наступил. Так это и есть «прекрасное время»?

При всех этих забастовках выставка <sup>[165]165
  Имеется в виду Всемирная выставка 1900 года.


[Закрыть]</sup> не могла бы состояться. Однако работа возобновляется. Продолжается строительство метро. Появляются первые пролеты моста Александра III через Сену, на берегу реки воздвигается интернациональный город. Гранд-Ру <sup>[166]166
  Гранд-Ру,то есть «Большое колесо» – гигантский аттракцион на авеню де Сюфрен, позднее разрушенный, предшественник так наз. «чертовых колес» в парках современных больших городов.


[Закрыть]</sup> напоминает большие бипланы, куда в те времена, когда рождалась Эйфелева башня, с трудом вскарабкивались первые поклонники лечения высотой. Строится движущийся тротуар, доставивший немало неприятностей и чуть не погубивший в зародыше всю новую технику – железобетонные конструкции. Впрочем, так ли это уж важно? Зато мы ему обязаны маленьким шедевром Куртелина <sup>[167]167
  Куртелин Жорж(настоящая фамилия Муано; 1858–1929) – французский писатель.


[Закрыть]</sup> «Статья 330».

На развалинах Дворца промышленности возводятся два дворца: Большой (Гран Пале) и Малый (Пти Пале). <sup>[168]168
  Гран Пале и Пти Пале, разделенные авеню Черчилль, строились для Всемирной выставки 1900 года в стиле, подражающем барокко. Гран Пале в настоящее время используется для различных выставок, главным образом художественных, в Пти Пале размещен Музей искусств города Парижа.


[Закрыть]</sup> Мирбо <sup>[169]169
  Мирбо Октав(1848–1917) – французский писатель и художественный критик.


[Закрыть]</sup> осыпает их градом насмешек, однако воскресная толпа от них в восторге. Внутри Гран Пале под огромной, только что установленной стеклянной крышей копошится масса рабочих. Несметное число штукатуров, занимающихся отделкой стен, и орнамента-листов, создающих изобилие фестонов и астрагалей.

На Бют-Шомон <sup>[170]170
  Бют-Шомон– парк в возвышенной правобережной части Парижа.


[Закрыть]</sup> примостились мастерские Жамбона, <sup>[171]171
  Жамбон Марсель(1848–1908) – французский живописец, выполнивший ряд декоративных росписей в различных парижских зданиях (Комеди Франсез, Комическая опера, Гранд Опера и др.).


[Закрыть]</sup> театрального художника, превозносимого до небес Педро Гайаром <sup>[172]172
  Гайар Педро– французский живописец, певец, а также директор парижской Гранд Опера.


[Закрыть]</sup> и Эдуардом Детайем; <sup>[173]173
  Детай Эдуард(1848–1912) – французский живописец-академист, автор многочисленных батальных и исторических полотен, отличающихся мелочной манерой исполнения.


[Закрыть]</sup> там работали бригады мазил, рисовавших километры лавровых листьев для украшения фризов в выставочных залах Гран Пале.

Двое таких горе-художников работали без всякого энтузиазма, как если бы они дробили камни на дороге; их товарищи, как повелось исстари, работая, распевали во все горло бывший в ту пору в моде припев: «Любовь проходит»… или «Sobre las olas», а они хранили молчание.

Бесконечные гирлянды лавровых листьев не приносили им никакого удовлетворения. Один из них – невысокого роста, приземистый, в холщовой блузе, с физиономией заправского балагура. Его товарищ – здоровяк, весь заросший волосами. Его легко представить в качестве чемпиона-велосипедиста, приносящего славу цветам своей майки. Невысокий смотрит на часы и, посмеиваясь, говорит: «Ну, ну, старина, мужайся! Еще семнадцать раз по четверти часа. За франк в час при девяти часах работы в день, можно ли желать лучшего?»

Затея принадлежала Альберу Марке. Это он решил подыскать какую-нибудь работу для себя и Матисса, чтобы как-то поправить денежные дела. Это он раздобыл, пользуясь справочником Боттена, адреса лучших декоративных мастерских. И это по его инициативе они с Матиссом «завербовались» на работу к Жамбону.

Внезапно высокий поворачивается и резким раздраженным голосом произносит: «Заткнись, Альбер, или я тебя убью!»

Вечером, разбитые усталостью, Альбер Марке и Анри Матисс, получивший от друзей прозвище «доктор» за свою серьезность и важный вид, покидают мастерскую. Нет ничего более изнурительного, чем труд поденщиков, принужденных работать непрерывно, не разгибая спины и не поднимая головы. Когда они возвращаются домой, все тело кажется разбитым, ноги дрожат.

В 1941 году Анри Матисс рассказывал об этом времени Франсису Карко: «Что за ремесло! Я впервые столкнулся с работой, доводящей до полного исступления. Самые расторопные из наших товарищей, получив премию к жалованью, увольнялись через две недели. Среди них были официанты из кафе, разносчики товаров, целая бригада „халтурщиков“, с которых патрон не спускал глаз. К сожалению, моя физиономия патрону явно не нравилась. Однажды, когда я решил немного отдышаться, он меня окликнул: „Послушайте, доктор! Вы что, веселиться сюда явились?“ Мне так все осточертело, что я тут же возразил: „Ну, здесь не очень-то повеселишься!“ Реакция на мой ответ не заставила себя ждать. Хоп! Расчет, и за дверь. Снова нужно искать работу».

Альбер Марке живет на улице Монж в ожидании переселения на набережную де ла Турнель, Анри Матисс снимает комнату на набережной Сен-Мишель, 19, в старом квартале де ла Паршминри, где его фламандские предки украшали пергаментные рукописи миниатюрами и при Карле V положили начало знаменитой «Парижской школе».

Его ждут красивая молодая женщина и прелестный ребенок. Перед весьма скромным ужином Анри Матисс облокачивается на подоконник с трубкой в зубах, и его взгляд задумчиво скользит от собора Парижской богоматери к Сен-Шапель.

Так, полвека тому назад, на соседнем острове, на набережной Анжу, другой курильщик трубки в те же часы, после ежедневной работы «в упряжке», наслаждался покоем, следя за плавным течением мерцающей реки. И он, великий Домье, также изнуренный поденщиной, мечтал только о живописи.

Сена, дорогая сердцу Юлиана <sup>[174]174
  Юлиан– римский император (361–363), прозванный христианами Отступником за возврат к язычеству. В Париже (древней Лютеции) он и был провозглашен императором.


[Закрыть]</sup> и Наполеона, не только триумфальный путь и не только последнее убежище для потерявших надежду. Она служила неиссякаемым источником вдохновения Виктору Гюго в его «Заходах солнца», Бодлеру в «Приглашении к путешествию», и, еще ближе к нам, Аполлинеру… А как многим ей обязаны наши лучшие художники от Коро до Домье, от Клода Моне до Анри Матисса!

Хотя ужин и был скуден, живописец лавровых листьев чувствует, как к нему возвращаются силы… Бьют часы. Матисс торопливо надевает фетровую шляпу и спускается по лестнице.

Внизу, на улице Этьена Марселя, в коммунальной школе, над которой возвышается башня Иоанна Бесстрашного, парижский муниципалитет организовал вечерние курсы ленки. Самым прилежным из всех был этот тридцатилетний ученик. Глина дает чисто физическое наслаждение тому, кто прикасается к ней вдохновенными руками. Он пытался ощутить порыв созидающего вдохновения, воссоздавая восхитительную группу Бари «Ягуар, пожирающий зайца», <sup>[175]175
  Бари Антуан Луи(1796–1875) – французский скульптор-романтик, изображавший преимущественно животных. Скульптура Матисса по группе Бари была исполнена в 1899–1901 годах.


[Закрыть]</sup> выбранную им самим. Он изучал ее в течение двух лет на вечерних курсах, где «проникался страстью дикого зверя, выраженной в ритме масс». [176]176
  Эти слова были сказаны Матиссом. Мы видим, что слово «дикий» У него появляется в 1900 г.


[Закрыть]

Так вечерами, после тяжелого рабочего дня, в обществе диких зверей и гения отдыхал подмастерье Жамбона.

Утром, как только солнечные лучи касаются башен собора Парижской богоматери, Матисс бесшумно встает, чтобы не разбудить свою молодую жену и маленькую Маргариту. В мастерской уже светло. Он подходит к сокровищам, купленным им три месяца назад у Амбруаза Воллара за полторы тысячи франков. Это гипсовый бюст Рошфора <sup>[177]177
  Рошфор Анри(1831–1913) – французский публицист и политический деятель.


[Закрыть]</sup> – единственный экземпляр, полученный Мане от Родена, <sup>[178]178
  Воллар приобрел этот бюст у вдовы Эдуарда Мане.


[Закрыть]</sup> и прекрасная картина, один из шедевров Сезанна – «Три купальщицы».

Их действительно три: справа – спиной к зрителям – смуглая уроженка Прованса, тело которой написано в синевато-зеленоватых тонах; она прочно сидит в густой траве, выжимая левой рукой свою длинную черную косу. Вторая обращена лицом к зрителю: она по бедра погружена в воду, и косые лучи резко моделируют ее торс. Слева, тоже спиной, стоит плотная женщина, ее рыжие волосы имеют оттенок осенней листвы; она наклонилась ко второй купальщице, собирающейся выйти на тенистый берег, и держит в руках халат.

Каких жертв стоили эти «Купальщицы», купленные в то время, когда Сезанна считали несостоявшимся художником и неудачником! Какой внутренней борьбы стоили они Матиссу, когда его приятели говорили ему: «Ты, старина, просто не в своем уме, отнеси-ка это обратно Воллару, и если он возьмет твоих Сезанна и Родена за цену, за которую он их тебе продал, то тебе повезет».

Но он всегда гордо, решительно и с некоторым презрением отвечал одно и то же: «Или я ошибаюсь, или я угадал».

В то время, когда его ресурсы почти иссякли, а акции Сезанна начали повышаться, нужно было колоссальное мужество, чтобы не отказаться от этой картины. «Нет, – сказал мне как-то с гордостью Матисс, – я ведь страстно любил это полотно». Тогда я рассказал ему о «Воспоминаниях» Фернанды Оливье <sup>[179]179
  Оливье Фернанда– подруга и натурщица Пикассо в самом начале XX века. Имеется в виду ее книга: Olivier F. Picasso et ses amis. Paris, 1933.


[Закрыть]</sup> о Пикассо и его друзьях, той самой «прекрасной Фернанды», которая назвала Матисса «образцом художника». Он не знал этих строк, но они совпадали с его собственными чувствами: «Я приведу в пример только Матисса, который в пору крайней нужды благоговейно сохранил у себя при поддержке жены уникальное полотно Сезанна, воспитывая тем самым в своих детях вкус и любовь к искусству». Матисс был очень тронут этими словами.

Однако наступит день, когда лишения семьи, непонимание публики, ненависть и презрение, которые всегда преследуют новатора, заставят Матисса отнести дорогое его сердцу сокровище, «Купальщиц», одному из своих самых надежных друзей, Аристиду Майолю, ожидавшему визита крупного торговца. Но дело затянулось, и час великой жертвы не пробил…

Матисс забирает «Купальщиц», в которых он видит «истоки своего искусства». И снова его взгляд чарует тенистая, акварельно-мягкая листва на берегах реки Арк, глубокое, почти ночной синевы небо, «модулированная» плоть, шелк, перламутр и бархат – этот «Пуссен импрессионизма», как назвал его Морис Дени.

Когда в 1934 году американский коллекционер доктор Барнс предложил ему за этого Сезанна более миллиона, Матисс отказался расстаться с картиной, но спустя несколько лет он королевским жестом подарил ее от своего имени и от имени своей жены Пти Пале, парижскому муниципалитету, парижанам, с которыми он так долго делил радости и невзгоды.

«Вы еще не знаете всех подробностей, – сказала мне не без лукавства 16 апреля 1955 года в Ницце вдова художника (Маргарита Матисс-Дютюи присутствовала при нашем разговоре). – Мы с мужем давно уже решили сохранить „Купальщиц“ Сезанна для детей. Но в 1936 году в связи со Всемирной выставкой 1937 года наше правительство начало делать заказы живописцам, с тем чтобы украсить дворец Шайо и другие здания. Матиссу там не нашлось места, хотя в других странах, а именно в России, Соединенных Штатах, не забывали его. Мой муж был глубоко уязвлен, он был вне себя от возмущения и гнева…

В то время вы добились того, что Парижский муниципалитет приобрел „Танец“– первый вариант его мерионской декоративной композиции. <sup>[180]180
  Мерионский «Танец»– это декоративная живопись, исполненная на холсте, который наклеен на стену. Из-за ошибки в размерах, выяснившейся уже после окончания работы, в 1932 году, Матисс приступил ко второму варианту; он был завершен на следующий год и отправился в США. Эсколье сыграл важную роль в приобретении у художника первого варианта парижским городским Музеем современного искусства.


[Закрыть]</sup>

И тут меня осенило: „А почему бы, – сказала я мужу, – не подарить парижским властям для Музея современного искусства наше самое дорогое сокровище, „Купальщиц“ Сезанна?.. Это послужило бы правительству наилучшим уроком…“ Анри Матисс нашел эту мысль превосходной. Он сообщил вам об этом на бульвар Монпарнас, и вы пришли к соглашению. Таким образом, этот шедевр оказался не в Лувре, а в Пти Пале».

В тот день рассказ мадам Матисс заставил меня вспомнить все, что с горечью рассказывал мне ее муж о методах управления Лувром и о том, как скверно представлены художники в нашей национальной галерее. Теперь все сразу стало ясно.

Дар музею Пти Пале сопровождало письмо на мое имя, написанное в самых трогательных выражениях. Его строки говорят о великодушии художника. Кроме того, они подтверждают огромное влияние шедевра Сезанна на развитие Анри Матисса.

«Ницца, 10 ноября 1936.

Я передал вчера Вашему экспедитору „Купальщиц“ Сезанна. Я видел, что картина была тщательно упакована, и в тот же вечер ее должны были отправить в Пти Пале.

Разрешите сказать Вам о том, что это полотно имеет чрезвычайно важное значение в творчестве Сезанна, поскольку оно представляет собой очень энергичное и совершенное воплощение композиции, много лет разрабатывавшейся им в различных работах. Хотя эти полотна и хранятся ныне в крупных коллекциях, они являются всего лишь этюдами к этой картине.

За те тридцать семь лет, что я владел этим полотном, я довольно хорошо его изучил, хотя, полагаю, и не полностью. В критические моменты моей жизни оно поддерживало меня морально. Я черпал в нем веру и твердость духа. Позвольте поэтому просить Вас о том, чтобы этому полотну было предоставлено соответствующее место, где бы оно воспринималось в полную меру его достоинств. Для этого требуется свет и свободное место, позволяющее отойти от него на некоторое расстояние. Картина восхитительна по цвету и письму; если отойти от нее, становятся особенно ясно видны мощный порыв ее линий и исключительная строгость ее цветовых отношений.

Я знаю, что Вам не нужно этого объяснять, но я считаю это своим долгом. Прошу Вас воспринять эти строки как высшее свидетельство моего восхищения этим произведением, непрестанно возрастающего со дня его приобретения.

Разрешите заранее поблагодарить Вас за заботу, которая будет Вами проявлена в отношении этой картины, вручаемой Вам мной со всем доверием…

Анри Матисс».

На протяжении многих лет Матисс неоднократно тепло вспоминает Сезанна. В 1945 году он пишет мне: «Я видел у Дюран-Рюэля два прекрасных натюрморта Сезанна: сухари, бидоны для молока и фрукты, написанные в бледно-голубых тонах. Папаша Дюран подвел меня к ним, когда я ему показал свои натюрморты. „Посмотрите-ка на эти два полотна Сезанна, я не могу их продать. Лучше пишите интерьеры с фигурами“.

Казалось, путь новому поколению к живописи закрыт, так же как и сегодня. Все внимание привлекали импрессионисты.

Ван Гога и Гогена не знали. Для того чтобы пройти, нужно было пробить стену».

К этому периоду относятся первые штудии мужчин и женщин в синей гамме, прелюдии к будущим синим симфониям. Это время создания «Уголка мастерской» и «Причесывающейся» (1901). <sup>[181]181
  Первая находится в Париже, в частном собрании, вторая в Вашингтоне, в Национальной галерее.


[Закрыть]</sup> Отец художника, отдыхавший в Виллар-сюр-Оллан, в Альпах, приглашает его к себе на несколько недель. Матисс использует свое пребывание там для изучения пейзажа с необычной пространственной глубиной.

По этому поводу небезынтересно узнать, что думал Матисс о горах как живописном элементе: «Из своей короткой поездки мне хотелось привезти несколько небольших картин, простых зарисовок. Мне кажется, что горные пейзажи не могут принести пользу художнику. Различие в масштабе препятствует близкому контакту. Поэтому я полагаю, что провести в горах несколько недель хорошо, но только для полного отдыха».

По возвращении в Париж он оказывается в затруднительном материальном положении. Полотна, показанные Матиссом у Независимых (впервые он выставлялся там в 1901 году), привели зерноторговца из Боэна в полнейшее отчаяние, и он окончательно закрыл кошелек для такого мазилы.

Это время было полно драматизма. Однажды Матисс сам признался в этом Гастону Бернхейму:

«Отец не пожелал больше мне помогать, решительно возражая против моих занятий живописью, и я оказался буквально без гроша. Мне сказали, что в Комической опере есть вакантное место, которое давало бы мне 1200 франков в год. Я хлопотал о поступлении туда на работу. Она состояла в следующем. В глубине сцены находилась лестница без перил, нечто вроде стремянки. Эта лестница вела на чердак, где хранился реквизит. Недавно один человек оттуда упал и разбился насмерть. Тогда было решено приставить к ней сторожа, чтобы никто туда не лазил. Я претендовал на это место, но не получил его».

Как бы ни была закалена душа художника, наступает час, когда превратности судьбы заставляют его усомниться в себе. С 1902 по 1904 год в творчестве Матисса заметны колебания, сомнения. В 1903 году, возвратившись в Боэн-ан-Вермандуа, он снова обращается к локальному цвету и приглушенным тонам первых лет. В 1904 году, по-прежнему поглощенный исканиями в области цвета, он склоняется к неоимпрессионизму. В ряде его картин, как, например, «Вид на Нотр-Дам», <sup>[182]182
  Картина 1904 года (частное собрание).


[Закрыть]</sup> заметно влияние Дивизионизма.

В этот период Амбруаз Воллар принимает Матисса в своей галерее на улице Лаффит и организует его первую выставку.

Между Волларом и Матиссом никогда не существовало ни малейшей симпатии. Каждый раз, когда я заговаривал с Волларом, столько сделавшим для французской живописи, об этом художнике, знаменитый торговец картинами, обычно очень словоохотливый, хранил молчание. Что касается Матисса, то он нимало не скрывал своей резкой антипатии к Амбруазу Воллару: «Вы собираетесь завтракать у этого скота, – сказал он мне однажды со свойственной ему откровенностью, – мне вас жаль».

Анри Матисс поделился с Андре Верде своими малоприятными воспоминаниями об этом, как его называл Форен, <sup>[183]183
  Форен Жан-Луи(1874–1946) – французский художник.


[Закрыть]</sup> «старьевщике» с улицы Лаффит: «Этот Воллар был пройдохой, ловкачом, у него был нюх… на выгодные дела…»

Воллар приобрел довольно много работ Сезанна. Они были у него повсюду; ими были увешаны все стены, они стояли даже штабелями на полу, прислоненные к стенам. Ему удавалось их дешево покупать. Сезанн, впрочем, дал ему такую характеристику: «Воллар – это работорговец»…

Выставки работ молодых художников в галерее на улице Лаффит были лишь предлогом для привлечения клиентов, которые покупают картины, написанные известными мастерами. В день вернисажа, без всякого уважения к выставлявшемуся художнику, извлекались офорты Ренуара, Сезанна и других. Воллар не питал ни малейшего уважения к картинам молодых…

«Бедный Гоген… Натерпелся он от этого Воллара… Гоген поставлял ему полотна, а тот снабжал его понемножку красками, маленькими тюбиками красок. Да, Воллар вел себя с Гогеном самым постыдным образом».

И вот еще одно, более позднее воспоминание: «В последний раз я встретил Воллара лет десять тому назад в Виттеле. Я напомнил ему об одном старом анекдоте о женской логике, который он любил рассказывать. Потом мне передали его слова: „Матисс опасный человек: у него прекрасная память“». [184]184
  André Verdet. Prestiges de Matisse.


[Закрыть]

Действительно, память была прекрасная и при этом – редкое чувство справедливости. В 1936 году Матисс рассказал мне, как, спустя некоторое время после покупки «Трех купальщиц», он захотел купить две работы Ван Гога.

«Воллар, – сказал он мне, – запросил с меня две тысячи франков. У меня же не было ни гроша. Пришлось набраться терпения… Прошел год, я продал несколько картин и снова отправился на улицу Лаффит:

– Воллар, у вас остались еще те два понравившихся мне Ван Гога?

– Да, они еще у меня. Но ненадолго. У меня уже есть покупатель.

– Ну, что ж… И по-прежнему они стоят две тысячи франков?

И Воллар, опираясь на входную стеклянную дверь, мне отвечает:

– Нет, теперь… пять тысяч.

– Это почему?

– Что делать? Время идет, и стоимость Ван Гога возросла.

У меня же в кармане было только два тысячефранковых билета.

…Мне нечего было возразить, – закончил Матисс. – Он был прав…»

Однако на самом деле художник не смог простить торговцу того, что он до такой степени был прав. Должен добавить, что гораздо позже, году в 1937, Воллар мне признался: «Я страшно ошибся относительно Ван Гога. Мне показалось, что у него нет будущего, и я отдал почти даром его полотна».

Я слишком хорошо, увы, знал от Мориса Дени, каким образом эти картины Ван Гога оказались в «логове» Воллара.

Впрочем, воистину раздражающее лицемерие Воллара не могло не отвратить от него такого человека, как Матисс, откровенного до грубости. Гертруда Стейн в своей «Автобиографии Алисы Токлас» <sup>[185]185
  «Автобиография Алисы Токлас»(1933) – наиболее популярная книга Гертруды Стейн, содержащая интересные воспоминания о ее жизни в Париже. Алиса Токлас в течение сорока лет была компаньонкой Гертруды Стейн.


[Закрыть]</sup> со свойственной ей насмешливостью описывает одну забавную сцену.

Она произошла в доме 19 по набережной Сен-Мишель, в квартире хорошо мне знакомой, поскольку я жил там в ранней молодости со своими родителями. Моя мать, тоже художница, занимала мастерскую, снятую несколькими годами позже Анри Матиссом.

«Матисс работал ежедневно без передышки, не покладая рук. Однажды его навестил Воллар. Матисс любил рассказывать эту историю, и мне довелось неоднократно ее слышать. Итак, Воллар вошел и сказал, что хочет посмотреть большое полотно, отвергнутое в Салоне. Матисс показал его, однако Воллар на него даже не взглянул. Он все время разговаривал с мадам Матисс, в основном о еде. Он был страстно влюблен в кулинарию и любил поесть, как любой истинный француз. Она тоже. Матисс и мадам Матисс стали нервничать, хотя и не показывали вида. „А эта дверь, – спросил заинтересованно Воллар у Матисса, – куда ведет? На двор или на лестницу?“ – „На двор“, – ответил Матисс. „Ну, что ж, хорошо“, – сказал Воллар и вышел.

Матиссы несколько дней обсуждали, не таился ли в вопросе Воллара какой-то скрытый смысл или это было простое любопытство. Но Воллару не было присуще праздное любопытство. Ему всегда хотелось знать, что думают все обо всем, поскольку это был способ выяснения того, что он думает сам. Это было хорошо известно. Поэтому Матиссы спрашивали друг у друга и у своих друзей, почему Воллар задал вопрос относительно двери. Как бы то ни было, но в том же году Воллар купил эту картину. Заплатил он недорого, но все же купил и убрал так, что больше ее никто не видел и не слышал о ней».

1898, 1899… Открытие Средиземноморья, открытие Сезанна… да, но и открытие самой жизни. 1900 год… Материальное положение семьи тяжелое, и чтобы прокормить жену и детей (гирлянды для Гран Пале больше не нужны), Матисс снова намеревается бросить живопись, но дружеские руки поддерживают его и возвращают веру в себя.

Папаша Дрюэ, в то время торговец вином на площади Альма, у которого столовался Роден, проявляет интерес к молодому Матиссу. Берта Вейль <sup>[186]186
  Дрюэ и Берта Вейль были владельцами художественных галерей в Париже. Матисс выставлялся у Берты Вейль в 1902–1903 годах.


[Закрыть]</sup> тоже находит любителей, готовых платить до двадцати франков за полотно, что было для него в то время настоящим Эльдорадо.

– Они действительно были для вас полезны? – спросил я у Анри Матисса.

«Да, – ответил он, – насколько каждому дебютанту полезен торговец. Но в то время было необходимо, чтобы художник принес торговцу немедленную и непосредственную пользу, дабы просуществовать несколько дней за счет продажи нескольких картин; на это нельзя было прожить целый год. Контрактов не существовало, и торговцы (за исключением Воллара, погребавшего художников) не делали запасов. Мне так и не довелось быть в числе тех, чьи работы хранили про запас».

После Воллара и Берты Вейль наступила очередь Феликса Фенеона <sup>[187]187
  Фенеон Феликс(1861–1944) – художественный критик, возглавлял галерею Бернхейм.


[Закрыть]</sup> и Жосса и Гастона Бернхеймов.

В то время я встречал Феликса Фенеона каждую среду на Вилле Саид у Анатоля Франса; его стройная фигура, безусое лицо, обрамленное остроконечной бородкой, делали его в общем похожим на дядюшку Сэма и Валантена ле Дезоссе. <sup>[188]188
  Валантен ле Дезоссе(Валентин Бескостный) – танцовщик в Мулен-Руж. Отличался худобой и невероятной гибкостью.


[Закрыть]</sup> Благодаря ему получил известность процесс «Тридцати», <sup>[189]189
  Судебный процесс 1894 года, имевший антисоциалистическую и антирабочую направленность, когда после смерти президента Франции Карно в результате анархистского покушения были использованы новые, «злодейские» законы и реакция повела яростную атаку не только на анархистов, но и на социалистов. В освещении этого процесса Фенеон стоял на стороне подсудимых.


[Закрыть]</sup> его ежедневные три строчки в разделе «Разное» газеты «Le Matin» подтверждали его репутацию прекрасного стилиста, одаренного хладнокровным юмором, а его художественный вкус не уступал литературному дарованию. «Он очень тонок», – говорил Матисс о Фенеоне, производившем на него сильное впечатление. Фенеону принадлежит лаконичное описание натюрморта Анри Матисса: «Живописный намек на нечто съестное».

Гастон Бернхейм рассказывает в «Маленьких историях о больших художниках» [190]190
  Gaston Bernheim. Petites histoires sur de grands artistes. Paris.


[Закрыть]о своей первой встрече с Матиссом: «Однажды, когда я был в своей конторе, ко мне зашел наш глубокоуважаемый директор Феликс Фенеон и сказал: „Гастон, там внизу ждет художник. Он просит взять его на место фактора в типографию. Но мне сдается, что у него талант. Не хотите познакомиться с ним?“ Я условился о встрече и отправился в Исси-ле-Мулино, где у этого художника была мастерская. Затем я подписал с ним договор на три года. Он возобновлялся в течение семнадцати лет. Это был Анри Матисс».

Этот договор от 18 сентября 1909 года и следующие за ним контракты находятся сейчас у меня, благодаря любезности гг. Добервиль Бернхейм-Жён.

Следует признать, что договор был выгоден для обеих сторон, причем нужно воздать должное Жоссу и Гастону Бернхеймам. Они тоже умели «выбрать». Достаточно привести некоторые основные выдержки:

«Между г. Анри Матиссом, улица Кламар, 42, Исси-ле-Мулино, Сена, и гг. Бернхейм-Шён, улица Ришпанс, в Париже, было заключено соглашение о следующем:

I. Все картины нижеперечисленных, а также промежуточных форматов, написанные г. Анри Матиссом до 15 сентября 1912 года, должны быть проданы гг. Бернхейм-Шён, обязующимся их покупать вне зависимости от сюжета по следующим расценкам:

 
Формат 50 <sup>[191]191
  В соответствии с принятой во Франции стандартной таблицей размеров холста размер в 50 (для фигурной композиции) =116 x 89 см, размер в 30=92 х 73 и т. д.


[Закрыть]</sup>    фиг. – 1875 фр.
             40         фиг. – 1650
             30         фиг. – 1500
             25         фиг. – 1275
             20         фиг. – 1125
            15          фиг. –   900
            12          фиг. –   750
            10          фиг. –   600
              8          фиг. –   525
              6          фиг. –   450
 

II. г. Анри Матисс получит, кроме того, 25 % прибыли от продажи этих картин гг. Бернхейм-Жён.

IX. г. Анри Матисс имеет непосредственное право брать заказы на декоративное оформление или портреты без всяких претензий со стороны гг. Бернхейм-Жён.

X. гг. Бернхейм-Жён причитается 25 % от заказов на декоративное оформление и портреты, полученных г. Анри Матиссом при их посредничестве.

XI. При выплате упомянутых тридцати тысяч франков и предъявлении письменного заявления, обращенного к другой стороне, каждая из договаривающихся сторон имеет право в любой момент аннулировать данный контракт…»

Отныне, как шутя сказал мне Матисс, он был приговорен создавать шедевры. Во всяком случае, только что родившийся XX век был отмечен взлетом его гения.