Текст книги "Матисс"
Автор книги: Раймон Эсколье
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Впрочем, молодому художнику не угрожала опасность задохнуться в стенах мастерской и музея. Сам Гюстав Моро постоянно внушал своим ученикам, служа тому живым примером: «Не замыкайтесь в музее, выходите на улицу». Анри Матисс и его соученик Альбер Марке претворяли этот прекрасный совет в жизнь.
Как встретились эти два больших художника еще до того, как начали совместную работу над гирляндами из лавровых листьев в Гран-Пале, Альбер Марке рассказал мне в своей прекрасной мастерской на улице Дофин, откуда открывается вид на Новый мост, остров Сите и дальше – на Самаритен и Сакре-Кёр.
«Впервые я увидел Матисса в Школе декоративных искусств.
Я еще не был с ним знаком, когда однажды староста объявил о приходе „мэтра“, имя которого давно предано забвению:
– Господа, снимите шляпы!
И тут раздался голос:
– Ну нет, я не могу этого сделать – тут повсюду сквозняки.
Это был Матисс. Следствием инцидента было его исключение из Школы на пятнадцать дней.
В Школу декоративных искусств Матисс ходил на занятия перспективой, готовясь к получению прав на преподавание рисунка. Я даже полагаю, что он успешно сдал экзамен, но предпочел впоследствии заняться кое-чем другим.
Я встретился вновь с Матиссом в Лувре. В то время я интерпретировал „Голгофу“ Веронезе и „Эхо и Нарцисса“ Пуссена; Матисс делал восхитительные копии „Охоты“ Карраччи и „Ската“ Шардена.
Мы встречались также в Школе изящных искусств в студии античной скульптуры, где нам пришлось много заниматься рисованием греческих статуй.
Матисса уже тогда живо интересовали художники старшего поколения – Ван Гог и Гоген. Мы вместе ходили смотреть их работы на улицу Лаффит к торговцам картинами, в частности к Воллару».
Уроки улицы… Марке, так же как и Матисс, не забывал этот ценный совет Гюстава Моро, и когда в 1898 году, после смерти последнего, на его место пришел Кормон [111]111
Кормон Фернан(1845–1924) – французский художник-академист.
[Закрыть] – художник, написавший «Каина» и «Победителей у Саламина», Альберт Марке не смог принять его манеры преподавания и однажды в присутствии модели сказал Камуэну: «Пойдем-ка отсюда! Гораздо интересней писать омнибусы!»
И действительно, именно улица и уличные сцены Парижа научили Марке и Матисса искусству упрощать рисунок, сводить его к основным линиям. Остановившись у подворотни на улице Ришелье, они улавливали ритм движения велосипедиста, кареты с лошадью и кучером, непрерывно повторяя при этом: «Делакруа говорил, что нужно уметь нарисовать человека, падающего с пятого этажа, за то время, что он падает».
МИСТЕНГЕТ ДЕБЮТИРУЕТОни были постоянными посетителями исчезнувшего ныне Пти Казино в проезде Жуффруа. Как много соединял в себе этот мир, живущий своей двойной жизнью в свете ламп и софитов! Домье, Дега, Тулуз-Лотрек учились здесь лаконизму, выразительности арабесков и беспощадному яркому освещению. «Мы много раз делали наброски с Поля Бребьона, Габриель Ланж и дебютировавшей тогда Мистенгет, [112]112
Поль Бребьон, Габриель Ланж и Мистенгет– французские артисты, исполнители песен. Пользовавшуюся наибольшей известностью Мистенгет (настоящее имя Жанна-Мари Буржуа; 1875–1956), певицу и танцовщицу, выступавшую в Мулен Руж и Казино де Пари, называли «королевой ночного Парижа».
[Закрыть] – писал мне Матисс в феврале 1937 года. – Прошлым летом, наводя как-то раз у себя порядок, я порвал более двухсот этих набросков, показавшихся мне ненужными».
Дела у Матисса не всегда шли хорошо. Ему для работы уже требовались тишина и возможность сосредоточиться. Его исполненному размышлений искусству не была свойственна импульсивность, и именно поэтому его вдохновение нуждалось в рабочем спокойствии мастерской или, по крайней мере, в покойном жилище. «Я испытываю каждый день потребность возвращаться к мысли, владевшей мной накануне, – говорил он Карко. – Мне было это свойственно и раньше, и я завидовал своим товарищам, которые могли работать где угодно. На Монмартре Дебре, владелец Мулен де ла Галет, [113]113
Мулен де ла Галет– кафе и танцевальный зал, изображенный Ренуаром в его одноименной картине.
[Закрыть] приглашал к себе всех художников порисовать. Ван Донген [114]114
Ван Донген Кес(1877–1968) – художник голландского происхождения, примкнувший к фовистам. Мир артистов кабаре – одна из главных тем его творчества.
[Закрыть] творил чудеса: он бегал за танцовщицами и одновременно их рисовал. Разумеется, я тоже пользовался приглашением, но все, на что я был способен, это запомнить мотив фарандолы, который подхватывала публика, как только оркестр начинал играть»:
«Помолимся за тех, кто этого лишен,
Помолимся за тех, кто это потерял…»
Гораздо позднее этот мотив вспомнился ему, когда он начал писать «Танец» для Барнса [115]115
Барнс Альберт– американский коллекционер, собравший множество произведений импрессионистов, постимпрессионистов и художников XX века. В его собрание, в частности, входит восемьдесят произведений Матисса. Дом Барнса в Мерионе превратился теперь в музей с крайне ограниченным правом входа.
[Закрыть] в Мерионе, под Филадельфией. «Я насвистывал его во время работы, я почти что плясал!»
Матисс и Марке встречались не только в студии Гюстава Моро; они часто отправлялись вместе в утренние часы писать пейзажи в Люксембургский сад, в то время гораздо более безлюдный, чем в наши дни. Сохранилась прекрасная картина Матисса, изображающая Люксембургский сад. [116]116
Имеется в виду картина 1901 года, хранящаяся в Эрмитаже.
[Закрыть] А вторая половина дня посвящалась Сене, окутанной дымкой, ее спокойным, мерцающим водам, набережным, мостам, на которых играют блики света. Марке останется ей более верен, чем Матисс. Однако в то время и Матисс ежедневно проводил долгие часы на берегах этой славной реки, терпеливо, порой не без труда постигая локальные цвета, стремясь одухотворить свои несколько тяжеловесные этюды магической игрой света. В то время он охотнее всего, так же как и Марке, рисовал Нотр-Дам.
Можно сказать, что вплоть до 14 июня 1947 года, дня смерти Альбера Марке, их дружба была безоблачной. И именно Матисс дал самый лестный отзыв об этом художнике, воспевшем Сену и Алжир и бывшем к тому же великолепным мастером гравюры: «Когда я вижу Хокусая [117]117
Хокусай Кацусика(1760–1849) – японский художник.
[Закрыть] …я думаю о нашем Марке, и наоборот. Я имею в виду не подражание Хокусаю, а сходство».
Первые встречи с Востоком. Выставка мусульманского искусства в Музее декоративных искусств в 1903 году – настоящее чудо – пробуждает в Матиссе не только вкус к чистым тонам, но и склонность к цветному арабеску. Я должен заметить, что часто совершают ошибку, говоря о Выставке мусульманского искусства в Мюнхене в 1903 году, поскольку в то время она была устроена в павильоне Марсан в Париже и вызвала всеобщее восхищение. В Мюнхене же подобная выставка была организована только в 1910 году, и Матисс смотрел ее с большим интересом. Затем наступило время открытия японских гравюр, работ Хокусая и Утамаро; [118]118
Утамаро Китагава(1753–1806) – японский художник.
[Закрыть] они способствовали стремлению Матисса к утонченной простоте и помогали, хотя сам он этого и не понимал, раскрыться одному из наиболее глубоких и таинственных свойств его дарования.
Матиссу было двадцать шесть лет, когда он впервые выставился в Салоне живописи Национального общества изящных искусств на Марсовом поле. [119]119
Салон Национального общества изящных искусств, или Салон Марсова поля, основанный в 1890 году в противовес старому Салону французских художников, отличался большим в сравнении с ним либерализмом, но официальный академизм господствовал и здесь.
[Закрыть] Он представил два натюрморта, «Интерьер мастерской» и «Читающую женщину», которые принесли ему успех, лестный для молодого художника: его избрали членом Национального общества.
Жребий был брошен. Анри Матисс начинает почетную карьеру ортодоксального художник? под покровительством Каролюс-Дюрана [120]120
Каролюс-Дюран Эмиль Огюст(1838–1917) – французский художник-академист, один из основателей Национального общества изящных искусств, был также директором Французской Академии в Риме.
[Закрыть] и Жак-Эмиля Бланша. Во всяком случае, это можно заключить из слов одного явного недоброжелателя. Однако куда более проницательный Роже-Маркс так освещает истинное положение вещей: «В 1896 году Анри Матисс заявил о себе в Национальном обществе с необычайным блеском и был безоговорочно принят в ряды его члены… Однако громкому успеху Матисс предпочтет трудности борьбы и нелегкую честь быть удовлетворенным собой».
На одной лестничной площадке с Матиссом жил молодой художник Вери, [121]121
Вери Эмиль(1868–1935) – французский пейзажист и портретист. Картина Матисса «Мост. Париж» 1895 года имеет надпись: «Эмилю Верп. Дружеский сувенир».
[Закрыть] работавший в весьма умеренной импрессионистской манере. Когда он поехал в Бретань, Матисс, чья живопись в ту пору отличалась глухими, темными тонами, отправился вместе с ним.
В течение многих лет, со времени Понт-авенской школы, [122]122
Понт-авенская школа– художники, близкие к символизму, работавшие под большим влиянием Гогена в бретонском городке Понт-Авене.
[Закрыть] начиная с Гогена, Ван Гога, Серюзье, Эмиля Бернара [123]123
Бернар Эмиль(1868–1941) – французский художник-символист.
[Закрыть] и Мориса Дени, эта земля кельтов с изрезанными морем берегами необычайно сильно влекла к себе парижских художников.
Вери увидел в Бретани только мрак, зловещие тени, и живопись его тонула в темных тонах битума, столь милых сердцу «Черной банды» – Котте, Люсьену Симону [124]124
«Черная банда», куда входили Шарль Котте (1863–1925) и Люсьен Симон (1861–1945), была названа так из-за пристрастия к темным тонам. Многие картины этих художников вдохновлены пейзажами и крестьянами Бретани.
[Закрыть] и им подобным. Матисс же, совсем напротив, обрел там ту «упрощенность», которую воспринял Мофра [125]125
Мофра Максим(1861–1918), работал вначале в духе импрессионизма, а затем оказался под влиянием Гогена, когда тот писал в Ле-Пульдю, деревне, расположенной в двадцати милях от Понт-Авена (1889 г.).
[Закрыть] у Гогена, художника из Ле-Пульдю.
Действительно, в то время как рисунок у Вери до бесконечности усложняется, у его товарища по путешествию он становится свободнее, исчезает все случайное и второстепенное, остаются лишь основные и вечные линии, и даже серые бретонские тона у Матисса подразумевают чистые цвета спектра.
«Я работал тогда в Бель-Иле, на диком побережье, на котором писал Моне», – рассказал мне об этом времени Анри Матисс.
Мы ведем разговор в его светлой квартире на бульваре Монпарнас, расцвеченном живыми и радостными красками; перед моими глазами полный движения морской пейзаж «Бель-Иль, Гульфар», написанный в те времена. Ему свойственно великолепие серого цвета Рейсдала, и в водяной пыли бьющихся волн, в потемневшем серебре грозового в рваных тучах неба царит поразительный светлый, перламутровый тон, предвещающий мастерство. В то время друг Матисса Эвенполь [126]126
Эвенполь(или Эвенепул; 1872–1899) – бельгийский живописец, соученик Матисса по мастерской Гюстава Моро.
[Закрыть] называл его «тонким художником», превосходно овладевшим искусством серых тонов.
Гульфар… Клод Моне… Как не привести здесь описание этого уголка Бретани, принадлежащее перу Гюстава Жеффруа, [127]127
Жеффруа Гюстав(1855–1926) – французский художественный критик и писатель.
[Закрыть] одного из прекрасных бретонских писателей, биографа и друга Клода Моне: «Пор-Котон, Пор-Гульфар, Пор-Домуа; названия эти здесь встречаются на каждом шагу; они даны мысам и огромным глыбам с бесчисленными гротами, похожими на крепости, пустым берегам с остроконечными утесами и пирамидами камней, одиноко торчащими перед прибрежными обрывами, изъеденными морскими волнами, покрытыми мхами и лишайниками; это – напоминающие таинственные склепы впадины гротов, голые холмы, кое-где поросшие желтеющей осенней растительностью, округлые и мощные, как огромные, плохо обработанные каменные туловища каких-то толстокожих животных; это – скалы с причудливыми арками, мысы цвета железа и ржавчины, массивные, прямоугольные и высокие, как соборы, далеко выступающие и уходящие стенами прямо в море».
В Бель-Иле Матисс продолжал еще находиться под сильным влиянием голландцев и, по всей видимости, собирался посвятить себя интимистской живописи. [128]128
Эсколье, по-видимому, имеет в виду живопись, камерную по своему характеру. Интимистами нередко называли художников группы наби.
[Закрыть] Так появилась «Открытая дверь» (коллекция Майкла Стейна) [129]129
Коллекция Майкла Стейна (1865–1938), брата Гертруды Стейн, с которым Матисс поддерживал дружеские отношения, не сохранилась. «Открытая дверь», 1896 года, находится сейчас в одном из частных собраний в США.
[Закрыть] и «Бретонская служанка» (коллекция Анри Матисса), где на белой скатерти сверкают стаканы и бутылки, тарелки и столовые приборы. По однажды Вери привел своего товарища к одному незаурядному и щедрому человеку, Джону Расселу, [130]130
Рассел Джон(1858–1931) – австралийский живописец, друг Ван Гога. Матисс приобрел у Рассела один из вангоговских рисунков.
[Закрыть] австралийцу, женатому на итальянской натурщице, позировавшей Родену для его «Брат ада». Это был близкий друг Моне, высоко ценивший его картины, написанные в Бель-Иле, коллекционер работ Гийомена, [131]131
Гийомен Арман(1841–1927) – французский художник-импрессионист.
[Закрыть] Эмиля Бернара и Ван Гога. В это время, и особенно на следующий год, когда Матисс возвращается в «замок англичанина», [132]132
Дом Рассела в Бель-Иле.
[Закрыть] Рассел советует ему обратиться к открытиям импрессионистов. Вслед за Дюранти [133]133
Дюранти Эдмон(1833–1880) – французский писатель, автор ряда статей, посвященных живописи, одним из первых он стал анализировать взаимоотношения света и цвета у импрессионистов.
[Закрыть] он побуждает его к «разложению солнечного света на составляющие его лучи, элементы, и обратному их воссоединению на основе общей гармонии спектра». Этот урок не пройдет даром. Из Бретани Матисс привезет «страсть к цветам радуги».
«Потом, – рассказывал Матисс, – я работал в Финистере в Безек-Кап-Сизан уже отдельно от Вери, потому что поладить нам не удалось. Из Безека, неподалеку от Понкруа, я отправился на косу Раз. Мне удалось также провести целые сутки в Понт-Авене краю бигудан». [134]134
Бигуданы– так называют женщин в этой области Бретани из-за их особых головных уборов того же названия.
[Закрыть]
Однако Матисс совершенно не интересовался группой символистов из Понт-Авена. И когда я спросил его об этом, он ответил: «Я никогда не видел Гогена. Я инстинктивно избегал его уже сложившейся теории, будучи воспитанным на залах Лувра, где осознал всю сложность проблемы, которую должен был решить сам для себя, и я боялся доктрин, служащих как бы паролем.
В это время я мыслил приблизительно так же, как и Роден, говоривший: „Гоген, несомненно, „диковина““!
…Я изменил мнение позднее, когда в процессе занятий мне удалось понять истоки теории Гогена. Я даже дополнил ее теорией Сёра о контрастах, о взаимодействии цветов, об их светосиле. Все это ярко выражено у Делакруа, Пьеро делла Франческа – одним словом, свойственно европейской и отчасти восточной традициям».
Именно Матиссу суждено было на практике добиться того, что искал Гоген, – решить проблему света, овладеть «неуловимой», по словам Мориса Дени, «химерой всего современного искусства».
Замечания о свете Сезанна: «Я нашел, что солнце нельзя изобразить и можно только представить», и Гогена: «Я наблюдал, что игра света и тени никоим образом не является цветовым эквивалентом света… Богатство гармонии, впечатления исчезает, заключается в одну неизменную форму. Что же могло бы быть его эквивалентом? Чистый цвет…» Настанет день, когда Матиссу полностью удастся воспользоваться этими наблюдениями и взрастить роскошный и обильный урожай.
Отныне копиист Рейсдала и де Хема начинает тяготеть к импрессионизму. Это не значит, что он станет когда-нибудь настоящим импрессионистом. Слишком сильно в нем чувство, врожденное или обретенное в музее, порядка, композиции, чтобы относиться к анализу света иначе, чем только как к средству. Импрессионизм никогда не станет для Матисса конечным результатом творчества; однако, по его мнению, немного стоит тот синтез, в основе которого не лежит анализ.
Вот почему каждой из его композиций предшествует бесчисленное множество рисунков. Отсюда и слова Матисса о том, что всякий замысел должен проходить «через этап анализа… Если же начать непосредственно с синтеза, он оказывается схематичным, неглубоким, и обедненное произведение в результате имеет лишь преходящее, сиюминутное значение».
СОЛНЦЕ СИНЬЯКАИ тем не менее Матиссу пошли на пользу открытия таких художников, как Сислей, Писсарро, Клод Моне и Синьяк.
Его близкий друг Марсель Самба писал: «Было время, когда Матисс грелся под лучами того же солнца, что и Синьяк. Собственно говоря, он никогда не был истинным импрессионистом. Да в те годы, после Сезанна, им и нельзя было стать. Однако я знаю одно место в Сен-Тропезе, где он рисовал, сидя у сосен Синьяка, а в прелестном и гостеприимном доме Синьяка в Ла-Юн в столовой на стене висит прекрасная картина „Роскошь, спокойствие, наслаждение“, [135]135
Сейчас эта картина Матисса находится в Париже, в частной коллекции.
[Закрыть] которой мы восхищались в свое время в Салоне Независимых. [136]136
Marcel Sembat. Henri Matisse. Paris. 1920.
[Закрыть]Этим ослепительным холстом отмечен период, когда Матисс серьезно и настойчиво искал себя на залитых солнцем путях школы пуантилистов». [137]137
В 1904–1905 годах Матисс, стремясь добиться большей цветовой яркости, неоднократно обращался к приемам неоимпрессионистов – Сёра и Синьяка. Пуантилизм(от французского point – точка) – одно из названий неоимпрессионистической живописи, создававшейся при помощи раздельных, как бы мозаичных мазков или точек.
[Закрыть]
Высказывания Рене Юнга о импрессионизме или, скорее, неоимпрессионизме Матисса близки мнению Марселя Самба: «В 1896 году он выставляет семь полотен на Марсовом поле; [138]138
В действительности им было выставлено четыре работы в 1896 г. и пять – в 1897-м, как о том свидетельствуют каталоги Национального общества. Об этом мне сообщил Анри Матисс в 1947 г. К сожалению, Роже-Марксу, спасшему в 1900 г., несмотря на сопротивление Института, честь французской живописи, [569]569
Имеется в виду роль Роже-Маркса в организации на Всемирной выставке в Париже экспозиции «Французское искусство за сто лет».
[Закрыть] не был известен позорный факт, который точнее всего характеризует помпье [570]570
Помпье(франц. pompiers) – буквально пожарные, презрительная кличка, которой передовые художники наградили академистов за их пристрастие к каскам и тому подобным аксессуарам, изображавшимся ими в картинах на античные темы.
[Закрыть] из Академии изящных искусств. «В 1896 г. я представил жюри семь полотен, из которых ни одно не было отвергнуто, но за отсутствием свободных мест меня попросили выбрать четыре из них. Я выставлялся впервые, тем не менее после спора между протестовавшим против моей кандидатуры Жаном Беро [571]571
Беро Жан(1849–1936) – французский салонный художник.
[Закрыть] и защищавшим меня Пюви де Шаванном [572]572
Пюви де Шаванн Пьер(1824–1898) – французский живописец, предшественник символистов.
[Закрыть] я был избран членом Общества.
Среди этих выбранных мной четырех полотен была „Читающая женщина“, впоследствии купленная государством и вошедшая в число картин, отобранных мадам Фор [573]573
Жена президента Франции.
[Закрыть] для ее спальни во дворце Рамбуйе. Получив разрешение, я взял ее в 1900 г. для экспозиции на Всемирной выставке. Ну так вот, картина была представлена жюри, которое ее не приняло. Я обратился в Академию художеств для того, чтобы вернуть им полотно. На улице Валуа мне ответили, что я должен отдать картину туда, где ее взял. Я отнес ее в Рамбуйе и с помощью служащего дворца повесил ее там на стену».
Следует добавить, что мадам Фор проявила тогда компетентность, доказывающую, что возглавлять Департамент изящных искусств ей пристало скорее, чем какому-то Анри Ружону [574]574
Анри Ружон был постоянным секретарем Французской Академии изящных искусств.
[Закрыть] или же его жалкому заместителю Леонсу Бенедиту. [575]575
Бенедит Леоне(1859–1925) – автор многочисленных книг о французской живописи XIX века, с 1889 года хранитель Люксембургского музея.
[Закрыть] Эта «Читающая женщина» по-прежнему находится во дворце Рамбуйе.
[Закрыть]он пишет „Десертный стол“, из коллекции Фрейденберга. [139]139
«Десертный стол», 1897 года, из коллекции Курта Фридмана, а не Фрейденберга, как ошибочно указывает автор, находится сейчас в собрании Ставроса Ниархоса в Париже.
[Закрыть] В нем еще чувствуется реалистический дух конца века. Цвет используется им как одно из средств воспроизведения реальности. Он помогает передать такие два элемента реальности, как свет и третье измерение; яркий и чистый цвет передает свет и смягчается полутенями, когда нужно изобразить стул, помещенный в „глубине“ картины. Сразу приходят на память работы Моне: его „Галеты“ 1882 года и особенно „Завтрак“ 1873 года – интерьеры Моне-реалиста». [140]140
Эсколье ошибается: «Завтрак» Моне, 1873 года (Лувр), изображает не интерьер, а стол саду, «Завтрак», где действие происходит в интерьере (Франкфурт, Штеделевский институт), был написан раньше, в 1868 году. «Галеты» или «Галеты и кувшин», 1882 года, также не интерьер, а натюрморт.
[Закрыть]
В молодости, в дни сомнений, когда человек принужден подражанием прикрывать пробелы в своих знаниях, Матисс обращается к импрессионизму. Одно время он принимает не только его технику, но и его цели. Подтверждением могут служить деревья с легким кружевом листьев, отражающиеся в мерцающей и дрожащей воде, в картине, написанной в 1898 году.
В действительности, между такими молодыми художниками, как Матисс, и импрессионизмом или, точнее, пуантилизмом существует скорее совпадение, чем общность. В использовании чистых дополнительных цветов их соблазняет интенсивность цвета, в то время как для пуантилистов цвет – лишь уловка, с помощью которой они стремятся отобразить самое неуловимое в реальности – свет.
Это двусмысленное положение длилось недолго: «миновал медовый месяц и обнаружилась несовместимость характеров», «…чистые тона являются для пуантилистов самым тонким орудием „искусства подражания“. Матисс и молодые фовисты чувствовали, что настало время непосредственного наслаждения живописью, что нужно заставить ее передавать прежде всего чистое волшебство линии и цвета и ощутить радость от владения ими; им предписывают „веризм“, [141]141
Веризм(от итальянского vero – истинный) – разновидность натуралистического искусства.
[Закрыть] а они отвечают на это пластикой и экспрессией». [142]142
René Huyghe. Matisse et la couleur, 1930.
[Закрыть]
Итак, разрыв назрел. Осталось только выяснить его причины. Пребывание Матисса в Бретани (в 1896 и 1897 годах), разумеется, в значительной степени способствовало тому, что его искусство стало сдержаннее, глубже, обобщеннее; воздействие это не ограничивалось характером климата и особенностями света, оно вело к смелому использованию чистых тонов. Разве не в Бретани, в Понт-Авене, Ле-Пульдю, Шатонеф-дю-Фау, на этой земле, как бы самой природой предназначенной для легенд и мечтаний, постепенно, в течение ряда лет, под влиянием Гогена и Серюзье, Мориса Дени и Эмиля Бернара – основателей школы символистов – вызревало наступление на импрессионизм?
На другом конце Франции, на побережье Средиземного моря, с берегов которого пришел классический стиль, в Экс-ан-Провансе, созерцая вечные линии горы Святой Виктории, некий отшельник закладывает основы нового искусства. Локальный цвет разрушен Клодом Моне; Сезанн снова воздает ему должное и посвящает жизнь изучению его видоизменений, создавая то, что Андре Лот назвал «живописной глубиной».
Недалеко то время, когда Анри Матисс, как, впрочем, и вся лучшая часть его поколения, обратится к мастеру из Экс-ан-Прованса. Однако Матисс, как он сам писал мне, никогда не виделся и не искал встречи с Сезанном, полагая, что «художник выражает себя полностью в том, что он создает».
А пока импрессионизм раскрепощает его палитру и дает необходимую пищу для работы ума.
НА КОРСИКЕВ 1898 году под влиянием живописи Ренуара, который всегда считался с локальным цветом, Матисс откроет для себя Средиземноморье и отправится на Корсику.
Как-то, со все еще неугасшим волнением, Анри Матисс признался: «Вот именно здесь, в Аяччо, я был восхищен и околдован югом, неизвестным мне до тех пор». И он долго показывал мне многочисленные полотна того времени. «Моя комната в Аяччо» полна такого трепета и богатства красок, что с первого взгляда можно было бы принять это полотно за одно из самых удачных полотен импрессионистов. «Двор в Аяччо», с прозрачным и мерцающим голубым небом; в нравом углу картины ведущая к розовому дому наружная каменная лестница, столь не по-импрессионистски прочная.
В картине «Сад и мельница» он еще ближе к Ренуару, влюбленному в Кань. И тем не менее, несмотря на феерическую роскошь красок, несмотря на сверкание чистых зеленых, белых и красных тонов, – никаких признаков дивизионизма или пуантилизма. То же самое мы видим и в его «Маленьких оливах», написанных синими, оранжевыми и зелеными красками.
Эта кисть, опьяненная светом, эти яростные мазки при изображении тени и света, похожие на осколки драгоценных камней, раздробленных неистовой рукой, роднят его только с одним художником – Делакруа, с мастером, столь много давшим Ренуару. Эти вековые оливковые деревья (нет ничего прекраснее могучих олив Корсики) были бы, может быть, куда более подходящим, истинно библейским, фоном для «Битвы Иакова с ангелом», чем огромный дуб в Сенарском лесу. [143]143
Имеется в виду роспись Делакруа в церкви Сен-Сюльпис в Париже.
[Закрыть]
Здесь необходимо упомянуть еще об одном художнике – Тёрнере, открытом Анри Матиссом в том же 1898 году в Национальной галерее в Лондоне. [144]144
Основное собрание произведений английского романтика Тёрнера, хранящееся теперь в лондонской галерее Тейт, в конце XIX века находилось в Национальной галерее.
[Закрыть]
Несколькими месяцами ранее, 8 январи 1898 года, молодой художник сочетался браком в мэрии 9-го округа с высокой красивой южанкой, связанной родственными узами с Тулузой и великолепным Русильоном, – Амели-Ноэми-Александрин Парэйр.
Их союз был освящен в церкви Сент-Оноре д’Эйлау. Они отправились в свадебное путешествие в Лондон, на родину Тёрнера, в котором импрессионисты чтили своего предшественника. Эта поездка осталась для Матисса незабываемой, и он как-то упомянул о ней в разговоре с моим другом, критиком из «Daily Mail» Пьером Жанра: «Матисс как-то сказал мне на одной из своих выставок в Лондоне, что любит наш город потому, что впервые познакомился с ним в свой медовый месяц».
Говоря о Тёрнере, который в живописи явился провозвестником солнца, божества импрессионистов, Морис Дени так выразил в 1905 году мнение Клода Моне и Писсарро об этом великом волшебнике света: «Тёрнер, разумеется, был провозвестником, ослепительно ярким романтиком, но и он никогда не пытался писать в полдень, чтобы передать прямой солнечный свет…»
По правде говоря, Анри Матисс, видимо, не разделял полностью эту точку зрения и дал гораздо более глубокую и тонкую оценку творчества этого художника. Он сам признавался, что в 1898 году совершил поездку именно в Лондон «специально для того, чтобы увидеть картины Тёрнера. Я считал, что Тёрнер был переходной ступенью от традиционной живописи к импрессионизму. И я действительно обнаружил большое сходство в цветовом построении акварелей Тёрнера и картин Клода Моне».
Каких только влияний не испытывал на своем творческом пути этот столь «независимый» мастер: от Эль Греко до Сезанна, от Тёрнера до Гюстава Моро, от Ренуара до Одилона Редона, [145]145
Редон Одилон(1840–1916) – французский живописец-символист.
[Закрыть] Сёра и Синьяка – нет числа художникам, производившим сильное впечатление на молодого Анри Матисса.
В наши дни молодых художников (а среди них есть и превосходные мастера) часто упрекают в том, что в их творчестве слишком уж открыто проявляется восхищение их великими предшественниками. Но разве не служат им оправданием слова, сказанные Матиссом в свою защиту: «Я никогда не избегал влияний… Я посчитал бы это за малодушие и неискренность перед самим собой. Я думаю, что личность художника развивается и утверждается в сражениях… Если же он погибает в борьбе, то такова уж его судьба…» [146]146
Слова Матисса, приведенные Гийомом Аполлинером в «La Phalange», декабрь, 1907.
[Закрыть]
«Копиист? Ни в коем случае, это совершенно исключено, – сказал о нем Марсель Самба, – его просто глубоко волновали открытия других крупных мастеров, чей отсвет отражался и в его произведениях».
Как и любого другого художника с севера, Анри Матисса будет манить солнце латинского Средиземноморья. Эта древняя земля и Восток всегда будут привлекать его. От залива Аяччо до бухты Сен-Тропез, от Тулузы и Коллиура до Танжера и Ниццы, где он в конце концов поселится, он находил то, что ему было нужно – тот покой, к которому, по его мнению, должен стремиться каждый художник.
Из ослепительного света, стирающего детали и подчеркивающего благородные линии целого, из симфонии чистых синих, пастельно-розовых, серебристо-зеленых, красно-фиолетовых, оранжевых, шафранно-желтых, сизо-серых тонов рождаются эти вакхические полотна, вся страстность которых призвана внушить покой.
«Я стремлюсь, – говорит Матисс, – к искусству, исполненному равновесия, чистоты; оно не должно беспокоить и смущать. Я хочу, чтобы усталый, измотанный, изнуренный человек, глядя на мою живопись, вкусил отдых и покой».
Проведя шесть месяцев в Аяччо, Анри Матисс вернулся в Париж. Средиземное море сделало его видение острее и упорядоченнее. Однако после посещения Лувра он ощутил необходимость возобновить занятия в студии. Поскольку средства его были ограниченны, он хотел вернуться в бывшую мастерскую Моро, с которой у него было связано столько воспоминаний. Но Гюстава Моро уже не было. Его место занял Кормон, не сумев его заменить.
«Когда я туда пришел, – рассказывал Анри Матисс, – то обнаружил, что в студии царит совсем иной дух. Мои воспоминания о старом учителе были встречены крайне неприязненно, и ученики сказали мне: „Теперь нас учат ремеслу и искусству разбираться в жизни“. Я понял смысл этих слов с первого и единственного обхода Кормона, на котором присутствовал.
Когда очередь дошла до меня, то, взглянув на меня и мою работу, он молча прошел дальше.
Пока модель отдыхает, ученики обычно показывают учителю свои работы, выполненные вне мастерской; я поставил на мольберт перед Кормоном картину, изображающую заход солнца и здания Лувра в глубине, написанную из моего окна на набережной Сен-Мишель. Он посмотрел на нее и не произнес ни слова, потом подозвал старосту и стал с ним о чем-то тихо говорить.
После его ухода староста подошел ко мне: Я искренне сожалею, но вынужден сказать тебе о том, что патрон поинтересовался твоим возрастом. Я ему ответил: „Тридцать лет“. – „Он с убеждениями?“– спросил он. Я ответил: „Да, мэтр“. – „Тогда пусть уходит!“
Итак, я вынужден был искать новое место. Вначале я было решил вернуться в Академию Жюлиана с намерением не разрешать вносить поправки в мои работы. Однако вскоре мне пришлось бежать оттуда; ученики смеялись над моими этюдами. Случайно я узнал, что на улице Ренн, во дворе Вье-Коломбье как будто находится студия, организованная одним натурщиком-испанцем, куда каждую неделю для просмотра работ приходил Карьер. [147]147
Карьер Эжен(1849–1906) – французский художник, близкий к символизму.
[Закрыть] Карьер и вправду заходил туда, когда испанец бывал при деньгах. Я пришел туда и встретился там с Жаном Пюи, Лапрадом, Бьеттом, [148]148
Бьетт Жан– французский живописец, писавший пейзажи и натюрморты, друг Матисса.
[Закрыть] Дереном, Шабо. [149]149
Шабо Огюст(1822–1955) – французский живописец, близкий к фовистам.
[Закрыть] Тут не было ни одного ученика Моро.
Наконец-то можно было спокойно работать, поскольку учитель поправлял только работы своих собственных учеников, то есть тех, кто занимался у него давно и безропотно. На работы других, в которых было больше своего, он смотрел весьма небрежно. Мне Карьер не говорил ни слова. Я не знал, что и думать, но как-то несколько лет спустя он мне сказал, что ценил мои идеи, заинтересовавшие его. К большому сожалению, эта студия закрылась из-за нехватки учеников. Тогда нам пришлось в складчину нанимать натурщика у Бьетта на улице Дюто. После моего ухода от Кормона все это продолжалось только один год».
Примерно в это же время студия Бонна приютила двух гаврцев, тоже будущих борцов за новое искусство: Отона Фриеза [150]150
Фриез Отон(1879–1949) – французский живописец, принимавший участие в фовистском движении. Прежде чем перейти к Бонна, он занимался в классе Гюстава Моро, где познакомился с Матиссом.
[Закрыть] и Рауля Дюфи, которым впоследствии картины Матисса откроют, что «воображение воздействует и на цвет». Со своей стороны Дерен, товарищ Матисса по студии Карьера, завязал в Шату, парижском предместье, откуда он был родом, близкую дружбу с Вламинком, [151]151
Вламинк Морис(1876–1958) – французский художник-фовист.
[Закрыть] чемпионом по велосипедному спорту; со временем эта дружба сыграет немалую роль в становлении фовизма.
Чего хотели эти «дикие»? Рене Юиг определил это в словах, полных понимания и проникновения: «Фовисты стремятся к лаконизму, потому что их больше всего привлекает интенсивность выражения; объединение, сосуществование может поддерживаться лишь на основе системы взаимных уступок и потерь. Фовисты предоставляют составляющим элементам максимум независимости, ограничиваясь установлением между ними некоего равновесия „добрососедских“ отношений.
То же самое можно сказать и о цвете: под влиянием Гогена они точно так же какое-то время шли по ложному пути плоскостной живописи, как ранее они блуждали в арабеске». И наконец, Матисс и его сторонники заменят принцип гармонии с доминирующим цветом принципом симфонии «цветовых оркестровок», как сказал Отон Фриез, имея в виду фовистов.
Именно эти интенсивные тона, соединение которых создает «кричащие мозаики», приведут толпу в крайнее негодование. Полная юношеского задора и необузданности симфония красок со временем стала у остепенившихся фовистов более приглушенной. Произошло это благодаря их обращению к принципу прерывистости, пропуска, то есть сохранению на холсте участков белого, незакрашенного грунта, способствовавших созданию необходимых переходов.
«Далекая от неистовости Вламинка, восхитительная и утонченная невозмутимость Матисса… создавала… новое искусство. Это обдуманное и искусное очарование открывало дорогу всевозможным пластическим экспериментам. Стремление к интенсивности само по себе вынуждает художника пренебрегать реальностью, выделять и усиливать основное. Единство предметов распадается, в то время как типическое подчеркивается. Морис Дени был очень проницателен, сказав: „Это – живопись вне случайностей, живопись в себе, живопись в чистом виде… Изобразительное и чувственное начала умаляются. Это поиск абсолюта“.
В сочетаниях пятен и арабесков Анри Матисс действительно ищет абсолют. С тех пор как в его мастерской на набережной Сен-Мишель воцарились „Три купальщицы“ Сезанна, приобретенные у Воллара, [152]152
Это было в 1899 году.
[Закрыть] они оказывали на формирование Матисса магическое влияние. Гармония синих тонов этого шедевра произвела на него столь сильное впечатление, что с этого времени синий, который так страстно любят все, кто тонко чувствует цвет, становится и его излюбленным цветом. Так, им написана „Гармония в голубом“ [153]153
Имеется в виду «Красная комната», предназначавшаяся для столовой С. И. Щукина в Москве и находящаяся сейчас в Эрмитаже, которая в 1908 году действительно была «голубой» и в таком виде показывалась в Осеннем салоне, а после выставки была переписана, так что красный сделался ее главным цветом.
[Закрыть] (Музей нового западного искусства, Москва), выставлявшаяся в Осеннем салоне 1908 года, за год до этого им был создан „Натюрморт с синей скатертью“ (Мерион, коллекция Барнса) и, наконец, „Голубая обнаженная“ (Художественный музей в Балтиморе) в 1907 году, судя по письму Ханса Пурмана [154]154
Пурман Ханс(1880–1966) – немецкий живописец, ученик и друг Матисса.
[Закрыть] к Альфреду Барру, побудившая Дерена к дружескому соревнованию с его старшим товарищем на лучшее полотно в синих тонах. Когда Дерен увидел „Голубую обнаженную“ Матисса, он признал себя побежденным и уничтожил свой холст. Это та самая картина, которая вызвала скандал в Салоне Независимых в 1907 году и была куплена Лео Стейном, [155]155
Стейн Лео(1872–1947) – американский коллекционер, брат Гертруды Стейн, с которой он имел общую коллекцию, поделенную между ними в 1913 году.
[Закрыть] а позднее, во время выставки в одном крупном американском городе зимой 1913 года, ее репродукция была сожжена. [156]156
Речь идет о так паз. Армори Шоу (Арсенальной выставке) в Нью-Йорке, где «Голубая обнаженная» показывалась наряду с произведениями других художников французского авангарда. Эта выставка вызвала немало нападок на Матисса со стороны американской публики.
[Закрыть] Именно в те годы Матисс имел привычку несколько торжественным тоном повторять: „Сезанн был учителем для всех нас“».
