Текст книги "Ключи от цивилизации"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

– Так значит, все спокойно, тихо и ничего из ряда вон? – спросил Чиж вновь.

Мужчина развел руками: сколько можно об одном?

– Мне нечего скрывать от небес, я чист пред Богом и живу по совести. А если вы на счет Бертама, то он сам затеял историю и сам виновен в своей смерти. Леди Флерюзина знатного семейства дочь и совращать ее щенку с рук не могло сойти…

– Да, блин, а?! Граф, мы говорим о необычном, о чем-то, что непонятно даже вам, о новых людях, появившихся внезапно.

– Как вы?

– Как мы!

– Мне нечего сказать. Ну, разве что… пропал мой лекарь. Но опять же, слышал, вернее знаю, его взяли люди графа Локлей, а Теофил всегда был странным.

– Кто? – прищурился Иштван.

– Граф Теофил Локлей.

– Ты знаешь его? – удивился Чиж.

– Слышал. Н-да.

– Граф Озвар, его друг, заверил меня, что лекарь жив-здоров и очень был нужен, поэтому пришлось его украсть. Недоразумение. Иона имеет тяжелый характер, Теофил не лучше…

– Угу, – Николай сообразил, что речь скорей всего о том, кого в аббатстве паковали. – Вернется, ясно.

– Прощайте, граф, – Иштван выстрелил снотворной ампулой. Мужчина упал и захрапел.

– Зачем?

– Смысл дальше спрашивать. Ничего он не знает. Возвращаемся.

– Постой…

– Коля, Иван прав и это теперь ясно. Стася не появлялась здесь, она пропала по дороге. Пойми это и прими. Точка, брат.

И пошел на выход.

– Постой, этот Теофил – кто он?

– Сталкивались когда-то. Имечко приметное, вот я и запомнил.

– Ты сталкивался?

– Нет! Но отношение к пропаже Стаси он не имеет. Все, Коля, все, – вытолкал его в коридор. – Уходим.

Упрямиться смысла не было и Чиж спустился вниз за Иштван. Прихватив Сван, что без вопросов – по лицам напарников определил – затея была зряшной, мужчины вышли во двор, спустились по стене и сели возле камней.

– База, база… Данил, мы свободны, – процедил Пеши.

– Идите к южной стороне замка. «Зеленка» через семь минут.

– Поняли.

– И что, так и уйдем? – спросил Николай.

– Можем остаться, сплясать и спеть аборигенам, – бросил Сван.

Мужчина потеряно кивнул: ясно.

Ровно через семь минут бойцы вернулись в родной бокс.

– И все-таки, она жива, – протянул Чиж уже в раздевалке. Сван кивнул:

– Возможно.

– Закрыли тему, Коля. Теперь совсем, – бросил Иштван. Ян мялся у шкафчиков, поглядывая настороженно на мужчин:

– Капитан сразу сказал – в параллель ушла.

– Не проверишь – не узнаешь. Мы сделали что могли…

– Спокойнее стало? – уставился на Пеши Чиж.

– Спокойнее – не спокойней, но выше головы не прыгнуть, факт.

– Жизнь продолжается, – заверил Ян.

– Раз сто слышал, – буркнул Чиж.

– А я слышал, еще одного новенького к нам в группу кидают. Пока вас не было, его в комнату Акима поселили. Зовут Борис Синицин…

– Замечательно, – с ехидством бросил Сван, закинув в шкаф ботинки. – Идем? Завтра в девять сбор на стрельбах. Поспать бы надо, а то спросонья больше восьми очков не наберем, Иван шуметь будет.

– Группа опять полный комплект, – протянул Пеши. – Надо привыкнуть: люди приходят и уходят.

– "Обычная работа", – кивнул Ян.

Что человек без памяти? Белый лист, дитя не ведающий ни себя, ни мира в который прибыл. Именно он напишет на листе его судьбы кистью стереотипов и мировоззрений окружающих, сначала силуэт, потом четкую фигуру личности. А вот краски на палитре судьбы выберет сам человек сообразно зрелости своей души. Ей, едино чувствующей, не нужно знаний физики, схоластики, катехизиса, этики или морали общества, у нее своя мораль. На оголенных чувствах и ощущениях, не оперируя высоким штилем, не давя авторитетом и долгом, душе понятней и ясней то, что ускользает от взора человека, которому к ней не пробиться через заборы и ограды дел и мыслей, бесконечных в суете обыденной жизни.

И память у души есть, но та ли память, что изучается наукой?

Стася смотрела на витраж окна, на виднеющуюся зелень за ним и чудилось ей – там бесконечность, две параллели – зелени земли и голубой ленты неба. Они не воспринимались ею отдельно, как не казалось ей, что она одна. Она, никто еще, без имени и связи с чем бы то не было, белая рубаха с завязкой на манжете из атласной тонкой ленты чайно-розового цвета, край полога с глубоким малиновым оттенком, столик с резными ножками в виде неизвестных Стасе животных, оконная рама, ветерок, земля и небо – все казалось, связано, едино. Чуть шевельнись и, ветер отзовется, пойдет волна по полотну неба и земли, манжет откликнется и столик скрипнет.

Женщина невольно улыбнулась и шевельнула пальцами. Так странно – где-то далеко, как будто даже не она и не сама осознает, что это ее рука, ее пальцы, и не уверена, а те уж знают и откликнулись. И наблюдать за собственной рукой забавно, знакомиться с ней. Все до странности забавно и интересно: что две руки и две ноги, а не пять, ни десять. Что в голове идет какая-то работа мысли, ведется вялый, но диалог с собой, а в комнате покой и тишина и никого не надо. Что, то ли кресло, то ли стул, резьбы искусной услаждает взор, что ветер ласкает щеки, что запахи щекочут ноздри и манят отгадать, кому принадлежат. Но нет, сама загадка манит, а вот отгадывать и лень и не охота. Каждая вещь, каждый предмет будто скрывают что-то, и вроде, нет.

– Здравствуй, – прозвучало тихо, словно пригрезилось. Женщина покосилась на звук – какой-то человек. Вот тоже странно – он рядом, держит ее руку, точно ее, а Стася не заметила его, не чувствовала прикосновенья. Губы человека обдали теплом кожу пальцев, те дрогнули, удивляя женщину.

– Как ты себя чувствуешь, мой ангел?

Ангел – звание или название? Предмета, вещи, мира в целом? "Как чувствуешь"? А разве не важнее – что? И что предполагает вопрос? Ответ? Кому, зачем?

Теофил беспокоясь, вглядывался в лицо женщины, в глазах пытаясь прочесть лучше ли ей. Но взгляд был странен: отстранен, умиротворен, наивен и пуст. Вот смесь? Похоже не в себе еще.

– Ты слышишь ли меня?

Молчит и смотрит.

– Дорогая, скажи хоть слово.

Зачем? – чуть удивилась Стася. Такой приятный голос, так гармонично вплетается в шум ветра и листвы за окном.

– Иона! – позвал кого-то. Стася поморщилась – голос мягок, но тон неприятно громкий.

Перед ней появился еще один человек, взгляд с прищуром, глаза пытливы и будто что-то говорят, но что не разобрать. Склонился, всматриваясь, повел перед ее глазами ладонью. Стася с интересом уставилась на извитые дорожки линий, бугорки.

– Как вас зовут?… Какой сегодня день?… Вы слышите меня?…

Станислава внимательно рассматривала руку человека, не понимая и не слыша вопросов.

Ферри заметив интерес к своей руке, убрал ее, навис над женщиной, закрывая обзор собой:

– Вы видите меня?

Стася поморщилась, соображая, зачем спрашивать такое. Какое ему дело и может ли иначе быть?

– Вы понимаете, о чем вас спрашиваю?

Голос мягок и чуть хрипловат. Лицо приятное с ямочкой на подбородке. Глаза… них что-то было, пряталось на дне зрачков. Стася насторожилась, отчего-то заволновавшись, покосилась на второго, что показался ей ближе и понятней.

– Я здесь, – качнулся к ней Теофил. – Скажи хоть, что-нибудь, ангел мой, прошу тебя.

Зачем? Да что вам надо? Вы кто?! – зрачки расширились.

– Бесполезно, – отстранился Иона.

– Что это значит? – нахмурился Локлей.

– Ничего. Я предупреждал, выздоровление будет долгим и тяжелым, – нахмурился, подозревая и подвох со стороны больной и настоящую потерю памяти.

– Как вас зовут? – решил проверить. Женщина смотрела и молчала. В ее голове шла работа мысли, но бесполезная.

– Так как же ее зовут? – уставился на графа лекарь.

– Ангел.

– Это не имя.

– Анхель, зову же – Ангел, – сориентировался Локлей.

– Это имя ей дали при рождении? Откуда она родом?

– Вы слишком любопытны, не забывайтесь! – предостерег нахала граф. Все меньше и меньше ему нравился Иона. В нем было слишком много властности и нечто пугающее, намекающее на отсутствие границ, как для мысли, так и для поступков. К тому же мужчина был слишком уж внимателен к больной и непристойно любопытен. Совал свой нос куда можно и куда нельзя. Не Ангел, Теофил давно бы выгнал его взашей, но та нуждалась в помощи равной чуду, и этот возмутительный Ферри его сотворил – женщина очнулась.

– Вас зовут Анхель? – уставился на нее Иона. Она наморщила лоб, пытаясь вспомнить, а заодно понять, отчего этот человек так смотрит на нее – он словно сверлит и жжет, давит, упрекает, испытывает.

Кто он такой?

А этот, слева?

А кто она?

Ответов не было.

Глава 15

Жизнь вроде бы налаживалась, но Чижу не давала покоя Стася и кое-что еще, необъяснимое, тревожащее на уровне той самой интуиции, что рассказывала любимая, но о которой сам он не подозревал.

Первый «звонок» прозвучал утром, когда капитан, за завтраком оглядев бойцов, тихонько бросил:

– Еще раз без спроса отлучитесь, напишите рапорты и пойдете работать контролерами воздуха очистки.

Сказал и тут же перевел разговор на тему прививок и стрельб. Насторожившиеся мужчины резво начали соображать, чтобы такое выдать в свою защиту, но подошедшая Лариса спасла положение. Все подумали, что из-за нее Иван перевел разговор и, не заметили, что пауза между угрозой командира и появлением девушки была слишком большой, и мысль о прививках Федорович начал излагать до того, как увидел новенькую. Это показалось Николаю странным.

В мед центре и на стрельбах он думал, складывал и сопоставлял факты, сосредоточившись лишь на том, что никак не складывалось. Наверное, поэтому и получил десятку за стрельбу, дружеский хлопок от капитана по плечу и поздравления от товарищей. Что то же пропустил мимо ушей.

Весь день его мучили догадки и предположения, и вот, он не выдержал. Переснял портрет Ильи Федоровича, висящий на стенде и ушел к себе. Включил подсветку столика и положил два снимка – его и Стаси.

Что общего меж ними? Почему пропавший трассер из бывших патрульных пропал в палеолите, а Стася бегала в Древнюю Русь. В чем дело? Просто так, совпадение? А может недоверчивость Чижа? Но что-то было здесь и ему казалось – важное, как ниточка ведущая к любимой.

– Чем занимаешься? – вошел Иштван, как всегда забыв постучать. Увидел слайды Ильи и Стаси на столе и выгнул бровь. – Все не успокоишься?

Николай пытливо посмотрел на него:

– Тебе ни кажется все это странным?

– Что именно?

– Все. Меня сегодня просто одолевают вопросы.

– Например.

– Восьмерки – ты и я. Какого черта восьмерок втаскивать, приводить сюда в новое, незнакомое общество, ставить в группу?

– Энергетика.

– Ты веришь в это? – поморщился Николай.

– А ты видно нет, – присел напротив. – Чем вызван скепсис? Ну-ка, выкладывай, что тебе в голову пришло?

– Еще ничего, в том и дело, но чувствую, что не то здесь что-то. Например: почему вытаскивают, но бойцов с последних войн двадцатого столетия?

– Подозреваешь подвох?

– Вроде того.

– С чего вдруг? Факты?

– Не знаю пока, только чувствую.

– Лучше подключи логику, будут ответы. На счет восьмерок с последних войн – ежу понятно, что берут хорошо обученных ребят и не сопливых, с навыками максимально приближенными к работе в условиях серьезных перегрузок. И без особого ссора в голове. А еще боевое оснащение. Ну, вытащи ты восьмерку из Великой Отечественной, что будет? Бред. Психология забитая парт пропагандой, навыки в общении винтовкой. Здорово. Переучивать и адаптировать замучаешься. Тогда давай еще неандертальца с дубинкой притащим или гусара. Чтобы ты не думал, но оптимально приближенные к местной действительности и подходящие по всем параметрам, бойцы именно с опытом работы в горячих точках начиная с середины восьмидесятых нашего столетия и дальше, и то, с Афгана здесь один. Подумай, может все проще – мышление своего времени, когда доверяешь с оглядкой максимум одному в тебе говорит и путает логику с вымыслом привычным тебе, потому спешишь с выводами? Ты забыл, старик, ты в другие времена теперь живешь. В другом мире и в обществе совсем других людей.

– Нет, Иштван, мир и люди не меняются. Поверь, люди не любят меняться и что-то менять и потому их мир останется незыблем. К тому же, как ты можешь судить об этом мире, если по сути ничего не видишь кроме города-пирамиды? Кстати, тоже, почему именно пирамиды? То что мне пыталась объяснить на этот счет Стася убедительным не показалось. А моя недоверчивость… Не было б ее, возможно и я ничего бы не заметил, как вы.

– Что именно мы пропустили?

– Смотри: Стася уходит во время одна не первый раз. Уходит в Древнюю Русь, хотя ее дружок, параллельно брат капитана, пропал в палеолите. Но ходит она в Древнюю Русь и ходит всегда в смену Кристины. А тут уходит во Францию и тут же сбой. Опять же в смену Кристины. Та кладет рапорт полковнику и тут же сдает, что подруга уходила и до этого. Скажи, ты веришь, что никто о том не знал? Капитана оставь – он знал и даже помогал, хоть делал вид, что наоборот, мешает, против. Но с его подачи был кинут миф о любовнике из древности. Ты веришь, что Иван не докладывал наверх о похождениях лейтенанта? Веришь, что Кристина молчала? Что никто, ничего не знал? Я нет. Опять же, как ты объяснишь, что ее сняли с должности на месяц, но в диспетчерской оставили?

– К чему ты клонишь?

– Не знаю пока сам, но хочу разобраться. Первое: я не верю, что меняются люди, меняется система. Второе: не верю, что в фактически военном подразделении настолько лояльные порядки. Третье: не понимаю, зачем вытаскивать нас из нашего времени, чтобы ты мне про физику и энергетику не говорил. Четвертое: мы уходим без разрешения, нас мало пропускают, это после инцидента со Стасей, так еще и знают о нашей самоволке, но! Журят почти как деточек, мол, еще раз и ата-та-та. Пятое: никаких разборок, комиссий, дело с лейтенантом Русановой спущено якобы на тормозах. С какой же радости? Шестое: ты считаешь, мы ее искали? Могли найти? Седьмое: я почти уверен, что за всем этим, что-то кроется.

– Ничего ты нагородил, – потер затылок Пеши, задумавшись. – Но здесь действительно все по-другому: время, люди, мышление. И то, что ты подвох ищешь тоже понятно – Стася тебе в душу запала.

– Да. Я и не скрывал, не скрываю. На счет остального… Сильные отличия? В чем? Технические средства – все.

– Не скажи.

– Хорошо, приведи пример.

– Ну, как же, – развел руками, приготовившись изложить первое попавшееся на ум, но не смог – нечего. Есть разница… но вроде бы и нет.

– Вот-вот, – поморщился Николай. – Демократия, забота о людях, лояльность и четкое соблюдение определенных рамок морали. Теперь вспомни наше время – не то же ли самое проповедовали? А что скрывалось под лощеными улыбками рекламных политиков?

Мужчины уставились друг на друга:

– На что намек? Куда ты копаешь? – спросил Иштван.

– Никуда, не под кого, я всего лишь хочу вернуть Стасю. И чувствую, что могу это сделать, хоть и с трудом, продираясь и пробираясь через нагромождения красивых лозунгов. А кто-то, уверен, знает прямой и простой путь, но отчего-то им не желает воспользоваться.

– Хочешь сказать, что кому-то было надо, чтобы Стася исчезла? Кому? Да, ну, братишка, бред, – покачал головой.

– Это ты сказал, не я.

– Ерунда.

– Но в голову пришла. А даже мы с тобой, с высоты того отсталого мышления знаем – случайностей не бывает.

– Что-то ты мудришь, ей Богу. Я бы поверил и допустил часть из того, что ты сказал, но в наше время, а здесь люди действительно другие, Чиж, и даже ты со своим скепсисом не можешь это не признать.

– Те, кого мы видим – да. А кого мы видим, Иштван? Среднее звено, как обычно. Но даже в этом звене не без уродов: Аким, раз, те, кто специально переселяются в другой век – два. Местные, в этом времени выросшие. Причем, насколько я помню, профессор в бега тогда рванул, да? Не мальчик с интеллектом ниже плинтуса и моральными качествами грызуна.

– "В семье не без урода".

– Ага. Вопрос: что изменилось? И кстати, на счет семей – где они? Все вокруг правильные – девочки – дамы, мальчики – рыцари, а пар нет. У Стаси и этого Ильи наметилось – Ильи нет, у нас с ней наметилось – ее нет. Причем Иван мне четко сказал: " мне пары в группе не нужны". А ведь он сам к Стасе неровно дышал, но "никаких пар". Ни сам, ни вам.

– Это правильно, пойми. Головой подумай, чтобы было, если б вы с ней мужем и женой зеленку обеспечивать стали? К чертям бы все полетело. Ты за ней смотришь, она за тобой, а на остальное ровно. Не так? Да, так, Коля, так.

– Но и без пары именно так. Что ты, что я, что Иван, да любой из нас за Стасей присматривает.

– Но! – выставил палец мужчина. – На расстоянии, не давая повода оскорбиться ей и поставить себя в неловкое положение. Разница, Коля. Кстати, у вас что, правда, что-то намечалось?

– Наметилось. Уверен, еще немного и мы бы вместе были.

– Вот и ответ тебе. Из всех гипотетических аргументов один реальный факт – твоя обида, горечь, сожаление – как хочешь, назови. Все остальное надуманно.

– Хорошо, тогда зачем говорить: пожалуйста, ребята, ухаживайте, но – "пары не нужны".

– Нормальное, здоровое соперничество. Сопли при женщине, тем более, которая нравится, распускать не станешь, как сопернику повод по самолюбию пройтись не дашь.

– Допустим… А дети?

Пеши плечами пожал:

– Причем тут дети?

– Откуда они берутся?

– Ну, занесло тебя. Сам ответишь или подсказать? – усмехнулся.

– Смешно? А ты не думал, что дети из того цитобанка появились, а не естественным путем?

– Чиж, тебе уже объясняли, зачем нужна твоя клетка.

– Мне и там до фига всего объясняли, поверил бы – дураком был.

– Сила привычки все сомнению подвергать?

– А у тебя нет?

– Выветрилась уже… Нет, у меня подозрения были, но по другому поводу. Как мы учились, помнишь? Зубрили и выдавали, что в учебнике написано, а иди, проверь, правда, это или нет. Но вызубренное автоматом правдой для нас становилось. Потом, со временем, взрослея, мы понимали – то не так, и это тоже ложь. А здесь говорят, учат – и туда на экскурсию, мол, сами убедитесь, сравните: что было и что есть. Зачем?

– Тоже, вопрос, – согласился Николай.

– Никаких вопросов. Ребенок лично убеждается что так и вот так, а не основывается на слова неизвестного умника написавшего учебник и потому, сомнений не возникает, мысли о лжи естественно отвергаются. Школьник четко знает было вот так, он сам видел. Не на чужом мнении, на своих ощущениях мировоззрение формирует… Но ведь это неплохо. Как ни крути, криминала в том нет.

– Суть не в криминале. Сдается мне, тут нечто иное замешано. Ведь как ребенок мир воспринимает, как базис мышления взрослого закладывается? Через призму стереотипов. А стереотипы ребенку взрослые вкладывают, потому что сами их так же получили. Но где исток? Кто-то изначально должен был их вложить, самым первым. И потом, у нас все теории и аксиомы подвергались сомнению по мере взросления, а здесь нет, потому что система воспитания другая, заранее, как матрица, программа закладки выработанная.

– Но разве это плохо?

– Я не говорю, что плохо, я говорю, что нечисто здесь что-то. Ну, допустим, здесь, правда, все нормально, мои стереотипы меня подводят, в скепсис скидывают. Но есть масса других вопросов, опять же вернемся к нашим подразделениям – группы зачистки. Зачем они? Туда ни-ни что-то пронести, оставить, оттуда тоже. Но проносят, оставляют. И не одна Стася по времени шаталась, а некоторые вовсе там живут, и выйти – легко. Но за тем же профессором патруль высылают, а Стася идет и никто не беспокоится. Военно-научный комплекс, а дисциплина далеко не военная.

– Вывод?

– Кто-то четко распределяет: этот может уйти, а этот нет. Кто-то просчитывает варианты возможных поступков. Знает, кто на что способен.

– Намекаешь на систему в системе?

– Не исключаю. И сдается мне, кому-то на руку все эти походы, возня вокруг всякой ерунды типа ракушек, нас кидают на задания, чтобы не застоялись, видимость процесса создают.

– Ну, это ты дал! Мы людей спасаем.

– Спасаем. Вытаскиваем. Вопрос: а какого черта они там делали? Мальчишки у ацтеков, трассеры в мезозое.

– Идут научные исследования, прогресс движется.

– Возможно, – вздохнул. – Но может это тоже стереотип, через призму которого нас заставляют смотреть и при этом проповедают полную свободу личности? Не думал? Не в ежовой рукавице держат – в бархатной. Но в рукавице.

– Рукавица должна быть, иначе анархия настанет, а это бе-еда-а. К тому же если логике твоей следовать, в детях и взрослых культивируют, да, но посмотри что – лучшие качества. К чему ты копаешь? Что ты хочешь?

– Правды.

– О-о! – рукой махнул. – Правдолюб. Что тебе это даст? Есть резон в некоторых постулатах, сам бы порылся, а в основном не в ту сторону идешь.

– Я в одну иду – к Стасе.

– Кривовата дорожка.

– Другой нет.

– Есть, – прищурился. – Архив. Только будь осторожен. Пока ты тыкаешь в небо, но кто знает, чем оно обернется. Вообще, советую с Иваном поговорить. Я понимаю, ты сейчас в неадеквате, но пойми – нужно дальше жить и свое дело делать. Мы не фигней занимаемся, как ты мог заметить. А если и есть подводные течения, то подумай: какая нам на них разница? Всегда они были – явные, тайные, суть не в них – в нас. Не могли Стасеньку специально скинуть, клянусь. Иван к ней сколько я здесь, столько, как ты, смотрит с пожаром в глазах. Он бы ее в обиду не дал.

– Да? Тогда как ты пункт 3 устава патруля объяснишь?

– Нормальный пункт, как военному тебе он должен быть понятен. Есть дело и оно главнее, чем человеческий фактор группы. Ты должен выполнить задание. И когда ставится выбор между тобой, товарищем или выполнением приказа, понятно, что выбираешь выполнение задания. Потому что ты одной жизнью десятки спасаешь. Выбор есть?

– Нет. Поэтому, как бы Иван в сторону Стаси не дышал, но если складывается такая ситуация… ты понял, что он сделает.

– Намек: сделал? Нет, Коля. Я, конечно, его не защищаю, но винить как ты, без ума и разума не советую. Противненько. Я с ним пять лет. С ним, Стасей, Сван – я в них как в себе уверен. Да и нет здесь привычных тебе интриг, если ты еще не заметил. Заподозрил – сходи и поговори как мужчина, а не собирай сплетни и домыслы, основанные на постсоветском мышлении.

– А он мне ответит?

– А ты спрашивал?

Чиж вздохнул, не зная, что делать: вроде прав Иштван, кругом прав, но вроде и он не дурак.

– Черт, не знаю! Может, ты и прав… Я поговорю с Иваном, но после изучения архива.

– Вот это правильная мысль.

– Слушай, все-таки, зачем Стася в Древнюю Русь бегала?

– Выяснили уже. Вполне в ее духе благотворительный фонд организовать. Она года три все с мешками таскалась. У меня была мысль – неспроста крупы вечно берет. За каким они ей? Разговаривал – отмахивалась.

– Вы все отмахивались, а девчонка пропала! – разозлился Чиж.

– А ты что сделал? Мы свои жетоны не давали – ты у нас доброхотом подработал, загрузил ее, почти «зеленку» дал. Ясно пустой она не пойдет… Да что теперь? – поморщился. – А с Ильей, правда, интересно. Я пришел чуть позже, его не застал, не знал, что и как. Почему Иван молчал, Стася? Сказала бы, проблем бы не было, нет надо было Ивану нам впаривать про любовника, Стасе эту фишку поддерживать. Глупо, не находишь?

– Отчего? Наоборот умно, если учесть, что пары в группе не нужны.

– Ну, не так же!

– Спорно. Слышал: "все средства хороши", похоже, та ситуация. Но знаешь, чтобы не было, а я Стасю найду.

– Один умный? Многих так искали, про многих говорили – найду.

– И что?

– Единицы. Большинство так и остались в неизвестности.

– Стася не тот человек.

– Да нет, – усмехнулся Иштван, лукаво глянув на мужчину. – Ты не тот человек.

– Стася говорила, что будущее в наших руках и если сильно верить – получится.

– Тогда точно вернется. Я, ты, Иван, Сван, Ян – все верят. Выхода у Стаси нет, – рассмеялся. – Пойду, поспорю с каким-нибудь пессимистом на булочку с изюмом, что Русанова вернется.

Коля смущенно улыбнулся: все-таки хорошо когда в вере ты не один, и хоть здесь, хоть там, с тобой рядом твоя группа, верные друзья. И зря он криминал ищет – прав Иштван – менталитет и отсталое мышление подводит.

Пеши же смеялся, но в душе не до смеха было. Не верил он, что Стася вернется. Сколько в патруле служит, за все время может от силы пятерых нашли, домой вернули. Но в свое время сестренка научила его делиться радостью, а боль при себе оставлять. Как завещала, так и сделал, отдавая ей дань.

Стасю нервировал мужчина. Как ни откроет глаза – он рядом.

Кто он? Почему смотрит и смотрит на нее, будто наглядеться не может. Вот бы и ей на себя посмотреть и понять, что же его так привлекает, завораживает просто.

– Вы кто? – не выдержала. Теофил обрадовано улыбнулся – заговорила!

– Твой муж.

Стася нахмурилась: что это значит?

– Меня зовут Теофил, граф Локлей. Тебя Анхель, графиня Локлей.

Иона замер у приоткрытых дверей в спальню: интересный разговор. Пожалуй, стоит послушать его продолжение.

– Теофил?

– Да. Твой муж.

– Муж? – зачем он это повторяет?

– Да.

– И?

– Не помнишь, кто такой муж, кто такая жена? – сообразил мужчина. Присел на край постели перед женщиной, взял руку и поцеловал. – Те, кто вместе и в горе и в радости, кто поклялись перед Господом в верности друг другу, кто любит.

"Любит", «Господь», "клятва" – не складывались и представлялись разрозненными определениями.

– Господь?

– Наш создатель.

– Наш?

– Наш: твой, мой, людей.

– Господь проектировщик, нас собирают поточным методом?

Теофил нахмурился не понимая.

Иона усмехнулся: Стася! Узнаю, родная. Так я и думал – ничего ты не забыла, за нос водишь. Вопрос кого? Его или меня?

– Господь – Высший дух добра и света. Любви.

– Дух? Высокий? Добра. И света, – повторила задумавшись. Ей представился высокий человек неизвестной расы с улыбкой на губах и фонариком в руках. Одно не вписывалось в образ – сборка людей. Да и остальное, казалось курьезным. – Хм. А муж, любовь?

– Я люблю тебя, а ты меня.

– Да? – женщина наморщила лоб и уставилась в потолок, желая удостовериться, что любит. Но на деревянных перекрытиях прояснения в вопросе видно не было.

– Любить – нравиться, тянет, очаровывает, – поцеловал ей нежно пальчики. Стасе понравилось прикосновенье теплых губ. Значит, точно любит?

Женщина решила потрогать себя сама, потянулась рукой к руке.

– Осторожно, – попросил граф, накрыл ладонью руку, придерживая. – Ты ранена, попала в неприятности.

Ну, это она еще вчера поняла, так что, не новость.

– В какие неприятности?

– На тебя напала толпа.

– Зачем?

– Трудно объяснить.

– Что тут объяснять? – в спальню медленно, вальяжно вошел еще один мужчина. Стася видела его вчера, запомнила нехороший, испытывающий прищур.

Иона не обратив внимания на недовольство графа, остановился у постели и уставившись на женщину, добавил:

– Стадное чувство. Один сказал «му» – все тут же замычали. Потом подумали: с чего вдруг и зачем.

Усмешка и взгляд Ферри не понравились Локлей, как и его речь.

– Я вас не приглашал, – заметил жестко. – И потрудитесь впредь стучать, это спальня замужней дамы.

– Я лекарь и лишен тем пола на время надобности больной, а значит, мне простительна некоторая бестактность.

– Вас поучить манерам? – граф обернулся и смерил наглеца неприязненным и предупреждающим взглядом.

– Извольте… А даму пусть поднимает ваша знахарка. О, она легко с этим справится, – усмехнулся.

Стася настороженно переводила взгляд с одного мужчины на другого и пыталась понять, чем вызвано соперничество. Мужчины мерились – не господа и слуги.

А что такое господа, и что такое слуги?

Женщина побледнела, пытаясь вспомнить и ужасаясь собственной избирательности в памяти: что-то там есть, чего-то нет. Почему? – ладонью по лицу провела.

– Вы волнуете больную, – тихо процедил Теофил, видя, что ангелу стало нехорошо. Иона перестал перепираться и насмехаться – посерьезнел, изучая лицо Стаси. А та морщилась, глядя перед собой и трогала поджившие ранки на скуле и щеке.

Ферри подошел, провел перед ее глазами ладонью, привлекая внимание к себе:

– Как ваше самочувствие? Вы слышите меня? Мадам?

Женщина уставилась на него, но видела ли – судить он не взялся. Складывалось впечатление, что Станислава не притворяется, а действительно не в себе после травмы.

– Мадам?

Тревога в голосе помогла ей очнуться:

– Что с лицом? – спросила.

– Вас не портят шрамы, – заверил мягко Иона.

– Шрамы?… Рубцы.

– Именно.

– Дорогая моя, лекарь прав – ты все равно прекрасна.

Стася перевела взгляд с Ферри на Локлей, немного удивившись: я печалилась по этому поводу? Или положено переживать? А почему? Из-за чего?

– Гораздо больше меня волнует, что я ничего не помню, – прошептала, при этом думая, что говорит про себя.

– Совсем ничего? – тихо спросил Иона и Стасе почудилось недоверие в голосе, подозрение во взгляде. Кто он такой? – чуть не спросила, но вспомнила – лекарь.

– Ангел мой, ты еще больна, раны свежи, поэтому память тебя подводит. Ей нужно время, чтобы восстановиться, – заверил Теофил. Женщина поверила ему, сжала руку в благодарность и, он опять поцеловал ее ладонь. – Ты поправишься, дай срок.

– Спасибо.

Иона хмуро посмотрел на «голубков».

Заметил бы граф его взгляд – погнал бы тут же вон, если б не убил на месте.