Текст книги "Зелёный патруль"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Ванечка, – протянула, повела ладонью по груди. Капитан тон сменил, сетовать начал как родитель:

– Хватит, Стася. Я тебя сколько прикрывал?

– Со мной ничего не случится.

– Это опасно, Стасенька.

– Иван, если что, ты нипричем, ты вообще, не в курсе.

– Сама понимаешь, что говоришь?

– Ваня, ну мне очень надо, понимаешь?

– Не понимаю! Не хочу понимать. Больше ни шагу с территории центра. Узнаю… сдам Казакову с потрохами!

– Ванечка, солнышко, неужели сердце не дрогнет сестренку сдавать? – прильнула к нему. – Я честно – честно осторожна, и честно-честно – не надолго. Ну-у, Ванечка.

Федорович головой крутил, не зная куда деться, и сдался, ладонью по волосам женщины провел:

– Пропадешь ведь, Стаська. Ну, что тебя туда тянет?

– Не пропаду. Не могу я иначе, Иван, не могу, понимаешь?

Лицо капитана закаменело, взгляд тяжелым стал. Отодвинулся:

– Переодевайся.

Чиж отодвинулся за край шкафа и задумался: о чем шла речь? Почему командир против и чего? Служебный интерес, личный? Да, личный, причем и у того, и другой. Очень интересно. Может у Стаси любовник в городе, а капитан против их встреч, потому что сам в ней завяз? Последнее ясно. Каждый, так или иначе, к ней больше, чем к сестре относится хоть и скрывает это. Но она-то не может этого не понимать, не видеть. Отчего тогда друга среди своих не выбрала? Специально, чтобы остальных не травмировать? Или "сердцу не прикажешь"? А капитан прикрывал, прикрывает и, вот передумал, больше не желает? Не понятно, – качнул головой, переодеваться пошел.

Мстит, – понял Чиж после пары минут разминочной игры.

Федорович с места в карьер начал и все в одни «ворота» – в Стасю. Гандбольный мяч тяжелый, прилетит – мало не покажется, но Иван, словно не знал о том – целился в женщину, задеть норовил. Та раз увернулась, два – он ее гонять по полю без передышки начал.

Чижу надоело – в защиту встал, внимательно следя за пасами. Раз мяч перехватил, два нападение на женщину отбил и заработал недовольный взгляд командира и шипение Стаси:

– Чего под ногами крутишься?

Неужели не поняла? – подивился и не ушел. Еще один мяч прямо в лицо ей полетел – головой отбил.

– Дурак ты, стажер, – процедил ему Сван. Но Чиж и ухом не повел, остался рядом со Стасей, не давая капитану возможности попасть в нее мячом, задеть. Тот разозлился. Откинул мяч в корзину и приказал:

– Все свободны.

Перехватил мужчину за плечо:

– Еще раз полезешь, получишь.

– Не дело бабу гонять после ранения, капитан.

– Не твоего ума дело, рядовой, – процедил тот. – Ты к вылазке готовься, посмотрим, как там себя защитить сможешь, потом о других поговорим.

И толкнул как щенка в сторону раздевалки.

Русанова группу проводила и бегом за вещами, потом в другой бокс пока Кристина на дежурстве. Та своя, из патруля. Списали ее два года назад по серьезному ранению, но как была «зеленой» так и осталась.

На Стасю глянула, большой холщевый мешок из-под стойки достала, ей кинула и головой мотнула: давай быстрей. Ту просить не надо – тенью в раздевалку проскользнула, переоделась и в бокс. Двух часов ей выше головы хватит.

Лазоревое небо плавила жара. Трава пожухла, сникла – засуха. Тишина, березки нехотя шепчутся листвой – и им тяжело без дождика. Земля потрескалась, на дороге пылища, духота.

Стася осторожно из леса вышла, по сторонам поглядывая, и приметила фигурки в тени придорожного дерева притулившиеся. Женщина худая, изможденная, в тряпье, в тряпье же безвольного, больного ребенка лет двух кутала, второго к себе прижимала – девочку лет семи. Голодные, уставшие, без надежды и света во взглядах. Хуже нет горе в детских глазах видеть, хуже не бывает притаившейся безысходности и боли материнской, что в глазах женщины плескалась. Ничего эти трое не ждали, смерти только. Последний предел видно перешли.

Девочка смотрела на приближающуюся женщину как на мираж и мать таким же взглядом на нее глядела.

Даже когда Стася застыла перед ними – не шелохнулись.

Худо.

Русанова присела перед ними, девочку по спутанным кудряшкам погладила. Та исподлобья на нее уставилась, насторожившись – что ждать от богато одетой госпожи? И видно хорошего не ждала, да и сил не было ни сказать что, ни спросить.

Стася молча мешок развязала, лепешку достала и, разломив, девочке подала. У той в глазенках вспыхнуло, потянулась недоверчиво, в любую минуту по руке получить готовая. Рука худая, грязная, трясется. Стасю перевернуло от жалости – вложила в ладонь хлеб.

– Кушай.

– Благодарствуйте, – прошелестело – мать за дитя обласканное благодарила. Русанова ей остатки лепешки отдала. Но она есть не стала, хотя видно было – не в моготу как хочет. И девочка кусок жадно в рот запихала, а остальное матери втихаря сует. Та отталкивает – кушай дитятко, мне не надобно.

– Идти сможете? – спросила Стася. Женщина от ствола отлипла с печалью и мольбой на нее уставилась:

– Не гони госпожа…

– Не гоню, в деревню зову, в дом.

Женщина минут пять соображала и встрепенулась:

– Я отслужу, я много что могу. Кухарим справно, и за хозяйством присмотреть, и на поле поработать, и… что скажете, госпожа, что надобно сроблю.

– Тихо, – приложила палец к губам Стася. – Пошли.

Мешки за плечи закинула, девочку на руки взяла. Та легкая как пух, да дичливая – испугалась, на мать оборачивается, руки несмело к ней тянет, а женщина головой качает – сиди смирно! Ясно на что надеется – не сама с сыном выживет, так хоть доченька. Хоть она пристроена, да авось, накормлена будет.

– Она крепкая, Любашей кличут. Проворная и смышленая, госпожа. Доброй служанкой вам будет…

– Оставь. Силы на разговор не трать.

– Мама, – всхлипнула девочка, а плакать-то сил нет, оттолкнуть госпожу, вырваться – смелости не хватает. Позвала бы родительница, может и кинулась к ней, а та наоборот головой качает – сиди смирно! Как ослушаться?

– Тише, малышка, с мамой тебя не разлучат, – успокоила ее Стася. – Вместе жить станете. Помогать-то ей будешь?

Девочка ресницами хлопая на нее уставилась, и веря, и не веря. Дитя, а уже жизнью потрепано так, что от детства наивного да беззаботного ничего в глазах не осталось, и лицо серьезное как у взрослого. Хлебнула видно лиха.

– Верь, я тебя не обману, – обняла ее крепко, слезы скрывая. И припала к ней девочка, всхлипнув, доверилась.

Деревня большая недалеко была. Дворов всяких, от самых худых до богатых – на выбор. Какие-то дома кинуты, заколочены – и здесь засуха да недород людей губила, вон из дома гнала.

Стася по улочке мимо настороженных людей к самому богатому дому прошла, у ворот девочку на лавку посадила. Мать испуганно рядом замерла, не зная что поджидать и что думать.

– Здесь жди, – бросила ей Стася, двери во двор толкнула. Пес цепной до хрипоты взвился до нее дотянуться желая. Работные мужики, что сено укладывали, уставились, девки кур кормили – тоже замерли.

– Чего надобно? – недобро глазами блеснул дородный муж из хлева, к Стасе выруливая. Остановился рядом, оглядел и чуть смягчился, видя богатое убранство одёжи да величавую осанку, заробел под взглядом горделивым, господским. – Здрава будь, госпожа, прости, коль обидел. Попутался с темноты-то на свет, не узрел сразу-то, – склонился в поклоне. – В дом милости прошу, потчевать, чем могу, завсегда рад.

– Мне дом нужен, – объявила. А чего ждать? Времени у нее в обрез.

– Э? – растерялся. В глазах замешательство – не его ли гнать собрались?

– Есть в деревне дома кинутые, добрые?

– А?.. Ну-у, как же… есть-то оно есть… Ноне худо больно, хлебушек-то не уродился, скотинка опять же от жары дохнет, голодно, морно, вота и кидают места родные… токмо…

Стася золотой достала, чтобы не мялся, под ноги ему кинула:

– Показывай, да не юли. По чести куплено, свидетелей, вон, у меня полон двор, – кивнула на работных. Кто-то из мужиков нехотя закивал, не желая с незнакомой госпожой связываться. Да и хозяин не против – золотой поднял, глаза огромными стали, речь быстрой, льстивой:

– Как же, как же, куплено честь по чести, отказу нет. Пойдемте, госпожа, лучший двор ваш. Там сараюшка и хлев под скотинку имеется, и утварь какая никакая. Лучший дом, лучший, – двери со двора с поклоном перед ней распахнул.

Стася на улицу выплыла, девочку на руки взяла:

– Показывай. В нем эта женщина с детьми жить будет, а я их навещать стану. Она дом купила. Понял ли?

– А? – оглядел растерянно нищенку с дитем квелым, обалдело на грязную девчонку в тряпье на руках госпожи. Виданное ли дело, чтобы богачка такая с босяками вошкалась? Ой, нечисто тут! Опять же, его ли это ума дело? Золотом платит! – Как скажете, госпожа, – поклонился опять, и спеша, пока деньгу не отобрала да не передумала, по улочке засеменил впереди. – За мной идемте.

На зуб тайком золотой попробовал – добрый, не подделка! Ах, ты, богатство какое!

Почти всю улочку пропылил и чуть покосившиеся ворота предпоследнего двора толкнул:

– Сюды, – рукой замахал. Стася во двор вошла, огляделась – заросло все неслабо, но дом с виду добрый, большой, крепкий. Подойдет.

Нищенка, с опаской у ворот застыв, косилась то на нее, то на мужчину. А тот расхваливает двор. Дверь в дом толкнул – поманил. Русанова за ним пошла.

– Гляньте, гляньте: лавки две, стол, сундук опять же. Печь справная, теплая. Дрова есть даже, чугунок вона. Без обману, – заслонку открыл.

Ничего дом, – оценила Стася, оглядываясь: прибраться, побелить, паутину, пыль вымести и добро жить можно. Девочку на лавку опустила, мешки на стол хлопнула и на мужика уставилась.

– Козу приведи.

– Кккозу?

– А ты как думал? Избе этой цена четверть золотого, а я тебе полной монетой оплатила. Значит, козу сюда отдашь, двух курочек и гуся, и дровами запастись поможешь. А я позже приду, проверю.

Мужик затылок почесал, подсчитывая, и так и этак выходило все едино он в прибытке.

Закивал:

– Ладноть, сделаю. Уговорились. Меня Гаврилой кличут, приглядываю я тута за деревенькой…

– Вот и приглядывай. И за моими смотри. С тебя спрошу коль кто забидит!

– Что ты, государыня – матушка. Все по добру будет, пригляжу с радостью.

– Тогда иди, сговорились. И не мешкай с остальным, неси этим часом!

– А?.. Да, да, – попятился. Ух, грозна, слова поперек сказать боязно. Большой человек, не иначе княгиня! А ежели княгинюшкины подопечные в его деревне жить станут, то и ему в прибыток. – Тут же девок пришлю, – заверил, за порог вываливаясь.

Девочка во все глаза на все это смотрела, шевельнуться боялась, мать ее вовсе у дверей как приморозило. Что думать она не знала, что происходит, не понимала.

Стася чуть не силком ее в дом втащила, на лавку усадила:

– Тебя как зовут?

– Пе-пелагея, – сына к груди крепко прижала, боясь, что отберут, а глаза огромные от страха и растерянности.

– Слушай меня Пелагея внимательно и ты, Любаша, слушай. Жить здесь станете, дом вам куплен. Весь от верха до низу – ваш. Обживайтесь.

– Так я…мы…

– Служить ты только детям своим станешь. Добрых людей из них вырасти, Пелагея вот мой завет и твоя плата за дом этот.

Мешки развязала, из них меньшие мешки вытащила, на стол выставила:

– Тут мука, крупа. Деньги, – один за другим пять алтын положила. – С таким добром с умом распорядившись на ноги быстро встанешь, но о том, как нищей была помни и не зазнавайся, – пальцем пригрозила ополоумевшей от счастья женщине, что на колени перед ней упала, не зная как благодарить. Девочка вовсе как на богиню смотрела и искренне верила – так оно и есть.

Стася поморщилась и выдала:

– Никому ничего не говори обо мне. И помни, в любую минуту приду, погляжу как живете.

– За кого хоть молить? – выдохнула женщина, ни чуть уже не пугаясь грозной госпожи – благоговела только, принимая ее за истинное явление чуда, отзыв небес на свою последнюю молитву, не раньше как по утру в небо отправленную. Просила деточкам своим или жизни, или смерти легкой, как Господь распорядится. Вот и распорядился – в едину минуту все дав.

– Господу молись и Пресвятой Богородице, она вас и землю эту защищает и все видит, и не оставляет.

– Так, госпожа – матушка.

– Ну, будь здрава Пелагея и ты Любашенька. Мамку слушай и почитай да во всем ей помогай. За братиком приглядывай. А я, путь будет, навещу, – и улыбнулась светло: пусть троим, но помогла, пусть мелочью, но пригодилась, значит, не зря день прошел. Не зря.

Год пройдет, десять – а что мать, что девочка крепко будут помнить помощь незнакомки и верить, что не оставили землю и людей Боги, что помогают им, слышат их, видят, творят правду…

Жаль, что реже, чем хочется.

Любаша из дверей за женщиной вылетела, ноги обвила и уставилась снизу вверх.

– Ну, чего ты? – улыбнулась ей Стася, погладила по голове. – Живи, девочка, умницей будь, правду чти и добро, да ни гнись не под кого. Помни, ты дочь Божья.

– Ты придешь еще? – прошептала.

– Как Бог даст. Только не зови в тягости – учись сама с бедой справляться. Зови в радости – я приду. Горе на двоих – двойное горе, радость на двоих – ни конца, ни края не имеет.

Поцеловала в лоб, вздохнула, чувствуя как доверчиво прижалась к ней девочка – оттаивает маленькое сердечко, впускает тепло да свет в душу. Значит, жива будет, значит, полетит еще, полетает.

– Беги к мамке, дел у вас ноне много – дом свой прибрать, братика поднять.

И улыбнувшись ей вышла за ворота. Пошла к лесу не оглядываясь – пятнадцать минут до точки выхода. Успеет.

Динозавры здесь не бегали – трилобиты под ногами валялись.

Чиж сидел прямо на красном густом песке и смотрел в небо темное с бордовым отсветом. И не верилось ему, что он на родной планете и не принималась окружающее за реальность. А ведь знал, понимал, готов вроде к чему угодно был. И в бокс шагнул лишь чуть робея, и в пропасть воронки с зелеными всполохами ушел глаза не закрывая, а тут накрыло.

Равнина слева, океан справа, куда не смотри – горизонт, где вода и суша с небом сливаются. Никого, ничего, тишина, как будто оглох. Ветерок вялый чуть лица касается, запах в воздухе дурной, сернистый, влажный, острый.

Сван присел перед ним на корточки, ладонью перед лицом помахал:

– Жив?

Чиж неуверенно кивнул.

– Пошли прогуляемся. До точки еще тридцать минут. Наслаждайся.

То ли всерьез, то ли пошути.

Николай встал, не соображая, пошел, и все то оглядывался, то нагибался, чтобы песок потрогать, влажность и прохладу под ладонью ощутить, шершавость панциря трилобита, хрупкость ее. И уверится – не мерещится.

Признался себе нехотя, что до этой минуты хоть и верил ребятам, но все же не доверял, не принимал всерьез возможность по времени перемещаться. А тут убедился – не шутка, не насмешка, и принял, тяжело, скрипя закостеневшими догмами, начал свыкаться с мыслью о реальности представшей перед ним в виде виртуальности.

Только привык, только свыкся, как обратно в водоворот уходить пришлось. Стоял в круглом боксе, смотрел на пол и соображал – что это было? Где песок?

– Все. Ступор на день, – помахал опять перед его лицом ладонью Сван.

– Ничего подобного, – буркнул Чиж, чувствуя легкое отупение.

Только к вечеру переварил увиденное. Когда все вместе в гостиной собрались, посмеяться над собой смог, слушая обсуждение стариков, поведения новичков.

Стася его смутила – смеялась задорно, счастливо, выглядела такой довольной, словно он подвиг совершил. Хорошо стало на душе, легко. И будто окончательно прижился он в группе, словно всегда всех их знал, вместе с ними вырос и не на одно задание, ни в один век ходил.

В этот вечер они с Яном заключили негласное перемирие и приняли друг друга как братья.

С губ Стаси не сходила милая, добродушная улыбка, в глазах тепло материнское было и понимание и, такой она красивой Чижу казалась, что взгляда отвести не мог. Одного не понимал, отчего капитан со всеми не веселится, а на сестренку испытывающе смотрит, будто подозревается в чем-то.

А женщина на него внимания не обращала. Спокойно на душе у Стаси было, она долг свой выполнила, не впустую этот день провела. И пусть не вернула погибших братьев, но трем попавшим в беду умереть не дала. Может, устав нарушила, себя и Ивана подставила, но мелочь это по сравнению с верой в глазах ребенка.

Глава 5

Лейтенант Русанова получила допуск через семь дней, Иштван через восемь, а на девятый пятую команду зеленого патруля подняли по тревоге. Жизнь входила в обычное русло.

Русанова и Федорович стояли перед полковником Казаковым и получали инструктаж. Задание типичное, если бы не одно «но» – в группе три новичка. Пусть обкатанных, десять раз по «зеленке» прошедших, но по учебной программе, а тут серьезное дело.

– Товарищ полковник, они зеленые, – пытался втолковать ему капитан, но тот неумолим был:

– Вы и есть «зеленые» капитан Федорович. Задание ясно?

– Так точно, – выпалив недовольно, вытянулся.

– Двадцать минут на сборы. Кругом ма-арш!

Стася и Иван вывалились из кабинета и застыли перед ребятами. Пару секунд рассматривали их и Федорович рыкнул:

– В арсенальную, бегом! Загрузка по полной программе! Вперед!

Семь пар ног дробно застучала по мрамору.

– Сван, пластид! – крутанул мужчине коробку капитан.

– Детонаторы?

– У меня, – бросила Стася, вдевая их в чехлы на куртке.

– Резвей, братья, резвей! – подгонял капитан собиравшихся. – Ян, рацию проверь на месте. Все включили переговорники! Чиж! Куда ты шашки суешь, олух! Выкинул! Выкинул, сказал!

Иштван сунул ему запасной автомат-пистолет и пару обойм:

– Поверь, это лучше.

– Что хоть затевается?

– Задание на месте получим. Но, судя по сборам, будет горячо, так что не стесняйся, греби все что получиться.

– Аким! – окликнула мужчину Стася – кинула ему дополнительный нож в ножнах. Тот поймал, прикрепил к лодыжке. Сван под завязку набил в карман глушителей. Стася упаковалась по уши, с алчностью Кощея сгребая пластид и обоймы.

– Все?! Попрыгали! – приказал Иван. Бойцы дружно изобразили зайцев, но четверо сыграли кенгуру. – Мамонты, вашу!… У кого брякает?!

– У меня, – вздохнула Русанова, переложила одну обойму в карман брюк сзади.

– Попрыгали! Опять локомотивы колесами стучат?! Шалович, чем брякаем?! Выкинуть к чертям! Пацавичус, почему рация плохо прикреплена?! Бегом исправились!!… Еще раз попрыгали!… Кругом! Бегом!

В бокс влетели за две минуты до исходной точки.

Дежурный диспетчер, заклинивая двери, показал через стекло сначала два пальца, потом десять – двадцать часов на все про все. Стася переглянулась с Иваном: коридор сделали по максимуму, но успеем ли?

Должны!

Бойцы замерли в привычной позе спинами друг к другу. Отсчет пошел.

– Куда провалимся? – без надежды на ответ, спросил Аким.

– Сейчас узнаешь, – залихватски улыбнулся Сван.

Предрассветные сумерки – прекрасное время для военных действий, только неясно с кем воевать.

Патруль вышел на склоне и замер, обозревая пространство с межгорного плато: овальную долину с озерами, лесом и белым городом, стоящем больше на воде, чем на земле. Плавучие сады, мост, соединяющий две половины города с ровными, прямыми улочками и каналами с канаэ, причалами. Площади с храмами-пирамидами в центре и плоские крыши двухэтажных домов, переходящих к периферии в мазанки с тростниковыми кровлями. Все это было покрыто туманом вьющихся из домов дымков и окружено грязевыми банками, зарослями тростника, скальными породами. Не узнать город было сложно.

– Долина Анауак, Теночтитлан, – прошептала, чертыхнувшись Стася.

– Америка? – осипло от растерянности, спросил Ян.

– Америка, – заверил капитан. – Ацтекская цивилизация. 1355 год.

– Ох, хлебнем, – вздохнул Иштван, невольно присаживаясь на корточки. Лицо руками потер, прошептал. – Помогите все святые всем попавшим сюда.

Патруль хмуро уставился на него. Каждому было ясно, что лучше к динозавру в гости завалить, чем мимо ацтеков хоть транзитом пробежать.

– Святые заняты, – буркнул Иван. – Нам помогать придется. Трое школьников – два мальчика и девочка, отстали от группы и были взяты в плен предположительно в этой области. Нужно их найти и доставить домой. Все как всегда.

– Угу. «Обычное» задание, – с сарказмом бросил Аким, покосившись на Стасю: ты это нормальным считаешь? – Какой идиот сюда детей притащил?

– Экскурсовод уже получает свою дозу призов. Обсудим его будущее или займемся будущим детишек?

– Н-да, – поджал губы мужчина: не возразишь командиру.

– Сколько лет детям, внешность? – спросил Николай, с прищуром оглядывая лежащий внизу лес на подходе к городу, переходящий в топь. На сердце тяжко было, чуял, что здесь похлеще и погорячей, чем в Ачхой-Мортане будет.

– Файлы в очках. Всем надеть и просмотреть. Включить лингваторы.

– Когда дети пропали?

– Два с половиной часа назад.

– За это время их могли в жертву принести, – заметил тихо. Хоть и не блистал знаниями о жизни ацтеков, тольтеков, инков и прочей братии, но о нравах их слышал. Те еще доброхоты.

Сван проверил маячок, стоя на краю валуна и бросил товарищам:

– Похоже они в городке.

Все выставили часы – маяк дрожал.

– Какой план? – спросил Ян.

– Настраивай датчик связи и транслятор, готовь коридор. Это твоя главная задача. А наша… Стася, Сван идете вперед. Аким остаешься здесь и внимательно следишь за всем, что происходит. Прикрываешь наши спины. Твое дело обеспечить безопасность в точке и быть готовым сделать нам «зеленку» в любой момент.

– Понял.

– Иштван, Чиж, идете за первой парой. Дистанция пятнадцать метров. Мы за вами. Не светится. Помните, индейцы встают до рассвета. Как услышите нудное гудение, прикидывайтесь хоть кукурузой, хоть родником, потому что это начало их дня и не пройдет часа – вся толпа будет на ногах и станет шнырять по округе. Смотрите в оба и постоянно будьте на связи. Хоть стихи читайте, мне по стебли моиса, но я вас слышать должен, уверенным быть, что вы внезапно не представились. Места здесь гиблые, времена хуже не бывает. Нравы – деятельность инквизиции просто благотворительность по сравнению.

– Мальчиков можно поискать в тельпочкалли, – заметила Стася. – Внешность у них колоритная, вряд ли их продали или в жертву отдали. А девочка… с ней хуже. Сейчас по местному времени начало радостного месяца.

– В смысле особой радости можно не ждать? – поморщился Ян.

– Нам – не знаю, девочке точно. В это время они приносят жертву Богине Молодого Зерна – девочку-рабыню и объедаются кукурузой.

– За-ши-бись, – протянул забывшийся Николай, вглядываясь в очертания внизу. Лес конечно хорошее прикрытие, но индейцы особая раса, с феноменальным слухом и чутьем. Незаметно по их земле пройти вряд ли получится.

Шалович хмуро и чуть испуганно поглядывал на городок вдали.

– Аким, только не спи, – предостерегающе качнул перед лицом мужчины пальцем Сван. – Ты нам тыл прикрываешь.

– Шутишь? – насупился тот. – За придурка не держи.

Действительно, каждый понимал, что попали они куда лучше вовсе не попадать, и не факт, что вернуться, но хуже – не факт, что детей вытащат. И дай Будда, Кришна и Господь, чтобы лишь с боем детей вырвали, а не к ним прорывались. Потому как в таком случае шансы их вытащить вовсе призрачными становятся.

Какой там спать?

– Двинулись ребята, – прошептал Иван, стягивая ремешки с куртки и сцепляя их карабинами. Стася ему свои подала, уже скрепленные – вместе поучилась достаточная длинна для спуска.

Первым спустился Сван. Огляделся и крутанул ладонью как пропеллером: следующий. Стася скользнула вниз, замерла, прислушиваясь и приглядываясь, и кивнула напарнику, выставив сначала три, потом четыре пальца: вперед, идем в трех– четырех метрах на параллели друг от друга.

Тот под козырек взял, фыркнув и нырнул в чащу.

Чапультепский лес так себе удовольствие, а дикий древний и вовсе экстрим не для слабонервных. Жарко, влажно, насекомых до и после бесконечности, гадов ползучих, хищников голодных, зверья непуганого – кишмя. И все это на просторах лиан, зарослей кустов и деревьев, сучьев, трухлявых остовов, листьев под ногами. Там термитник гудит, здесь муха жужжит, там леопард зевает сидя на ветке, тут удав на завтрак ползет. И меж всего этого счастья крадутся патрульные и чуют, что не одиноки. Индейцы мерещатся.

– Стася?! – вызвал по переговорнику капитан.

– Ну? – остановилась, вглядываясь в силуэты деревьев впереди.

– Что видишь?

– Догадайся, – буркнула, на Сван покосилась. Тот за дерево спрятался и жестом показал: вижу впереди двух чужаков. Женщина тоже за стволом притаилась, передала:

– Замрите.

– Сколько?

– Двое.

– Пропусти.

– Лишь бы нас пропустили, – вклинился Сван. Через минуту мимо него промчались два подростка, с гиканьем догоняя друг друга. Колоритные, хоть с боку, хоть со спины. Глянешь и не ошибешься – ацтеки. Набедренные повязки – маштли, в ушах заглушки из элитного кирпича, на лицах и теле татуировки, на шее сумки – гонцы.

Просвистели как торнадо и опять тихо стало. Первая пара вновь движение начала и оба присели, услышав далекий утробный звук – в городе утро объявили и побудку по всем правилам ацтекской общины. Сейчас весь город дружно потянется на омовение, потом на завтрак и по рабочим местам. Это знали «старики» – довелось с ацтеками познакомиться, было горячее дело, почти в точности такое же хоть и севернее этого места и много раньше – лет триста назад. Тогда ацтеки еще поселеньями обходились и пройти проще было.

– Ну, все, братцы, экстренная молитва, – прошептал Иштван. – У меня четверо по курсу. Охотники, мать их Коатликуэ. Идут на меня.

– Уходи.

– Куда?

– Да хоть в небо!

– Понял.

И выпустив из дополнительного ствола пистолета стрелу, взмыл по леске вверх, завис в воздухе.

– А впереди кактусы командир, за что там зацепимся? – спросил.

– А левее топь.

– Справа тоже топь и тростниковые заросли, – передали, кто что увидел.

– Сбор в тростнике, – объявил Федорович.

И хоть до него было метров триста, добирались почти час, то и дело, пережидая пока не пройдут ацтеки. Время работало против патруля и собравшиеся в тростниковых зарослях это понимали. Капитан снял берет, обтер лицо и объявил:

– Рискнем. Иштван, Ян, занимаете позицию с максимальным обзором, берете под прицел каждого и прикрываете нас. На дислокацию десять минут. Мы двумя группами идем в город напрямую, не скрываясь прочесываем улицы. Очки не снимать, оружие держать наготове.

– Самоубийство командир, – предупредил Сван.

– Дома обсудим, – и нажал кнопку на наушнике. – Аким прикрываешь.

– Понял.

– Что с «зеленкой»?

– Канал держат.

– Хорошо. Разбежались, ребятки.

Пеши и Пацавичус разошлись в разные стороны.

– Предлагаю перевести ботинки на воздушные подошвы. Во-первых, топь и канал иначе не перейдем, во-вторых, аборигенов это наверняка потрясет, – сказала Стася.

– Логично, – кивнул Иван. Бойцы перевели блок стрелы на ботинках и приготовились к выходу на сцену. Сван зажал под мышками пистолеты-автоматы, по одному на каждую руку, и капитан, заметив его решительность, объявил всем. – Работаем чисто, чтобы не вызывать и не подставлять «синих».

– Потом возвращаемся домой и дружно убиваем «оранжевых», чтобы они больше трассы в гиблых местах не прокладывали, – тем же тоном передал Иштван. – Второй позицию занял.

– Седьмой позицию занял, – доложил следом Ян.

– Двинулись, – приказал капитан.

Когда они вышли из тростниковых зарослей, работающие у канала женщины в длинных, расшитых рубашках замерли, кто-то вытянулся, бросив кувшины, но ни одна не закричала и не побежала с визгом в город. Уже хорошо.

Капитан рубанул ладонью, давая понять своим: разделились. И пошел с Николаем чуть левее, а Сван и Стася чуть правее, плавно обтекая глазеющих.

– Спокойно, ребята, главное, спокойно.

Вид здоровяков в черном с зелеными головными уборами, бредущих по воде яки посуху произвел неизгладимое впечатление на аборигенов – пара женщин, как только патрульные поплыли уже над землей, рухнули на колени и запричитали благословление Крылатому Змею, пославшему им своих друзей. Остальные так и остались истуканами стоять.

Патруль вышел с «набережной» в город без препятствий.

Стася и Сван переглянулись, увидев почти проспект, прямой, как перпендикуляр.

– Нормально, – ухмыльнулся мужчина.

Улочка идущая меж тростниковых, обмазанных и раскрашенных хижин без окон, прямо к ступенчатому храму была людной. Женщины в каждом дворе занимались одним и тем же – терли маис, готовили пищу. Дети: кто играл, кто помогал родителям. Худой мужчина и подросток поднимали в огромный вкопанный в землю кувшин зерно в корзинах по лестнице. Девушка выкладывала лепешки на плоское блюдо, другая скручивала волокна хлопка веретеном, некоторые детишки крутились возле ритуального столба – жизнь кипела, но как только взгляд ацтеков встречался с фигурами в черном, спокойно идущими по улице – замирала.

Слева на поле юноши играли в тлачтли – разновидность баскетбола, но как только нападающий увидел патруль, мяч выпал из его рук. Команда застыла. Пара секунд и трое сорвались с места, помчались вверх по улице.

– Гонцы ушли, – бросила Стася в переговорник.

– Будьте готовы.

– Вижу тельпочкалли, – бросил Сван и кивнул напарнице на двор справа. Мужчины с завязанными на плече плащами обучали мальчишек от пяти до десяти лет воинскому искусству, один хлопал видно провинившегося мальчика шипастой веткой магея.

При виде незнакомцев в черном все замерли. Дети опустили палки и луки, взрослые настороженно впились глазами в лица пришельцев. Острые взгляды были нехорошими, пытливыми и чуть недоуменными. Было ясно, что ацтеки кинулись бы на гостей, но что-то непонятное сдерживало их.

Сван остановился перед татуированным пожилым индейцем с орлиным носом, решив, что он старший, и, занял позицию так, что под прицелом сразу оказался и двор школы и улица. Стася пошла искать мальчиков. К ее сожалению их нигде не было, только краснокожие, черноволосые ацтеки темными глазенками следили за каждым ее шагом:

– У меня чисто, – буркнула в переговорник.

– Жаль, – вздохнул Иван и Сван. Последний кивнул Русановой – уходим.

Путешествие по древнему городу продолжалось.

Народ начал стекаться, чтобы посмотреть на пришлых, тихо переговаривался, обсуждая их и строил предположения, зачем появились. Из обрывочных разговоров стало ясно, почему их не трогают: черный цвет ацтеки считали высшим воинским – жреческим, а зеленый королевским. И явление людей в черном с зелеными головными уборами большинством расценивалось, как высокая честь, знак Богов о избранности народа, который посетили не иначе посланники Тлалока, самого требовательного и бескомпромиссного божества.

– Ребята, как только они поймут, зачем мы появились, на нас кинутся, – сообщил тихо капитан.

– Так и сказали? – спросил Сван.

– Для них честь и радость умереть от рук Богов, – предположила Стася.

– Здорово. Но у меня на всех боезаряда не хватит.

– У нас еще одна школа, – сообщил Чиж. – Кажется, нашли.

– Кого?

– Мальчики. Двое. В состоянии шока.