Текст книги "Зелёный патруль"

Автор книги: Райдо Витич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Шутка ли, такие речи? – встревожился Озвар и, видя искренность друга, вовсе озадачился и растерялся: что пропустил он? Взгляд опять ушел к умирающей. Можно ли влюбиться в нее? Вот так вдруг, сразу, продав сердце и душу… ради кого? А эта задумчивость и мрачная тоска, что изъедала Теофила последние два года – не женщина ли попавшая в руки толпе тому виной?

Озвар подошел ближе, навис над больной, всматриваясь в изувеченные черты лица. Что-то слегка знакомое в них проступало, но если б не короткие волосы, пожалуй, не вспомнил бы, не подумал.

– Та дьяволица, – вздохнул и мороз по коже от воспоминанья двух годичной давности. – Бог мой, неужели?…

– Да, это она. Я думал, ты узнал.

– Кого? Ту странную девицу, что возомнила себя воином и потешила толпу? Вот та ей и отплатила. Возможно ли, чтобы дама так себя вела? Не удивительно, что приняли ее за ведьму… О, Бог мой, Бог мой!… Я не могу сказать, что не согласен с крестьянами, она действительно странная и настораживающее возмутительна в своем поведении… одежде…

– Ближе к делу, Федерик! Мне нужен этот Иона. Мне! Прошу тебя, не томи, не тяни время, его немного в запасе.

– Хорошо… но чем ты его заинтересуешь? Он не беден, имеет покровителя, вряд ли он захочет кинуть все, чтобы бежать спасать неизвестно кого. И спасать ли? Он почти чародей, но все же, не Бог.

– Там будет видно.

– Откажет…

– Еще не спрашивали! Я верю, он поможет.

– Откуда такая уверенность?

– Не знаю. Считай, что посланье свыше. Я точно знал, что встречу ее и встретил. Так и тут – верю, не откажет, поможет. Иначе… нет справедливости и не рождалось вовсе!

– Ну… я слышал Ферри похоронил жену, несчастный случай: то ли упала с лошади и свернула себе шею, то ли еще что. Я слушал вскользь. Можно поискать его около монастыря святого Бенедикта, он там был, аббат Перно залечивал его душевную рану… Но вряд ли излечил. Беда-то случилась совсем недавно.

– Едем! – рванул к дверям Теофил и вернулся, чтобы запечатлеть поцелуй на горячем челе женщины. – Умоляю, потерпи и подожди меня. Не уходи без меня, молю, мой ангел.

Озвар передернул плечами: а Теофил-то бард! Смотри, как ласков, нежен и речив. «Умоляю»! Когда такое было, чтоб Локлей молил! Когда столь явно был расположен и всецело предан даме? Женитьба на Симонетте Арно в свое время серьезно охладила его пыл и, о любви тот не помышлял годами, а тут вдруг вспомнил! Нет, ну что к чему?!

– Берга! Ориетта! – позвал служанок. – Отвечаете за госпожу головой. Станс… друг мой, ты знаешь, что делать, – хлопнул мужчину по плечу. Их взгляды встретились, Рокуэй низко поклонился:

– Не беспокойтесь, господин, я скорей умру, чем подведу вас.

– Надеюсь. Она…

– Я понял, господин, не утруждайтесь. О даме будут заботиться, как были бы это вы.

Теофил кивнул, с благодарностью глянув на верного слугу:

– Я постараюсь вернуться быстрей.

– Ну, что там? – буркнул в переговорник Иван, переминаясь от нетерпения у стен монастыря. Ян подпирал камни спиной и поглядывал вокруг. Первая точка выхода приближалась, а бойцы с места не сдвинулись. Ни в Каркасоне, ни в округе о Стасе не слышали, ничего подозрительного не видели, и ни о чем из ряда вон не слыхали. Маяк упорно молчал, навевая своим штилем уныние. Очередной монастырь и очередное «ничего» уже значительно раздражало.

Иван осел у кладки:

– Ничего. Н-да-а.

– Потеряли?

Федорович хмуро покосился на бойца и выдал в переговорник:

– Сворачиваемся и уходим в южные зоны.

– Капитан, можно поискать в Мюре.

– Отставить, рядовой Чижов. Идем в Пампье и Мирпуа.

– Почему?…

– Потому что приказ!

– Есть, – прозвучало недовольно.

– Переживает, – вздохнул Ян и опять удостоился хмурого взгляда Ивана: а кто нет?

Стаська, малышка, где же ты черт тебя дери!!

– А почему, правда, в Пампье? – потопал за капитаном Пацавичус.

– Потому что Иштван мог напутать. Для него что Каркасон, что Тулуза, что доминиканец, что григорианец, одинаково, а Вельковскому, с которым он ходил – нет. Маршрут был: аббатство цистерцианцев под Каркасоном и бенедиктинцев под Пампье.

– Ясно.

– Тогда не задавай тупых вопросов!

К вечеру, объехав округу Мирпуа, они, наконец, вышли на след Ферри. Тот пил в аббатстве святого Бенедикта под Пампье в обществе двух монахов. Щедро отсыпав настоятелю, Теофил и Федерик получили место за столом, кувшин вина и сносный ужин.

Озвар с аппетитом вкушал поданное, а Локлей крутил кубок с вином в руке и пристально рассматривал мужчину, от которого зависела жизнь ангела. Молод, но далеко не юн, лицо обветренное, заросшее щетиной, мрачное, взгляд тяжел и полон ненависти и презрения. Мужчина был пьян, но продолжал накачивать себя. Возможно, это и остановило Теофила от поспешности. Меньше всего ему хотелось доверяться пьяному, еще меньше доверять ему же жизнь дорогой ему женщины. Одна мысль, что это пьяница притронется к ней, вводила его в ярость. Но есть ли выбор?

– Ты уверен, что это он? – тихо спросил Озвара, качнувшись к уху друга.

– Угу, – заверил тот, зыркнув на любимца графа Тулузского. Тот глянул в ответ, как придавил, сжал кулак:

– Что уставился?

– Полегче, – посоветовал Федерик, мгновенно напрягшись. – Не хочу учить вас манерам, поэтому прошу не вынуждать!

– Тише, монсеньоры, вы в святой обители, – напомнил им монах.

– Конечно, – с кривой усмешкой качнулся Иоана, покосившись на толстяка. – Никаких разборок! Слава Божья и все такое.

Вышло уничижительно и слишком откровенно презрительно. Монахи заерзали, не зная стоит ли взывать к благочестию пьяного, и дружно промолчали. Теофил насторожился: «разборки» – что за слово? Византийское? Возможно, это знак и Федерик действительно не ошибся, тогда не стоит ждать.

– Вы Иона Ферри? – спросил, уставившись в, на удивленье, ясные глаза мужчины.

– Ну, – прищурился тот, смерил графа взглядом и потянулся за кувшином.

– Не стоит, – отодвинул тот заветное пойло. – У меня к вам предложенье.

– А не пойти б вам с ним?…

– Нет, ну, каков! Ты это стерпишь?! – возмутился Федерик. – Позволь я научу зазнайку манерам!

– Нет, – придержал друга за плечо. – Поди во двор и подожди нас. Прошу!

– Твое дело… Однако!…

– Федерик! Прошу! – повторил с нажимом и взглядом почти приказывая: выполни мою просьбу, что тебе стоит?

Иона внимательно наблюдал за господами, забавляясь их снобизму. Петухи – фанфароны. Хотя это, слева, вроде ничего.

Озвар встал, недобро глянув на пьянчугу и, вышел. Теофил подвинулся к Ионе:

– Я слышал вы лекарь-чародей.

– Сплетни, – заверил тот.

– Мне нужна ваша помощь.

– "Мне" – кому?

– Граф Теофил Локлей, – кивнул, так чтобы ни свою, ни его гордость не задеть.

– Теофил Локлей, – протянул Иона, изучая мутную жидкость в кубке. – Наслышан. Как же. Знатный сеньор, отпрыск известного рода из Арагона. Что вы здесь делаете? Ваш замок стоит у Пиренеев, поближе к графству отца и привечает всех кому не лень. Но мне без надобности ваша милость.

– Я знаю, вам благоволит сам Раймунд Тулузский.

Мужчина с усмешкой глянул на него и стало ясно – ему ровно на все благоволения разом, вообще, на все: на мир, людей, себя и Бога.

– Вам плохо?

Иона сморщился, пытаясь понять, чем вызвано сочувствие в голосе мужчины и подумал: не оскорбиться ли, но вместо этого хрипло рассмеялся:

– Что вы! Мне смертельно хорошо!

– А мне плохо.

Смех Ионы смолк. Мужчина уставился в глаза графа и почувствовал легкий укол вины. Что-то было в них знакомое, боль, наверное.

Ферри залпом осушил кубок, взял кусок хлеба, гоня наваждение: плевать, в конце концов, кому и как. Он не святой, чтоб всех жалеть и не аббат, чтобы выслушивать исповеди. К чертям все!

– Я слышал, ваша жена умерла… моя же умирает. Я знаю, только вы способны ей помочь. Поэтому прошу, любая цена, любая услуга – я отплачу, но помогите.

Нотки глубокой печали сродной отчаянью, не понравились Ионе. Ему привиделась Иоланта, мертвая, лежащая со свернутой шеей в овраге и собственные чувства в тот момент. Оглушительное горе, когда, как душу на изнанку вывернули и вырвали. Потеря за потерей, им несть числа и сил нет их терпеть. А люди в слепой гонке продолжают мчать за золотом и положеньем, рвут глотки за своих Богов, попирая самое важное – своих близких и любовь что единственно дана душе как Свет и Бог. Даже катары, уж как он не был к ним лоялен, того не понимали, в тупую проповедуя amor.

Нет, Иоланту он не любил, но свыкся с ней, принимал как данность ее любовь, ждал первенца и просто жил. И лишь когда потерял, понял, каким был идиотом, и заливал теперь не боль потери, а свою вину.

А этот, видимо, любил…

– Что же с вашей женой, господин граф?

– Ее избили, – с трудом выдавил Теофил.

– Вот как? – усмехнулся: а мы похожи! – Как же вы это допустили и кто посмел?

– Долго объяснять, – мужчина отвернулся. Он не привык откровенничать с кем-то и вынужденность подобного тона разговора раздражала его.

– Тогда выпьем, – налил себе еще вина, отсалютовал. – Поверьте, господин граф, вашей голубке будет лучше на небесах, чем на этой земле. Не мучайте и отпустите. То эгоизм в вас говорит…

И смолк – Теофил не сдержавшись, схватил его за горло и встряхнул.

– Не смей, ты!…

И отпустил, одумавшись, тяжело опустился на лавку:

– Поверьте, Ферри, я никогда, никого, ни о чем не просил, а тут прошу… даже готов молить, – выдавил через силу.

Иона потер шею, внимательно поглядывая на мужчину. Злости на него не было – досада лишь, что должно было этому графенку явиться и нарушить его покой, залезть в рану своим тоном, видом, просьбой.

"Умолять готов", – ишь ты! Сеньор готовый умолять, да что там – умоляющий лекаришку! Да-а, это нечто.

– Я заплачу, сколько скажите, как скажите и когда вам будет угодно. Прошу, Ферри, время стоит жизни.

Иона дрогнул: откуда ему знать это?

Что за черт сегодня происходит? Откуда приходят миражи и мучают его? К чему?

– Нет. Я пьян. И не хочу оставлять эту обитель.

– Проветритесь. До замка пол ночи езды…

– Тем более, – уперся, сам не зная почему. Теофил вспылил, потеряв терпение. Поднялся и, сбросив со стола кувшин и блюдо, душевно въехал кулаком в лицо Ферри. Того мотнуло и скинуло с лавки. Монахи вскочили, готовые призвать господ к порядку, но Теофил и бровью в их сторону не повел. Перепрыгнул через стол и вновь ударил мужчину:

– Позовите моих людей! – приказал монахам, встряхивая пьяницу – готов. Не хотел ехать по-хорошему, поедет по-плохому. Упреки от Раймунда конечно не нужны Локлей, но что уж тут поделать. Переживет и выживет. Да только б выжил его ангел.

– Ребята, вы шевелиться будите или нет! – прошипел в переговорник Иван.

– Здесь какая-то нездоровая канитель, командир, – доложил Сван. – Переждать бы надо.

Чиж, выглядывая из-за камней ограды, следил за суматохой во дворе. Какого-то беднягу как тюк укладывали на лошадь. Монахи пеняли и взывали к Господу, а с десяток воинов нелестно отзываясь о святых отцах, вскакивали на лошадей. Двое, видимо сеньоры, переговаривались, перепирались:

– … давно бы так!… не оберешься потом…

– … что будет, то будет…

– Они собираются уходить. Отряд из двенадцати человек и пленник, – доложил капитану Николай.

– Хорошо, дождитесь.

Ворота аббатства распахнулись и в ночь пошла дробить копытами дорогу кавалькада.

– Несутся как черти. На пожар, что ли? – равнодушно заметил Иштван.

– Догони, узнай, – фыркнул Сван.

– Разговоры! – обрезал Иван. – Приготовьтесь. Пока ворота не заперли, вам шанс дают проникнуть. Давайте, братцы!

Чиж и Сван, тенью мелькнув вниз со стены, накинули на головы капюшоны и выросли перед братьями-аббатами, что вышли проводить уехавших.

– Мир и благодать Господня вашей обители, – проблеял Сван.

– Пласидо Доминго, – хохотнул Иштван в наушник.

– И вам мир, братья, – сложил на груди руки толстяк-монах. – Что привело вас в наши края?

– Несем слово Божье, как должно любому благочестивому человеку.

– То труд усердный и праведный, – закивал. – Остановитесь у нас, отдохните, вкусите, чем Бог послал.

– Я тебя б послал, – прошипел Пеши.

Бойцы чинно прошествовали во двор:

– Что слышно в округе брат?

– Вроде тихо, – скрипнули ворота. – С Божьей помощью обитель процветает. Конечно, много нынче развелось еретиков…

– Ну, все, завел шарманку! – опять встрял Иштван.

– Пеши, вернемся, я тебе язык обрежу, – пообещал Федорович.

Через час мнимые монахи покинули обитель, не смотря на предложение братьев заночевать у них. Два силуэта ушли в ночь, скрывшись с глаз проводивших их и… нырнули в кусты за стеной аббатства.

– Что? – спросил Иван. Мужчины сели рядом со своими у стены и дуэтом качнули головами: ничего.

– Скверно, – приуныл Иштван. Ян сорвал травинку и начал жевать ее в раздумьях.

– Вообще ничего? – не поверил Иван.

– По Стасе, совсем. Зато точно можно сказать, что Иштван и Андрей были здесь.

– Ну, я же говорил! Этот монастырь! – заявил Пеши.

– Аббатство, – поправил Ян.

– Какая разница?

– Из-за твоей «разницы» мы и кружим, – проворчал Сван.

– А этот, на кого ты Стасю навел, только что с графами отчалил, багажом. Зовут его Иона Ферри, родом из Византии. Лекарь графа Тулузского. Похоронил недавно жену. Понятно? – Чиж готов был убить Иштвана. Дать Стасе мираж в руки и отправить Бог знает куда, потому что ему что-то показалось! – Ты понимаешь, что ты натворил?! Ты понимаешь, что Стаси нет нигде?! – схватил его за грудки.

– Брек! – откинул мужчину капитан. – Разборки дома!

– Я не вернусь, пока не найду ее! – заявил Николай. Иштван отвернулся:

– Откуда я знал? – вздохнул покаянно.

– Никто ни в чем никого не винит! – отчеканил Федорович.

– Если уж на то пошло, ты командир не прав в первую очередь. Понятно теперь, Стасю от нас ограждал, да? Но мог хотя бы не скрывать в чем соль и суть? А то нагородили тайн и загадок, и сами же в них запутались, – процедил Сван. – Где вот теперь сестренка? Это что же за любовь такая у них с твоим братом приключилась, что и за пять лет не выветрилась?

Федорович хмурясь смотрел в ночь: что на душе, что вокруг, одинаково мрачно.

– Не найдем мы ее, – протянул Ян.

– Тебя вроде не Аким зовут, – зло глянул на него Пеши.

– Здесь точно не найдем. Может, двинемся дальше, в Мирпуа? – спросил Чиж. – Смысл здесь сидеть. У нас еще почти одиннадцать часов в запасе, за это время всю округу вдоль и поперек перерыть можно. Не верю я, что Стася испарилась без следа!

– А если она в Древней Руси? – без уверенности протянул Ян.

– Нет. Она либо здесь, либо… – Иван встал, не желая озвучивать худший вариант. Сначала брата потерял, теперь Стасю. Дурак! Зачем он клялся Илье, зачем оставался верен той клятве? – Пошли, – кивнул бойцам и двинулся в темноту.

Стася пыталась понять, где она, кто, но веки были тяжелы и смежались, в голове лишь боль и звон в ушах.

Что-то влажное и холодное коснулось лица.

– Отходит, – всхлип. Кто это?

– Циц, дура! Неси маковый отвар и мяту.

Мак? Мята?

Перед глазами плыли оранжевые круги, в которых то ли тени, то ли люди.

Как жарко! Дали бы попить…

– Терпите, госпожа…

Кому это, к чему?

Больно! Больно…

– Не доживет, – качнула головой знахарка. Станс помрачнел:

– Мне все равно как ты это сделаешь, но она должна жить до приезда господина. Хоть на голову встань, а сотвори! Иначе – вздерну и тебя и всю твою семью!

Берга охнула, испугавшись, рухнула на колени:

– Помилуйте, господин! Разве ж в моей воле смерть остановить!

– Я сказал! – процедил, откинув женщину и, вышел из спальни. Ориета зажавшись в угол, проводила его испуганным взглядом.

Берга заплакала.

– Ты не реви, а думай! – подбежала к ней девушка, обняла, утешая.

– Да как же!… как же? Что ж здесь придумать?… – трясло знахарку. – Ведь я ж не Бог… ну, что я… видано ли?…

– Тише, успокойся.

– Глаза-то, глянь!… И не кричит, дышит уж через раз… А мне за что?… Что ж я-то?

Женщина на постели застонала и Берга смолкла. Ориета метнулась к больной, менять повязку на лоб и, встретившись с темными, невидящими глазами ойкнула, перекрестилась.

– Мамонька! – а ведь права Берга, не выжить незнакомке. – Надо бы кого за исповедником послать.

– Кого ж исповедовать и причащать? Она ж, болезная не в себе.

– Как же ей без причастья отходить? Страсть-то какая!

– А мне кто причаститься даст!… Господи помилуй, отходит!

Стася захрипела от боли и попыталась схватить рукой оранжевое пятно, надеясь хоть так зацепиться за жизнь, избавиться от боли. Но и пальцем не шевельнула.

Иона очнулся и с минуту с удивлением смотрел на летящую перед глазами траву. С трудом сообразил как так и вспомнил удар графа. Мужчину передернуло от ярости. Он взбрыкнул и начал выворачиваться, грозя слететь с лошади и поломать себе хребет. Его подняли за шиворот, приостанавливая коня:

– Убью! – пообещал в лицо Теофила.

– А ты смел, – оценил тот.

– Неучтив, – поправил Озвар.

– И тебя убью! – процедил Иона. Федерик хмыкнул, но взгляд был растерянным – ярость лекаря проняла его и уверила, что для этого человека нет преград и препятствий.

– Наверное, он не в себе. Зря ты это затеял, Теофил, сдается, лекарь ни на что не годен, как только бесноваться.

– Посмотрим, – махнул стражникам. Те усадили пленника. – Нравится или нет, тебе придется посетить мои владения. Но выбор за тобой: поедешь как мешок или мужчина.

Иона с трудом сдержавшись, чтобы не прорычать в ответ проклятья, кивнул: все лучше ехать так, а не лицом в брюхо лошади.

– Предупреждаю – вы ответите!

Локлей глянул на него, подумал и кивнул:

– Когда поможешь, разберемся.

Я тебе помогу, – пообещал взглядом Ферри. Федерика проняло, он наддал коня, спеша оказаться подальше от возмутительного лекаря, Теофил же бровью не повел. Отряд вновь погнал в ночь, не щадя лошадей.

Утром кавалькада въехала в замок Локлей.

Пленника рывком стащили с коня и повели за графом, что, перепрыгивая ступени побежал спальню, надеясь по лицам слуг определить состояние больной.

– Что?! – увидев Рокуэй, прижал его к стене.

– Жива, – заверил тот. Теофил ткнулся лбом в каменную кладку стены, дал себе пару секунд передышки и поплелся в спальню. Следом мимо Станса провели упирающегося и изрыгающего проклятья лекаря. Начальник стражи не сдержался и ударил того в живот:

– Придержи свой поганый язык смерд!

Иону свернуло.

Сюда, – кивнул слугам граф, приказывая втащить мужчину в соседнюю со спальней комнату.

– Послушай меня Иона, сейчас тебе развяжут руки и ты тихо пройдешь в спальню, где лежит женщина, дороже которой у меня ничего нет, – склонился над ним Локлей. Ферри с удовольствием плюнул бы ему в лицо, но взгляд мужчины и тон, заставляли смирить эмоции и послушать, что он говорит. – Там, – граф махнул рукой в сторону стены, за которой видимо и находилась спальня. – Ты будешь вести себя как самый благородный рыцарь. Твое настроение, твое недовольство не должны сказаться на больной, которая нуждается в помощи и заботе. И если ты все сделаешь, как я… прошу, после ты сможешь высказать мне все, что думаешь, и клянусь честью, не будешь за то наказан. Ты понимаешь, о чем я?

Иона нехотя кивнул, стараясь не смотреть на графа. Станс взмахом клинка рассек веревки на его руках.

– Хорошо. Я верю, ты разумный человек и благородного характера. Сейчас ты окажешь помощь даме, а после получишь награду. Клянусь, я буду щедр и более того, забуду твою возмутительную заносчивость, если захочешь стану… твоим другом.

Бред, – не сдержавшись, фыркнул Иона. Станс замахнулся, чтобы ударить его, напомнив тем самым, с кем он общается, но Теофил остановил руку слуги, поморщился:

– Иди, Стас, мы сами разберемся с Ферри.

Мужчина, предостерегающе глянув на лекаря, вышел.

– Дайте вина, – попросил Иона.

– Нет. Ты много внимания уделяешь горячительному. После прикажу выдать тебе бочку, пей, но сейчас ты нужен мне трезвым.

– Я всего лишь хочу пить.

Граф смерил его подозрительным взглядом и кивнул на стоящий на столике кувшин:

– Вода.

Иона с жадностью прильнул к горлышку и выпил почти все. Оттер губы и вздохнул, глянув угрюмо на Локлей:

– Веди.

Интересно, что за женщина толкнула графа на столь изысканный подвиг? Трубадур, блин!

Граф подозрительно оглядел пленника и пошел, приглашая его за собой.

Больная действительно оказалась в соседней комнате.

Иона замер разглядывая изувеченное лицо. Он слишком долго и пристально рассматривал раненную, стоял как истукан настораживая Теофила, ввергая его в панику:

– Не говорите, что ей нельзя помочь, – предупредил, готовый убить мужчину, если тот подтвердит худшие опасения.

– Кто вам сказал? – хрипло спросил Иона и дрогнувшей рукой откинул край мехового одеяла, чтобы осмотреть женщину, но граф перехватил его руку:

– Не смей к ней прикасаться!

Ферри непонимающе уставился на него: ты кто, какого черта здесь делаешь?

И очнулся, нахмурился:

– Как же вы хотите, чтобы я помог ей? Мне нужно осмотреть больную, чтобы понять, что вызывает горячку.

– Ее избили.

– Кто?

– Толпа, – признался нехотя Локлей.

Ферри потерянно кивнул, соображая, как просто это могло случиться.

Иона решительно убрал одеяло с женщины и осторожно отогнул край туники. На плече горела зеленая татуировка в виде лабиринта.

Локлей с минуту удивленно рассматривал рисунок, и, подняв глаза на лекаря понял, что тот ничуть не удивлен.

– Вы знаете, что это?

– Знак избранных, – глухо ответил Иона, как отмахнулся. Граф кивнул: не сомневаюсь. – Странно, что вы спрашиваете о том меня. Кто вам эта женщина?

– Жена, – твердо и четко молвил граф, секунды не думая и глазом не моргнув. И не солгал, давно придумав себе незнакомку и поверив в то, что лишь она его судьба, другой же нет и быть не может.

Иона тяжело и долго смотрел на него.

– Вот что, господин граф, – отвернулся, посмотрел на изувеченное лицо женщины. – Мое главное условие – не мешать и выполнять все, что я скажу. Сейчас мне нужно осмотреть ее, ощупать кости и мышцы, живот. Я вижу, госпожу изрядно покалечили. Давно ли она не в себе?

– Почти сразу… Второй день.

– Скверно. А сколько мучит жар?

– Столько же.

– И не стихает?

– Нет.

Иона начал осторожно ощупывать скулы и челюсть больной. Локлей дернулся, желая воспрепятствовать, возмутившись и испугавшись, что лекарь причинит боль ангелу, но сдержал себя, видя, что тот осторожен, даже нежен.

Ферри приоткрыл веки больной, чтобы посмотреть зрачки и тяжело вздохнул: похоже тебя крепко помяли, девочка.

Осторожно ощупал руки, каждый пальчик, каждую косточку, потом ноги, живот, смирившись с тем, что граф целомудренно придержал рубашку, скрывая наготу женщины. Пусть его, болвана, после разберемся.

– Скрывать не стану, картина не утешительна, – выпрямился. – Скорей всего главная беда заключена в ранах головы, и все же, на лицо увечье ребер, руки. Мне нужно крепкое полотно. Затем: горячая вода, крепкое, самое крепкое вино, что вы найдете, нож, игла, нитки. И побыстрей.

Граф махнул служанкам: слышали? Тогда в чем дело?!

Те ринулись прочь выполнять приказание.

Отряд сидел на опушке леса недалеко от Мирпуа, ждал «зеленку». Лица усталые, расстроенные, взгляды куда угодно только не друг на друга.

– Можно еще поискать, – упрямо заметил Чиж.

– Десять минут до точки, – напомнил Ян.

– Будет другая точка.

– Мы возвращаемся, – сказал Иван. Не приказал, не попросил, а словно сам себя спросил и не поверил ответу. Николай мрачно глянул на него, напоминая:

– Мы не оставляем своих.

– Не оставляем, – согласился. – Только забираем, если знаем, откуда забрать, и если есть что.

– Она могла не дойти до точки выхода, – задумчиво протянул Сван. – Скорее всего, так и было, ведь связи не было вообще. Так не бывает.

– Ушла в параллель? – покосился на него Иштван.

– Скорей всего, – неопределенно повел плечами.

– Или здесь, но мы плохо искали, – процедил Чиж.

– Коля, маяк даже не шелохнулся за сутки. Где, кого искать? – развернулся к нему Ян.

– Я не верю, что она пропала! Не верю!! – взвился Николай, вскочил.

– Тише, – попросил Федорович. Настроение у него было подстать настроению всей группы – отвратительным, и то ли вина, то ли досада разъедали. А жить надо, идти дальше, работать. – Такова судьба патрульных.

– Это ты мне говоришь? На счет Стаси, да? – возмутился мужчина, навис над ним.

– Не мельтеши ты, Коля, – поморщился Иштван. – Всем не сладко.

– Но нужно реально смотреть на вещи. Стаси здесь нет. Не факт, что вообще проявлялась здесь. Какой вывод? Плохой вывод: она может быть где угодно и с той же вероятностью нигде, – глянул на него Иван.

– Думаешь, погибла? – прошептал Чиж, с тоской и злостью за подобные мысли уставился на командира. Тот вздохнул и ответил расстроенным взглядом:

– Ты боец, должен сам все понимать.

Николай осел на траву, сообразив, что капитан прав. Но как с этим смириться?

– Я останусь, еще поищу.

– Отставить.

– Сутки. Дай мне еще сутки.

– Исключено.

– Ребята, минутная готовность, – тихо бросил Ян. Бойцы начали подниматься, а Чиж все сидел и упрямо сверлил капитана взглядом.

– Хватит! – рявкнул тот, не сдержавшись. – Никаких исключений не будет! И утри сопли!

– Я уверен, она жива, здесь! – вскочил мужчина. – Дай мне сутки, всего лишь сутки!

По воздуху прошла волна и начала образовываться воронка.

– Дома поговорим! – отрезал Иван и, схватив Чижа за руку, толкнул в образовавшийся коридор. Иштван оглядел веселый пейзаж и, прошептав:

– Прости, Стася, – шагнул следом. Последним ушел Иван, на пару секунд задержавшись, чтобы то ли попрощаться, то ли взять себя в руки и перечеркнуть прошлое. Однако понял, что не сможет и, ушел в будущее, храня былое.

Из бокса выходили молча. Не сговариваясь и все же единогласно приняв решение – о Стасе больше не слова.

Так было проще, легче. Так было всегда. Потерю не вернуть, а думать, говорить, что в больном ковырять. К чему? Нагрузки без того колоссальны на психику, как и на весь организм.

Жизнь продолжается, как должно быть. Каждый запомнит то, что ему хочется и с этим будет жить, но бередить чужие раны, как делиться своими – непринято, неправильно, наверное, нечестно. Чиж понимал капитана, ребят и все же наблюдая как они переодеваются, как ни в чем не бывало, переговариваются, решают, что сделать первым, что вторым, во сколько явиться в центр на прививки, ему казалось – они намеренно кощунствуют.

– Иштван, ты сколько лет со Стасей в патруле?

Пеши замер с майкой в руках, посмотрел в глаза Чижу: мне как тебе, поверь, несладко, и больно, и жалко, но давай не будем, хорошо?

Натянул молча майку на торс и скинув одежду в контейнер для грязного, вышел. Сван хмуро покосился на мужчину:

– Закрыли тему, Коля. Совсем.

– Получится?

– Но попытаться-то надо?

Глава 14

Первый день, второй, как сон или наважденье. И вроде все по распорядку, как всегда: завтрак, обед, ужин, тренировки, стрельбы, прививочный кабинет, партия в шахматы, разговоры за чаем в гостиной за полночь, подколки, а все же есть какая-то недоговоренность, пустота. И каждый чувствовал ее, и все же молчал и делал вид, что все в порядке. Эта фальшь, где и улыбка кажется натянутой и шутки плоскими, а разговоры из серии лишь бы говорить о чем-то, давили Николая. Он как фантом бродил по центру в поисках своего физического тела, часами зависал у стенда с пропавшими патрульными, где вывесили снимок Стаси. Смотрел на нее и не верил, что она не здесь, не с ним, что обернись, а ее нет, позови – не ответит. Двое суток, трое – разве срок? А вдуматься, так бездна. Три дня назад всего три дня, он разговаривал с ней, обнимал и руки до сих пор хранят тепло и близость ее тела, в ушах стоит ее «мы строим будущее». Но Стаси нет. Есть память, есть это здание, есть ее комната, товарищи, с которыми она сидела за столом, вытаскивала трассеров из мезозоя. Они остались – ее нет. Как так, Чиж в толк не мог взять, не принималось ни сердцем, ни умом, что это реальность. Кошмар скорее.

И разве не терял он до нее своих товарищей, друзей, знакомых? А будто не терял.

Смотрел на Сван и Иштвана, на Яна и Ивана и с трудом принимал, что они его напарники, что они из его группы. Казалось, не стало Стаси и группы нет, есть разрозненные фрагменты – люди связанные лишь словами "зеленый патруль".

Чижов не находил покоя, не мог ни есть, ни спать – он думал, вспоминал все что ему говорила Стася и заставлял себя понять ее слова, поверить, что даже в этой, казалось бы безвыходной ситуации выход есть. Он искал его, с трудом продираясь через заборы стереотипов, ломал сам себя и строил будущее, в котором Стася жива, здорова, здесь, с ними. Нашлась, вернулась. Прагматизм ехидничал, а зерно веры, что посеяла женщина, назло ему проросло и укрепилось. Отщелкивались дни, как шелуха от семечек в кулаке Сван и вот на смену тоске пришло ожидание. Когда и как Чиж сам не понял, но, взяв за аксиому в один из дней, стоя у стенда с пропавшими и вглядываясь в глаза Стаси, что она вернется, жива, уверился в то. Все что она говорила, уложилось и сложилось, нашло свое место в уме и сердце и больше не давило непониманьем – наделило четким осознаньем, что будет так, как сложишь ты, что будущее в руках твоих, а не мифической судьбы. Она сама всего лишь твой рисунок, бездумный исполнитель твоих мыслей и желаний, стремлений, целей. Ты задал программу, она исполнила – кого винить? Свой разум закостеневший, неповоротливый, ограниченный чужим, а не твоим влиянием, давлением извне? И кто действительно сказал, что быть не может, а что может? Кто определил шкалу того, что можно и нельзя? Кто определил параметры веры и воли, по какой шкале оценена и взвешена мечта? Кто сказал, что ей не сбыться? Ты сам творишь, кого-то милуешь, кого-то казнишь, и строишь хлипкие мостки из прошлого в будущее. Сам же строишь, сам же рушишь.

Чиж строил на века, гоня прочь все, что помешало б.

Вот он – пункт «а» и вон она – пункт «в», а больше ничего не надо. «Исчезла», "умерла", "нет шансов", "проехали – забудь" – все мимо ушей, сознания, отвергая на подходе и продолжая верить – будет, как задумал, как сказал – вернется.

Спустя неделю он криво усмехался над собой, понимая, что твердо уверовал в то. Неделя для других как жирный крест на надежде – его же лишь окрепла. И опять за то спасибо Стасе, свернула все-таки горы шлаков в его сознании, освободила от ненужного.

Быть может поэтому, с высоты своей надежды, твердой веры, что Стася вернется и иначе быть не может, он не сразу понял, что за девушку привел в гостиную Иван, к чему.

– Знакомьтесь, Лариса Веденеева.

Молоденькая, симпатичная шатенка щедро улыбнулась вмиг насторожившимся мужчинам. Единственный кто улыбнулся ей в ответ – был Ян. К нему она и села и получила чашку с чаем, пирожное.

– Спасибо.

– Не за что, – с видом доброго родственника заверил Федорович.

– К нам в группу? – прищурился Иштван.

– Да, – улыбка малость поблекла под тяжелым взглядом, который не оценивал, а сразу отвергал.

– Из детского сада? – поинтересовался Сван. Девушка растерянно моргнула, капитан предостерегающе уставился на мужчину: не шали.