Текст книги "Мой дядя - чиновник"

Автор книги: Рамон Меса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

XI
ОН, НЕСОМНЕННО, ЧЕЛОВЕК ЗНАЮЩИЙ

На следующий день, как только мы вошли в архив, дядя осведомился:

– Ну, что, готова папка, которую я дал тебе вчера?

– Нет, сеньор, но вот справка, если вы, конечно, хотите прочесть её.

– Хорошо, – сказал дядя, – обожди минутку, а пока просмотри бумагу ещё раз, чтобы не было ошибок.

Я ещё раз просмотрел свою справку, остался совершенно ею доволен, закрыл папку и уселся, сложа руки, в ожидании минуты, когда дядя соблаговолит ознакомиться с моим сочинением.

– Ну, что ты уставился? – спросил он секунду спустя.

– Ничего, я жду, дядя.

– Чего?

– Чтобы вы соизволили выслушать меня.

– Ну, ладно, начинай! – воскликнул дядя, раздражённо втыкая перо в стакан с дробинками.

Когда я кончил чтение, он заключил:

– Ты выражаешься так неясно, что чёрт меня подери, если я хоть что-нибудь понял.

Подобный вывод совершенно сбил меня с толку.

– Ну-ка, давай сюда свою писанину. Всё это никуда не годится.

Дядя перелистал злосчастную папку с таким выражением лица и такими жестами, словно каждая страница была красноречивым подтверждением сурового приговора, вынесенного моим трудам.

– Так и есть! Одни сплошные ошибки. Переделай всё как следует.

Услышав такое, я не сдержался и со всей твёрдостью возразил дяде. Он долго разглагольствовал и высказал немало полезных, но не имевших отношения к делу истин. Припёртый к стене доводами, которые я приводил в свою защиту, дядя решил наконец воспользоваться своим положением начальники и заставить меня замолчать.

– Ты здесь второй день, а уже споришь со мной, хоть я опытней и старше тебя. У тебя хватает нахальства учить меня лишь на том основании, что ты когда-то подержал в руках пару книжек?

– Но, дядя…

– Никаких «но»! Делай, что говорят, и помалкивай.

С этими словами он взял перо и принялся писать, не беспокоясь о впечатлении, которое произвели на меня его резкость и несправедливость.

«Опять берись за эту чёртову папку!» – подумал я.

Но тут в архив вошёл малый, чьи засаленные манжеты и воротничок, поношенное платье, нестриженые волосы и ногти, бледное и худое лицо позволяли за милю угадать в нём практиканта или одного из сверхштатных подканцеляристов при помощнике столоначальника.

Дядя осведомился у вошедшего, что ему угодно.

– Папку… – ответил тот.

– Эй, племянник! Она готова?

– Разве вы не приказали мне ещё раз просмотреть её?

– Проклятье! Неужели ты всё ещё не справился с таким ерундовым делом?

Подобное поведение моего дяди так неприятно поразило меня, что я не нашёл слов для ответа и промолчал.

– Вот видите! Он даже не оправдывается! – сказал дядя подканцеляристу. – Ещё вчера я приказал парню закончить работу, но он так ленив или так глуп, что до сих пор не сделал её.

– А нельзя ли доделать сейчас?… – робко заикнулся пришелец.

– Нет, дружище, у меня сегодня по горло работы, – возразил дядя. – Позови, пожалуйста, твоего начальника и пусть он сам продиктует этому тупице всё, что нужно.

Подканцелярист послушно вышел и вскоре вернулся имеете с лысоватым, толстым и совсем седым сеньором; это и был его начальник.

– Давайте-ка, юноша, посмотрим имеете, – весело сказал мне чиновник. – Ну что, совсем запутались?

И он рассмеялся.

Дядя писал с такой невероятной быстротой, что не отрывал глаз от бумаги. Ещё бы! Ведь он был так занят!

Тучный чиновник вынул из кармана большие очки, просмотрел последнюю страницу папки и начал диктовать мне. Едва он раскрыл рот, как дядя перестал писать. Весь он превратился в слух, видимо, стараясь не пропустить мимо ушей ни одного слова чиновника; тут я заподозрил, что дядя и сам не очень-то разбирается в делах. Я окончательно убедился в этом, когда добродушный старик замолчал, и я обнаружил лишь ничтожные расхождения между тем, что он продиктовал, и тем, что было написано в моём черновике.

И тогда я умышленно показал чиновнику свою справку.

– Так что же вы, юноша, сразу не дали мне эту бумагу? Это почти то же самое, что я вам продиктовал.

У дяди покраснели уши.

– Дядя сказал, что она никуда не годится, – ответил я.

– Что вы! Что вы! Написано превосходно, – уверил меня чиновник.

– Я был очень занят… Не успел как следует просмотреть… – оправдывался дядя. – Но меня радует, что мой племянник так хорошо усвоил инструкции, которые я ему дал.

– Ах, значит, молодой человек – ваш племянник? Выходит, он тоже родственник дону Хенаро? – заинтересовался чиновник.

Не дожидаясь ответа, он несколько раз погладил меня по голове, похлопал по спине, потрепал по подбородку и сказал:

– Послушайте, юноша, держитесь крепче за полы сюртука дона Хенаро и не выпускайте их из рук. Я человек опытный и с полным правом могу вам это посоветовать. Надеюсь, вы когда-нибудь вспомните бедного старика, который помог вам в трудную минуту? Вы ведь не будете неблагодарным, правда?

– Разумеется, вспомню, – отозвался я, от души рассмеявшись при этих напутственных словах.

XII
ДОКЛАД ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ ВАЖНОСТИ

Вскоре после ухода сеньора чиновника и его письмоводителя в архив вошёл дон Хенаро. Дядя почтительно встал, я последовал его примеру.

– Смотрите-ка! – воскликнул дон Хенаро, заметив меня. – Птенчик уже здесь? Похвально, братец, похвально! Садитесь, садитесь, дорогие кузены, здесь мы совершенно одни, в своём семейном кругу.

Я ещё никогда не видел дона Хенаро таким любезным.

– Висенте, дружище, – продолжал дон Хенаро с видом, выражающим самое глубокое огорчение, – а ведь тебе здесь плохо: комната такая тёмная, вся забита бумагами… со временем тут придётся всё переделать, верно? А пока надо устроить так, чтобы архив непосредственно сообщался с моим кабинетом. Как это сделать? А, придумал! Вон в том углу мы поставим винтовую лестницу. Ну как, нравится?

Дядя упивался честью, оказанной ему двоюродным братом, который, очевидно, решил ещё более приблизить его к себе.

Дон Хенаро продолжал:

– Работа этого отдела тесно связана с моей. Расстояние между нами давно следовало бы сократить, но я питал неприязнь к этому чудищу, дону Бенигно, и поэтому всякий раз, когда мне приходила мысль о перестройке, я тут же решал повременить. Теперь иное дело – нынче здесь находитесь вы, мои дорогие родственники, готовые во всем помочь мне. Вот мы и облегчим нашу работу.

– А когда придут ставить лестницу? – спросил дядя.

– Завтра же – я не из тех, кто откладывает дело в долгий ящик, – ответил дон Хенаро и, желая подтвердить свою решительность, стал оживлённо жестикулировать. – Да что я говорю? Не завтра, а сейчас же. Послушай, парень, – добавил он, обращаясь ко мне, – не теряй времени и беги позови плотника, он живёт за углом.

Ко мне словно перешла строительная лихорадка дона Хенаро, и я, загоревшись желанием развить бурную деятельность, понёсся галопом в плотничью мастерскую, откуда единым духом примчался обратно вместе с мастером.

Дон Хенаро объяснил плотнику, какую перестройку он задумал. Мастеровой что-то измерил, прикинул, подбоченился, покачал головой и стал насвистывать песенку, всем своим видом давая понять, что столкнулся с весьма затруднительным случаем.

– В чём дело? – спросил дон Хенаро.

– Потолок староват. Если в нём прорезать люк для лестницы, он, того и гляди, рухнет.

– Значит, надо обвалить потолок? Велика важность! Ломайте его и не считайтесь с расходами, понятно?

– Да нет, зачем же так? Его, можно укрепить и с той стороны и с этой, – возразил мастеровой, указывая на потолок.

– Ладно, принесите завтра смету, и мы договоримся, – распорядился дон Хенаро.

– Зачем мне смета? Я и без неё могу всё подсчитать хоть сию минуту.

Дон Хенаро отвёл плотника в угол, и я больше не слышал их разговора, но зато видел все жесты нашего достопочтенного начальника, в чём-то убеждавшего мастерового.

– Нет, нет, сеньор! – услышал я вдруг возглас плотника. – Я не из таких.

– Чего вы испугались? – нежно вопрошал его дон Хенаро.

– Слава богу, покамест ничего и никого, потому что я всегда был честным человеком и не хочу связываться с правосудием: откровенно говоря, его я боюсь больше всего на свете.

Дон Хенаро изобразил на лице улыбку и медовым голосом продолжал:

– Ну, что вы! Не думаете же вы, что я собираюсь опозорить себя?

Затем они опять заговорили тихо. Плотник после некоторых колебаний согласился с доном Хенаро и ушёл, причём лицо у бедняги было такое растерянное, что невозможно было угадать, доволен он или опечален.

– Ну и дуралей! – воскликнул дон Хенаро, указывая на дверь, только что закрывшуюся за рабочим. – До чего же он, простак, плохо разбирается в жизни! А?

Мне было не по себе, и я думаю, что и дядя чувствовал себя не лучше.

– Теперь дело за вами, – продолжал дон Хенаро. – С завтрашнего дня вы начнёте составлять доклад министру заморских владений. Во вступлении или в объяснительной записке к докладу вы подчеркнёте важность быстрой и надёжной связи между различными ведомственными отделами, понятно? – особенно если по роду своей деятельности они поддерживают между собою тесные отношения. Тут вы можете разводить раней сколько вам вздумается, но только изящным, изысканным и литературно правильным слогом – это придаёт докладу внушительность. Затем перейдёте к детальному изложению причин, каковые, по вашему мнению, вызывают необходимость непосредственной связи между этим отделом и моим кабинетом. Но имейте в виду, что, описывая взаиморасположение обоих помещений, вы должны быть весьма осторожны, а то там, в Мадриде, ещё, не дай бог, подумают, что речь идёт о постройке моста, шоссе, железной дороги, тоннеля, акведука или иного сооружения в этом роде, и пришлют сюда инспекторов-инженеров. Вот тогда мы сядем в лужу, Висенте, в изрядную лужу, понятно? А в заключение вы почтительно выскажитесь, что, по вашему мнению, наиболее подходящим средством сообщения является небольшая лестница в какую-нибудь дюжину ступенек, установка которой в целом, согласно смете, обойдётся в… ну, подсчётами я займусь сам. Уяснили?

Ещё бы не уяснили! Об этом добрейшему дону Хенаро не стоило и спрашивать. Что касается дяди, то он – хвала господу! – уж так был доволен, так доволен: ведь его труд удостоится чести переплыть Атлантический океан за счёт государства, а затем, возможно, в специальном пакете продолжит путешествие по железной дороге до самого Мадрида.

Дон Хенаро заключил:

– Как только доклад будет составлен, покажите его мне; я выправлю текст и объясню вам, по каким инстанциям он должен пройти.

Не успел дон Хенаро выйти из комнаты, как дядя, засучив рукава, принялся за составление доклада об историческом начинании – постройке лестницы.

– Эй, племянник! – крикнул он, переваливая на мой стол груду документов. – Займись-ка этим, а я примусь за доклад.

– Дядя, – возразил я, ища спасения от обрушившейся на меня бумажной лавины, – у вас же времени хоть отбавляй: почта не уйдёт до пятнадцатого числа, а сегодня только второе.

– Клянусь богом! Не думаешь ли ты, сопляк, что составить доклад подобного характера и важности ни много ни мало для самого министерства заморских владений, в котором и своих щелкопёров хоть пруд пруди, это такое же плёвое дело, как воровать орехи и каштаны у дядюшки Лоренсо?

Дядя энергично взялся за составление доклада, и мне осталось одно – смириться и приняться за кипу бумаг, так и не получив никаких объяснений и не имея иной практики, кроме той, которую мне посчастливилось пройти несколько часов тому назад.

Бедняга! Несмотря на героические усилия, он претерпевал несказанные муки! Едва написав слово, он тотчас же яростно и густо вымарывал его чернилами. Он исчёркал много листов, но в них бесполезно было бы искать хоть одно слово, не разукрашенное подобным образом. Дядя осматривал перо, то и дело менял его, грыз ногти, снова и снова подливал чернил в чернильницу, расхаживал по комнате, кряхтел… К четырём часам он совершенно выдохся. Ему удалось написать всего несколько строк, он прочёл их мне, но остался недоволен своим сочинением, в бешенстве изорвал лист, бросил на пол и стал топтать его ногами.

Дядя был крайне раздосадован.

Его и без того плохое настроение ещё ухудшилось, когда я объявил, что после урока, преподанного мне чиновником, я научился быстро управляться с документами, обработал все сегодняшние дела, а также значительную часть завтрашних.

Вернувшись в гостиницу «Лев Нации», дядя установил стол так, чтобы на него падали все те немногие тусклые лучи света, которые пробивались к нам через разбитое окно. Затем он взял несколько перьев, бумагу и чернила, уселся поудобнее и вновь принялся за доклад. Весь остаток дня он был крайне озабочен, а после наспех съеденного ужина купил две великолепные свечи и снова заперся у себя на чердаке.

Когда после прогулки я поднялся в нашу каморку, собираясь лечь спать, дядя всё ещё сидел с пером в руке. Не могу утверждать, бодрствовал ли он всю ночь напролёт, по с уверенностью скажу, что он не сомкнул глаз до тех пор, пока одна за другой не сгорели обе приобретённые им свечи: утром из горлышек бутылок, заменявших нам подсвечники, еле-еле выглядывали два обугленных фитиля.

Наконец, примерно через неделю и не без моей посильной помощи, доклад приобрёл вид, отвечавший вкусам моего дяди. Он собственноручно переписал бумагу начисто, стараясь не допустить грубых орфографических ошибок, вроде той, на которую не так давно указал ему наш покровитель, и, завершив свой труд, вручил его дону Хенаро.

Дон Хенаро прочёл с величайшим вниманием и сделал вид, что в некоторых словах ставит ударения и меняет буквы, но перо его всё время оставалось сухим, так как, будучи не очень сведущ в правописании, он остерегался исправлять чьи бы то ни было ошибки, чтобы другим не пришлось затем исправлять его собственные.

XIII
ХОЖДЕНИЕ БЛИСТАТЕЛЬНОГО ДОКЛАДА ПО ИНСТАНЦИЯМ

– Пусть меня чёрт унесёт, если я понимаю, что со мной творится! – воскликнул дядя, входя однажды в архив.

Он ходил со своим докладом и возвращался теперь в крайнем волнении, потому что вконец запутался в лабиринте всевозможных отделов. Дядя совершенно не мог вспомнить число и последовательность различных инстанций, по которым он носил доклад. Сперва он побывал у сеньора помощника инспектора, затем у сеньора инспектора, досконально выяснившего систему сообщений между кабинетом дона Хенаро и нашей комнатой; потом дядя повернул обратно, и какой-то сеньор отрезал у доклада уголок; в другом месте другой сеньор проделал в докладе дырку, затем доклад подшили к каким-то бумагам, свернули, сняли с него копию, занесли в пять или шесть регистрационных книг… Одним словом, инстанций и мест, где побывал с докладом мой дядя, оказалось столько, что у него закружилась голова и он перестал видеть двери.

Дядя, совершенно одурев, ходил по отделам. Когда ему чудилось, что он вот-вот выйдет в коридор, он вдруг оказывался в маленькой комнатке без вторых дверей и вынужден был поворачивать обратно, с досадой кланяясь тем, кто находился в помещении, и всячески извиняясь. Некоторые шутники, чтобы сбить его с толку, орали: «Сюда! Туда! Направо! Налево!» – сопровождая эти выкрики хохотом, насмешками, прибаутками, от которых смущение дяди только увеличивалось. И чем больше он кружил и вертелся, тем неудержимее становилось общее веселье. Наконец, сам не зная как, он неожиданно ткнулся в дверь нашей комнаты, куда и вошёл с упомянутыми выше словами.

– Что же случилось с вами, дядя? – поинтересовался я.

– Не спрашивай, племянник, – ответил, он утирая обильно катившийся по лицу пот. – В другой раз, когда у нас на руках окажется один из обещанных доном Хенаро докладов, ты пойдёшь вместе со мной, и мы попросим Хуана, который знает все здешние закоулки, проводить нас.

Я от души расхохотался.

– Чего ты смеёшься? Ведь если мы одни рискнём отправиться по всем этим богоспасаемым отделам, племянник, мы наверняка заблудимся, сгинем окончательно и бесповоротно! Разве ты не видел карту, которая висит в кабинете у дона Хенаро?

– Нет, не приметил.

– Так вот, знай – у него есть карта. И на ней обозначены всё отделы, их названия и пути, по которым надо туда добираться. Даже сам дон Хенаро боится, что вызванные им столоначальники не найдут дороги и будут бродить наугад, вроде меня.

В конце концов, разнося доклады по инстанциям, мы всё-таки на практике освоили все пути, ведущие к различным начальникам, и одновременно познакомились с сослуживцами.

Наше положение в канцелярии понемногу упрочилось. Мы научились чётко исполнять свои обязанности. Дядя быстро и легко справлялся с тягостной и трудной работой дона Бенигно. Он получал жалованье, отнюдь не надрываясь за письменным столом, и был очень доволен своей судьбой. Наш хлев во «Льве Нации» изменил свой вид: баул исчез, его место занял превосходный шкаф красного дерева; свечи уже не втыкались в пустые бутылки, а красовались в посеребрённых подсвечниках. Мы больше не, столовались вместе с другими постояльцами, а питались в одной из самых модных та верен. Гонсалес, хозяин «Льва Нации», завидя нас, неизменно снимал шляпу, а Доминго горько сокрушался при воспоминании о том, как бесцеремонно он обнял моего дядю посреди улицы.

Дон Висенте Куэвас, как теперь все именовали дядю, освободился от былой робости и скованности. Ежедневное посещение канцелярии и постоянное общение с сослуживцами развили в нём чувство уверенности в себе и непринуждённость в обращении с ближними.

Хождение по многочисленным отделам, где раньше перед ними мелькало столько насмешливых и незнакомых физиономий, перестало быть для нас мучением. Старые чиновники считали нас новичками, а новички ветеранами, но привычка видеть нас каждый день привила им всем сначала известное безразличие, а затем и полное доверие к нам.

Мы охотно развлекались, слушая шутки местных остряков, которые всегда найдутся там, где собираются вместе несколько человек. Поэтому иной раз мы даже с нетерпением ожидали часа отправления на службу. Мой дядя ждал этого момента ещё и потому, что его самолюбие тешила расточаемая ему лесть. На службе уже всем было известно, что он приходится двоюродным братом дону Хенаро и что их связывают тесные дружеские отношения, которые со временем приобретут особую значительность. Этого было достаточно, чтобы вокруг дяди начала увиваться кучка подхалимов, наперебой старавшихся угодить родственнику начальника и не упускавших случая польстить ему.

Они быстро нащупали слабое место дядюшки. Невероятно, но дядя мнил себя великим знатоком языка и выдающимся поборником его чистоты. Поэтому дядю часто приглашали разрешать жаркие споры, разгоравшиеся между чиновниками по поводу написания какой-нибудь фразы или слова.

То обстоятельство, что мой дядя делал по меньшей мере восемь орфографических ошибок в четырёх строках, не меняло дела, так как у дяди хватало хитрости напускать на себя скромность, прикрывая ею свою безграмотность. Поэтому, когда начинался спор и его призывали в судьи, он отнекивался, уверял, что он вовсе не авторитет в подобных вопросах и что лучше обратиться к тому, кто единственно может разрешить подобные сомнения.

Говоря это, он вытаскивал маленький словарик, который всегда носил в кармане сюртука, и разыскивал нужное слово. Если даже ему попадалось слово, сходное по значению с искомым, но писавшееся по-другому, он всё равно указывал на него.

– Вот, извольте! – убеждённо и торжествующе произносил он.

Впрочем, в канцелярии у него не преминули появиться соперники, также почитавшие себя законченными знатоками словесности. Особенно отличались на этом поприще трое. Они не признавали авторитета дяди и его истрёпанного словаря, что очень часто приводило к расколу аудитории на два лагеря, державшихся противоположных мнений. Одни почитали своим идолом и оракулом моего дядю, другие – троицу оттеснённых на задний план знаменитостей. Диспуты шли яростные и нескончаемые.

Дядя кстати и некстати цитировал протопресвитера Итского, Раймунда Луллия, Фейхоо, Уртадо де Мендосу. Хорхе Питильяса, Малона де Чайде, отца Сигуэнсу;[10]10
  Автор перечисляет здесь известных испанских писателей и учёных XIII–XVIII её.


[Закрыть] противники же его ставили сто реалов против одного, что мой дядя не имеет никакого представления о ямбах, пиррихиях, спондеях и терцинах[11]11
  Пиррихий, спондей – стихотворные размеры; терцина – стихотворная строфа из трёх строк.


[Закрыть]. Таким образом, они всячески изощрялись, чтобы поставить друг друга в тупик и принудить к постыдному публичному отречению от своих взглядов.

Лагерь любителей словесности, возглавляемый тремя единомышленниками, был более многочислен, чем тот, который образовался вокруг моего дяди, что было вполне логично. Дядя довольствовался лишь теоретическими выкладками, а трое его противников сочиняли стихи, анекдоты и даже сценки и пьески, сюжетом которых неизменно избирали случаи из жизни канцелярии. Произведения каждого из них дорабатывались, шлифовались и оттачивались сообразно вкусам остальных членов троицы. Иногда это влекло за собою споры, переходившие в размолвку, после которой сочинители с неделю не разговаривали и даже не здоровались друг с другом.

Однако дяде удалось расправиться со своими противниками, когда они однажды восстали против авторитета словаря. Повод к такой расправе дало одно драматическое сочинение, которое наиболее одарённый из любителей словесности поделил на два «апта». Дядя стремительно сунул руку в полу сюртука, вытащил свой словарик и доказал, что пьесы, как написанные, так и ещё не написанные, делятся не на «апты», а на «акты».

Победа его была так неоспорима, он настолько возвысился в глазах всех и прославил себя своей учёностью, что с тех пор каждая обронённая им фраза, даже если она не принадлежала ему, неизменно цитировалась с почтительным добавлением: «как говорит дон Висенте Куэвас».

Славе его способствовало ещё одно обстоятельство – похвалы, которые расточал ему дон Хенаро всякий раз, когда дядя читал свой очередной доклад. Следует заметить, что дядя проводил все дни, составляя для министра заморских владений памятные записки о реформах, которые необходимо провести в видах более успешного выполнения дядей своих служебных обязанностей в его отделе. Всё это делалось под руководством дона Хенаро.

Вскоре мы уже почти не сомневались, что наш отдел полностью изменит свой облик. Громоздкие полуразвалившиеся стеллажи, где на деревянных полках кое-как размещались архивные папки, будут заменены изящными шкафами. Старый ободранный, весь в пятнах стол и колченогие кресла с продавленными сиденьями уступят место современной мебели. Предполагается также создать два вспомогательных отдела с соответствующими денежными фондами и поставить во главе их шурина дона Хенаро и меня.

Дон Хенаро был в восхищении от своего великолепного плана.

– Вот увидите, – твердил он нам, – всё здесь приобретёт более приличный вид, понятно? Мы освободим угол вашей комнаты, разыщем потайную дверь в стене – о ней у меня есть точные сведения, и у нас получится два помещения: одно для Висенте, а другое для его племянника Мануэля Куэваса и для моего шурина. Ну, что скажете?

– О, превосходно, прекрасно! – подхватывал дядя.

– Кроме того, винтовая лестница сократит расстояние между архивом и моим кабинетом. С этой стороны мы поставим скамейки – на них станут дожидаться своей очереди посетители. Ну, как?

– Неужели будет так много народа? – с притворной наивностью спрашивал дядя.

– Конечно! – ответил дои Хенаро. – Нынче сюда не ходят из-за того, что вид помещения и впрямь не привлекает, а отпугивает людей. И потом здесь настоящее сонное царство, а нужно больше движения, больше энергии. Вот погодите, пусть только сеньор министр утвердить мой план! Две недели – и мы всё здесь переделаем!

– А сеньор министр утвердит?

– Без сомнения. Доклады хорошо составлены и содержат уйму убедительных доводов и аргументов; кроме того, у меня в Мадриде есть свои люди – благодаря их влиянию все мои замыслы неизменно осуществлялись.

Затем дон Хенаро повёл разговор, уснащая его таким: множеством намёков и обиняков, что мы изрядно встревожились, хотя толком ничего не поняли.

Когда дон Хенаро вышел, дядя, покачав головой в зная сомнения и беспокойства, вынужден был признаться:

– Дай-то бог, племянник, чтобы этот человек не впутал нас в историю, которая в один прекрасный день обойдётся нам слишком дорого.

– Я давненько опасаюсь того же, – согласился я.

– У нас один выход – не брать ни одного сентаво сверх положенного жалованья.

– А он толкает нас на грех. Уверяет, что брать здесь принято, и даже очень.

– Держи ухо востро: может быть, дон Хенаро нарочно подстраивает нам ловушку, чтобы испытать нашу честность.

– Это мне в голову не приходило, но он может и такую штуку выкинуть.

Через несколько дней дон Хенаро вошёл в архив и объявил, что, как ему стало известно из частных писем, решение по первому докладу прибудет с ближайшей почтой. Его удивило, что мы встретили новость без особого восторга.

– Вот те на! – воскликнул он. – Вас это как будто не интересует?

Мы с дядей обменялись взглядом.

Дон Хенаро заметил это и страшно рассердился.

– Что это за перемигивание? – спросил он.

– Я… Я говорил моему племяннику… – залепетал дядя, – что, по-моему, лучше вернуть остаток сумм, отпущенных на переоборудование… что я пе хочу впутываться… если всё раскроется…

– Впутываться?… Раскроется?… Вот как мы заговорили! Послушай, братец, я считал тебя более сметливым, а теперь вижу, что зря пёкся о тебе.

Дядя не знал, что ответить. Дон Хенаро заметил его нерешительность.

– Смею тебя уверить: с такими сомнениями ты далеко не уйдёшь и ничего не добьёшься… И потом ты мне мешаешь, да, мешаешь…

Воцарилось глубокое молчание. Дон Хенаро, с трудом сдерживая гнев, расхаживал из угла в угол. Наконец он скроил новую мину в знак того, что к нему вернулось хорошее настроение; он, смеясь, подошёл к дяде, положил руки ему на плечи, пристально, словно собираясь загипнотизировать его, заглянул ему в глаза и произнёс:

– Вот что, брат, совесть нужно было оставить в Кадисе.

Дядя вздрогнул.

– Третьего не дано: либо соглашайся, либо убирайся, потому что ты, повторяю ещё раз, мешаешь мне… – воскликнул дон Хенаро с прежней надменностью. – Ну, не станем терять время! Согласен? Да или нет, без лишних слов.

Меня так и подмывало ответить за дядю:

– Нет, никогда.

Но дядя лишь слегка кивнул головой в знак согласия.

Дон Хенаро потрепал его по плечу и бодро заверил:

– Висенте, ты – настоящий мужчина. Повторяю тебе – ты выйдешь в люди.

С этой минуты мы окончательно утвердились в канцелярии и могли неизменно уповать на могущественное покровительство превосходительного и милостивого сеньора дона Хенаро де лос Деес.

Мы спокойно вверились воле божьей, больше никому не мешая, а дон Хенаро и мой дядя стали неразлучными друзьями как на службе, так и в любом обществе, – разумеется, если в нём не было высокопоставленных лиц: всякий раз, когда дон Хенаро находился среди особ титулованных или денежной знати, у него слабели память и зрение – он забывал о существовании дяди и даже не здоровался с ним при встрече.