Текст книги "Мой дядя - чиновник"

Автор книги: Рамон Меса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

IX
СЧАСТЬЕ ВНОВЬ УЛЫБАЕТСЯ ПОД ПРОЛИВНЫМ ДОЖДЁМ

С этого дня дон Тибурсио не пропускал ни одного случая самым почтительным образом поздороваться с графом, которого, как и прежде, встречал три, а то и четыре раза на дню.

Дон Тибурсио был безупречно порядочным человеком. Когда он служил простым лакеем у отца Клотильды, он своим умом, преданностью и расторопностью снискал любовь хозяина, который доверил ему все дела и ни разу не имел повода жаловаться на своего верного слугу. Напротив, он часто и с удовольствием превозносил бескорыстие дона Тибурсио, к тому времени уже возведённого в ранг домоправителя. После смерти отца Клотильды дон Тибурсио продолжал выполнять прежние обязанности, распоряжаясь капиталом и делами доньи Луисы и её дочери, словно своими собственными.

Разумеется, пока недуг не приковал донью Луису к постели, она сама повсюду сопровождала дочь, но когда болезнь начала по целым месяцам удерживать её дома, она стала усиленно приискивать дли Клотильды всевозможные развлечения, чтобы хоть немного рассеять девушку, которая невольно начинала грустить при виде тяжело больной матери. Вот тогда-то Тибурсио, почтенный дворецкий, безукоризненно исполнявший свои долг и при жизни супруга доньи Луисы, и после его смерти, был удостоен чести сопровождать Клотильду на балы, прогулки и в театры.

Девушка привыкла постоянно видеть дона Тибурсио рядом с собой и с самого раннего детства относилась к нему с таким уважением и вниманием, словно он был членом семьи.

Почтенный дворецкий был действительно вполне достоин милостей доньи Луисы. Он ни разу не возгордился своим положением. Когда дон Тибурсио считал уместным дать совет или высказать своё мнение по денежным или другим чисто житейским делам, он позволял себе это не для того, чтобы показать, каким влиянием он пользуется, а лишь из желания услужить семейству Армандес. Одним словом, несмотря на свои не очень изящные речь и манеры, дон Тибурсио был человеком разумным, преданным и питал к своим хозяевам искреннюю и глубокую привязанность.

Господское добро он оберегал настолько рьяно, что приобрёл один недостаток – стал чересчур недоверчив. Едва он замечал, что кто-нибудь пытается привлечь благосклонность доньи Луисы или симпатии Клотильды, как он засовывал одну руку в карман, другую запускал в бороду и ворчливо бросал:

– Хм! А ведь этот малый ищет кусок пожирнее!

И, мгновенно проникаясь враждой к очередному искателю, он встречал его так сурово, что даже самому непонятливому человеку в одну минуту всё становилось ясно. По этой причине дона Тибурсио ненавидели все родственники доньи Луисы, включая самых дальних; тем не менее они не отваживались порицать поведение дворецкого в её присутствии, так как она в ответ только сердилась и объясняла всё ревностью и завистью.

Теперь, вероятно, читатель оценит удивительную дальновидность сеньора графа Ковео, который, составляя план боевых действий, решил прежде всего завоевать сердце дона Тибурсио и лишь потом начать покорение Клотильды. Надо признаться, шёл он к цели весьма напористо и в первые дни сосредоточил все свои усилия на том, чтобы завязать дружественные отношения с не в меру подозрительным домоправителем.

Как уже было сказало, граф намеренно попадался ему на глаза раза по четыре на дню. При каждой встрече он улыбался и кланялся, и дон Тибурсио охотно отвечал на столь изысканную учтивость. Ещё не обменявшись пи словом, эти два человека уже прониклись симпатией друг к другу.

Дон Тибурсио без устали расписывал донье Луисе и Клотильде любезность графа Ковео, о ком весь город говорил с похвалой, а нередко и с осуждением. Бедный домоправитель, видимо, полагал, что совершил изрядный и огорчительный промах, не познакомившись своевременно со столь важным господином, который так жаловал его своим вниманием.

Для полного выполнения первой и наиболее существенной части намеченного плана графу оставалось лишь заговорить с доном Тибурсио. И вот случай представил ему возможность, о которой он даже не мечтал.

Однажды вечером, желая укрепить здоровье моционом, предписанным врачом, прекрасная Клотильда вместе с доном Тибурсио вышли из экипажа в сквере Нептуна, находившемся в те времена рядом со сквером Изабеллы II. Они отпустили кучера, намереваясь вернуться домой пешком.

Граф Ковео, у которого появилась привычка ходить в сквер, где он впервые увидел Клотильду, и в этот вечер прохаживался там под руку с доном Матео. Во время прогулки не произошло ничего примечательного, если не считать почтительных поклонов, которыми дон Тибурсио обменялся с графом, и весьма выразительных взглядов, которые последний адресовал прекрасной, но, по обыкновению, безразличной и надменной Клотильде.

– Ты многого добился, дорогой ученик, – заметил дон Матео. – Тебе удалось привлечь внимание отца этой недотроги.

Услышав замечание самоуверенного латиниста, граф с трудом удержался от смеха и ответил:

– О, я добился гораздо большего, чем вы можете предположить… Ах, дон Матео, волочась за этой юной красавицей, вы упустили из виду самое главное.

– Что именно? – несколько сконфуженно отозвался дон Матео.

– Я хочу сказать, – продолжал граф, – что вы не очень-то показывали перед девушкой свою любовь к её семье, если даже не попытались разузнать, кто её родственники.

– Теперь уж я совсем не понимаю тебя, дорогой ученик.

– Вы, кажется, сказали, что сеньор, сопровождающий девушку, её отец?

– Да, конечно.

– Так вот, вы плохо осведомлены, дон Матео: он ей не отец.

– Изволите шутить, сеньор граф? – промямлил дон Матео, ибо ему нечего было возразить

– Нет, я говорю совершенно серьёзно. Он ей не отец,

– А кто же?

– Домоправитель, которого всегда высоко ценило семейство Армандес.

Дон Матео сунул в рот указательный палец, сильно укусил его и решил, что граф справедливо изобличает его в невежестве: знай он раньше, что человек, сопровождающий красавицу, всего-навсего дворецкий, он вёл бы себя куда менее робко.

В это мгновение хлынул дождь, один из тех неожиданных и коварных летних ливней, во время которых по-прежнему ярко светят звёзды и вам кажется, что тучи просто решили сыграть с вами злую шутку.

Гуляющие повскакали с мест, бросились врассыпную, и через секунду в сквере, где люди спокойно наслаждались прохладой, не осталось ни души. Военный оркестр, расположившийся у подножия статуи, смолк; наёмные экипажи были вмиг разобраны – сбежавшиеся со всех сторон сеньоры так ожесточённо оспаривали их друг у друга, что лишь самым ловким и нахальным удалось отвоевать себе место; большинство же публики укрылось в подъездах домов, в кафе, под навесами поблизости от сквера.

Дон Тибурсио и Клотильда тоже поспешили оставить сквер.

Дворецкий ворчал сквозь зубы:

– Ну и неудача! Как назло, именно сегодня мы надумали отпустить карету!

Для Клотильды же всё происходящее было просто развлечением. Но не успели они пробежать и двадцати шагов, как граф вежливо остановил их:

– Сеньорита, сеньор, я не могу допустить, чтобы вы промокли. Вот мой экипаж. Прошу вас, садитесь!

Дон Тибурсио, который до сих пор не избавился от своих простонародных манер, а в этот миг был к тому же весьма раздосадован предательским ливнем и тем, что так опрометчиво отпустил экипаж, крайне нелюбезно буркнул:

– Посторонитесь-ка лучше и дайте нам дорогу!

Дон Матео выручил графа, приказав Виктору подать карету. Догадливый слуга немедленно повиновался. Коляска встала поперёк улицы в двух шагах от дона Тибурсио и Клотильды, преградив путь беглецам.

– Садитесь, садитесь, – твердил граф, а дон Матео так ловко подтолкнул дона Тибурсио, что тот, совершенно растерявшись, против своей воли вдруг очутился в экипаже; вслед за ним поднялась и Клотильда.

Коляска тронулась.

– Нет, нет, ни в коем случае! – завопил дон Тибурсио, распахнув дверцу и высунувшись чуть ли не до половины. – Садитесь и вы, сеньоры.

На этот раз уже дон Тибурсио выскочил из коляски и силой впихнул в неё графа и дона Матео, которые героически стояли посреди улицы под ливнем.

Всё произошло очень быстро, почти мгновенно, во всяком случае заняло гораздо меньше времени, чем наше описание. После того как все, не успев опомниться, оказались в коляске, где им уже больше не угрожали обильные потоки воды, начались шутки и смех, под аккомпанемент которых каждый, как мог, отряхивал свою промокшую одежду.

– Ей-богу, это просто невероятно! – повторял бедняга дон Тибурсио. – Подумать только, стоило нам в кои-то веки отпустить кучера, как тут же начался ливень, словно кто-то нарочно всё подстроил!

Граф усиленно распространялся насчёт количества излившейся на него воды, чувствуя, что таким образом смешит Клотильду. Дон Матео водил взад и вперёд по вороту рубашки большим белым в красную клетку платком и объяснял, как всё произошло:

– Мы сидели вон под теми деревьями, па углу. Вдруг видим, что вы и все, кто был на другом конце сквера, пустились бежать. Мы встали, сделали несколько шагов и только тогда поняли причину суматохи, из-за которой и я чуть было не потерял свой цилиндр. А ведь он у меня новёшенький! Я даже ещё не рассчитался за него. Придётся теперь вернуть его шляпнику – он уже никуда не годится!

Это нелепое замечание дона Матео вызвало такой взрыв смеха, что после него никому уже не хотелось больше смеяться, и весёлость разом исчезла, хотя шутки всё ещё продолжали сыпаться. Затем на минуту воцарилась тишина. Слышна была только частая дробь капель но верху коляски.

Граф сидел рядом с Клотильдой. Она была одета в дорогое платье из бледно-голубого шёлка. Ко стройная фигура отчётливо выделялась на фоне тёмно-зелёной обивки кареты.

Время от времени в щелях поднятого верха мелькали огни проносившихся мимо магазинов и городских фонарей, чей свет на миг озарял седоков. В такие мгновения граф отчётливо видел прекрасное лицо девушки, сидевшей около него, её точёные руки и две золотистые косы, которые обрамляли белую шею, облегали высоко вздымавшуюся грудь и ниспадали до самых бёдер.

Клотильде доставляла смутное и непонятное наслаждение мысль, что совсем близко от неё, в той же самой карете, сидит человек, столько раз привлекавший её внимание, тот, о ком всюду говорили, кого везде встречали приветливо и почтительно, кому некоторые льстили и перед кем почти все трепетали.

Граф, опьянённый удачей, всё же понимал, что его спутники чувствуют себя несколько неловко; поэтому, выбрав момент, когда внутрь коляски не проникал свет витрин и фонарей, он ткнул локтем дона Матео и, почти прильнув губами к уху своего секретаря, прошептал:

– Да говорите же что-нибудь!

Дон Матео понял и громовым голосом немедленно понёс всякую околесицу. Тем не менее дон Тибурсио внимал ему, словно оракулу, и, преисполненный почтения, не осмеливался ни отвечать, ни возражать бывшему учителю.

Граф не сводил глаз с Клотильды. Она, словно волшебное видение, то появлялась перед ним, то исчезала по прихоти стремительных огней, на миг освещавших карету. Его печалила мысль, что поездка неизбежно и скоро кончится, как ни старался хитрец Виктор по возможности сдерживать лошадей.

Когда ещё представится такой великолепный случай! А он никак не может воспользоваться своей удачей! Всё произошло так неожиданно, так странно! О, если бы он мог предвидеть эту возможность заранее, всё было бы по-другому!.. Сидеть рядом с Клотильдой! Ощущать дуновение её веера, которым она обмахивается с таким неповторимым изяществом! Слышать шелест её шёлков! Невзначай касаться её кружев! И может быть, дотронуться даже до кончика её маленькой ножки, чей крошечный след он столько раз видел на песчаных дорожках сквера! Так думал граф, с невыразимым наслаждением вдыхая тончайший аромат, окружавший красавицу.

Наконец коляска остановилась. Дверца с той стороны, где сидел граф, оказалась как раз напротив подъезда дома Армандесов. Граф выскочил из экипажа и галантно протянул девушке руку. Она проворно спрыгнула на землю, едва коснувшись своей белой, тонкой и нежной ручкой пальцев графа.

В прихожей началась церемония прощания. дон Тибурсио и Клотильда никак не хотели отпускать своих любезных провожатых и просили их остаться хотя бы на несколько минут.

– Мы вам премного благодарны, – неловко оправдывался бывший латинист, – но мы слишком жалко выглядим в своей промокшей одежде. Как-нибудь в другой раз мы с удовольствием нанесём вам визит. Ведь сегодня мы, надеюсь, не в последний раз имеем счастье наслаждаться столь приятным обществом.

Граф в свою очередь с поклонами и улыбками убеждал Клотильду:

– Невозможно, сеньорита! В другой раз, в другой раз! Я хорошо знавал вашего батюшку. Он был моим большим другом, и я всегда с удовольствием вспоминаю время, проведённое вместе с ним. Это был прекрасный, образованный человек, светлая голова. Знаю я и вашу матушку, хоть она за давностью лет, пожалуй, забыла меня. Но вы всё-таки непременно напомните ей обо мне и передайте от имени её старинного друга графа Ковео уверения в самых искренних и почтительных чувствах.

Наконец они расстались, донельзя довольные друг другом.

На пути к дому граф и дон Матео обменивались впечатлениями,

При мысли об успехах, достигнутых его бывшим учеником за столь короткий срок, дон Матео чувствовал себя несколько униженным. Ведь он-то сам в точение такого долгого времени лишь лелеял надежду на счастливый роман с прекрасной Клотильдой! «Вот уж поистине баловень судьбы! Ну и везёт же этому графу! Но… ведь я могу гордиться, что он – мой ученик!» Последнее соображение отчасти утешило опечаленного секретаря.

Мысли графа были более радужными:

«Здесь, около меня, только что сидела Клотильда! Эта обивка ещё хранит тепло её тела, нежный аромат её дыхания! Ах, как я буду счастлив! Жаль только, что я не до конца воспользовался представившимся случаем. Ну и глупец же я: можно было поговорить с нею, показать себя более галантным, обходительным, любезным! Нужно было самому это делать, а не позволять дону Матео нести чепуху. Что она обо мне подумает? Она наверняка сочла меня дураком. Ах, когда свет на мгновение проникал через вон ту щель, освещая лицо и фигуру Клотильды, мне казалось, что передо мной небесное создание, которое я уже когда-то видел во сне. Временами мне чудилось, будто я во власти обманчивого миража. Тогда я закрывал глаза и сейчас же вновь открывал их. Её сапфировые серьги сверкали синими искрами, золотые браслеты горели ярким пламенем, а бриллиантовое ожерелье метало ослепительные молнии. Как она, должно быть, богата! Какие на ней драгоценности!»

Пока ехавшие в коляске были заняты столь несхожими размышлениями, на другом конце города дон Тибурсио и Клотильда, захлёбываясь от восторга, нахваливали друг другу новых знакомых.

Дворецкий, который из-за своей нелюдимости почти ни с кем не поддерживал знакомства, давным-давно не встречал никого, кто был бы так внимателен к его скромной особе. На глаза его навёртывались слёзы умиления и радости, от волнения захватывало дух, и он прерывал на миг свои восторги, а чтобы скрыть причину вынужденной заминки, делал вид, будто запыхался, поднимаясь по лестнице, и не успел отдышаться.

Клотильда рассказывала матери:

– Граф Ковео уверял меня, что очень хорошо знает тебя, мама.

И хотя сеньора Луиса, сколько ни силилась, никак не могла вспомнить, кто же такой этот граф, она, заразившись восторженностью дочери и своего дворецкого, подтвердила:

– О да, конечно, знаю. По-моему, мы с ним танцевали ригодон во Дворце.

Помимо всего прочего, старой сеньоре даже казалось признаком дурного тона не иметь в кругу своих знакомых столь известного человека, имя которого было у всех на устах.

Когда граф перешагнул порог своего дома, он почувствовал себя так, словно у него прибавилось сил и здоровья; ему даже почудилось, что он стал ещё солидней и выше ростом. Он с удовлетворением осматривал всё вокруг. Дом, казавшийся ему ещё несколько дней назад таким пустынным и одиноким, теперь был весь словно заполнен Клотильдой. На гладкой спине стоявшего в зале забавного золотого тельца ярко поблёскивали отсветы огней.

Проходя по кабинету, дон Ковео на мгновение задержался перед венецианским зеркалом и самодовольно залюбовался собой. Он переменил несколько соблазнительных поз, улыбнулся и промолвил:

– Она моя! Её-то мне и недоставало! Да, только её!

X
ПРОЛОГ

В городе уже шептались по поводу долгих разговоров графа Ковео с прекрасной дочерью доньи Луисы. Граф наконец добился того, что Клотильда стала принимать его ухаживания и подарки более любезно, чем знаки внимания со стороны других её поклонников. У графа был козырь, дававший ему преимущество перед всеми искателями руки богатой девушки: при нём дон Тибурсио никогда не скупился на слова и не хмурил бровей.

Более того, дон Тибурсио уступал сеньору графу руку Клотильды при возвращении с балов или из театров, а нередко и в том самом сквере, в центре которого на высоком мраморном постаменте стоял Нептун, опершись одной рукой о трезубец, а другую положив на бедро и по-прежнему наблюдая за всем происходящим. Славный домоправитель, сдвинув шляпу па затылок и заложив руки под фалды расстёгнутого сюртука, с блаженной улыбкой следовал в нескольких шагах позади молодой пары и негромко беседовал с доном Матео, который стал его неразлучным спутником.

Так и шествовала эта процессия: впереди влюблённые, за ними два важных сеньора. Они приковывали к себе взгляды всех гуляющих, вызывая у иных шёпот восхищения, у других – насмешливые улыбки.

– Вам, ваша светлость, следовало бы сдержать данное вами слово, – громко, чтобы слышали все вокруг, сказал как-то вечером при выходе из театра дон Тибурсио.

– А что за слово я вам дал, дорогой дон Тибурсио? – отозвался граф.

– Разве вы не помните, что однажды пообещали навестить нас?

– Вы правы, дружище, – с добродушной улыбкой согласился граф и стукнул себя рукой по лбу, как бы намереваясь наказать истинного виновника такого упущения. – Но я постоянно занят, дела отнимают у меня столько времени, а у моего секретаря просто девичья память!.. Не сердитесь– я зайду на днях.

Разумеется, граф постарался выполнить обещание как можно скорее, и несколько дней спустя у подъезда дома Клотильды остановилась сверкающая коляска дона Ковео с лакеями в украшенных галунами шляпах и расшитых золотом ливреях.

Граф во фраке, в белых лайковых перчатках, в сорочке с богато вышитой манишкой, где сверкали три великолепных бриллианта, вылез из экипажа и в сопровождении дона Матео направился к лестнице. Эскортируемый секретарём, на лице которого застыло выражение почтительности и сокрушения, он шествовал столь величественно, что его легко было принять по меньшей мере за посла какой-нибудь иностранной державы. Даже дон Тибурсио. уже знакомый с графом, проникся благоговейным трепетом, когда, услышав звук колокольчика и выйдя на лестницу встречать гостя, увидел сеньора графа Ковео, одетого по всем правилам этикета и с огромным орденским крестом на груди.

Клотильда в длинном, падавшем лёгкими складками, белом платье, похожем на лёгкую тунику, с волосами, схваченными красной бархаткой, казалась ещё прекраснее, чем в роскошных вечерних туалетах, усыпанных драгоценными украшениями.

Граф заранее известил о своём визите, поэтому донья Луиса, сгоравшая желанием увидеть его, распорядилась, чтобы её перевезли в удобном кресле на колёсах из спальни в другую комнату, где она могла бы принять столь известного аристократа. Материнское чутьё подсказало ей такие мысли, что, едва отдав себе в них отчёт, она заулыбалась, словно перед её взором предстало заманчивое будущее.

В своё время донья Луиса была большой любительницей светских развлечений; поэтому сейчас, лишась возможности бывать в обществе, она считала, что ей недостаёт одного из важнейших элементов существования, и жадно ловила все доходившие до неё новости жизни света, с которым у неё было связано столько воспоминаний о приятных и счастливых мгновениях, теперь уже канувших для неё в вечность.

Донья Луиса знала графа Ковео не только по рассказам дочери и дона Тибурсио: от многих знакомых она слышала о важной роли, которую он играет в высших сферах. Воображение уже рисовало ей элегантного и учтивого молодого человека, постоянно преследуемого многообещающими взглядами женщин и ревнивыми взорами мужчин. Однако эти мечты несколько поблекли, когда в дверях её комнаты появился грузный, круглощёкий, лысоватый человек с внушительным брюшком; следом за незнакомцем вошёл другой мужчина, который, в отличие от первого, был высок, тощ и прям как палка.

Донья Луиса перевела глаза на дочь и горделиво улыбнулась. Девушка сидела подле неё такая же прекрасная и холодная, как всегда.

Граф низко поклонился дамам и по приглашению молодой хозяйки уселся в широкое кресло. Дон Тибурсио представил донье Луисе своего благородного и верного друга дона Матео, личного секретаря светлейшего сеньора графа Ковео. И оба приятеля, не теряя ни секунды, уселись поближе друг к другу.

Донья Луиса, разумеется, никогда не видела графа, но по странной особенности, часто свойственной нашей памяти, мать Клотильды немедленно убедила себя в том, что уже не раз встречала нашего героя, хоти сеньор граф отличался весьма характерной внешностью, бросавшейся в глаза и навсегда запоминавшейся с первой же минуты знакомства. Его крупные и грубые формы упрямо противоречили изящным манерам, которыми он так усердно щеголял, а крепкие мускулы, стиснутые элегантным фраком, казалось, терпели в таком наряде постоянную и жестокую пытку. А вообще граф Ковео являл собой довольно гротескное зрелище для любого проницательного и постоянного завсегдатая салонов, где собиралось самое изысканное общество Гаваны,

Но эти размышления доньи Луисы длились не дольше мгновения. Глядя со своего кресла на этого толстого, круглощёкого, лысоватого, пышущего здоровьем мужчину, который сидел перед пей с утомлённым, пресыщенным видом, больная по счастливой для гостя неожиданности растрогалась и прониклась к нему симпатией. Первое неблагоприятное впечатление вскоре рассеялось, и грубоватая фигура сеньора графа перестала шокировать светскую даму.

Тем не менее ни донья Луиса, пи её дочь не решались начать разговор. Дон Матео, не заботясь о своём ученике, вёл оживлённую дискуссию с доном Тибурсио о видах па урожай сахарного тростника.

Положение графа становилось затруднительным. Яркая лампа заливала его таким потоком света, что гостя несколько смущал ослепительный блеск бриллиантов на манишке и креста на тесном фраке. В довершение всех бед он поймал на себе пристальный взгляд доньи Луисы, и ему показалось, что она слишком внимательно рассматривает его.

– Ух, какая жара! – изрёк бедняга, лишь бы не молчать, и вытер платком блестящую от пота и жира лысину.

– О да, – отозвалась мать Клотильды, – по вы не посетуете, если мы не откроем окна: я боюсь, как бы это мне не повредило.

Граф рассыпался в извинениях.

– О, я сказал не для этого… Мне уже совсем не жарко, напротив, я чувствую здесь живительную прохладу!..

Но, несмотря на все свои объяснения, граф отлично понимал, что крайне неудачно начал беседу; поэтому замешательство его возросло ещё больше.

Видя, что дон Матео болтает в своё удовольствие и вовсе не думает о том, нужна ли помощь его ученику, граф разгневался сверх всякой меры, не сдержался и стукнул кулаком по подлокотнику кресла. Этого оказалось достаточно: дон Матео понял свою оплошность и тут же принялся исправлять её, брякнув первое, что ему пришло в голову.

– Ваше лицо мне очень знакомо, сеньора, – начал он, обращаясь к донье Луисе.

– Именно об этом подумал сейчас и я, – торопливо вмешался граф, чтобы не упустить случая сказать хоть что-нибудь.

– Это не удивительно, – подхватила донья Луиса. – В свете по пальцам можно пересчитать тех, с кем у меня не было самых тесных дружеских отношений. Но именно из-за обилия знакомых теперь, когда уже прошло столько времени, я забыла даже имена некоторых из них.

– Да, так действительно случается очень часто, сеньора. Нечто подобное и я замечал: со мной здоровается множество людей, а я порой не знаю, чью руку жму, перед кем снимаю шляпу и на чей поклон отвечаю. Быть может, сеньора, мы с вами уже не раз встречались, беседовали и даже танцевали и тем не менее не помним этого.

– Разумеется, это вполне возможно. Подобные вещи происходят со мной, не впервые. Я почти уверена, что видела вас раньше, но не помню, где и когда. Вы ведь бываете всюду?

– Именно так, сеньора! Представьте себе, я иногда сам удивляюсь, как это я успеваю. И ведь у меня, кроме визитов, много дел!

Долгое время разговор вертелся около этой темы. Шла речь и о других материях, но приводить здесь всю беседу не стоит труда: она была начисто лишена смысла.

Донья Луиса окончательно убедила себя в том, что не впервые разговаривает с графом и что их знакомство состоялось гораздо раньше. Её симпатии к графу всё возрастали: он казался ей человеком грубоватой внешности, но простой души и доброго сердца. Сразу видно, что он ещё не привык к хорошему обществу, но это не помешает ей оценить его достоинства. Таково было мнение, которое донья Луиса составила себе о претенденте на руку её дочери.

В тот вечер, прощаясь, граф и донья Луиса, словно старые друзья, обменялись сердечным рукопожатием.

Дон Тибурсио походил на одержимого: он вставал на цыпочки, возбуждённо махал руками, похлопывал по спине дона Матео, который поминутно отпускал довольно сомнительные остроты; тем не менее, слушая его, почтенный домоправитель прямо-таки помирал со смеху.

Даже Клотильда, сперва безразличная ко всему, стала под конец общительней и приветливей.

Когда граф и его секретарь покинули дом, хозяевам которого их присутствие доставило немало приятных минут, больная вновь задумалась над своим плачевным состоянием и с болью в душе пришла к выводу, что после ухода них двух здоровых, жизнерадостных мужчин в гостиной образовалась какая-то пустота.

– Хорошо, если б они опять пришли, – заметил дон Тибурсио. – Их визит немного развлёк больную – ведь они такие разговорчивые и любезные люди!

Когда оба визитёра остановились у дверцы экипажа, которую распахнул перед ними грум, державший шляпу в руке, граф крепко стиснул локоть своего приятеля, нагнулся и шепнул ему на ухо:

– Мы только что совершили важный шаг, дорогой дон Матео, поистине великий шаг!

Секретарь, садившийся в коляску, хитро улыбнулся и в знак согласия кивнул головой. Экипаж тронулся.