Текст книги "Мой дядя - чиновник"

Автор книги: Рамон Меса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Вот как? Значит, ты уже получил официальное уведомление? – спросил дон Хенаро.

Дядя не понял вопроса. Дои Хенаро, видимо, сообразил, что брякнул лишнее.

– Выходит, ты ещё ничего не знаешь? Очень приятно! – воскликнул он с напускной весёлостью.

Затем дон Хенаро уселся в кресло и вперил глаза в потолок – это была его обычная поза в критические минуты.

– Дорогой братец, – несмело начал дядя, – дон Фульхенсио пе позволяет своей дочери выйти за меня.

– Понятное дело! Я не раз предупреждал тебя об Этом, – ответил дон Хенаро, не отрывая взгляда от потолка. – Но женитьба зависит не от старика, а от Авроры и от нас с тобой; значит, ничего страшного не произошло.

Дядя понял, что начал не с того конца и что если разговор пойдёт по такому руслу, то ему, вопреки предположениям, не удастся легко и быстро договориться с кузеном. Поэтому он продолжал так:

– Но Аврора тоже не хочет идти за меня… Я это знаю…

Дон Хенаро вскочил, впился глазами в дядю и, ударив кулаком по подлокотнику кресла, вскричал:

– Вот как! Значит, ты отмочил очередную глупость, Висенте?

– Глупость? Скажи лучше «идиотство», – поправил мой дядя и деланно засмеялся, чтобы рассеять неблагоприятное впечатление, которое слова его могли произвести на дона Хенаро.

– Поговорим серьёзно, Висенте. Дело это очень деликатное, и нам следует вести себя с большой осторожностью. Оставь свои вокруг да около и говори напрямик: ты же знаешь – я человек откровенный и ни от кого ничего не таю. Понятно?

Ободрённый подобными речами своего великодушного покровителя, дядя без утайки рассказал ему всё, что произошло в доме дона Фульхенсио.

Дон Хенаро слушал с большим вниманием и кажущимся спокойствием, но в тот вечер он пребывал в скверном настроении по причине полученных им дурных вестей, и ему необходимо было сорвать на ком-нибудь свою злость. Поэтому, сделав нетерпеливый жест, он в конце концов напустился на дядю с бессвязными обвинениями:

– Ты погубил себя, погубил меня… Нет, только себя… Какое мне дело, женишься ты или нет? Ты оказался растяпой, не послушался моих советов… Где ты найдёшь теперь другую такую Аврору? Есть ли девушка богаче её? А что скажет дон Фульхенсио? Ты говорил с ним обо мне? Ну, разумеется! Ты тут каждому орёшь во всю глотку, что я, твой двоюродный брат. Говори же… Отвечай…

– Да, – согласился дядя. – Он потребовал, чтобы я сказал, к какому семейству принадлежу, ну я и назвал тебя, братец; конечно, я не знаю, что за счёты у вас с доном Фульхенсио; но я увидел, как был он недоволен, когда услышал твоё имя.

– Ей-богу. Висенте, ты – форменный болван. Если дон Фульхенсио проявил недовольство, так не из-за меня, а из-за тебя: он сразу раскусил, что ты круглый идиот. И наверняка был поражён терпением, с каким я до сих пор держу подле себя такого олуха. Мы с доном Фульхенсио старые добрые друзья. Он мне многим обязан: я всегда бескорыстно старался угодить и оказать ему услугу. Понятно? Я сам пойду к нему, поговорю и всё выясню. Я не допущу, чтобы твои глупости вредили мне.

Дядя был ошеломлён обрушившимся на него потоком бессвязных фраз.

Между тем утомлённый дон Хенаро – со время разговора он сделал слишком много неистовых жестов – молча ходил по комнате, изредка покачивая головой. Вскоре он совершенно забыл о присутствии дяди; его гораздо больше занимало дело совсем иного свойства, о чём и свидетельствовала выразительная мимика, сопровождавшая его безмолвный диалог с самим собой.

Когда мой дядя прощался с ним, надеясь, что буря вскоре утихнет и на следующий день, в канцелярии, ему удастся умилостивить своего благодетеля, дон Хенаро даже не расслышал его слов и не заметил его ухода. Он был всецело поглощён своими мыслями.

XXT
ВСЕОБЩЕЕ СОКРАЩЕНИЕ

Когда наутро дядя входил в канцелярию, у него уже был в подробностях разработан и подготовлен план, как задобрить своего обожаемого покровителя. Однако по пути к своему кабинету дядя в изумлении остановился: он подумал, что ошибся дорогой. Все вокруг неузнаваемо изменилось: всё было, казалось, переставлено, перевёрнуто, перепутано. Ни один предмет не находился на своём привычном месте. Столы, стулья, люди – всё являло собой полный хаос и походило па огромный разворошённый муравейник. В одном отделе чиновники перебирали старый хлам и составляли описи, в другом – пребывали в безделье, так как не находили ключей от дверей и шкафов.

Потолочные балки, пол, окна, мебель, казалось бы, убеждали моего дядю, что он находится в той же самой канцелярии, но он не понимал, что творится в ней и что так изменило её обычный вид. Можно было подумать, что в канцелярии чихнул мощным чихом какой-то великан и воздух, вырвавшийся из его ноздрей, сдвинул с места всё, что в ней находилось.

Я пришёл вместе с дядей и тоже был совершенно сбит с толку. Мы направились к нашему отделу и растерялись ещё больше. На наших обычных местах, насмешливо поглядывая на нас, расселись незнакомые люди. Они шарили в наших ящиках, обыскивая даже самые дальние их уголки.

Пришельцы словно желали убедить нас, что хозяева здесь теперь они и нам тут нечего больше делать.

Но особенно нас поразило разрушение винтовой лестницы, стоившей дону Хенаро стольких размышлений, а дяде стольких реляций. Человек шесть рабочих заканчивали расправу с ней: один рубил топором вертикальную опору; другой складывал ступеньки стопкой, а потом взваливал их себе на голову; третий собирал в охапку балясины от перил, и все вместе самым кощунственным образом сокрушали великое творение, предмет гордости дона Хенаро и моего дяди. Затем свирепые разрушители, унося останки лестницы, вышли из комнаты, словно цепочка огромных муравьёв, занятых заготовкой съестных припасов.

На глаза дяди навернулись слёзы. Я же недоумевал, что явилось причиной столь беспощадной экзекуции.

Мы поднялись к дону Хенаро, потам нас ожидал новый и тоже неприятный сюрприз. На месте дона Хенаро восседал какой-то сеньор, более суровый, более важный и более высокомерный, чем наш именитый покровитель. Мы не знали, что делать. Вокруг не было пи одного знакомого лица – все чужие. И тут дяде пришла в голову блестящая мысль.

– Давай спустимся и расспросим Хуана, – предложил он.

Так мы и сделали. Спустились вниз, вошли в комнату бывшего привратника и увидели, что лицо у него точь-в-точь как у генерала, потерпевшего накануне постыдное поражение.

Бедняга Хуан увязывал какие-то баулы и узлы с одеждой и относил их в извозчичью повозку, нанятую им. Первым делом он уложил поперёк этой колымаги складную кровать, на ней разместил баулы и узлы с таким расчётом, чтобы усесться прямо на вещи.

Когда Хуан увидел пас, глаза его наполнились слезами, он повис на шее у моего дяди, с трудом подавил рыдания и лишь после этого произнёс следующие слова:

– Нас выгоняют, сеньор Висенте, нас выгоняют!

– Да что же такое здесь происходит, Хуан? – с треногой воскликнул дядя.

– Ничего особенного, сеньор. Просто надо министерство.

В одном из углов привратницкой сидело несколько кошек. Они не спускали с Хуана своих прозрачно зелёных глаз, похожих на куски толстого, освещённого изнутри стекла.

– Какое ужасное потрясение! – сокрушённо продолжал Хуан. – Клянусь своей матерью, за пятьдесят с лишним лет, проведённых здесь, я не помню ни одного государственного переворота, который повлёк бы за собой столь значительные последствия. Уж меня-то и дона Бенигно никогда не трогали. О нас, казалось, все позабыли: не было случая, чтобы наши имена упоминались в «Вестнике». Вот поглядим, станет ли новый начальник привратницкой надрываться так, как надрывался я, будет ли он заботиться о бумагах и котках столько же, сколько я, и соблаговолит ли следить, чтобы канцелярию каждую субботу мыли по вечерам, как это делал я, не пропустив ни единой субботы за всё время службы здесь.

Так, всхлипывая, сетовал старый Хуан. Вдруг он, заметив, что кошки спокойно взирают на его страдания и не выказывают ни малейшего сочувствия, схватил большой порожний ящик, с яростью запустил им в животных и закричал:

– Здесь только эта поганая тварь и остаётся! Чего вы на меня уставились? У меня мыши бегают по лицу, что ли? Брысь отсюда! Теперь-то вы узнаете, что значит подыхать с голоду!

Бедные зверьки испуганно бросились наутёк, и Хуану оставалось лишь пожалеть, что он не успел перебить им хребты.

Когда он немного поутих, дядя спросил его:

– Скажите, Хуан, почему ломают нашу винтовую лестницу?

– Потому что, говорят, хоть я не особенно-то верю слухам, повое министерство отвергает и переделывает всё, что сделано при старом.

В это мгновение в канцелярию вошёл дон Хенаро, о чём то тихо поговорил с отставным начальником привратницкой Хуаном и пошёл дальше. Проходя мимо нас с дядей, он сделал вид, что не заметил нас и вообще не знаком с нами.

Тем не менее дядя осмелился поздороваться. Дон Хенаро ответил на приветствие презрительной усмешкой и повернулся к родственнику спиной. Это обстоятельство повергло дядю в уныние и убедило его в том, что гнев покровителя не прошёл.

Хотя, по общему мнению, падение министерства было страшным несчастьем (сам дядя, по правде говоря, не очень-то понимал, что означает падение министерства), оно показалось дяде менее важным и прискорбным событием, чем утрата покровительства и помощи именитого дона Хенаро.

В своего «Льва Нации» мы возвращались настолько удручённые, что внушали жалость всем, кто видел пас.

В любом другом случае я обрадовался бы возможности расстаться с должностью, к которой питал скорее отвращение, чем склонность, но сейчас увольнение было более чем несвоевременным – мы располагали крайне скудными сбережениями. Всё своё жалованье и даже кое-что сверх него дядя растранжирил на ароматические притирания, костюмы, баночки с помадой, духи, прогулки в экипаже, абонементы в театр, на обеды и банкеты в честь своих друзей и почитателей; он делал всё это для того, чтобы занять и сохранить в обществе положение, которое не очень соответствовало его возможностям.

Судя по слухам, ходившим в канцелярии и среди просителей дела, которые дядя обделывал с доном Хенаро, должны были приносить ему изрядную прибыль, однако в действительности если не все барыши, то львиную долю их наверняка забирал сам дон Хенаро.

– Что же нам теперь делать, племянник? – спросил меня дядя.

– Как что? Работать.

– Где? У кого?

Дядин вопрос поставил меня в тупик.

– Я гожусь только в чиновники, – продолжал дядя. – Уволить меня сейчас, когда я меньше всего этого ожидал, лишить единственного источника средств, которым я располагаю, – да ведь это же несправедливо, это жестоко! Ах, если бы я знал заранее!

XXII
РОДСТВЕННИЧКИ ССОРЯТСЯ

Остаток дня дядя провёл в молчании, а с наступлением сумерек велел мне собираться, и мы отправились к дону Хенаро.

Явившись в гостиницу, где квартировал наш покровитель, мы застали его ещё за столом вместе с несколькими друзьями. Они курили душистые сигары и маленькими глотками неспешно потягивали из чашечек превосходный кофе: отужинав, они развлекали друг друга пикантными историями. Компания встречала каждый очередной анекдот громким и дружным хохотом, ничуть не беспокоясь, не мешает ли он тем, кто сидит за другими столами, дон Хенаро заметил нас ещё в дверях, но засунул руки в карманы и отвернулся, давая понять, что он раздосадовал нашим появлением. Поэтому мы отправились наверх и в ожидании кузена уселись на скамеечку, стоявшую около двери его номера. Может быть, здесь, без свидетелей, он будет памятливее и любезнее с нами.

– Дядя, зачем мы пришли сюда? – спросил я, так как побаивался предстоящей встречи.

– Зачем? А вот увидишь! – отозвался он с видом, не предвещавшим ничего хорошего.

Вскоре дон Хенаро прошествовал мимо нас и скрылся у себя в комнате. Дядя вошёл следом за ним и поздоровался. Дон Хенаро опять не заметил нашего присутствия, но дядя снова повторил слова приветствия, и нашему кузену не осталось ничего другого, как удостоить нас вниманием.

– Это ещё что такое? Что за комедия? – осведомился он.

– Спокойнее, братец: сейчас мы обо всём потолкуем, – с явной иронией отозвался дядя.

– Запомните: мне не до шуток, и я не намерен выслушивать ваши жалобы, – предупредил дон Хенаро.

– Мы явились сюда не шутить и не жаловаться, – с решительным жестом ответил дядя.

Дон Хенаро пришёл в такую ярость, что сразу не смог толком выразить свои мысли и судорожно дёргал головой и руками.

– Вот оно что! Нет, я не сяду, потому что не желаю разговаривать с вами. Я требую, чтобы вы убрались отсюда – вы и без того мне слишком надоели. Проваливайте! О, страна мошенников!

– Да, мы уйдём, но не прежде, чем разочтёмся за кое-какие дела, которые устроили для вас в канцелярии.

– Мне не за что рассчитываться с вами, понятно? Никаких дел у меня с вами не было, понятно?

– Неужто? Вы что-то слишком быстро забыли об отчётах!

– Вы мелете вздор, понятно? Какие ещё отчёты? Вы, верно, явились испытывать моё терпение? Клянусь жизнью, я этого не допущу!

– Есть люди, которые могут кое-что вспомнить…

Дон Хенаро внимательнее, чем раньше, выслушал эти слова и уставился на дядю испытующим взором.

– Да, я знаю людей, которые при необходимости пойдут в свидетели, поэтому нам лучше всё уладить полюбовно.

Дон Хенаро был изумлён. Я в не меньшей степени дивился дядиным речам и твёрдости, с какой он вёл разговор.

Чтобы скрыть своё замешательство, дон Хенаро заходил взад и вперёд по комнате.

Наконец он пробормотал:

– Хорошо, хорошо, Висенте. Приходи в другой раз – теперь мне надо уйти. Ты пи в чём не виноват – вся вина на мне: ведь это я столько времени опекал такого бессовестного человека. А значит, мне и расплачиваться.

– Считай как хочешь. Но всё-таки я желал бы непременно сегодня закончить дело, чтобы не надоедать тебе ещё раз своими претензиями.

– В таком случае я готов, – согласился дон Хенаро, усаживаясь и указывая нам – дяде и мне – на два стула.

Мы с дядей сели против дона Хенаро.

– Я буду краток, – начал дядя. – Я хотел бы получить долю, причитающуюся мне за хлопоты по делам, которые мы устраивали вместе. Я никогда бы её не потребовал, но у меня нет средств, а вы бросаете меня на произвол судьбы.

Эти слова произвели на дона Хенаро то же действие, что удар хлыстом, и, чтобы скрыть это, он насмешливо поглядывал на дядю, время от времени повторяя:

– Да неужели?

– Да, сеньор, вы прекрасно всё знаете, – отвечал дядя. Он то обращался к дону Хенаро на «ты», то вновь переходил на почтительное «вы».

– Сколько же я тебе должен? – спросил дон Хенаро.

Теперь уж дядя не нашёлся, что ответить: он был твёрдо убеждён, что дон Хенаро ему должен, но как и сколько – этого он не знал. Дон Хенаро заметил нерешительность дяди и, так как немногие могли бы потягаться с ним в изворотливости, сразу сообразил, что сказать:

– Как только тебе закроют кредит, приходи ко мне за деньгами, хоть я толком и не знаю, должен я тебе или ист. По рукам?

– Но неужели вы никогда не думали о том, что меня следует как-то вознаградить за мою самоотверженность?

– Самоотверженность? Ха-ха-ха! Не смеши меня, Висенте, – с деланной весёлостью прервал его дон Хенаро.

– Да, это была самоотверженность, – настаивал дядя. – Вы не раз заставляли меня рисковать. Я, может быть, дурак, но не настолько, чтобы не понять ваших махинаций.

– А разве ты ничего не выгадывал на них? – спросил дон Хенаро.

– И это говорите мне вы!

– А кому же ты обязан всем, что ты есть и что у тебя есть? Разве не я пригрел тебя, глупец, когда ты приехал на остров, даже не зная, куда податься? Разве не ты обещал целиком и полностью довериться моему руководству, неблагодарный? Кто подыскал тебе должность, которая до сих пор давала хорошее жалованье… и кое-что ещё, бездельник? Ну, кто?

– Всё это я понимаю и за всё признателен вам, но сейчас я хочу получить то. что мне причитается, и… будем квиты.

– Да бывал ли на свете пустомеля наглее! – закричал дон Хенаро, яростно топнув ногой.

Дядя спокойно изрёк:

– Я прошу только то, что мне причитается, и шуметь тут нечего – деньги мои.

– Послушай. Висенте, оставим это, – воскликнул дон Хенаро, бледнея от бешенства. – Если я что тебе должен, требуй через суд. А теперь убирайся.

Дядя не соизволил даже пошевельнуться.

– Чего же ты ждёшь?

– Денег! – ответил дядя таким тоном, что у дона Хенаро помутилось в глазах от злобы.

– Уйдёшь ты или нет? – заорал он, хватая стул и грозя раскроить дяде череп.

Однако дядя не дрогнул и лишь приговаривал:

– Ну, ударь, дружище, ударь, попробуй…

– Ладно, – заключил дон Хенаро, ставя стул па место. – Закончим миром наше веселье. Будь добр, Висенте, выйди из комнаты.

На этот раз дядя встал, направился к двери, но на пороге обернулся и спросил:

– Значит, полюбовно дело не уладить?

– Мне улаживать нечего. Если я тебе должен, ты знаешь, куда обратиться, понятно? Кто уверен в своих правах, тот сумеет отстоять их перед судом. Страна мошенников!

– Ну, хорошо, однако вам не поздоровится!

– Дружище, не смеши меня! – процедил дон Хенаро, почти не разжимая губ, на которых теперь не играла усмешка, а скорее кипела разлившаяся желчь.

– Итак, до скорого свидания, превосходительный и сиятельный сеньор дон Хенаро де лос Деес.

– Провались ты в тартарары!

– Спасибо.

– Неблагодарный!

– Жулик!

– Дубина!

– Каналья!

С этими любезностями расстались в тот вечер два старых приятеля.

XXIII
ДОН ХЕНАРО КАПИТУЛИРУЕТ

Рассвет следующего дня мы встретили в тюремной камере.

Почему? Сие нам было неизвестно. Непредвиденные события, разыгравшиеся ночью, повергли нас в состояние полной подавленности.

Однако наша взбудораженная память с неукоснительной точностью воспроизводила все подробности происшедшего. Началось с того, что в полночь нас разбудил громкий стук: кто-то колотил в дверь нашего жилища толстой палкой.

К нам в каморку вломились три человека. Один из них отрекомендовался надзирателем городской тюрьмы и объявил, что намерен отвести нас туда и посадить в камеру. Второй держал в руках палку с острым железным наконечником и большой фонарь, свет которого ударил нам в лицо и ослепил нас на некоторое время. Третий принялся обыскивать комнату и подгонять нас, требуя, чтобы мы оделись как можно скорее. Мы с дядей были настолько ошеломлены, что повиновались без малейшего возражения. Когда мы спускались вниз, в свете фонаря, на мгновение рассеявшем мрак, нам почудилось, что между лестничными балясинами мы видим фигуру дона Хенаро и что он пытается спрятаться в тёмном углу. Однако мы так никогда достоверно и но узнали, был ли это действительно он.

Нас втолкнули в наёмную карету, и в течение четверти часа мы слышали только однообразный стук колёс нашего экипажа по булыжнику пустынных и мрачных улиц. Наконец он остановился перед огромным зданием, куда нас и заставили войти. Четыре массивных железных двери, заскрежетав ржавыми петлями, поочерёдно затворились за памп. Мы пересекли просторный квадратный двор. В конце его лунный свет нарисовал на земле два больших ярких треугольника. Мы прошли мимо камер с крепкими решётками, за которыми время от времени мелькали измождённые бледные лица. При свете фонаря, который держал в руке наш проводник, глаза узников как-то странно блестели. Нас остановили у дверей узкой камеры. Оттуда пахнуло сыростью, словно из затхлого подземелья, куда долгое время не проникали ни солнце, ни свежий воздух.

Провожатые втолкнули нас в этот погреб, с грохотом заперли тяжёлую железную дверь и ушли.

По мере того как удалялся свет фонаря, тени от прутьев решётки, увеличившись до огромных размеров, двинулись, как некие странные фигуры в фантастическом шествии, по стенам нашей вонючей камеры, пока не достигли края решётки, где слились друг с другом и исчезли совсем.

Всё погрузилось в безмолвие и мрак.

Я стал ощупью искать противоположный угол камеры и добрался до него гораздо быстрее, чем предполагал: наша ужасная темница была настолько мала, что, сделав два-три шага, человек уже наталкивался на решётку или на одну из стен.

Я уселся в углу и несколько часов подряд дрожал от пронизывающего холода, причиной которого была страшная сырость. Во рту у меня всё пересохло и ощущалась горечь, в висках стучало. Так я и сидел, не в силах отдать себе отчёт, что же со мной происходит.

Часов в семь утра в камере забрезжил рассвет. В окошко, расположенное пол самым потолком и забранное железными прутьями, которые были выкрашены чёрной, краской и усажены шипами, неторопливо заглянуло солнце. Оно вычертило па полу большой квадрат, осветивший темницу желтоватым светом и вселивший мне в душу неизбывную тоску. Какую глубокую печаль нёс с собой этот свет! Казалось, он рождён не солнцем, а умирающим пламенем гаснущей свечи.

Время от времени тишину нарушал звон кандалов, взрывы хохота, угрозы и голоса людей, говоривших на странном жаргоне и изрыгавших самые страшные богохульства.

Часов в девять я услышал звук шагов. Казалось, кто-то идёт по длинной сводчатой галерее.

Шаги приближались.

Человек подошёл к решётке нашей камеры, и по очертаниям его фигуры я узнал пришельца: это был дон Хенаро. Прикрыв рукой глаза, чтобы его не слепили солнечные блики, и прижавшись лицом к прутьям, он долго стоял, вглядываясь во мрак камеры.

Когда я увидел дона Хенаро, меня словно обдало холодом. Я подумал о том, как подло он отомстил нам.

– Эй! Вы тут? – спросил дон Хенаро.

Мы пе могли вымолвить ни слова.

– Ба, да здесь, кажется, никого нет! Эй, Висенте, ты где? А ну, вставай! Что? Закрыто?

Ключ в замке повернулся, и дверь нашей тесной камеры отворилась.

– Э, да вы неплохо устроились, хотя тут, конечно, скучновато и света мало! Не правда ли, друзья мои? – шутливым тоном произнёс дон Хенаро, входя в нашу темницу.

Мы с дядей благоразумно помалкивали.

– Да что же это такое? Уже загрустили? Напрасно – вам нечего бояться! Сразу видно, что вы– новички в таких делах ничего не смыслите.

Весёлость дона Хенаро была нам крайне неприятна как по причине положения, в котором мы находились, так и потому, что нам редко доводилось видеть нашего родственника таким разговорчивым и весёлым.

– Судья ещё не заходил к вам? – спросил он нас.

Мы с дядей вздрогнули. «Судья! Как! К нам должен зайти судья? Значит, мы столкнёмся лицом к лицу с представителем земного правосудия?» – подавленно думали мы.

– Мой вопрос огорчил вас? – прервал наши размышления дон Хенаро.

– Значит, нам придётся разговаривать с судьёй? – пролепетал дядя.

– Да, дружище. А что? Не бойся ничего – я здесь и, как всегда, помогу тебе, хотя ты и показал себя столь неблагодарным.

Эти слова дон Хенаро произнёс с такой неподдельной искренностью, что дядю охватило желание пасть к ногам своего покровителя и попросить у пего прощения. Сказать по правде, я и сам отчасти испытывал подобное стремление. Мы чувствовали себя столь несчастными и беззащитными, что, если бы в ту минуту нам предложил свою слабую поддержку малый ребёнок, мы, не колеблясь, приняли бы и её.

– Повторяю: вам нечего бояться – всё будет только чистой формальностью. Понятно? – говорил дон Хенаро, всячески успокаивая нас и ободряюще похлопывая по спине.

Затем он подмигнул нам:

– Я всё улажу, понятно? Но смотрите, ни на шаг не отступайте от моих указаний, иначе вы погибли.

Мой дядя раз сто клятвенно заверил его, что в точности повторит всё, чему его научит наипревосходительный и высокороднейший сеньор. (В эти тяжёлые минуты мой дядя забывал, что доводится дону Хенаро двоюродным братом, и благоразумно остерегался обращаться к нему на «ты».)

Дон Хенаро вынул часы, взглянул на них и продолжал:

– Через несколько минут сюда явится судья и допросит вас. Вы обвиняетесь в подделке счетов, описей… и ещё в какой-то ерунде. Но всё это одна видимость. Другие вытворяли дела похлеще, а их даже не потревожили… Но кто-то должен был полететь со своего места, – понятно? – и этими горемыками оказались вы. Всё довольно просто. Понятно? Весьма просто.

Несмотря на кажущееся спокойствие и хладнокровие, о каким говорил дон Хенаро, пытаясь ободрить нас, мы с дядей отнюдь не перестали дрожать от страха. Последние слова дона Хенаро прозвучали для нас словно гром среди ясного неба: уже и раньше нас не раз мучила совесть, несмотря на успокоительные заверения дона Хенаро, неизменно старавшегося развеять наши сомнения.

– Когда судья станет задавать вам вопросы, отвечайте с величайшей осмотрительностью и не впутывайте в дело никого другого, понятно? Уразумели? Никого!

– Но… – пробормотал мой дядя.

Дон Хенаро сделал нетерпеливый жест.

– Висенте, – холодно сказал он, – не спорь, потому что на сей раз упрямство тебя погубит. Поговорим начистоту, но не думай, что я чего-то боюсь. Я просто предупреждаю тебя – лучше всё предусмотреть заранее. Если тебя спросят, участвовал ли я в этих делах, отрицай категорически и полностью. Уразумел? Понял?

Как же было дяде не уразуметь и не понять? Ведь если бы дон Хенаро приказал ему проломить головой стену, он и тогда не поколебался бы.

– Не забывай, что я тебе сказал, понятно? Запомни всё до последнего слова – ведь это касается тебя не меньше, чем меня, – повторил дон Хенаро, берясь за ручку двери.

Дядя рассыпался в заверениях.

– Хорошо, хорошо. А пока что мне придётся снова запереть вас в этой дыре. Я попал сюда лишь благодаря особому разрешению, которое удалось получить только мне. Да вот ещё что, Висенте: ни ты, ни твой племянник не должны даже словом обмолвиться о том, что вы с кем-либо разговаривали, с тех пор как вас заперли за решётку. Надеюсь, понятно?

И дон Хенаро вышел. Его уверенные шаги прозвучали по длинному коридору и постепенно затихли вдали. Вновь воцарилась глубокая тишина.

Прошло немало времени, прежде чем мы опять услышали тяжкую поступь целой группы людей, приближавшихся к дверям камеры. В тишине звучали их голоса – голоса счастливцев, которым неведомо, что такое беда. Двери нашей темницы распахнулись, и к нам вошли три человека. Один с важным видом остановился у двери и гнусавым голосом, от которого у меня внутри всё задрожало, возвестил:

– Сеньор судья!

Судья! Вот и настал страшный миг – передо мной стоял представитель закона и правосудия!

Однако со мной произошло то, что часто случается в жизни: когда я наконец оказался перед судьёй, весь мой страх рассеялся. Я почувствовал себя так, словно с плеч у меня нежданно свалился тяжёлый груз.

Ах, моё воображение нарисовало мне образ идеального судьи. – сеньора высокого роста, с благородной и важной осанкой и суровым лицом. Но когда я увидел перед собой живого судью и сопровождавших его особ, все прежние представления, заставлявшие учащённо биться моё сердце, разом вылетели у меня из головы.

Судье потребовалось всего полчаса, чтобы выведать у меня и дяди всё, что ему хотелось узнать. Он подзадоривал нас, вызывая на спор друг с другом, но о доне Хенаро не обмолвился ни словом. Затем он, любезно улыбаясь, распрощался с нами, и мы с дядей почувствовали себя предовольными, словно мальчишки, увидевшие долго болевший зуб в щипцах врача«

– Однако всё это не так уж страшно, как нам казалось, – решили мы.

В полдень нас перевели в более просторное и удобное помещение, где было почти достаточно воздуха; окна камеры выходили на большой двор, выложенный в некоторых местах мраморными плитами.

Здесь, к немалому нашему удивлению, мы встретились о некоторыми сослуживцами.

– И вы тоже здесь? – спросили мы.

– А как же иначе! – услышали мы в ответ.

– Но почему?

– Нет, вы только посмотрите на них! – воскликнули они, разразившись хохотом. – Да потому, что свалили наших начальничков.