Текст книги "Красная Армия (ЛП)"

Автор книги: Ральф Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Обстрел прекратился. Гордунов услышал, как за позициями раздался рев двигателей бронетехники.

Шум двигателей танков стал современной заменой боевым барабанам, подумал Гордунов. От этого урчания стыло в животе.

Он указал связистам на местное здание почты на бульваре, соединявшем оба моста на западном берегу и сказал.

– Расположите аппаратуру там. Доложите капитану Карченко, если сможете связаться с КП его роты. Попытайтесь снова наладить проводную связь.

Он посмотрел на их лица. Дети. Не те опаленные солнцем и покрытые шрамами лица людей, с которыми он выживал в Афганистане. Он не видел офицера связи вот уже несколько часов. Еще один бесполезный ублюдок, подумал он. Он выбрал солдата, имевшего наименее испуганный вид.

– Боец, ты отвечаешь за связь. Присваиваю тебе звание младшего сержанта. Служи Советскому Союзу!

Гордунов оставил их. Хромая, он двинулся по бульвару на запад, на звуки двигателей вражеской техники. Скоба на ноге помогала, но каждый шаг все равно отдавался болью. Он сам нашел эту скобу в больнице и сам закрепил ее на ноге, не желая обращаться за помощью к кому бы то ни было.

Звуки перестрелки усилились у него за спиной, на берегу реки, контролируемом Левиным. На их стороне, звук танковых двигателей тоже изменился.

Они двигались.

Гордунов вышел к позициям взвода лейтенанта Свиркина. У него был все еще действующий полевой телефон, и Гордунов воспользовался им, чтобы связаться с Левиным.

Им ответил солдат. Товарищ капитан вел бой. Но он приказал передать, что атакующие его силы были британскими регулярными частями.

Левин получил, что хотел, по полной программе, подумал Гордунов.

Лейтенант Свиркин был уверен в себе, даже энергичен. Он был новичком в батальоне, и у Гордунова не было времени, чтобы составить о нем мнение.

– Ты понимаешь, что мы должны держаться? Другого выбора нет. Наши танки в пути.

– Вас понял, товарищ командир.

Гордунов двинулся назад, чтобы проверить вторую линию оборонительных позиций взвода.

Выстрел грохнул прямо перед ним. Рев вражеской техники вдруг показался невозможно близким.

Гордунов увидел, как выпущенный в упор танковый снаряд ударил в угол здания. Через мгновение, двое солдат выскочили оттуда, подняв руки над головами.

Его солдаты. Дезертиры. Гордунов скосил обоих из автомата.

Ведущий вражеский танк уже достиг советских позиций. Все произошло слишком быстро, чтобы можно было успеть что-то сделать. Гордунов с ужасом наблюдал, как огромная машина, в два раза больше, чем советские танки, двигалась к мосту, заливая все вокруг пулеметным огнем, и, судя по всему, не собираясь останавливаться. Он хромая бросился обратно, на позиции взвода, с которых только что вышел. Вражеский танк или не видел его, или просто не обращал на одинокого солдата внимания. Еще один танк появился следом за первым и направился к главному, северному мосту.

Гордунов кипел от мысли, что мост может перейти обратно в руки врага так легко. Казалось, десант просто растаял. Никто не отвечал на огонь танков.

Гордунов выскочил из-за угла, крича своим приказ не стрелять. Лейтенант Свиркин вышел ему навстречу. Его лицо было пустым.

– Где гранатометчики? – Рявкнул Гордунов. – У тебя есть кто-то рядом?

Свиркин на мгновение задумался, приведя Гордунова в бешенство своей медлительностью.

– Я думаю… должен быть расчет где-то вниз по улице.

Гордунов схватил лейтенанта за руку.

– Где?! Покажи мне!

Лейтенант послушно повел его. Офицеры бросились через перекресток, наугад стреляя в сторону вражеских танков. Проскочив через пару тел местных жителей, они обнаружили двух солдат, укрывавшихся за грудой щебня. У одного из них был гранатомет.

Гордунов слышал, как танки вели огонь. Судя по звукам, они были очень близко к мосту.

– Встать! – Приказал он бойцам. – За мной! Лейтенант, тебя это тоже касается.

Он спешно повел их к зданию почты. Независимо от того, чем Карченко занимался на командном посту своей роты, он не мог остановить танки. Гордунова ударило болезненное ощущение того, что все потеряно. Инстинкты говорили ему, что оборона была организована неправильно, а Карченко был не более чем командиром роты и не смог справиться с возложенной на него задачей. Гордунов пожалел, что не отстранил его от командования еще вчера вечером, когда тот не смог забрать тело Духонина.

Гордунов жестом приказал своим залечь. Солдаты упали, держа оружие наготове. Но целей не было видно.

– Они за следующим углом, – сказал им Гордунов. Гудение моторов и скрежет гусениц по заваленным обломками улицам безошибочно выдавали танки. Потом раздалась быстрая пара взрывов, ей вторил огонь из советского оружия, говоря, что кто-то все же вел бой.

– Боец, – сказал Гордунов гранатометчику. – Следуй за мной. Свиркин, останься здесь и следи, чтобы нас, мать твою, не отрезали.

Лейтенант кивнул. Но у Гордунова не было уверенности в нем. По афганскому опыту он знал, что солдаты, вполне нормально подготовленные, вдруг могли достигнуть предела своих возможностей, после которого у них мог наступить ступор от чего-то неожиданного, деморализующего, да и просто от нервного истощения. Никто не был полностью предсказуем. И мало кто всегда оставался храбрым.

Гордунов ждал возможности произвести выстрел в корму танка. Но едва он и гранатометчик достигли перекрестка, у них за спиной появился третий танк. Они были зажаты между ним и двумя танками спереди.

– Стреляй в этого гада! – Закричал Гордунов.

Гранатометчик, весь трясясь, припал на колени. Он вскинул оружие на плечо и выстрелил. Граната ударила ниже маски пушки, почти под башню. Но огромный танк продолжил двигаться, открыв огонь из пулемета.

Солдат вскочил, но в ту же секунду рухнул. От пулеметной очереди его тело, кувыркаясь, покатилось назад.

Гордунов прижался к стене настолько, насколько это было возможно. Танк прошел мимо с невероятным грохотом и сосредоточил огонь на переулке, из которого бежали Гордунов с солдатом. Но сейчас его люки были закрыты, а место, где лежал Гордунов, не могло быть видно в оптику. Когда танк прогрохотал дальше, он бросился к гранатомету, преодолев последние несколько метров на локтях и коленях. Гордунов сорвал со спины мертвого гранатометчика тюк, из которого торчали две гранаты. Каждое мгновение он ждал пулеметной очереди, которая разорвет его. Но успел стянуть тюк с тяжелого окровавленного тела. Он перекинул его через плечо и откатился в укрытие. Было непростительной глупостью отправить танки в город без поддержки пехоты, и Гордунов был настроен заставить врага заплатить за нее.

Он прокрутил в памяти, как стрелять из гранатомета. Гордунов вставил гранату, услышав ободривший его щелчок. Вспомнил правильную последовательность действий, как правильно удерживать оружие. Забросил автомат на спину, чтобы в случае чего тот не мешал быстро выстрелить из гранатомета. Затем встал и побежал на перекресток так быстро, как только позволяла больная нога.

Оглянувшись, Гордунов увидел, что один из танков у моста дымился. Это его обнадежило. Его солдаты все еще вели бой. Кто-то подбил один из танков. Корма танка, убившего гранатометчика, была совершенно беззащитна. Гордунов вскинул гранатомет на плечо, прицелился в моторно-трансмиссионное отделение и выстрелил.

Цель была так близко, что он ощутил ударную волну от взрыва. Как минимум, он надеялся лишить танк способности двигаться. Тот действительно резко остановился, из-под крыши кормовой части повалил дым. Гордунов отскочил в ближайшую дверь, забросил гранатомет на спину и вскинул автомат. Он прицелился, ожидая, когда танкисты полезут наружу.

Но экипаж не хотел бросать танк. Они попытались развернуть пушку назад. Но на узкой улочке этого сделать было нельзя, даже подняв ее на максимальный угол возвышения. Внимание Гордунова было так приковано к башне, что он чуть не пропустил движение под танком, когда члены экипажа полезли наружу через люк в днище.

Гордунов подождал, пока второй танкист выберется из люка. Когда больше никто не появился, он открыл огонь из автомата промеж гусениц танка. Он видел, как попавшие в ловушку танкисты дергаются, словно марионетки. Гордунов опустошил в них весь магазин и вставил новый. Убедившись, что тела не двигаются, он перезарядил гранатомет.

Оставшийся танк вел бешеный огонь, понимая, что попал в ловушку. Гордунов начал осторожно менять позицию, чтобы сделать точный выстрел. Они пытались отбить у него мост. Но это оказалось не так уж и просто. Он снова ощущал себя непобедимым.

Он укрывался за только что подбитым им танком, поднимая гранатомет, чтобы сделать выстрел. Пока он целился, ощущение времени и пространства смазались. Он словно вернулся на дорогу на Кандагар, в бой с очередной засадой душманов в горах, и еще в тысячу мест, которые не мог вспомнить. В мире остался только враг, время и все остальное исчезло. Гордунов положил палец на спусковой крючок.

Выживший член экипажа подбитого танка выстрелил ему в спину из пистолета.

ВОСЕМНАДЦАТЬ

Черный человек с оторванными руками брел прямо к сыну командующего фронтом, держа культи, словно просящий милостыню средневековый нищий. Потерянным взглядом он искал что-то вдалеке. Антон инстинктивно подался к своей командирской машине. Казалось невозможным, что человек мог остаться жив и мог двигаться, учитывая, что на нем все еще горели ошметки формы.

Раненый наполовину прошел, наполовину проковылял мимо своего командира бригады, словно в иной реальности. Антон Малинский, гвардии полковник, командир третьей бригады сорок девятого объединенного армейского корпуса, беспомощно наблюдал происходящее. Было несколько не пострадавших, но и они, как ощущал Антон, были дезориентированы. Он понимал, что должен отдавать приказы, организовывать борьбу с последствиями удара и смягчать их. Но всего было слишком много, и не было никого, кому бы он мог приказывать.

Это была глупость, сказал Антон сам себе. Непростительная глупость. За рядами покореженной техники раздался новый взрыв топлива, рассеяв наполненный привкусом металла воздух. Антон пригнулся к борту машины, но взрыв был слишком далеко, чтобы достать его. Разумом он понимал, что только что потерял целую батальонную тактическую группу, солдаты которой так и не увидели боя, ради которого они столько готовились, были так хорошо организованы и вооружены. Они погибли в считанные секунды. Пока он так полностью и не понял, что случилось.

Антон ощутил, как в животе опять назревает ураган. Накануне вечером его прихватила диарея, да такая сильная, что он не смог ехать в командной бронемашине, и вынужден был оставаться в автомобиле, чтобы иметь возможность в любой момент выйти, не нарушая движения. Во время полета на вертолете на мобильный командный пункт командира корпуса генерал-майора Ансеева, Антон едва сдержался. Он ощущал нарастающую слабость. Начальник медицинской службы бригады дал ему таблетки, но сильно сомневался, что они помогут, и порекомендовал принять древесного угля. Антон последовал совету, отчаянно пытаясь справиться с нагрянувшей ужасно не к месту болезнью. Однако сейчас, при виде, возможно, тысячи сгоревших заживо людей, он сомневался, что ему поможет весь уголь в мире.

Он боролся с потребностью сходить в тлеющий лес, надеясь найти одного из офицеров штаба или младших командиров, чтобы дать указание возобновить движение. Даже ему, командиру бригады, было запрещено использовать радиосвязь во время марша. Корпус должен был неожиданно вступить в бой и прорваться глубоко во вражеский тыл. Была введена сложная система доставки сообщений курьерами на автомобилях или вертолетах в заранее определенные места встреч и на специальные пункты сбора информации, остановок для отдыха, питания, заправок и техобслуживания. Были предприняты все меры, чтобы перемещать целый корпус, не выходя в эфир. Но как, спрашивал себя Антон, кто-то мог серьезно рассчитывать скрыть такие огромные силы, совершающие спешный дневной марш по дорогам на открытой местности между Лецлингерской пустошью и Ганновером? Было слишком много узких участков и водных преград, были узкие проходы в пограничных заграждениях. Было известно, что противник располагал высокотехнологичными системами разведки. Казалось, все было диалектически продумано и люди перестали задумываться о последствиях. Как его отец мог допустить то, что только что случилось?

Но даже сейчас, когда он был готов возложить вину за случившееся на своего отца, Антон понимал, что старик достиг столь высокого положения, такой власти, что потеря батальона никак не могла его взволновать. Нет, конечно, это не задача его отца. Это задача нерадивых штабных офицеров и командиров, впавших в прострацию от неразберихи и бешеного темпа наступления. Наконец, и его задача тоже.

Но сейчас он был в ярости, и все рациональные объяснения было легко отбросить. Конечно, темнота тоже не защитила бы от современных средств разведки. Но все же она давала преимущества. Или это была просто иллюзия, человеку просто казалось, что в темноте легче спрятаться? Антон не мог тщательно обдумать этот вопрос сейчас. Слабость усилилась. Кишки вознамерились вывернуться наизнанку, все тело бунтовало.

Он перестал пытаться анализировать произошедшее и расслабился, снова погрузившись в нахлынувшую вспышку гнева. Эта глупость, этот массовый идиотизм, допустивший появление такой очевидной цели, казался просто невероятным. Двигаясь по открытому скоростному шоссе, они принесли последние остатки здравого смысла в жертву скорости. Заправщики, численностью до роты, расположились у перекрестка дорог таким образом, чтобы иметь возможность заправить машины всей батальонной группы одновременно. Импровизированная заправочная станция зажила своей жизнью, и сработали неписанные законы войны, гласящие, что скопление техники неизбежно начнет разрастаться, привлекая новые машины. Не требовалось специальных знаний, чтобы распознать, какая техника расположилась на выжженном пустыре. Колонна заправщиков расположилась в полнейшем беспорядке, вперемешку с техникой других служб тыла. Машины батальонной группы, его погибшей группы, прибыли не вовремя и спокойно начали доить заправщики. Неподалеку от перекрестка обустраивала свой маленький надел комендантская служба. Офицеры-ремонтники увидели в таком расположении определенные преимущества, так как можно было осматривать на предмет неисправностей технику, прибывшую для дозаправки. Разумное в мирное время решение на войне обернулось смертью. Сгоревшие ремонтные машины, обломки техники и оборудования валялись в совершенном хаосе, который советские солдаты устраивали при первой же возможности. Но хуже всего пришлось полевому госпиталю, расположенному у опушки леса. От взрыва палатки были сметены, а люди, находившиеся в них, сгорели заживо. Все правила расположения на местности были проигнорированы в извечной человеческой склонности собираться в толпу. Смерть пришла в одно мгновение неизвестно откуда.

Антон вспомнил статьи, в которых рассказывалось о западных ударных комплексах и средствах технической разведки, этих новых ужасах высокотехнологичного поля боя. Разумом он вполне понимал произошедшее. Но никакие книги не могли подготовить человека к тому, что он увидел. Антон был более чем в километре от места удара, двигаясь в бесконечной бригадной колонне, когда без всякого предупреждения, заполнив собой весь горизонт, вспыхнул гигантский огненный шар, так ярко, что заболели глаза. Он рассеялся волной черного дыма, от которого стало темно, как ночью. Взрывная волна, казалось, подняла легкую машину над дорогой.

Он рефлекторно приказал водителю двигаться вперед, понимая, что тот и так должен был это делать. Но продолжавшиеся взрывы и горячий дым воздвигли в воздухе барьер на несколько бесконечно долгих минут. Адское пламя, казалось, выжгло все живое в зоне поражения.

Однако, когда плотный дым начал подниматься в голубое небо, растягиваясь шлейфом на десяток километров, обнаружилось, что некоторые люди выжили, хотя это казалось невозможным. Человек с оторванными руками и обгоревшим, похожим на африканскую маску лицом, брел по мертвой земле. Его лицо своим жалким видом напомнило Антону студентов из университета имени Патриса Лумумбы или курсантов академии имени Фрунзе из стран третьего мира, пытавшихся пережить свою первую русскую зиму.

Антон чувствовал себя совершенно беспомощным. Он знал, что должен принять меры для защиты оставшихся сил и продолжить движение в необходимом темпе. План требовал «выхода корпуса за Везер на участке прорыва третьей ударной армии в течение первых часов ночи». И они уже отставали от графика. Как офицер он понимал, что сейчас критически важно было развить прорыв. Но в душе ему хотелось, чтобы кто-то вышестоящий вызвал его и все отменил. Как это все могло продолжаться? Это было безумием.

Гусеничная командная машина с шумом проследовала мимо остановившейся колонны, дымя выхлопами. Прибыл начальник оперативного отдела бригады. Он спешился, чтобы представить доклад о потерях. Но привычные слова застряли у него в горле.

Антон ощутил, как нижняя часть живот задрожала, болезнь усилила напор, грозясь побороть его. Ему хотелось схватиться за живот и свернуться от боли. Невыносимая судорога скрутила его, и он уже не мог ждать, пока офицер окончит доклад.

– Начать движение, – крикнул Антон сведенным от боли голосом. – Начать движение. Двигаться к… к… Начать движение, бл….

Начальник оперативного отдела ничего не ответил, только неуверенно отдал честь и быстро двинулся исполнять приказ. Уже двинувшись в лес, Антон посмотрел, может ли что-то прикрыть его от проходящей техники. Потом сломя голову побежал по выжженной земле, где не могло остаться никаких людей, на ходу ища в планшете какую-нибудь ненужную бумагу. Ему казалось, что сейчас он не выдержит.

* * *

Для Шилко оказалось необъяснимо трудным принять смерть лейтенанта. Разумом он понимал, что шла война, и люди погибали, что опасности боя не делили людей на хороших и плохих, молодых и старых. Но не мог смириться с бессмысленностью этой конкретной смерти. Мысль о потере своих артиллеристов, конечно, беспокоила его. Они все были его детьми. Но эта нелепая, глупая смерть не давала ему покоя.

…После поспешных стрельб в хаосе ночного боя, Шилко собрал большую часть дивизиона и возобновил движение. Регулировщики направляли все движение на юг, на то самое шоссе, по которому орудия Шилко стреляли, пока не истратили возимые боекомплекты. Ясным и светлым днем Шилко, наконец, смог увидеть дела рук своих.

Лесная дорога была хорошей целью, и после нескольких пристрелочных залпов, артиллеристы накрыли ее убийственным огнем. Даже после того, как значительная часть обломков было убрана в сторону, чтобы позволить двигаться большой колонне советских машин, людские и материальные потери противника были столь выразительны, что Шилко с трудом мог испытывать чувство профессиональной гордости. Он не ощущал ни радости, ни морального удовлетворения от победы в этом бою. Это была бойня, Шилко не мог найти другого слова для описания того, что видел. Немецкие машины сбились на дороге, не в силах преодолеть стену деревьев. Остовы представляли почти все рода войск. Раскуроченные артиллерийские орудия покрылись сажей, остовы высоких грузовиков напоминали туши мертвых животных. Выжженные участки земли указывали, где были поражены машины с топливом и боеприпасами. Даже санитарные машины были уничтожены слепыми артиллерийскими снарядами. Красные на белом кресты на бортах выцвели от жара. Саперы, отряженные расчищать дорогу, сталкивали обломки в кюветы между шоссе и лесом, отчего те становились похожи на братские могилы частично сожженных жертв чумы.

Если бы Бог существовал…, сказал сам себе Шилко, он бы не простил меня. И, в то же время, он понимал, что будет вести огонь снова и снова, без колебаний. Возможно, это станет его проклятием. Но он продолжит выполнять свой долг.

Наконец, они достигли указанных огневых позиций, сменив на них группу артиллерийской разведки, отвечавшую за подготовку местности.

Подготовка позиций затянулась, и в результате возникла неразбериха. В назначенном месте расположились также подразделение связи и инженерная рота с мостоукладчиками, которые сначала блокировали дивизиону Шилко путь к позициям, а потом мешали их развертыванию. И, когда здоровенный понтон ударил в борт одной из самоходных установок, Шилко вышел из себя. Он наорал на командира инженерной роты, назвав его обезьяной с гранатой. Затем принялся за саму роту и, проявив неожиданную силу воли, загнал саперов в соседний лесок, где они точно не будут мешать его орудиям. Офицеры дивизиона были поражены этой вспышкой гораздо сильнее, чем командир саперов, и, как только Шилко успокоился и вернулся к своему привычному поведению, его подчиненные вели себя непривычно осторожно рядом с ним. Даже Ромилинского удивило, какой аллигатор сидел внутри у Шилко.

Чудесным образом показались машины снабжения, большая часть которых везла снаряды нужного калибра. Переноска и погрузка боеприпасов все еще оставалась полностью ручным трудом, но все резко проснулись и работали так быстро, как только могли. Вскоре дивизион начал получать огневые задачи. На ввод в строй линии связи требовалось некоторое время, так что пока запросы шли открытым текстом по радио. Шилко торопил связистов, чтобы они проложили кабели как можно быстрее, но первые огневые задачи не ждали.

Они менялись от контрбатарейного огня до подавления вражеских позиций вокруг города Вальсроде и в нем самом. Шилко было приказано стрелять по городу снарядами с белым фосфором, чтобы выкуривать врага из домов. Контрбатарейный огонь противника был менее организован, чем ожидал Шилко. За прошедший день полевая артиллерия и реактивные системы залпового огня понесли тяжелые потери. Но враг, казалось, не собирался бороться с мощными залпами установок Шилко. Он не думал, что это было связано с нехваткой у противника снарядов, так что начал ощущать себя все более и более непринужденно по мере того, как его орудия снова и снова отправляли свои огромные снаряды к далеким целям.

Шилко пил чай, когда случилась катастрофа. Вражеские снаряды с ювелирной точностью накрыли один из огневых взводов. Шилко бросился к пострадавшей батарее еще до того, как утихли вторичные взрывы, возмущенный тем, что кто-то смог нанести вред его ребятам и его пушкам. Выбежав с пункта управления огнем, он заметил Ромилинского и приказал ему готовиться к смене позиций.

Взвод был уничтожен. Одна из орудийных установок, перевернувшись, лежала на боку, словно мертвая лошадь. Длинный ствол зарылся в грязь. Последний грузовик снабжения был уничтожен как раз в тот момент, когда собирался отъехать от орудий. Солдаты взвода снабжения задержались, чтобы поглазеть на стрельбу огромных пушек. Теперь труп одного из них, относительно целый, висел на ветвях ближайшего дерева, помахивая Шилко свисающими руками и ногами. Другие тела горели маленькими кострами. Также было много раненых, никто из тех, кто находился рядом с уничтоженными орудиями не остался нетронутым.

Командир взвода, исполнявший также обязанности командира батареи, лежал на спине, широко открыв глаза и судорожно пытаясь вдохнуть, словно пытаясь проглотить небо. Лейтенант был офицером, который преуспевал во всем, но был не горд и от природы щедр, и это защищало его от зависти со стороны сослуживцев. Он был, прежде всего, удивительно хорошим молодым человеком, у которого, казалось, был иммунитет к неизбежной пошлости жизни. Он был относительно цел, только весь в ссадинах и с перемазанным гарью лицом. Но его глаза были ясными, и в них отчетливо читалось осознание близкой смерти.

– Черт тебя подери, – крикнул Шилко на санитара, который тупо уставился на раненого лейтенанта. – Он не может дышать. Открой ему дыхательные пути!

Но санитар отчаянно пытался делать вид, что не слышит этого или не понимает. Он только подозвал другого санитара, который, стоя на коленях, перевязывал другого раненого. Тот подошел и уставился на раненого лейтенанта точно также, как и первый.

Грудь лейтенанта билась в конвульсиях в попытке сделать вдох. Подойдя ближе, Шилко заметил, что его челюсть была выбита. Из-под грязной кожи сочилась кровь.

– Трахея – сказал Шилко санитарам. – Нужно открыть ему трахею. – Он не мог понять, чего они ждали. Он готов был встать на колени и сделать операцию сам, но не знал точно, как это делается.

Второй санитар послушно достал из сумки скальпель. Его руки дрожали, и он всеми силами пытался контролировать себя. Он коснулся лезвием горла лейтенанта, но оно дернулось в сторону. Брызнула кровь. Санитар схватил лейтенанта за шею, пытаясь удержать ее, и резанул второй раз. Лейтенант захрипел, ставшие огромными глаза слепо уставились в небо. Он пытался кричать.

Шилко отвесил санитару крепкую затрещину большим кулаком. Он опустился на колени в грязь и положил левую руку на голову раненому, чувствуя, как его спутанные волосы трут мозолистые пальцы. Ему отчаянно хотелось восстановить поврежденную горе-лекарем шею парня, чтобы дать ему дожить до других, лучших дней, получить повышение, жениться, и, наконец, получить новое назначение, получше этого. Но он понятия не имел, что нужно было делать.

Фонтан крови взвился в воздух и упал. Из разреза сильными толчками пошла темная кровь, покидая умирающего парня.

Лейтенант плакал, его слезы текли по перемазанному сажей лицу, собираясь в уголках глаз, и стекая по вискам к ушам. Шилко понял, что парень точно знал, что сейчас умрет.

Первая батарея дала залп по противнику. Удар огромных орудий сотряс землю под коленями Шилко. Затем грохнул еще один залп, последний перед сменой позиций.

– Все хорошо, – сказал Шилко. – Все хорошо, сынок. – И повторял это, пока жизнь не покинула парня и его глаза слепо уставились в ясное голубое небо.

* * *

Капитан Левин увидел свою собственную смерть. Наряду с беспомощностью и отвращением, при взгляде на погибших он с тошнотворной ясностью понял: если помощь не придет в ближайшее время, он тоже умрет. В горячке боя мысль о сдаче в плен никогда не приходила ему в голову. Теперь же он ощущал, как его решимость ослабевает, а уверенность ускользает сквозь пальцы. Он пытался убедить себя, что это просто последствия усталости и стресса. И он понимал, что если он попадет в плен, на него возложат всю ответственность за эту бойню. И убьют. Он знал, как немцы поступали с комиссарами в годы Великой Отечественной войны – один выстрел в основание черепа. И он, замполит, даже такого скромного ранга, был прямым наследником тех комиссаров. Даже если сегодня противник окажется более гуманным, чем гитлеровские варвары, он оставался заместителем командира батальона по политической части, и старшим советским офицером, находившимся в Хамельне, когда случилась эта бойня.

Солдаты пытались объяснить, что случилось. В инциденте даже была своя грязная логика. Несколько пленных набросились на двоих уставших охранников. Но оказались слишком нерасторопны. Охранники застрелили нападавших. Но двое перепуганных парней не остановились на этом. Они открыли огонь по находившимся в подвале пленным, их страх перерос в приступ безумия. Они опустошили магазины как раз в тот момент, когда располагавшиеся выше связисты побежали на выстрелы. Они застали охранников расхаживающими по подвалу и стреляющими одиночными, дабы убедиться, что все пленные мертвы.

Вызванный охваченным паникой молодым сержантом, Левин первый раз в жизни отказался верить собственным глазам. Он не мог понять, как такое случилось под его командованием. Однако, он не потерял самообладания. Он просто прошел по заполненной смрадом комнате, безмолвно рассматривая окровавленные тела в свете карманного фонарика. Подошвы сапог хлюпали и чавкали по залитому кровью полу. Убитые в британской форме, по крайней мере, были похожи на солдат, юнцы с суровыми лицами и унтер-офицеры с выбитыми зубами. Но бойцы немецкого Ландвера по большей части были обычными семейными мужчинами и отцами, попавшими в водоворот событий, к которым они были совершенно не готовы. Стоявший как на скотобойне запах сводил горло.

Левин знал, что британцы или немцы убьют его за это. Он даже подумал, что в этом будет своя справедливость.

Он отправил виновных солдат в бой. И не мог осуждать их. Так или иначе, их было очень легко понять. Он не должен был оставлять их одних, без малейшего надзора. Но нельзя было поступить иначе. Единственным уцелевшим и боеспособным офицером, кроме Левина, был лейтенант Дунаев, которого он назначил командовать обороной северного моста. От сержантов было мало проку. Командир батальона подполковник Гордунов пропал без вести ранним утром. Капитан Карченко погиб. Оборона на западном берегу рухнула, и звуки стрельбы с той стороны говорили ему, что враг методично подавляет последние очаги сопротивления.

Бой за северный мост зашел в патовую ситуацию. Противник занял западный берег, но не мог переправиться через реку. Уцелевшие солдаты Дунаева уничтожали каждую машину, пытавшуюся сделать это, а несколько автоматических минометов выпускали последние снаряды в поддержку Дунаева, когда ситуация становилась слишком жаркой. Южный мост был потерян, и теперь британцы теснили десант на север от бульварного кольца. Единственное, что удерживало их от одного решительного штурма, так это осознание, что он будет стоить больших потерь. У советского десанта оставалось все меньше ресурсов, в том числе сохранивших боеспособность солдат. Левину казалось чудом, что они смогли столько продержаться.

Один из кварталов старого города горел, и пламя отделило обороняющихся от сил противника у южного моста. Красивые старые дома охотно горели, словно устав от своего существования. Но Левин уже не воспринимал это как трагедию. Он был слишком истощен для столь высоких чувств. Разгоревшийся пожар просто слегка расстроил его, выдавливая последние остатки оптимизма. Наверное, подумал он, Гордунов был прав. Это не имело значения, когда вы смотрели на все отстраненно. Были и другие древние города, были даже другие люди, которые придут на смену тем, кто умер здесь.

Левин оставил старую ратушу, не пытаясь больше выйти на связь. Он с рассвета не мог связаться ни с одной станцией за пределами города. Их расположение в долине реки затрудняло связь с самого начала, но сейчас наводимые расположившимся выше противником помехи сделали ее просто невозможной. Возможно, их сообщения достигли адресата. Но никакого ответа не последовало. Ему было интересно, как идет война в целом. Он ожидал увидеть советские танки, чтобы насладиться этим зрелищем, словно из старых фильмов патриотической тематики. Он даже подумал, что может стать героем, и, что у Лены может возродиться какой-то интерес к нему. И, может быть, они снова будут счастливы вместе. Теперь же, устав от множества эмоций, он подумал, что может больше никогда не увидеть сына, а Лена не будет горевать о его смерти. Ее отец был прав, он был для нее ошибкой. Лене никогда не было достаточно того, чего хватало ему. Он был ей не нужен.