Текст книги "Красная Армия (ЛП)"

Автор книги: Ральф Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

– Учитывая наши потери и расход боеприпасов, соотношение сил и средств в полосе наступления третьей ударной армии на самом деле весьма благоприятно, – сказал Чибисов. – С точки зрения аналитиков штаба, британцы держаться на чистой решимости и не выдержат еще день таких боев.

Малинский потянулся за сигаретой. Это удивило Чибисова. Малинский никогда не курил в его присутствии из-за его астмы. Но Чибисов понял, что это действие было проявлением рассеянности и искреннего беспокойства о ситуации в полосе наступления Старухина.

– В любом случае, – сказал Малинский, раздувая выдохом огонек на конце сигареты, – Старухин должен прорвать их оборону к завтрашнему полудню. Мы должны предоставить штабу противника картину полномасштабного кризиса и очевидного краха, чтобы не дать им возможности адекватно ответить. Мы должны расколоть единство НАТО и представить дело так, как будто одни страны добиваются своих целей за счет других, чтобы каждый командир действовал или бездействовал якобы в своих национальных интересах. И мы должны следовать за ними вплотную, чтобы отбить желание воспользоваться ядерным оружием.

– Дудоров сообщает, что пока нет никаких признаков того, что страны НАТО всерьез рассматривают возможность использования ядерного оружия, – сказал Чибисов.

– Следите за этим. Очень внимательно. Убедитесь, что Дудоров понимает это. Тем временем, Старухин должен продолжать теснить британцев ночью. Даже ценой потери всех своих танков. Я понимаю всю тяжесть ночных операций. У меня нет сомнений, что противник более приспособлен к ведению ночного боя. Но если мы остановимся и дадим им передышку, последствия могут быть фатальными. Мы должны положиться на силу, скорость, в конечном счете, на уничтожение противника там, где не будет другого выхода. Мы должны сохранить и даже ускорить темп наступления. Рассмотрите эту возможность. Британцы вели бои целый день. Теперь заставим их воевать всю ночь с нашими свежими силами. И заставим их воевать весь следующий день. Если у них не сдадут нервы, то кончаться боеприпасы.

Но Чибисов уловил нотки сомнения в голосе Малинского. Командующий фронтом всегда олицетворял собой силу, и было непривычно и тревожно слышать даже незначительное колебание в его голосе.

– Старухин… Должен добиться прорыва, – сказал Малинский. – Он должен сделать это. – От напряжения он дышал слегка приоткрытым ртом. – Что с отвлекающими десантами?

– Они высадились, – сказал Чибисов. – Однако пришлось отправить все наши легкие силы. ПВО противника ограничила возможность десантирования техники и полноценных средств поддержки. Но десантники высадились в Хамельне и к югу от Бремена. Саморуков уже празднует.

Малинский сделал затяжку.

– Хорошо. Я хочу, чтобы внимание противника было приковано к этим местам. Я хотел бы, чтобы они впали в панику и были поглощены этими десантами, чтобы бросили на их уничтожение свои последние резервы. Я никогда не любил жертвовать солдатскими жизнями, Павел Павлович. Но если десанты в Хамельне и Бремене сделают свое дело, мы сохраним гораздо больше жизней. – Малинский усмехнулся, но усмешка была безжизненной, без малейших следов юмора. Его лицо стало похоже на маску горечи.

– Это предательство, без сомнения. Отправить людей, искренне верящих в важность своего задания, и не подозревающих, что это всего лишь отвлекающая операция, и зная, что большинство, если не все из них погибнут, недоумевая, почему подкрепления так и не дошли до них. Я утешаю себя мыслью, что если мы будем наступать достаточно быстро, мы можем выручить их раньше, чем они будут уничтожены. Но я даже наполовину не верю в это. Я знаю, что не буду жертвовать дополнительными жизнями, чтобы спасти десанты. Мы всегда находим рациональные оправдания для того, почему лучшим из людей придется умереть. Это действительно чудовищная сторона работы командира. Странно, что мы можем любить свою работу.

– Десанты на истинные места переправы через Везер будут предприняты, как только третья ударная армия сообщит о прорыве вражеской обороны.

– Синхронность действий будет иметь решающее значение. Но вы сами понимаете это.

– ПВО противника остается серьезной угрозой. Но их расход ракет был очень высок, и истощение запасов способствует нашим операциям. Мы потеряли в воздухе примерно семнадцать процентов самолетов. Но завтра потери будут меньше.

– Что с радиоэлектронной борьбой?

– Нельзя точно сказать, насколько первоначальный план был выполнен. Губищев, тем не менее, работает очень напряженно. Оперативное управление заявляет, что РЭБ слишком мешает работе наших собственных средств связи, в то время как Дудоров жалуется, что помехи во вражеских линиях связи настолько сильны, что перехват сообщений почти невозможно использовать для разведки. А потом оперативное управление опять вызывает Губищева и интересуется, почему уровень помех так низок. Определенные успехи есть, но нет точного способа определения того, что является успехом или неудачей в электромагнитном спектре.

– Возможно, единственным способом определить это станет исход войны.

– Да, это бесспорно. Одно можно сказать точно – автоматизация позволила Губищеву действовать. Он бы не мог управлять своими средствами при помощи карандашей и блокнотов. В конце концов, Дудоров признает определенные успехи. Позиция ГРУ состоит в том, что если мы серьезно нарушили способность противника к управлению войсками, это уже успех.

– В пределах наших планов, я надеюсь, – сказал Малинский. – Я все еще жду информации о выдвижении противником своих оперативно-тактических резервов на фланги. Так что следите, чтобы Губищев не слишком увлекался. Не позволяйте ему увлекаться нагрянувшей властью.

– Теперь об управлении ВВС. Каждый из командармов жаловался на них. Конечно, я понимаю, что они не могли не жаловаться. Но, кажется, у нас действительно возникли серьезные проблемы.

– Это действительно стоит внимания. ВВС сейчас пытаются справиться с ними. Самая большая проблема состоит в оценке нанесенного ущерба и распределении целей. Даже автоматизированные системы управления не справляются. Командование ВВС пытается делать хорошую мину, но, как я подозреваю, они оперируют, в основном, догадками. Я не считаю, что они эффективно задействуют все доступные силы.

– Конечно, мы говорим об весьма относительной эффективности. На грани хаоса. Но подумайте о том, что это означает для простого солдата там, в темноте, Павел Павлович. Продолжайте подгонять наших товарищей-летчиков. Но не настолько, чтобы это стало контрпродуктивным. Итак… Какова ваша общая оценка управления войсками? С точки зрения начальника штаба фронта?

– Лучше, чем я опасался, – ответил Чибисов. – Мы можем оперативно управлять действиями войск, хотя часто вынуждены полагаться на нештатные средства. Неразбериха на земле весьма значительна. Ситуация требует непрерывной работы. Вы знаете, что час назад наше антенное поле подверглось удару? В течение часа имели минимум возможностей. Это сильно сказалось на обновлении баз данных автоматизированных систем управления. Но мы восстановили до девяноста процентов антенн.

– Они попытаются атаковать бункер снова, – сказал Малинский. – И снова. Вы сможете определить, насколько они отчаялись по тому, насколько часто будут сотрясаться стены.

Чибисов кивнул. Он ощущал себя уставшим. Выложившимся. Но еще так много дел должны быть сделаны. Дым от сигареты Малинского начал проникать в его легкие, и он непроизвольно коснулся кармана, где лежали таблетки.

– Таким образом, – заключил Малинский. – Наши действия можно оценить как более чем удачные. Хотя, как я считаю, удача – это такая вещь, значение которой должно быть сведено к минимуму. – Малинский посмотрел на карту, сосредотачиваясь и приводя в порядок хаос мыслей в сознании. – Маршал Крибов в восторге оттого, что мы не взваливаем на него свои проблемы, и он может полностью сосредоточиться на юге. Американцы, со своей вечной непредсказуемостью, оказывают ожесточенное сопротивление. И немцы на юге сражаются также упорно, как и американцы. – Малинский остановился на минуту, собираясь с тревожными мыслями. – Да, нам повезло. Но этим вечером наступает первое серьезное испытание. Сегодня ночью и завтра утром. Если их контратаки так и останутся локальными, а Старухин к полудню добьется прорыва, они не смогут остановить нас до Рейна. – Малинский улыбнулся. – И там они тоже не смогут нас остановить.

* * *

Леонид спокойно сидел в кресле у окна, хорошенько набив живот и мечтая о доме. Автомат лежал на коленях. Он него ощутимо несло запахом серы. Он не чистил оружие после боя. Однако при первой же возможности отмыл от крови и грязи гимнастерку, которая теперь сохла на спинке чьей-то брошенной кровати.

Война казалась безмятежно далекой, и Леонид убедил себя, что внес свой вклад в правое дело. Пусть сейчас воюют другие. Он переменил позу, глядя в прохладную темную ночь, не сосредотачиваясь ни на чем конкретном. От движения в карманах шваркнуло пластмассой о пластмассу. Он набил карманы кассетами, которые нашел в соседней спальне, скорее всего, принадлежавшей девочке-подростку. Радуясь находке, он не думал о том, что не может прочитать, что написано на этикетках и не может узнать любую из групп, изображенных на маленьких красочных вкладышах в коробках. Высокое качество печати и живой вид исполнителей радовали его.

Далеко над горизонтом, за частоколом темных елей, ночное небо сверкало, как будто вдалеке шел титанический праздник. Иногда яростные вспышки приближались к ним, сопровождаемые ударами в литавры, но затем вновь отступали. Леонид думал о том, что другие солдаты там сейчас испытывают то же самое, что и он этим днем. С одной стороны, он думал о том, что ночной бой еще страшнее, но с другой, казалось, ночью легче оставаться незамеченным.

После того, как бой стих, он нашел остатки своего взвода удивительно легко. Интенсивность стрельбы упала до минимальной, как будто кто-то закрыл кран. Звуки боя сменили резкие выкрики офицеров. Раненые тоже кричали, но офицеры, казалось, кричали на них, чтобы заглушить суровую реальность ощущением всеобъемлющего контроля.

Серега остался верен себе и принялся рассказывать байки о том, как скосил из своего пулемета неисчислимые полчища врагов. Леонид заметил, что большая часть боезапаса все еще была при нем, но он принял эти сказки, не выражая ни согласия, ни неверия. Машина их отделения пропала, но лейтенант Корчак, их политрук, принял под свое командование младшего сержанта Кассабьяна, и их отделение снова стало частью армии. Корчак похвалил их за храбрость и спросил, как они себя чувствовали теперь, когда стали ветеранами. Но было очевидно, что его не интересовали их ответы. Политрук был расстроен тем, что многие комсомольцы роты, помогавшие ему в воспитательной работе, были убиты или ранены. Казалось, что наиболее активные и восторженные коммунисты привлекали к себе смерть. Когда Корчак отошел, Серега с иронией заметил, что война не так уж и плоха, если поубивала столько подхалимов. Затем он рассмеялся и принялся иронизировать на тему того, чем сам Корчак занимался во время боя.

Их подразделение стояло на месте, в то время как другие ушли вперед, туда, где гремел бой. Корчак вернулся и заявил, что они должны помочь собирать раненых, пострадавших за дело международного мира и социалистического братства. Санитары, такие же молодые парни, как и остальные солдаты, были явно в растерянности перед таким бардаком. Они вроде бы как обычно склонялись над кем-то из раненых, и, казалось, играли с ним. Но Леонид не верил, что они действительно знали, что делать.

С одной стороны, Леонид удивлялся себе. Он отнюдь не возражал против того, чтобы поднимать и переносить раненых. Он хотел, чтобы им стало лучше, хотя их страдания и не производили на него глубокого впечатления. Он бормотал какие-то слова утешения, повторяя всем невезучим ребятам, что с ними все будет в порядке. Правила требовали, чтобы офицеров относили в санчасть в первую очередь. Но сейчас офицеры тоже были простыми парнями или молодыми мужчинами, которые не излучали власти, а просто молчали от шока, жаловались на свои беды или стонали от дикой боли. Солдаты загружали раненых офицеров в небольшую колонну санитарных машин, а потом грузили на оставшиеся места младших по званию раненых. Когда санитарные машины потянулись в тыл, они приступили к кропотливой работе по сбору основной массы раненых и погрузке их в обычные транспортные грузовики. Нескольких раненых солдат противника игнорировали до последнего, но потом все же погрузили в уже переполненные машины. Большинство машин с ранеными не сопровождались санитарами, только в двух были офицеры, почему, Леонид так и не понял. Корчак приказал всем поменьше касаться темы раненых.

Когда раненые, наконец, были собраны, солдат из роты Леонида погрузили на боевые машины, которые все еще были на ходу. Леонид, Серега и сержант Кассабьян ехали вместе с оставшимися без машин членами экипажей, половина которых, как знал Леонид, принадлежала парадному батальону. Атмосфера сильно изменилась, и к солдатам вернулась расслабленность и разговорчивость. Дождь, наконец, прекратился, и они ехали по немецким дорогам с открытыми верхними люками десантного отделения, держа оружие наизготовку и просто глядя на проносящиеся мимо картины.

В поздних сумерках они проехали через деревню, улицы которой, казалось, были усеяны бриллиантами – отражавшими зарево пожаров осколками битого стекла. Вдоль по улице, там, где огонь еще не дошел до зданий, окна закрывали плотные шторы, отчего дома напоминали маленькие крепости. Но разорвавшийся в конце улицы артиллерийский снаряд снес взрывной волной шторы со всех ближайших окон, сделав их похожими на темные, мертвые глаза. Леониду казалось, что последние нетронутые дома смиренно ждали своей участи, будто овцы на заклание. На центральной площади деревни мертвые тела устилали собой тротуары, многие из них явно не были солдатами.

В соседней деревне их маленькой колонне пришлось ждать, пропуская батарею буксируемых противотанковых орудий с длинными тонкими стволами. Затем опять пришлось остановиться, пропуская колонну военной техники, которой Леонид никогда раньше не видел. Огромные машины напоминали не то комбайны, не то гигантские пыточные орудия.

– Саперы, – сказал ему один из солдат, стремившийся блеснуть своими познаниями.

Наконец, машина с Леонидом и его товарищами направилась к двум домам на окраине деревни. Кассабьян принял командование. Незнакомый офицер приказал ему занять позиции в доме рядом с дорогой.

Даже в темноте Леонид мог сказать, что прежние хозяева были весьма зажиточны. Кассабьян нерешительно скомандовал занять позиции у дверей и окон. Но вскоре он тоже поддался общему желанию исследования. Серега даже попытался включить свет, но электричества не было. Солдаты бродили по дому при свете спичек, присвоенных зажигалок или нескольких найденных в доме свечей.

На кухне обнаружилось полно еды, и солдаты с удовольствием набросились на первую нормальную еду, которую они увидели после выхода из расположения. Начался праздник живота. Нашлось даже пиво, все еще охлажденное неработающим холодильником. Некоторые обсуждали очевидное богатство немцев со смесью зависти и восхищения. Наконец, кто-то сердито сказал, что СССР тоже мог быть богатым, если бы грабил голодающие страны Африки и Азии. Леонид не знал, чему верить, но он позавидовал бы любой семье, у которой был такой дом. Затем кто-то из незнакомых солдат, вместе с которыми они занимали эту позицию, начал ломать вещи.

В этом не было никакой логики, но настроение оказалось заразительным. Солдаты носились по дому, опрокидывая мебель, сбрасывая на пол вазы и статуэтки, срывая со стен фотографии. Наверху кто-то из ребят вывернул на пол содержимое ящика, а другой вытянул из него кружевное нижнее белье очень толстой женщины. Смеясь, как сумасшедший, он нацепил на себя трусики и бюстгальтер размером с плавательный круг, и начал прыгать и махать плечами, изображая попытку соблазнения. В соседней комнате Леонид нашел хороший маленький магнитофон и коробку, полную кассет. Он сомневался, что мог взять с собой магнитофон, да и кассет было слишком много, поэтому просто набил карманы наиболее понравившимися.

Из неоткуда возник лейтенант Корчак, вооружившийся карманным фонариком. Он целую минуту молча стоял в коридоре, светя фонариком в комнаты, и словно замораживал веселье его светом. Леонид боялся, что он сейчас начнет кричать и угрожать наказанием, но Корчак просто снова приказал Кассабьяну занять позиции. Казалось, что политрук отдал уже слишком много команд и устал от ответственности. Напряженным голосом он приказал солдату, нацепившему на себя женское нижнее белье, вернуться к уставной форме одежды.

Тоже уставшие от веселья солдаты неохотно подчинились отдаваемым безжизненным голосом командам Кассабьяна. Тот, пытаясь угодить лейтенанту, повторял какие-то слова, слышимые на учениях от офицеров. Солдаты рассредоточились у окон и дверей. Вскоре Корчак опять исчез в ночи. Но солдаты остались на позициях, настолько же для порядка, настолько из чувства долга, и сидели тихо, словно набегавшиеся дети.

Леонид и Серега заняли спальню на втором этаже. Мебель была перевернута, матрас лежал на полу, а кто-то из солдат помочился на него. Они отложили оружие, перевернули матрас, а затем положили обратно на кровать, договорившись, что будут спасть по очереди, Серега первым, а Леонид пока отмоет свою гимнастерку. Он осторожно сунул драгоценные кассеты в карманы штанов и занялся стиркой в тусклом свете догорающей свечи. Вода пока что была в водопроводе, и Леонид полоскал и тер гимнастерку в ванной, так же впечатленный напором воды, как и роскошностью сантехники.

Он мирно сидел у окна, а Серега заснул, бормоча что-то во сне, а потом захрапел с армейской основательностью. Ощущая неимоверную усталость, и не осознавая течения времени, Леонид смотрел на зарево боя на горизонте, на это ночное продолжение его собственного опыта, на войну, которая ушла куда-то далеко. Он думал о музыке, о том, как придется болезненно натирать мозоли на всех пяти пальцах левой руки. Он закрыл глаза, представляя, что держит в руках гитару. Два раза он чуть не провалился в сон, и второй раз пришел в себя как раз вовремя, чтобы увидеть вдалеке красочный залп цветных ракет. Цветные звезды медленно угасали, наполняя Леонида чувством печали неведомой раньше глубины. Прежде тривиальные мысли о доме наполнили глаза слезами, а когда он подумал о матери, слезы потекли по щекам, угасая в темноте, словно те далекие гаснущие звезды над темным лесом. Хотя рядом не было каких-либо часов, он пришел к выводу, что ночь подходит к концу. Тщательно вытерев глаза и юношескую щетину на щеках, он осторожно начал будить Серегу. Ему казалось, что он отдал бы все за возможность немного поспать.

Серега, наконец, заставил себя проснуться и занял позицию у окна. Леонид подумал, что ему повезло иметь такого товарища. Гимнастерка была еще слишком мокрой, чтобы ее надевать. Он лежал на пропахшем аммиаком матрасе, накрывшись разорванным разбушевавшимися товарищами покрывалом. Несколько минут слезы еще текли из глаз, пока он не заснул, наполненный огромным скорбным чувством любви ко всем, кто бы рядом.

ДВЕНАДЦАТЬ

Сначала танки противника были только сгустками мощного, леденящего душу шума. Затем их озарили огни осветительных ракет, и старший сержант Горник увидел огромные машины, движущиеся по шоссе за лугом, на котором были расположены позиции его батареи. Противник двигался по дороге за полосой деревьев. Стальные монстры выходили из сектора обстрела батареи, и он вместе с другими солдатами спешно разворачивал орудия в сторону противника, подставившего им свои борта. Горник раздавал команды резким нервным голосом, и голоса других командиров расчетов, казалось, повторяли его интонацию.

Определение параметров стрельбы было весьма затруднено. Резкий свет медленно спускающихся на парашютах осветительных ракет, казалось, замораживал все вокруг и на мгновение вырывал призрачные движущиеся тени около центра его поля зрения. Расчеты были вынуждены наспех осматривать местность и разрабатывать систему ориентиров в свете последних сумерек. Саперы спешно закладывали последние мины. Тем не менее, с наступлением темноты Горник сохранял уверенность в себе. Но сейчас было почти невозможно понять точное расположение целей и дистанцию до них.

Вражеские танки словно учуяли их. Они свернули с дороги и медленно направились в сторону батареи по затрудняющей движение раскисшей земле. Их башни поворачивались к целям, словно принюхиваясь. Горник был уверен, что его орудия хорошо замаскированы, и приказал оставаться на месте. Но вражеский танк выстрелил, и снаряд удивительно точно попал в одно из орудий. Взрыву вторили крики раненых.

Как они могли нас увидеть? – Удивился Горник. Как вражеский танк смог обнаружить замаскированную позицию батареи в такой темноте?

– Огонь!

Противотанковые пушки дали неровный залп.

Ни один из снарядов не попал в цель, а вражеские танки ответили с поразительной точностью. Но все же орудия сковывали их движение. Некоторые танки рассыпались, укрываясь за неровностями земли или деревьями, в то время как другие наоборот, выдвинулись вперед.

Один из движущихся к ним вражеских танков осветило белой вспышкой взрыва, которая, казалось, заставила металл плавиться. Горник решил, что танк подорвался на мине. Он видел и то, как выстрелы из противотанковых пушек начали попадать во вражеские танки по мере того, как артиллеристы все точнее определяли дистанцию. Однако они не наносили им никакого заметного ущерба, даже тогда, когда били вроде бы насмерть. Величайшим достижением батареи стал выстрел, сорвавший с одного из танков гусеницу, которая взвилась вверх гигантской коброй, а затем безжизненно упала на землю, и танк застрял посреди луга.

– Огонь по тому обездвиженному, – крикнул Горник, так чтобы все, кто только может его услышали, и примкнул глазом к оптике его собственного орудия. Заряжающий спешно забросил в казенник очередной снаряд. Горник, пытаясь взять под контроль нервы и трясущиеся руки, принялся наводить прицел, ища наиболее уязвимые места вражеской машины.

– Огонь!

Грянул выстрел. Но Горник не заметил никакого результата после того, как вспышка и искры в месте попадания расселись. В какой-то момент показалось, танк охватило пламя. Но это оказалось только иллюзией.

Горник не мог понять, почему эти монстры никак не сдохнут.

– Снаряд! – Рявкнул он. – Быстрее!

Горник остался при орудии. Вражеские танки двинулись дальше, бросая разгромленную батарею. Остальные номера расчета покинули его. Но Горник старался сделать последний выстрел, матерясь на пределе возможностей легких, настолько переполненный ненавистью к врагу, что казалось, его ярость должна была остановить вражеские танки.

* * *

Леонида разбудил оглушительный треск пулемета Сереги, который открыл огонь через оконный проем. Серега закричал, и на мгновение, резко проснувшись, Леонид подумал, что его товарищ ранен. Но Серега только звал его, как будто помощи Леонида было достаточно, чтобы остановить наступающего противника.

Леонид сел на кровати, на мгновение растерявшись. За окном, казалось, горело само небо. Он схватил еще мокрую гимнастерку и одел ее, действуя на выработанном сотнями подъемов по тревоге рефлексе. Ему понадобилось несколько секунд, чтобы надеть сверху разгрузку и взять автомат. Все это время Серега кричал на него и материл весь мир за окном.

Встав рядом с Серегой и пытаясь не оглохнуть от треска пулемета, Леонид попытался понять, что происходит. Снаружи, в саду и на поле, за которым виднелись ряды деревьев, мелькали какие-то пятна и резкие вспышки. Бешено метались трассеры.

– Они тут везде, – крикнул ему Серега, вставляя в пулемет новый магазин. – Стреляй! – И снова опустил тяжелый ствол на подоконник.

– Я ничего не вижу, – сказал Леонид.

– Просто стреляй. На вспышки.

Леонид подчинился, все еще пытаясь окончательно проснуться. Грохот их двух стволов в тесной комнате, бил по ушам и, казалось, отдавал прямо в мозг.

Стоящая возле дома боевая машина взорвалась, сотрясся здание и повалив ребят друг на друга. Серега потерял равновесие и упал, выдав длинную очередь из пулемета. Леонид удержался, схватившись за оконную раму, и в алом свете горящей машины заметил мечущиеся внизу фигуры. Не особенно понимая, что делает, он поднял автомат и выстрелил по тени, бегущей по краю освещенной зоны. Но его попытка, как ему показалось, растворилась в дикости перестрелки. Множество пятен света носились вокруг с бешеной скоростью.

Неожиданно, взрыв сотряс пол под ними. Крики на мешанине языков и грохот автоматных очередей заполнили дом. В коридоре мерцал свет, на первом этаже раздавался топот ног. Леонид и Серега укрылись за перевернутой мебелью, направив оружие на дверь. Леонид смотрел на нее, раскрыв рот и почти не дыша.

Топот сапог перемещался из комнаты в комнату. По шуму становилось понятно, что на них двоих приходился, по крайней мере, взвод солдат противника. Враги, как им казалось, слишком долго ошивались около лестницы. Затем одна пара сапог стала подниматься наверх.

Кто-то крикнул на иностранном языке, другой голос ответил ему с лестницы. Леонид ожидал, что они бросят в открытую дверь гранату. Но вместо этого солдат на лестнице повернулся и пошел назад. Рассованные по карманам кассеты врезались в кожу. Он ощутил, что большинство кассет были разбиты. Он подумал, что если враги возьмут его в плен, то расстреляют, когда найдут украденное. Леонид задавался вопросом, должен ли он подать голос и добровольно сдаться. Он не хотел, чтобы враги имели повод сердиться на него. Корчак говорил им, что американцы и немцы всегда убивали пленных. Некоторые солдаты не верили Корчаку, но сейчас ему не хотелось проверять это на себе. Он просто лежал, стараясь не шевелиться.

Невероятно, но звуки шагов начали уходить из дома, присоединяясь к огромному шуму на улицу. Рев двигателей быстро движущихся танков заставлял воздух дрожать. Свет от горящей машины отбрасывал волны оранжево-розовой ряби на потолок комнаты.

– Мы в жопе, – шепотом сказал Серега.

* * *

Старший лейтенант Зиринский понятия не имел, как долго шел бой. Ночь казалась бесконечной, трудной, неудачной и бессмысленной. Он видел, как один за другим его танки были уничтожены. Казалось, совершенно напрасно. Потери одного или даже нескольких в бою можно было ожидать. Но Зиринский видел, как шесть из десяти его танков взорвались меньше, чем за пять минут, с нескольких сорвало башни, словно пробки, выбитые из бутылки шампанского. Почти сразу он потерял связь с остатками своей роты, если кто-то из них вообще остался в живых и был способен вести бой. И тогда он начал долгую игру в кошки-мышки с противником.

Им было приказано удерживать перекресток дорог. Вокруг были болота. Бронетехника в этом районе могла двигаться только по дорогам. И этот одинокий перекресток в сельской местности был важным узлом, связывающим местные шоссе и грунтовые дороги.

Зиринский понял, что антенну рации сорвало ударной волной от взрывов. Или одним из множества попавших в танк осколков. Танк был так потрепан, что невозможно было сказать, в чем причина той или иной неисправности. Он не знал, что творится в зоне ответственности батальона, не говоря уже о зоне полка. Он только надеялся, что другие были в лучшем состоянии, чем он.

Их часть вышла из района развертывания в ГДР и пересекла границу после полудня. Они двигались все дальше и дальше на запад, но единственными боями, которые они вели, были битвы с заторами на дорогах. Рядом не рвались снаряды вражеской артиллерии, рыщущие в сизом небе самолеты тоже игнорировали их. За исключением бесконечных задержек и нескончаемой неразберихи на дорогах, их движение проходило почти так же, как в мирное время, а фронт, казалось, все время бежал вперед, безнадежно обгоняя их.

Вечером их часть неожиданно остановилась и получила приказ занять спешно организуемые оборонительные позиции, возводимые на пути возможной контратаки с юго-запада. Некоторые офицеры были в ярости. Все считали, что должны были мчаться в атаку, чтобы, как каждый представлял себе это, совершить мощный прорыв вглубь западной Германии. А теперь они получили гораздо менее почетное задание обеспечивать безопасность флангов. Командир батальона протестовал, считая это неподходящим способом использования своих новейших танков. Но приказ есть приказ. Зиринский занял оборонительные позиции в темноте, раздосадованный тем, что его роту расположили не позади двух других, чтобы она могла играть роль мобильного резерва, предназначенного для оперативного парирования угрозы прорыва противника через позиции батальона. Вместо этого, на роль мобильного резерва была назначена рота Головова. И теперь Зиринский задавался вопросом, где того черти носили.

Небо, совершенно без предупреждения, разверзлось артиллерийским огнем, поймав несколько танков с открытыми люками. Затем появились быстро двигавшиеся вражеские танки, задерживаемые только необходимостью наступать по узкой дороге. Вражеские танки были огромными «Леопардами-2», почти в два раза большими, чем танки Зиринского. Преимущество противника быстро дало о себе знать, поскольку на этих танках были первоклассные приборы ночного видения. «Леопарды» открыли огонь с дистанции, казавшейся слишком большой для ночного боя, и батальон Зиринский потерял целый взвод прежде, чем сумел толком разглядеть противника. Затем бой вспыхнул всерьез.

Когда они попадали во вражеские танки, те горели, подумал Зиринский, понимая, что это единственное, чем он мог утешить себя. Он слушал по рации мольбы о помощи от своих взводных, но ничего не мог для них сделать. Он только грубо приказал взять себя в руки и вести бой.

Позиция была потеряна. Вражеские танки шли вслед за ливнем артиллерийских снарядов, двигаясь очень грамотно, учитывая то, что на дороге они были вынуждены оставаться в тесном строю. Зиринскому казалось, что мокрая земля помогала ему, заставляя тяжелые «Леопарды» оставаться на дороге. Он понимал, что погибнет. Но он был полон решимости бороться. Зиринский ощущал, как его переполняет бессловесная, дикая ненависть к противнику, вызывая желание не просто уничтожить его, но и сделать это максимально болезненно. Он знал, что его механик-водитель и наводчик, вне всякого сомнения, знали, что должны сражаться. Он хладнокровно продолжал искать новые цели, ожидая в любой момент вражеский снаряд, который убьет их и отдаст врагу перекресток.