Текст книги "Красная Армия (ЛП)"

Автор книги: Ральф Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

РАЛЬФ ПИТЕРС
КРАСНАЯ АРМИЯ

ПРОЛОГ

В Германии наступила ночь. Среди сосен низкие, остроносые корпуса боевых машин пехоты становились черными. Солдаты собирались в группы по отделениям, прячась от слабого дождя. Там, где возможно, командиры располагали технику таким образом, чтобы деревья формировали преграду, ограждая место для сна. Те, кто не обращал внимания на такие детали, рисковал быть раздавленным в случае ночной тревоги.

Местность не была нетронутой. Когда подразделение прибыло сюда в начале серых сумерек, стало ясно, что другие войска недавно занимали это место. Огромные колеи от техники и море взбитой грязи, следы танковых гусениц и содранный лесной полог. Банки и бумага валялись островами мусора вперемешку со мхом и сосновыми иголками, а вонь отходов жизнедеятельности был почти таким же сильной, как запах выхлопов техники. Все это было знакомо Леониду, у которого за плечами был опыт крупных учений на полигонах Германской Демократической республики меньше года назад, поэтому он посчитал удачным, что подразделение прибыло сюда, пока была еще какая-то видимость. Машины были слишком тесными, чтобы спасть внутри них, даже если бы это было разрешено, поэтому прибудь они сюда ночью, вряд ли можно было бы расположиться для сна по-человечески.

В течение первых дней после выхода из расположения они перемещались только в темное время суток. Но теперь дороги были переполнены, и последний переход был дневным, под прикрытием лишь облачности. Все жаждали новостей. Было очевидно, что это не просто учения, но до солдат доходило слишком мало информации. Леонид уже слышал достаточно слухов, чтобы забеспокоиться. Всю жизнь учителя и комсомольские активисты вдалбливали в него, что США и страны запада только того и ждут, чтобы развязать ядерную войну против СССР и только ужасные последствия такого конфликта удерживали их от этого. Теперь же он не понимал, что происходило в мире.

Серега, крупный парень и неформальный лидер среди рядовых отделения, расположился под накинутой над боевой машиной пехоты маскировочной сетью и открыл сухой паек. За едой он любил травить байки о своих подвигах на любовном фронте. Серега был крепким и красивым парнем из Ленинграда, любившим выставлять напоказ свою неординарность.

Слушатели Сереги, к коим относился и Леонид, расположились неровным кругом. Любое освещение было запрещено, но поскольку офицеры разошлись, некоторые солдаты курили. В свете последних сумерек горящие сигареты отбрасывали отсветы на лица солдат, придавая им жутковатый вид, что еще больше портило Леониду настроение. За деревьями раздался лязг металла о металл, ему вторил возглас, похожий на ругань на каком-то азиатском языке. Затем возвратилась тишина, нарушаемая только далеким гулом с дороги.

Сержант Кассабьян, командир их отделения, возвращался из-за деревьев. Леонид знал, что он мог разойтись, узнай, что Серега открыл резервный сухой паек, но Кассабьян просто остановился, ничего не говоря.

Серега проигнорировал возвращение сержанта.

– Городские девушки, парни – продолжал он. – К ним нужен особый подход. Никакой неопределенности. Они любят это, и любят, когда вы знаете об этом, – сказал он, жуя следующий кусок галеты.

– Нам приказано не трогать эти пайки – сказал вдруг сержант Кассабьян, набравшись храбрости.

Леонид мог ощутить Серегину улыбку. Тот вообще был скор на улыбку, которая, казалось, решала все проблемы. Правда, улыбаться мешало то, что он жевал галету. Вообще-то его возмущала Серегина наглость, но с этим ничего нельзя было поделать.

Серега подвинулся, освобождая еще одно место под маскировочной сетью.

– Присаживайся – сказал он Кассабьяну. – Не одними же обещаниями питаться. Можно дождаться батальонной кухни, но мы ее ждем со вчерашнего вечера. Все нормально. Если есть какая-то проблема, я все сделаю.

Кассабьян послушно сел рядом с Серегой, как будто надеялся, что часть авторитета Сереги передастся и ему. Гул подразделения, расположившегося неподалеку, раздавался из темноты и был почти осязаемым. Темная фигура сержанта казалась почти детской рядом с широкоплечей фигурой Сереги. Кассабьян был точно таким же призывником, как и все они, только прошедшим шестимесячные курсы и получившим звание младшего сержанта. Возможно, в другом отделении он и мог быть лидером, но здесь влияние Сереги было слишком сильно. Перед офицерами Кассабьян, конечно, отдавал команды и даже изображал лидерство, но в неформальной обстановке Серега всегда оставался главным.

– Серега, – неожиданно спросил Леонид, больше для пробы, отчаянно надеясь быть признанным в отделении «своим». – Как ты думаешь, это все серьезно?

Вопрос был неожиданным, и серьезность голоса Леонида испортила настрой на тему женщин и демобилизации. Леонид понял, что это было неудачное решение, но было слишком поздно. Серега ответил, пытаясь сохранить привычную беззаботность в голосе.

– А ты думаешь, они бы просто так нам доверили тащиться столько времени с боевыми патронами? – Серега зловредно засмеялся. – Мы, наверное, просто едем на полигон и немного так заблудились? И просто собираемся пострелять по мишеням и продрыхнуть на свежем воздухе, дите наивное?

Впрочем, пока было очевидно, что Серега отчаянно пытается поверить, что они действительно не собираются воевать.

Леонид попытался сдать назад:

– Но лейтенант Корчак не говорил, что мы идем в бой…

– Корчак? – Усмехнулся Серега. – Этот хороший мальчик никогда не говорил нам чего-то, что стоило бы слушать. Партия любит вас. Партия говорит вам не баловаться в кровати после отбоя. Партия напоминает, что нельзя подбирать дерьмо, не получив специального разрешения.

Всегда было довольно странным слышать, как Серега издевается над Корчаком, их замполитом, потому что обычно Серега старался держаться к нему поближе. И тот был настолько уверен в Сереге, что позволял ему устраивать дискуссии на политзанятиях и изо всех сил агитировал вступать в Партию. Корчаку казалось, что он завоевывает душу Сереги. Но за спиной Корчака, Серега крайне жестко высмеивал этого зеленого лейтенанта.

Все смеялись над нападками Сереги на Корчака, кроме Леонида. Когда Корчак последний раз взялся поднимать их боевой дух, он добился только того, что окончательно испортил Леониду настроение. Леонид считал, что ему повезло попасть в Группу Советских Войск в Германии. Он надеялся, что в Германской Демократической республике, такой близкой к Западу, он сможет раздобыть записи рок-музыки незнакомых ему групп, которые было невозможно или очень трудно достать дома. Вместо этого он провел первый год в казарме в условиях, ненамного отличавшихся от тюремных и на раскатанном в сплошную грязь полигоне. Единственным исключением стала экскурсия по военным мемориалам и в военный музей в Магдебурге. А затем рутина кончилась. Часть была поднята по тревоге и спешно направилась в район сосредоточения. Это было довольно привычным явлением, но привычного возвращения в пункт постоянной дислокации не последовало. Вместо этого они остались в районе сбора на весь день, и только с наступлением темноты продолжили переход на броне через леса и поля ГДР. Потом часть несколько дней совершала переходы, по-видимому в случайном порядке. А потом пришел лейтенант Корчак, чтобы спросить солдат об их трудностях и поддержать боевой дух. Но замполита явно что-то нервировало. Слишком уж серьезно он говорил о жертвах во имя Родины и интернациональном долге, чтобы вывести Леонида из душевного равновесия.

Леониду хотелось просто поскорее завершать эти два года воинской службы – два самых несчастливых года своей жизни – и вернуться в родной совхоз под Челябинском, к своей матери и своей гитаре.

– Так вот, у этой девчонки – Лены – была сестра, которая очень хотела все знать. – Продолжал травить свои байки Серега. – Да, ее отец – большая партийная шишка, но при этом боится, как и все, поднять на нее руку. – И вот, сижу я в этой шикарной квартире, жду, пока Лена вернется домой…

Казалось, для Сереги все было просто. Леонид пытался овладеть нужными для солдата навыками, но его форма всегда была не достаточно опрятной, а его физические данные были недостаточны, чтобы сдавать нормативы. Но Серега, казалось, был наделен всеми нужными навыками изначально. Он высмеивал Леонида, который так и оставался в отделении на периферии. Теперь, однако, Леонид ощущал необходимость разговорить Серегу через других солдат, хотя и не знал, как это сделать.

Серега тем временем закончил свой удивительно похабный рассказ, в котором как обычно, выставил себя полным драматизма героем-любовником. Всеобщий смех Леонид оценил как сигнал действовать, несмотря на риск.

– Я думаю… – Леонид судорожно искал нужные слова. – Я думаю что творится Что-то… Что-то… Очень страшное.

Он мог ощутить, как Серега поворачивается в темноту.

– Все это – сказал он повелительно – всегда будет полным дерьма. Если ты выбрался из одного дерьма, ты сейчас же попадаешь в другое.

Серега горько засмеялся, а затем сказал на карикатурном английском:

– Леонид, бэби. Мистэр Рок-энд-ролл. – Затем он перешел на русский: – Ты же всю жизнь провел по колено в свином дерьме в своем колхозе, или как?

– В совхозе. – Поправил его Леонид.

– В Челябинске – продолжил Серега. – В смысле под Челябинском. Уж ты-то должен знать толк в дерьме.

Леониду отчаянно хотелось что-то сказать, но он сам не мог понять, что именно. Он думал о бледном виде Корчака, его жиденьких усах и каше в своей голове. Но все это никак не складывалось в нужные слова.

– Хотелось бы какой-то музыки – сказал Леонид, пойдя на попятную. Он подумал, что ему нигде не было лучше, чем дома, со своей небольшой драгоценной коллекцией рок-музыки и блюзов, венгерскими джинсами и гитарой. Его мечтой было попасть в Ленинград, где была настоящая музыкальная жизнь и концерты. Или в Москву, где можно было услышать хороший блюз. После знакомства с Серегой он отбросил вариант с Ленинградом. «Это барахло»? – спросил Серега, когда Леонид попытался заговорить с ним о музыке. – «Это сейчас не актуально. Никто не слушает блюзы. В Ленинграде ты бы выставился на посмешище. Сейчас в моде метал, все кто может, ходят на металлистов. И пропал бы ты в Ленинграде, мелкий колхозный свиновод».

Изморось становилась сильнее, и солдаты придвигались ближе друг к другу, пытаясь отчаянным ерзанием заполучить больше места под маскировочной сетью.

– А знаете… – сказал Серега. – Если будет война, хотелось бы поиметь какую-нибудь задирающую нос немецкую сучку. И пофигу, из ГДР или ФРГ – как-то не видно разницы между капитализмом и социализмом. Просто бесит, когда мы едем мимо, а они делают вид, что даже тебя не видят и считают, что так и надо.

Он остановился, а все вспомнили, как во время развертывания проходили через аккуратные немецкие города, где красивые девушки на улицах не проявляли к ним никакого интереса.

– Я точно подцеплю какую-нибудь – продолжил Серега. – А потом поручу Чингисхану научить ее хорошим манерам.

Бойцы засмеялись, даже Леонид. «Чингисхан» было прозвищем Али, их гранатометчика из Средней Азии. Али слабо знал русский, чтобы понять смысл шутки но, как всегда, засмеялся за компанию. Как-то раз, во время их первых полевых учений, Али повадился таскать чужие пайки, за что был бит Серегой, к которому присоединились и все остальные. Отделение едва не заработало крупную проблему, но Али выписали из санчасти в тот же день, а Серега сумел представить произошедшее так, что Корчак встал на их сторону. Али сделал правильные выводы и с тех пор тщательно выполнял все распоряжения Сереги, если, конечно, был в состоянии правильно все понять.

– Ни музыки – задумчиво сказал Серега. – Ни женщин. Ни выпить. А вот батя как-то говорил: «Война решает все проблемы». Мой старик был не промах, у него была одна или две бабы. Притом, черт подери, что моя мать была у него уже третьей женой!

– Отец твой? – Неожиданно для всех сказал с радостью Али. – Да ты не знать кто твой отца, русский ублюдок!

Отделение засмеялось так, что многие тряслись и хлопали друг друга по плечам. Даже Серега засмеялся. Это стало знаковым событием, как будто заговорили кошка или собака.

Солдаты, вообще-то вели себя буйно. Предполагалось, что будет стоять тишина, мертвая предбоевая тишина. Но офицеры все еще отсутствовали, и поэтому можно было расслышать и то, что творилось в других отделениях.

Леониду было очень интересно, куда подевались офицеры и почему они отсутствовали так долго. Его удивляло то, что наступало в мире.

Вдруг в нескольких сотнях метров раздался рев двигателя. Затем ожила другая машина, на этот раз ближе.

– Понеслась – с отвращением сказал Серега.

* * *

Они ехали в своей боевой машине пехоты с задраенными десантными люками. Только водителю и командиру машины было разрешено высовываться наружу. Внутреннее пространство было тесным и чрезвычайно неудобным, даже притом, что отделение было неполным и насчитывало только шестерых солдат. Запах немытых тел и тяжелый от дыхания воздух смешивались с просачивающимся острым запахом выхлопов. Хруст гусениц, казалось, перемешивал мозг. По своему опыту Леонид знал, что скоро это обернется сильной головной болью.

– Как думаете, куда мы собрались на этот раз? – спросил кто-то из темноты.

– В Париж – ответил Серега. – В Нью-Йорк.

– Серьезно?

– Да черт его знает.

– Я думаю, мы идем на войну – обреченно сказал Леонид.

Голоса были тихими. Нытье двигателя, треск гусениц по асфальту и постоянный шум непонятно чего окружали солдат.

– Да откуда ты знаешь? – спросил Серега со злой сомнительностью. – Ты – простой мелкий колхозный свинопас из глубинки.

Леонид и сам не знал, зачем сказал это. Он действительно не знал, куда они направлялись. Но интуитивно понимал, что был прав. Они направлялись на войну. Возможно, она уже началась. НАТО атаковало и наши уже гибли.

Машина резко остановилась, солдат прижало друг к другу или к металлическим стенкам. Марши по дорогам всегда были такими. То движение с высокой скоростью, а потом внезапная остановка, непонятная, но ожидаемая.

– Леонид! – голос спросил серьезно и достаточно громко, чтобы перекричать работающий на холостых оборотах двигатель. – Кто-то тебе сообщил? Ты серьезно что-то знаешь? Почему ты думаешь, что мы собираемся воевать?

Леонид пожал плечами.

– На мое счастье.

ОДИН

Генерал армии Михаил Михайлович Малинский, командующий первым западным фронтом, сидел один в кабинете, куря крепкую сигарету. Кабинет была темным, за исключением ярко освещенного угла, где лампа освещала тактическую карту. Малинский просто сидел в темноте, смотрел на карту, и знал, что все хорошо. За стенами кабинета, несмотря на позднее время, люди текли через коридоры словно кровь сквозь артерии. Сидя в кресле, Малинский воспринимал происходящее через приглушенные звуки шагов и голосов в коридорах, которые напоминали ему отдаленный шум водопада в горной долине.

И это, подумал Малинский, были звуки войны. Не грохот артиллерии, стрельба и крики. А торопливые шаги офицеров в коридорах и щелканье пишущих машинок. И, конечно же, тихое, наполовину магическое гудение компьютеров. Возможно, подумал Малинский, это будет последняя большая война, где люди будут сражаться с людьми. Возможно, следующая будет полностью вестись в киберпространстве. Все менялось пугающе быстро.

Но всегда будет «в следующий раз». Малинский был уверен в этом. Даже если все они окажутся достаточными идиотами, чтобы начать обмениваться ракетно-ядерными ударами через океан, Малинский был убежден, что какая-то часть человечества выживет, создаст новые армии и продолжит войны, как ни в чем не бывало. Люди навсегда останутся людьми, и навсегда останутся войны. И навсегда останутся солдаты. И, как надеялся Малинский, навсегда останется Россия.

Раздался осторожный стук в дверь.

– Войдите! – сказал Малинский, глубже зарываясь в тень.

Свет ворвался в комнату, а затем исчез, когда дверь закрылась. Штабной майор подошел к карте и без слов начал корректировать данные о расположении частей.

Малинский в безмолвии смотрел на это. Германия, восток и запад. Фактически, вся его взрослая жизнь, и даже больше – с тех пор как он впервые попал сюда вчерашним суворовцем. Эльба, Везер, Рейн и Маас. Модель и Саар. Затем страны Бенилюкса и поля Франции, где гвардии полковник граф Малинский вскинул саблю, впервые идя в бой против кавалерии Наполеона.

Малинский верил, что точно знал, как реализовать план наступления. Как использовать свои силы, чтобы задействовать их против неприятеля на правильных направлениях, в правильном порядке и в темпе, который был бы для противника морально и физически непреодолим. Он знал, где следует задержаться, а где наступать без оглядки. Он даже надеялся, что противник будет достаточно хорош, чтобы оказать сопротивление.

Ему противостояла, по крайней мере пока, Северная группа армий НАТО – СГА, которая была, в свою очередь, подчинена Объединенным Силам Центральной Европы (ОСЦЕНТ). СГА была, казалось бы, оперативной группировкой огромной силы, но из докладов разведки Малинский знал, что эта группа, прикрывающая обширные северные области Западной Германии, имела три крупных слабости, которые западные союзники отказывались признавать. Несомненно, СГА была гораздо уязвимее, чем более однородная по составу Центральная группа армий ЦГА к югу от нее.

Несмотря на первоклассное оснащение, технику и отличную подготовку личного состава, командование противника не понимало важности единого управления войсками. Как сообщалось, политическая глупость дошла до того, что СГА стала напоминать Варшавский договор, в котором поляки, чехи и ГДР-овские немцы могли наложить вето на мельчайшие аспекты военного планирования.

К этой проблеме добавлялась и то, что враг явно проигрывал в мобильности. На примере их учений было видно, что они все делали слишком медленно и тщательно, оставаясь убежденными пешеходами в эпоху сверхзвуковых скоростей. Наконец, Малинский считал, что противник явно недооценивает советскую армию и не имеет ни малейшего представления о том, как она могла вести боевые действия. Малинский ожидал, что их оборона будет упорной, кровопролитной и бессмысленной. Он же постоянно напоминал своим подчиненным три слова, ставшие его своего рода девизом: скорость, маневр, действие.

– Что это? – Спросил Малинский, подавшись к карте, указывая на нее сигаретой, словно кинжалом. – Что это там происходит?

Майор отдернулись от карты, как будто получив удар током.

– Товарищ командующий фронтом, части седьмой танковой армии начинают занимать район сосредоточения, но, как видите, они смешались с танковой бригадой сорок девятого объединенного армейского корпуса. Корпус отстает от графика движения к району развертывания западнее Эльбы.

Тщательно контролируя свой голос, Малинский приказал майору, с его умной, четкой речью выпускника академии имени Фрунзе выйти. Когда за ним закрылась дверь, словно выметя его потоком света, Малинский потянулся к телефону.

– Начальник штаба на месте? Товарища Чибисова к телефону.

На мгновение, Малинский услышал слабое оживление на другом конце провода. Потом из аппарата раздался знакомый, как всегда хорошо поставленный голос Чибисова.

– Слушаю, товарищ командующий фронтом.

– Ансеев прибыл?

– Только что.

– Прикажите ему спуститься ко мне – Малинский задумался. – Как обстоят дела?

– Некоторые все еще задерживаются. Но они прибудут вовремя.

– Немцы?

– Так точно, прибыли. Нервные, как щенята.

– Я считаю, что так и должно быть.

– Прибыли польские офицеры связи с Северного фронта. Можете представить, как они счастливы.

Малинский вполне мог себе это представить. Его всегда впечатляли способности и таланты польских офицеров, но он никогда не мог заставить себя доверять им. Он всегда считал, что они не желают исполнять свои обязанности, и относился к ним более строго, чем к остальным.

– Просто отправьте Ансеева ко мне – сказал Малинский. – А также дайте знать, когда прибудут остальные.

Малинский повесил трубку. Дым колыхался перед ярко освещенной картой, словно исходил от уже начавшегося сражения.

Он думал о своем сыне Антоне. Его сын был командиром боевой бригады в составе сорок девятого корпуса, молодым и красивым гвардии полковником. Антон относился к типу офицеров, перед которыми когда-то падали в обморок дамы при императорском дворе. Малинский страшно гордился сыном, и хотя Антону было за тридцать, Малинский в мыслях всегда называл его «мальчиком». Антон был его единственным ребенком. И все же Малинский пошел на крайние меры, чтобы Антон сам прожил жизнь и сделал карьеру без его покровительства. Он никогда не мог быть в этом уверен, все же фамилия делала свое дело, особенно сейчас, когда начала формироваться новая система потомственного офицерства. Но Малинский решил не вести себя как многие другие высокопоставленные родители, проталкивающие своих детей наверх по служебной лестнице. Антон был Малинским, и традиция требовала, чтобы он сам достиг того положения, на которое был способен.

Они были графами, не самыми богатыми и влиятельными, имели небольшое поместье под Смоленском. До революции, конечно же. Из русского служилого дворянства, но с примесью польской и литовской крови. Во время тяжелого начала восемнадцатого века один из Малинских воевал в армии Петра Великого под Полтавой и на Пруте. Во время Северной войны, на балтийском побережье, он впервые услышал немецкую речь. Потом был Василий Малинский, потерявший руку в битве при Кунерсдорфе в 1759, в час победы над Фридрихом Великим. Василий продолжил службу под началом Потемкина в русско-турецкой войне, когда, наконец, Екатерина Вторая, императрица немецкого происхождения, в знак признания заслуг пожаловала Малинским графский титул. Еще один Малинский, на этот раз позор семьи, участвовал в итальянском походе Суворова и переходе через Альпы, как оказалось, только затем, чтобы быть осужденным за малодушие после катастрофы под Аустерлицем. А его брат проехал в 1814 по улицам Парижа во главе уланского полка. Малинские воевали в Средней Азии и на Кавказе, а один утверждал, что сумел раздеть Лермонтова в карты. В бурной середине девятнадцатого века один из Малинских умер от чумы в лагере под Бухарой, еще один от холеры в севастопольских окопах. В сражении под Плевной в 1877 капитан Михаил Малинский получил орден святого Георгия второй степени, а затем, уже генералом, участвовал в русско-японской войне. Майор Антон Михайлович Малинский погиб под огнем австрийских пулеметов в Карпатах в Первую Мировую, его брат, инженер-капитан Петр Михайлович присоединился к революции. Малинские всегда служили России, независимо от того, были ли они бесшабашными молодыми гвардейцами в Санкт-Петербурге, или реформаторами в офицерской среде, или в своем имении. Напивались до смерти и прикладывали усилия, чтобы реформировать сельское хозяйство на современной научной основе. Одни делали все возможное, чтобы промотать семейное состояние, другие считали своими друзьями Герцена и Толстого. Эта семья объединяла все противоречия России под одной фамилией и традицией воинской службы.

После революции семья оказалась на грани исчезновения. Дед Малинского, Петр Михайлович, присоединился к революции, искренне мечтая о новой, лучшей России. Но революция оказалась не тем, к чему стремились Малинские. Дворяне, прогрессивные или реакционные, все равно считались угнетателями рабочих и крестьян. Создавшаяся ситуация была еще хуже из-за того, что Малинские сражались по обе стороны гражданской войны. Два двоюродных брата Петра Малинского служили в контрреволюционной армии Деникина, а он сам воевал против белых как военспец и советник неграмотного командира дивизии, у которого было больше храбрости, чем таланта. Петр участвовал и в советско-польской войне, хотя его жена, сын и мать оставались в заложниках у подозрительных большевиков. Он воевал с яростью, но не столько за большевиков, сколько за Россию. Гражданская война и борьба с внешними врагами становились все более и более беспощадными, но Россия поднималась над всем этим, впитывая в свою землю кровь и безжалостные устремления своих сыновей.

В конце концов, только обширные знания инженера и штабного офицера сохранили Петра. Он получил назначение во вновь организованную военную академию, позже получившую имя Фрунзе. Он преподавал математику и картографию офицерам, которые в большинстве своем учились читать и писать верхом на лошадях во время Гражданской войны.

Поместья, конечно, теперь не было. Малинские не могли поселиться даже рядом с ним. Однако жизнь офицера оставалась хорошей судьбой, по сравнению с теми страданиями и неустроенностью, которые Петр наблюдал вокруг. Время от времени он размышлял об том, чтобы уехать из России вместе с семьей. Но, сказал он себе, большевики когда-то уйдут, а армия останется. Он искал что-то хорошее в революции и странных новых лидерах, все еще надеясь, что в людях осталось что-то светлое после купания в море крови.

Его сын, Михаил, поступил в военную академию в 1926 году. Традиция оказалась почти разрушена, поскольку в Рабоче-крестьянской Красной Армии не хотели видеть детей бывших дворян. Однако, там нашлись уцелевшие военные специалисты из прежней, царской армии, поэтому для его сына удалось без лишнего шума найти место.

В 1938 году полковник Петр Михайлович Малинский был арестован НКВД, подвергнут пыткам, осужден и расстрелян. Его сын, ставший к тому времени капитаном, был арестован и отправлен на Колыму. Его жена и сын не знали, жив он или нет, пока через год, один особенно смелый знакомый капитана сообщил им, что Малинский был жив, и семья смогла начать с ним переписываться, тщательно следя за каждым словом.

Сидя в благоустроенном кабинете в бункере глубоко под землей ГДР, сын этого заключенного вспоминал, как он писал далекому, наполовину незнакомому отцу. Мать всегда настаивала, чтобы он что-то добавил, или рассказал что-то о себе, а когда не хватало бумаги, он дописывал на страницах матери.

Отец выжил. Когда Гитлеровская Германия начала войну 22 июня 1941, даже Сталин вскоре был вынужден осознать степень своей глупости. Заключенные из числа офицеров, которые еще были достаточно здоровы и чьи дела были не слишком черны, вернулись на службу. Отец Малинского сражался от Тулы до Берлина. Не за Сталина. Не за коммунистическую партию, хотя его восстановили и в ней. За Россию.

Отец Малинского выглядел на шестьдесят, хотя ему было всего за сорок. Лагеря подорвали его здоровье и, возможно, только сила воли помогла ему пройти через всю войну и дойти до победы. Он вошел в Берлин командиром стрелковой дивизии, с менее чем двумя тысячами боеспособных солдат. Он умер в военном санатории на Кавказе в 1959 году. Его сын, в парадной форме, держа за руку своего шестилетнего сына, навестил его незадолго до этого. В тишине комнаты больной генерал посмотрел сыну в глаза и сказал: «Я пережил этого ублюдка. И Россия переживет их всех. Помни об этом. Твоя форма принадлежит России».

Через год после ввода войск в Чехословакию, Малинский попал в инспекционную группу, оказавшись по пути в Смоленске. Сильное пьянство оставалось распространенным в офицерской среде, и офицеры, с которыми он ехал, регулярно напивались до потери сознания. Однажды утром, когда все храпели после очередной попойки, он взял служебную машину и поехал в совхоз, где когда-то располагалось поместье его семьи, насчитывавшее до тысячи душ.

Главного дома не было уже давно, он был разрушен немцами во время Великой Отечественной. Совхозные здания представляли собой набор невзрачных амбаров, сараев и лачуг из жести и шлакоблоков. Малинский припарковал машину и пошел посмотреть на новый урожай на полях. С небольшого возвышения он видел хронику своей крови в бескрайнем море коричневого, желтого и зеленого, простирающемся на десятки километров. И он заплакал. Не от потери земли. Не от потери знатности, хотя иногда ему нравилось представлять свою жену графиней. Скорее он плакал по России, сам не понимая себя. Затуманенным взором он смотрел вдаль, где поле сливалось с небом, обрываясь в бесконечность, думая о том, что хорошие люди всегда плакали по России, потому что ничего другого им не оставалось.

От тарахтения остановившегося поблизости трактора он вернулся в реальность и побрел назад мимо участков с невыразительными сельскохозяйственными постройками. Когда он подошел, его окликнула пожилая, стереотипно крестьянская женщина:

– Никаких таких привилегий, товарищ офицер. Стойте в очереди, как и все.

* * *

Генерал-майор Ансеев осторожно вошел. Когда он приблизился к острову света возле карты, Малинский жестом указал ему занять место. Стулья для посетителей были специально расположены так, чтобы те могли повернуться налево к карте или направо к Малинскому, но в любом случае не могли чувствовать себя комфортно. Место Малинского было расположено так, чтобы когда посетитель обращался к нему, лампа, освещающая карту, слепила ему глаза. Малинский не был садистом, но он был твердо убежден в необходимости установления и поддержания полного контроля над окружающими – и эта позиция отражала его убежденность в необходимости точно учитывать любую мелочь в планировании военной операции.

Малинский достаточно хорошо знал Ансеева. Во время командировки Малинского в Афганистан – пожалуй, самого сложного периода его жизни – бесшабашный Ансеев командовал группой быстрого реагирования. Он проявлял себя смелым импровизатором там, где другие предпочитали перестраховаться. Когда душманы блокировали горную дорогу, Ансеев лично провел свою бронетехнику по высохшему руслу реки, чтобы придти на помощь блокированному гарнизону. Но вместе с тем он часто не обращал внимания на детали и нес серьезные потери. У каждого командира были свои недостатки, считал Малинский. Ансееву бы просто не помешало научиться видеть ситуацию здесь и сейчас.

Ансеев был назначен командиром корпуса, структура которого была оптимизирована для выполнения роли оперативной маневренной группы фронта, которую предполагалось быстро и глубоко ввести в тыл противника, чтобы наилучшим образом развить успех после прорыва. Не дать ему реорганизовать новые линии обороны, захватить ключевые позиции и, в общем, убедить противника, что он потерпел поражение прежде, чем тот действительно разберется в ситуации. Предполагалось, что этому будет способствовать присущая Ансееву скорость и решительность. Пока же одна из его бригад даже не смогла вовремя прибыть в район развертывания. Малинский подозревал, что знал, почему, но хотел услышать, что скажет Ансеев. Протянув ему портсигар, Малинский наклонился к свету. Ансеев обычно был до дерзости уверен в себе и, к тому же, был таким же заядлым курильщиком, как и сам Малинский. Но сейчас он отказался от предложенной сигареты, проворчав что-то похожее на вежливый отказ.