Текст книги "Красная Армия (ЛП)"

Автор книги: Ральф Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

– О нет, – внезапно сказал Леонид, до которого, наконец, дошло, что случилось. – Нет… я не хотел этого. – Он хотел, чтобы девушка могла его понять. Он посмотрел на нее, неосмотрительно направив на нее дымящийся автомат. – Я не хотел, – повторил он. – Это было случайно.

Девушка снова зарыдала.

Серега подался вперед, ударив девушку рукой, которой он держал зажигалку. Она погасла и Леонид снова зажег свою, крутанув кремень большим пальцем.

– Заткнись! – Приказал Серега. – Просто заткнись.

Он снова ударил девушку. В голосе Сереги звучал совершенно незнакомый оттенок.

Девушка притихла, как будто поняла его. Но Леонид видел, что она вообще ничего не понимала.

– Я сожалею, – он снова сказал ей, на всякий случай.

– Да перестань ты сожалеть, – сердито сказал ему Серега. Затем он ударил девушку. – Заткнись!

– Прекрати!

– Что «прекрати»?! – Спросил Серега. – Ты о чем? Ты убил их. Ты понимаешь, что с нами будет, если кто-то услышит ее и заявится сюда? Они пристрелят нас!

Такая мысль не приходила Леониду в голову. Сейчас она навалилась на него во всей полноте, парализуя его своей силой.

Девушка рыдала у стены. С ее нижней губы текли капли крови. Она сейчас потеряла дар речи и просто плакала, отвернувшись в сторону. Это были скулеж раненого животного.

Серега размахнулся пулеметом, ударив ее стволом в грудь, словно копьем. Затем, крутанув оружием, в том же замахе ударив прикладом в лицо. Леонид ошарашено смотрел на это. Серега повалил девушку на землю, ударив пулеметом так, что она потеряла способность сопротивляться. Она бестолково пыталась отразить пухлой рукой удар сверху вниз. Потом Серега нанес ей удар прикладом в основание черепа, налегая всем весом. Потом еще раз. И еще.

Наконец, он выпрямился, тяжело дыша.

– Вот теперь она никому не расскажет, – сказал он.

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

Старухин заехал кулаком по лежащей на столе карте.

– Не рассказывай мне сказки, козел. Исправить!

– Товарищ командующий армией, – сказал подавленный начальник связи. – Комплекс связи потерян. Это был точный удар. Нужно некоторое время для его восстановления.

– Нет у меня времени, сукин ты сын. Мне надо отправить тебя вместе с теми мотострелками, чтобы ты увидел, что такое война. Как я могу командовать армией, если я не могу ни с кем связаться?

– Товарищ командующий армией, мы все еще можем осуществлять связь при помощи телеграфа. Кроме того, есть вспомогательные передвижные радиостанции. Эта многосекционная система. На ее ввод в строй нужно совсем немного времени.

– Нет у меня времени. Время – это единственное, чего у меня нет, – кричал Старухин. – Вы сразу должны были собрать и держать готовыми все ваши вспомогательные системы. Идиот позорный, – он окинул взглядом командный пункт. – Это все позорный идиотизм.

Начальник службы связи собирался сказать, что поскольку они постоянно перемещались, было неразумно и даже невозможно ожидать, что все резервные системы постоянно будут готовы к работе. У них были проблемы с микроволновой связью еще до удара противника. Но он понимал, что спорить бесполезно. Это ничего не даст, кроме очередной бури, которая пройдется по вам, сметая все на своем пути.

Старухин вдруг отвернулся. Он начал метаться взад и вперед, как лев в клетке. Безо всякого повода сорвал одну из висящих на стене диаграмм.

– Мне нужна связь.

* * *

Полковник Штейн смотрел на экран телевизора, где шел заранее подготовленный фильм о разрушении Люнебурга. Сейчас эта передача транслировалась передатчиками высокой мощности в ГДР. Штейн не сомневался, что на западе попытаются проверить эту информацию. В скором времени фильм привлечет к себе внимание. Даже если вал помех в эфире воспрепятствует успешному вещанию на территории ФРГ, передачу примут силы НАТО, блокированные в Западном Берлине. Так или иначе, его послание попадет к адресату. Даже телевидение из Москвы транслировало этот фильм по спутниковым каналам.

… Бессмысленное уничтожение… осуществление агрессивной политики НАТО, добивающейся своих целей за счет разрушения городов Федеративной Республики Германия, возможно, даже превращения ФРГ в полигон для своей безумной теории ограниченной ядерной войны… по мнению экспертов, ограниченная ядерная война на немецкой земле приведет…

Голос за кадром был просто декорацией. Яркие образы рушащихся средневековых зданий, гибнущих женщин и детей, падающих в скорченных позах гражданских, и палящих во все без разбора голландских солдат говорили сами за себя. Штейн был осведомлен о том, каких успехов добились советские специалисты по средствам массовой информации за многие годы.

Штейн был убежден, что война закончится победой. По крайней мере, в целом. Современная война едва ли сводится к избиению друг друга дубинами. Штейн рассматривал ее как очень запутанный, вызывающе сложный конфликт разума и воли. Die Welt als Wille und Vorstellung. Он усмехнулся, вспомнив студенческие годы. Ему нравились немцы. Они были так безукоризненно логичны и настолько не в состоянии действовать в соответствии с собственными выводами.

Мы побьем их фотографиями, подумал Штейн. Технологиями видео. И другими замечательными средствами. Он не мог понять, как Запад может полностью игнорировать этот широкий спектр технологий, которые могут использоваться в пропагандистских целях. В конце концов, война – это вопрос восприятия реальности. Даже самый тупой историк скажет, что не важно, насколько вы избиты физически, пока уверены в победе. Штейн считал себя пионером, одним из солдат будущего.

Он снова восхитился тяжелым финалом фильма. Он будет транслироваться каждый час. Дополняться по ходу войны другими записями, направляющими пропаганду в нужное русло. Ведя бой невидимый, нематериальный, жизненно важный, думал Штейн. И улыбался.

Да. Мир как воля и представление.

* * *

Генерал-майор Дузов, командир десятой гвардейской танковой дивизии, следил с передового наблюдательного пункта за изготовившимся к атаке полком. Он понимал, что его присутствие нервирует командира полка. Но Дузова это не волновало. В ходе предыдущей атаки, он за два часа потерял танковый полк из-за хитроумной британской контратаки, перемоловшей и советские и британские силы. И его не было на КП, чтобы он мог контролировать ситуацию. Теперь, если его дивизия понесет катастрофические потери, он, по крайней мере, будет лично присутствовать при этом.

Генерал-лейтенант Старухин, командующий армией, был предельно краток. Пробейте брешь в их обороне, Дузов. Они избиты. Пробейте брешь, или не дай бог мне увидеть вас живым.

У него были две попытки. Эта атака, а затем атака силами резервного полка. Дузов предпочел бы дождаться, пока сможет атаковать силами обоих полков одновременно, а также бросить в атаку потрепанный мотострелковый полк, действовавший в пересеченной местности к югу отсюда, вместе с жалкими остатками разбитого танкового полка. Он знал, что его дивизия была одной из лучших в советской армии. И терпеть не мог того, что ее бросают в бой по частям. Это шло вразрез со всем, чему его учили, со всеми его убеждениями.

Но разъяренный Старухин был категоричен. Разбейте их. Просто долбите снова и снова. Это не академия генштаба. Просто намотайте их на гусеницы. А свои принципы и изящные решения приберегите для мемуаров.

Возможно, Старухин был прав. Постоянно сохранять давление. Не давать противнику передышки.

Земля под ногами задрожала. Началась артиллерийская подготовка, обрушивая огонь всех доступных орудий на известные или предположительные британские позиции. Широкая низкая долина заполнилась светом, как будто раньше времени наступило причудливое утро. Снаряды падали, тысячами разрываясь на горизонте. Дузов не мог понять, как люди могли остаться в живых после такого обстрела. Тем не менее, он знал, что некоторые обязательно выживут. Человек, время от времени, бывал чертовски трудно убиваемым существом.

Ослепительные факелы стартующих ракет реактивных систем залпового огня выросли слева от командного пункта. Затем зарево осветительных ракет, вспыхивающих на расстоянии от четырехсот до шестисот метров друг от друга, накрыло поле боя. Британцы имели значительное преимущество в темное время суток, поэтому все местные артиллерийские подразделения получили приказ не жалеть осветительных снарядов, чтобы расположенные в тылу тяжелые орудия могли сконцентрироваться на поражении целей.

Атакующий полк был хорошо подготовлен, и теперь, после утомительного марша, впервые пойдя в бой на незнакомой местности, его подразделения сформировали правильные боевые порядки, заполоняя близлежащую цепь холмов ротными колоннами, которые перестраивались в взводные и набирали боевую скорость. Дузова восхищали его войска и мощь, которую он наблюдал. Достигнув долины, взводы расходились веерами, и боевые машины перестраивались в линию. Дузов мог рассмотреть роты и батальоны, чередующиеся строи танков и боевых машин пехоты, а также выдвигавшиеся за бронетехникой средства противовоздушной обороны. За боевыми батальонами виднелись тощие стволы легких самоходок, готовых оказать непосредственную артиллерийскую поддержку. Наконец, в самом тылу следовали разнообразные вспомогательные и санитарные машины. Это были одни из самых грандиозных маневров, которые видел Дузов, и его вдруг поразило ощущение исчезнувшего времени. Раньше с ним никогда такого не было, но теперь он видел идеальный современный вариант старой императорской армии, марширующих в боевых порядках солдат Суворова или Кутузова. Разница была только в том, что теперь это были ряды закованной в броню техники вместо солдат в красочной старой форме. Призвав на помощь скептицизм, он заключил, что не было ничего общего между приземистыми, уродливыми стальными жуками там, в долине, и антикварным блеском гусар и гренадеров. Но они были одним и тем же. Он сейчас не мог отрицать этого. Все было также, и эта мысль терзала Дузова. Как же изменилась война? – спросил он себя.

Британские артиллеристы и танкисты начали находить цели, несмотря на то, что советская артиллерия все еще вела по ним огонь. Дузов невольно залюбовался британцами. Он сомневался, что очень многие люди, особенно те, кто раньше не видел войны, смогли бы даже попытаться удержать позиции под таким натиском. Тут и там, одна из машин Дузова вспыхивала от попадания снаряда и замирала безжизненной грудой, нарушая строй. Глаза Дузова снова заволок морок. Ощущения были прежними, хотя он все также не мог в это поверить. Его люди падали, словно от первого вражеского мушкетного залпа. Только теперь человек стал лишь частью боевой машины.

По достижении склона на противоположном конце долины, танки резко остановились, не доверяя подавление противника огню с ходу. Зенитные пулеметы командиров отслеживали цели, указывая их очередями трассеров для стрельбы залпом. Ряды орудий вспыхивали шарами огня, откатывались от отдачи. Затем танки возобновляли движение, набирая скорость, подбираясь все ближе к целям. А он почти мог слышать барабанный бой и резкие, отрывистые команды, рвущиеся из-под пропитанных потом усов. Держать строй! Держать строй, плесень!

Артиллерия переносила огонь вглубь по мере того, как советская техника приближалась к вершине высоты. Дузов с болью смотрел, как все больше и больше единиц бронетехники оканчивали свой путь в маленьких извержениях вулкана, не оставлявших никому шанса на спасение. Сотни осветительных ракет медленно плыли по небу на парашютах, заливая поле боя мертвенным светом. Казалось, весь мир стал металлическим. Наступающие шеренги ломалась, когда отдельные танки или взводы пытались обойти препятствия. Но великолепный, классический строй никогда не распадался.

Под аккомпанемент последних аккордов артиллерий над полем боя вспыхнули зеленые ракеты, явив новую силу. Она уже никак не укладывалась в исторические параллели Дузова. Три пары ударных вертолетов прошли по освещенному ракетами небу, подходя справа огромными летающими чудовищами и пугая даже самого Дузова. Уродливые машины заявили о себе, великих и ужасных, обрушив на цели противотанковые ракеты, или снижаясь и поливая землю огнем, словно ожившие сказочные драконы. Потом и они исчезли за волнами советской техники.

Наконец, высота была захвачена и техника двинулась в следующую долину. Рация на наблюдательном пункте визжала и кашляла, запрашивая осветительные ракеты, хотя другие уже докладывали о прорыве британских позиций. Раздавались спонтанные крики собравшихся на командном пункте офицеров и связистов. Но Дузов просто смотрел на горящие остовы в долине и на далеком склоне, освещаемые последними гаснущими ракетами.

Он обернулся к командиру полка.

– Не останавливаться. Сохранять управление. Британцы бросят на вас все, что у них осталось, попытаются остановить вас любой ценой. Но мы захватили инициативу. Триста тридцать первый танковый полк прибудет вскоре после рассвета. Делайте все, что сочтете нужным, но не допустите, чтобы что-то остановило ваши танки.

* * *

Генерал-лейтенант Трименко закрыл глаза, не глядя на ложный рассвет, озаряющий горизонт, пытаясь отдохнуть настолько, насколько это было возможно в трясущемся и ревущем вертолете. Он знал, что ему было нужно несколько часов нормально поспать. Но нужно было нанести еще один визит на передовую, чтобы проверить, что творилось в штабе шестнадцатой гвардейской танковой дивизии.

Трименко ощущал усталый восторг, придававший ему сил. Он проверил лежащий в кармане кисет с фисташками, думая о том, что по возвращении на командный пункт армии нужно будет пополнить запас. В конце концов, этой ночью все шло нормально. Не все было гладко, ситуация еще не полностью была под контролем. Но в целом результаты обнадеживали. После нескольких часов отчаянной обороны немецкое контрнаступление было остановлено к югу от шоссе 71. В конце концов, выяснилось, что немцы только все глубже забираются в расставленную Малинским ловушку. А у голландцев просто не было достаточно сил, чтобы что-то изменить. Согласно последним докладам, передовой полк шестнадцатой танковой дивизии беспрепятственно двигался вглубь немецкого тыла, развивая благоприятную ситуацию и, вместе с другими передовыми силами, неумолимо затягивал петлю вокруг немецкой группировки. Трименко понимал, что единственной надеждой немецких войск был полномасштабный прорыв из окружения, а затем попытка создать оборону на Везере. Но не было никаких признаков того, что немцы собираются прибегнуть к такому ходу, и Трименко сомневался, что они передумают. Они позволили окружить себя. В любом случае, он был убежден, что его войска выйдут к Везеру завтра к полудню силами, достаточными, чтобы посеять панику. Нет, поправил он свой усталый мозг. Сегодня. Сегодня к полудню. Это уже был второй день.

Трименко снял гарнитуру, устав от болтовни пилотов. Он ослабил ремни безопасности и подумал о Старухине и о том, в какую ярость придет его старый оппонент, когда вторая гвардейская танковая армия форсируют Везер, а он сам все еще будет пытаться совершить прорыв. Но к чему останавливаться на Везере? Трименко был уверен, что обойдет Старухина и на Рейне. Это был вопрос точности расчетов, эффективности, умения управлять людьми и событиями, а также строгого следования военной науке. Ставка на пыл и природную смекалку подвела командира третьей ударной армии. Старухин наступал на местности, подходящей для танковых маневров гораздо лучше, чем то раскисшее болото, по которому пришлось наступать ему. И Старухин получил большую поддержку фронта. Действительно, он мог наслаждаться своими преимуществами. Просто Старухин сам был анахронизмом.

Летчики заметили линии трассеров, метнувшиеся в их сторону. Командир экипажа принял решение лететь повыше, опасаясь врезаться в линии электропередач темной немецкой ночью. Он не ожидал столкновения с какой-либо ПВО так далеко от линии фронта.

Но трассеры настойчиво приближались к небольшому вертолету, мелькая короткими очередями, словно издеваясь. Штурман крикнул что-то с правого сидения, а пилот завалили машину на бок, пытаясь уйти от стаккато вспышек.

Отчаянный маневр вырвал Трименко из задумчивости. Из-за спин летчиков он увидел, как вертолет осветил яркий луч света. Карты и документы Трименко упали с сидения, и он подумал, что нужно схватиться за что-нибудь, чтобы не упасть самому. Потом последовало несколько быстрых ударов по корпусу вертолета, и потрясенный Трименко успел заметить в ярком луче света, как одна из его собственных мобильных зенитных установок смела вертолет с неба.

ПЯТНАДЦАТЬ

Капитан Левин сидел в пустом ресторане в Хамельне, жуя хлеб с куском холодной ветчины. На улицах вокруг позиций десантно-штурмового батальона все еще вспыхивали перестрелки, но в боевых действиях наступило определенное затишье. Это ощущалось так же ясно, как и чувство, что сеанс политинформации или посредственное музыкальное произведение будет скучным. Левин знал, что война вернется, что англичане, немцы или кто-то еще придет, чтобы попытаться уничтожить их батальон. Они придут хорошо подготовленными и организованными силами, исполненные решительности, наверное, в последние минуты перед рассветом. Но теперь, под покровом темноты, было немного времени, чтобы он мог спокойно подумать.

Левин пытался вспомнить все, о чем он мог забыть, любую мелочь, могущую сказаться на боевых действиях. Но мысли все время возвращались назад, к полету и пьянящим первым минутам боя. Воспоминания чередовались, осознание собственного страха сменялось потрясшим его опытом. Он вспоминал и радость от того, что смог захватить вражескую позицию, и то чувство выполненного долга, которое было явно несоразмерно с тем, что было реально сделано, и ссору с Гордуновым по поводу важности сохранения памятников архитектуры в старом городе. И большое удивление от того, насколько он наслаждался боем. Он переживал, что за эти годы стал трусом и ожидал, что будет ощущать пустоту, подавленность, космической величины страх. Но бой наполнил его энергией и уверенностью. Он ощущал себя моложе, практически играющим в войну мальчишкой.

На собрании командного состава был выработан план обороны. К удивлению Левина, Гордунов приказал ему прикрывать шоссе N1 и улицы, идущие со стороны железнодорожного вокзала через восточную часть города к мостам. Ему дали взвод, усиленный расчетом автоматического гранатомета. Левин не был уверен, было ли это признанием его заслуг или просто иронией командира по поводу того, что он не сможет нормально вести бой у главной дороги, расходящейся бульварным кольцом, опоясывающим старый город, потому что будет беречь памятники архитектуры. Но это действительно была важная позиция, так как ее захват разрезал оборону десанта на восточном берегу надвое.

Левин тщательно расположил солдат, находящихся под его командованием, стараясь вспомнить все правила, почерпнутые из учебников и занятий на учениях. Он наладил связь с расположившейся у южного моста ротой Ануреева и штурмовым взводом спецназа, расположившимся в больнице и у северного моста. Согласно плану, спецназ должен был взять под контроль железнодорожную станцию, однако им это не удалось, и теперь они прикрывали позицию Левина. Он наладил поставку боеприпасов и еды для своих подчиненных. Найти еду оказалось проще всего, так как местные магазины изобиловали продуктами. Нашелся даже свежий хлеб.

Там, похоже, всего было в изобилии, не только еды. Несмотря на неразбериху боя и необходимость срочно налаживать оборону, нельзя было не заметить, какие богатства были брошены в разбитых магазинах. Солдаты десантно-штурмового батальона были очень дисциплинированы, но и им было трудно удержаться. Один раз Левину пришлось прибегнуть к крикам и угрозам, чтобы остановить нескольких солдат, хозяйничавших в ювелирном магазине, подбирая часы для себя и украшения для подруг, ждущих их дома.

Левину было необычайно трудно бороться с воровством, так как он не мог заставить себя мало-мальски искреннее обвинять или презирать этих ребят. В разбитом ювелирном магазине разбросанный товар сверкал в луче его офицерского карманного фонаря сказочными сокровищами. Он не мог понять, как западные немцы могли решить, что купить при таком огромном выборе. И, хотя ему не следовало даже думать о том, чтобы взять что-то для себя, у него появился искушение взять какую-нибудь безделушку для Лены.

В конце концов, он взял себя в руки. Но он не был особенно строг к солдатам. Да, он выгнал их из магазина, но позволил уйти, набив карманы.

Левин откусил еще один кусок ветчины и подумал о Лене. У нее появилась совершенно неожиданная тяга к западным вещам. Она стремилась следовать западной моде, хотя та ей совершенно не подходила. Но она уже превратилась в женщину, совершенно не похожую на девушку, в которую он когда-то влюбился. Лена всегда была шустрой и резкой городской девушкой. Тем не менее, когда они впервые встретились на том, до смешного правильном комсомольском собрании, она как искренне верующая, говорила о триумфе социализма и неизбежном наступлении коммунизма, о достоинстве пролетариата и необходимости реформировать Партию, чтобы вернуть ей ведущую роль в жизни. И это полное отсутствие как напыщенности, так и формализма не могло не завораживать. Она была юной и искренней, и просто очаровала Левина. И только потом он понял, как она манипулировала им. Он мнил себя серьезным и зрелым, призванным вести людей за собой. Но Лена сама повела его. Ее отец, влиятельный горкомовский чиновник сразу был против их брака. Левин не мог понять, почему, ведь у него была блестящая комсомольская характеристика, он был образцово-показательным студентом академии военно-политического образования.

Но Лена настояла на своем. Они поженились. Она была единственным ребенком в семье и всегда шла своим путем. Левин по собственному желанию попал в воздушно-десантные войска, и, в звании младшего лейтенанта, получил престижное назначение – в прибалтийский военный округ.

У них родился ребенок, Миша. Левин, проводивший все свободное время за подготовкой политзанятий, был очень удивлен появлению этой новой жизни, как будто месяцы Лениной беременности и жалоб были для него лишь очередной теоретической проблемой. Внезапно он стал отцом. И теперь, когда он говорил на лекциях и политзанятиях о долге советского солдата по построению лучшего будущего для всего человечества, слово «будущее» и мешанина связанных с ним понятий и образов наполнялась для него как никогда глубоким смыслом. Лучшее будущее. Лучший мир. После рождения ребенка Левин понял, что раньше эти слова были для него лишь абстракциями. Но теперь они были совсем другими. Мир, в котором суждено жить его сыну, должен действительно стать лучшим из миров.

Лена тоже изменилась после рождения ребенка. Наверное, она менялась и раньше, только он этого не замечал. Но роды, казалось, спустили с привязи таившийся внутри нее недобрый дух. Она начала шутить над Партией и убеждениями Левина. И жаловалась, что у него всегда находилось время только для его книг, что он был наивен и не видел никаких возможностей. Располнела.

Она требовала, чтобы он бросил армию при первой же возможности. Ее отец был в состоянии обеспечить ему очень хорошую партийную работу, может быть, он даже мог организовать его досрочное увольнение из армии. Ты должен работать на будущее, настаивала она. И он понимал, что она имела в виду льготы, комфорт и материальную обеспеченность. Он должен был быстро научиться быть хорошим отцом.

Левин тоже начал смотреть на многие вещи иначе. Но, тем не менее, он продолжал верить. Он знал историю, и знал, какой путь прошло человечество. Социализм был далек от совершенства. Но он постоянно диалектически развивался. И он сделал мир лучше, считал Левин. Он спас Россию от роковой отсталости, он сделал Советский Союз великой державой. Цена была высока, но высоки были и достижения. В жизни среднестатистического человека появилась относительная обеспеченность и уверенность в завтрашнем дне. Оставалось много нерешенных проблем, но их решение было задачей их поколения, призванного бороться с застоем и самодовольством. Действительно, это было прекрасное время, живое, полное новых надежд и возможностей. Он не мог понять, как Лена могла стать такой слепой, чтобы не видеть этого.

И он любил армию. Он находил чисто военную часть своих обязанностей отличным способом развития своих политических функций, возможностью проявить свой энтузиазм, чтобы достучаться до молодых солдат, помочь им стать лучшими гражданами лучшей страны. Лозунги, казавшиеся другим людям смешными, были для него священными. Он долго и тщательно работал с самыми незначительными вопросами. Он стремился совершенствовать свои способности лидера и свои политико-дидактические навыки.

Лена завела роман с каким-то Ванькой-взводным. Когда Левин узнал и сказал ей, оказалось, что об этом уже несколько месяцев знал весь гарнизон. Лена ничего не отрицала и только упрекнула его в том, что он забыл ее, что он больше ее не любит, что он даже не заботится о будущем своего ребенка.

Обвинения в безразличии к ребенку ударили его больнее всего. Даже притом, что он не мог поверить в их истинность. Лена сама уделяла ребенку мало внимания. Время от времени ему казалось, что она считает уход за ним едва ли не отвратительной обязанностью, которая должна быть выполнена с минимальными усилиями и включенностью. Она даже не уделяла много внимания порядку, и их небольшая квартира начала принимать запущенный вид.

Тем не менее, ее угрозы уйти приводили его в панику. Он давно любил ее и никогда в этом не сомневался. Теперь, когда он узнал о ее измене, предательстве, которое она даже не попыталась скрыть, он ощущал, как любовь сменяется отчаянием. Он ненавидел это унижение. Но все равно любил ее. А она начала опускаться. За несколько месяцев она стала выглядеть на десять лет старше, чем была на самом деле. Она использовала слишком много косметики, становясь карикатурой на западную проститутку. И, сколько бы она от него не требовала, ему только хотелось дать ей больше. Он задавался вопросом, как он мог внести свой вклад в сохранение мира, когда не мог спасти женщину, которую он любил. Он умолял ее не бросать его, дать ему шанс, отбросив все, что считалось мужеством.

Он обещал уйти из армии. Он сделает все, что она захочет. Но было слишком поздно, чтобы избежать нового назначения. У него был долг, который он должен был выполнить, и даже тесть не смог заставить советскую бюрократию двигаться с нужной скоростью. И он отправился в Группу Советский Войск в Германии. Один.

Лена уехала к родителям до окончания его командировки. Она написала ему нормальное, даже выражающее любовь письмо, прислала фотографию сына. Он старался не думать о мужчинах, с которыми она могла ему изменить. Потому что, говорил он себе, это не имело значения. Слабости и ошибки тела были не важны. Только будущее, лучшее будущее, имело значение. Там будут царить порядочность, справедливость и любовь. И там не будет измен.

* * *

– Разрешите обратиться, товарищ замполит?

Это был Дунаев, лейтенант из третьей роты.

– Обращайтесь.

Дунаев начал пробираться через развороченную комнату, размахивая карманным фонариком, и, наконец, осветил лучом лицо Левина. Затем почтительно выключил его.

– Товарищ замполит, товарищ командир батальона послал меня найти вас. Он вызывает вас к себе в больницу.

– Что-то случилось?

– Я не знаю. Он просто сказал найти вас.

Левин отряхнул крошки с рукавов и закинул ремень автомата на правое плечо.

– Все нормально. Ведите. И кстати, здесь полно еды. Солдаты уже подкрепились. Только держите их подальше от спиртного.

– Слушаюсь, товарищ капитан.

Левин в сопровождении лейтенанта двинулся по периметру позиций взвода. Здания, как новые, так и старые были очень хорошо построены, а бульварное кольцо и парк перед ним образовывали идеальную позицию, позволяющую вести перекрестный огонь. Большинство солдат уже проснулись, сержанты и прапорщики контролировали происходящее, никто не дезертировал. Левин вдруг ощутил гордость из них всех, гордость за то, сколького они достигли.

Он отправил Дунаева обратно на командный пункт, расположенный в ресторане, и быстро пошел по главной улице, держась под сенью окружающих зданий. За линией остроконечных крыш, идущей впереди параллельно реке, яркий свет озарял небо. Кварталы на том берегу реки горели. Но старый город оставался почти нетронутым, даже странным образом выглядел мирным, что радовало Левина.

Беженцы уже давно оставили попытки пройти через Хамельн. Следующими, кто придет сюда, несомненно, будет бронетехника противника, которая опять попытается выбить отсюда советских солдат. Левин шел вперед, осматривая ряды магазинов. Зарево отбрасывало достаточно света, чтобы осветить неисчислимые богатства. Левин думал о том, как готовился увидеть несправедливое богатство реваншистской западной Германии. Но сейчас, в наступившей после кровавого вечера тишине, он просто любовался удивительным благосостоянием этого небольшого города. Он изучал соответствующие материалы, и знал, что где-то должны быть ужасные трущобы, заполненные эксплуатируемыми, превращенными в рабов турецкими рабочими-эмигрантами, отчаянно пытавшимися выжить. Тем не менее, это абсолютно не показное изобилие товаров неоспоримого качества в магазинах глубоко волновало его.

Над современными витринами магазинов высились красивые сохранившиеся и реконструированные средневековые здания, которое нависали над улицей, будто глядя на него сверху вниз. Было бы преступлением разрушать их. Конечно, он признавал необходимость захвата мостов для прохода советских войск. Теперь, рассуждал он, слово за командованием НАТО, которому решать, погибнет вся эта красота или нет. Сам он не хотел вести здесь бои, рискуя разрушением памятников старины без необходимости.

За старой ратушей он повернул направо, на другую заставленную магазинами улицу, которая вела к больнице. Непроизвольно он оценил высоту ратуши и ее расположение. Именно здесь должен находиться командный поста батальона, в соответствии с правилами военной логики. Больница слишком далеко на севере, чтобы обеспечивать надлежащее управление всем батальоном. И ее использование противоречит законам войны.

Он проследовал мимо разбитой витрины магазина женской одежды. Взрывная волна отбросила один манекен в объятия другого, как будто он был ранен и пойман в падении товарищем. Было бы прекрасно, думал Левин, привести сюда Лену, чтобы показать ей красоту этого места и накупить с ней вещей в этих магазинах. Сколько они бы могли себе позволить, подумал он. Потом рассмеялся сам себе. После того, как наступит мир, все изменится. Все станет более доступно для всех людей. После того, как в Европе наступит великий мир, военные расходы значительно снизятся. Конечно, для перехода потребуется время…