Текст книги "Красная Армия (ЛП)"

Автор книги: Ральф Питерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

Но сейчас вокруг шла война, которая требовала от него сражаться. Левин был горд тем, насколько хорошо проявил себя в первом в жизни бою. Его удивляло, насколько хорошо он смог применить на практике те знания из книг, над которыми он столько корпел. Обход противника с тыла был предпочтительным методом захвата хорошо укрепленных позиций… правильно организованная оборона могла быть чрезвычайно стойкой.

Почему же командир батальона вызвал его? Левин не мог вспомнить, что бы он мог сделать не так. Несмотря на все разногласия, Левин знал, что Гордунов был очень грамотным офицером. Советской армии были необходимы такие люди. Важно, однако, было сдерживать их. Левин не видел смысла в бессмысленном разрушении. Это было не в духе социалистического интернационализма. Целью хорошего коммуниста было сохранить все хорошее и с хирургической точностью удалить то, что действовало в ущерб угнетенным массам. Конечно, такого человека как Гордунов, нельзя было считать истинным коммунистом.

Левин слышал рассказы о действиях Гордунова в Афганистане. Его всегда описывали как способного всегда остаться в живых, любимца судьбы, человека, всегда выбирающегося невредимым из огня и воды. Но рассказывали и о его чрезмерной жестокости. Как говорили, Гордунов всегда мечтал уничтожить все живое вокруг.

Левин слышал много противоречивых историй о неудачной военной помощи Афганистану, пытаясь соотнести рассказы с основными направлениями политической мысли. Он был откровенно смущен очевидной неудачей своей страны. Но на политическом уровне он рационализировал это, понимая, что попытка построить в Афганистане социализм была обречена на провал, поскольку его жители не созрели для него в силу своего политической и социальной культуры. Сообщения о жестокости он тоже подвергал рационализации. Следовало понимать, что войны такого типа всегда отличались жестокостью. Офицеры оправдывали неудачи советской армии в Афганистане тем, что они никогда не имели достаточно войск, а также тем, что советская армия была неприспособленна для войн такого типа. В целом, как знал Левин, в офицерской среде существовали две позиции насчет Афганистана. Офицеры воздушно-десантных войск и спецназа старались попасть туда, чтобы получить боевой опыт и награды. Гордунов, например, был в числе первых по количеству наград офицеров своего поколения, и, несмотря на молодость, уже был подполковником. Но офицеры из других родов войск испытывали смешанные чувства. Офицеры танковых и большей части мотострелковых войск возмущались сложностью ландшафта и отсутствием почета, а офицеры службы тыла рассматривали стоящие перед ними задачи как лежащие на грани выполнимого. Отношение артиллеристов сильно изменилось за эти годы. Сначала Левин слышал, что было столько проблем с артиллерийской поддержкой, что они рассматривали назначение в Афганистан как самый быстрый способ сломать карьеру. Но потом ситуация улучшилась, так как были разработаны и освоены новые методы оказания артиллерийской поддержки. В итоге, большинство артиллеристов сейчас считало Афганистан замечательным полигоном для экспериментов со своими орудиями, реактивными системами залпового огня и автоматизированными системами управления. А вот летчики возненавидели это место почти поголовно.

Левин вышел на широкую улицу, ведущую к северному мосту и отделявшую старый город от здания больницы. Сгоревшие останки машин казались отвратительными современными скульптурами. Слева в реке отражался свет от горящих зданий на западном берегу. Там поднималось в небо зарево нескольких очагов пожаров. Левин смотрел, как миномет выпустил одну осветительную мину, затем другую, а далекий пулемет начал выискивать себе цель. Левин посмотрел на часы. Четыре утра. Скоро рассветет. Это значит, что враг атакует в самое ближайшее время. Или советская бронетехника начнет переправляться раньше. Левин был исполнен веры в советских танкистов. Они не позволят товарищам погибнуть. Он представлял, как это будет, когда неизбежно прибывшие сюда советские танки пронесутся по мостам, салютуя усталым выжившим десантникам. Он представлял это в стиле триумфальных сцен, которыми заканчивались фильмы о Великой Отечественной войне. И все действительно было похоже на материалы для героических сказаний, понял Левин, и пришел в волнение, поскольку был частью этого. Ему показалось, что вся его жизнь вела его к этому событию. Он побежал через дорогу к больнице.

* * *

– Ануреев тяжело ранен, – сказал Левину подполковник Гордунов. – Он не подставлялся. Кто-то из своих же пидорасов подстрелил его в темноте.

– Ануреев хороший офицер, товарищ подполковник. Мне очень жаль.

– Он был хорошим офицером. Сейчас он пища для червей. Но это тоже судьба солдата, товарищ Левин.

– Он пал за правое дело.

Гордунов покачал головой. Левин подумал, что командир батальона хотел сказать ему что-то хлесткое, но передумал.

– В любом случае, я назначаю вас командующим обороной всего восточного берега. От вас потребуется добраться до командного пункта Ануреева южнее и быстро все осмотреть. Если позиции слишком растянуты, перемести их ближе к мосту. Мы должны заставить этих козлов вести бои за каждый дом. Но что бы не случилось, главная цель – северный мост. Это не значит, что мы можем оставить без боя южный. Но наши приоритеты ясны.

– Я понимаю, товарищ командир.

Гордунов посмотрел ему в глаза. У командира батальона были зеленые глаза, смотревшие уклончиво, как у кота. В мгновение тишины Левин ощутил запах их мокрой формы, смешанный с запахами больницы.

– Надеюсь, что понимаете, – наконец сказал Гордунов. – Смотрите. Насколько я понимаю, у нас примерно сто пятнадцать человек на этой стороне реки. Это не считая взвода управления. Ситуация на западном берегу гораздо хуже, и я должен укрепить его. Я собираюсь отправиться туда и разобраться во всем на месте, так что меня может не быть на связи. Мы разделяем командование, потому что я должен быть там. Но я не сомневаюсь, что они атакуют и вас. Они могут начать скоординированную атаку на оба берега. Сформируйте небольшую мобильную ударную группу, в пятнадцать-двадцать человек, даже за счет ослабления обороны. Этого будет достаточно, чтобы оперативно парировать угрозы. Держите их в готовности в центре позиций. Будьте готовы поддержать меня или направить подкрепления в любую точку города.

– Я понял.

– У нас пока достаточно боеприпасов. Но не стесняйтесь пользоваться трофейным оружием.

У Левина начал созревать план.

– Где сейчас пленные?

Гордунов уставился на него.

– Внизу, в подвале. Не робейте, товарищ Левин. Если не сможете контролировать их, пристрелите.

Левин ответил не сразу. Он пытался придумать способ, как высказать свое предложение, не раздражая Гордунова излишней самостоятельностью. Больничный гул заглушал далекий шум боя. Местные врачи оказывали помощь всем раненым, советским, британским, немецким, военнослужащим и гражданским. Но эта ситуация тоже становилась неуправляемой.

– Товарищ командир, – начал Левин. – Если я принимаю под командование силы на этом берегу, я прошу разрешения перенести оставшуюся здесь часть штаба в другое место. Если вы отправляетесь на тот берег, разрешите переместить связистов и остальных ближе к центру позиций. Я не смогу как следует защищать их здесь. Или мы должны расположить наши силы севернее.

– Есть подходящее место? – Спросил Гордунов без тени своего знаменитого темперамента.

– Так точно, старая ратуша, – быстро ответил Левин. – Она достаточно высокая для работы радистов, достаточно крепкая и находится в центре наших позиций. Мы можем оставить здесь несколько гранатометчиков, чтобы прикрыть подходы к мосту с севера. И еще нужно расположить огневую точку на северной дороге. Конечно, раненые останутся здесь, но я считаю нужным взять наших собственных санитаров, чтобы организовать санитарный пункт в центре.

– Хорошо, – сказал Гордунов. – Логично. Но не размякайте, товарищ Левин.

Левин испытал облегчение. Он готовился отстаивать свою точку зрения.

– И насчет пленных, – сказал он. – Я бы запер их в подвале ратуши. Или где-нибудь поблизости. Я не хочу отвлекать солдат для их охраны. Двоих должно хватить, чтобы справиться с ними.

– Хорошо. Так и сделаем. Послушайте, товарищ Левин. У вас есть задатки хорошего солдата. Сейчас важно помнить, что мы должны держаться, как бы плохо не выглядела ситуация. Помните, что противник тоже заплатил высокую цену. После всего этого мы можем сказать, что им еще хуже, чем нам. – Гордунов сделал паузу, окинув взглядом Левина. Тот вдруг понял, что командир хотел сказать ему нечто большее.

– Я знаю, – продолжил Гордунов. – Вы действительно верите во многие вещи… с которыми у меня проблемы. Может быть, вы презираете меня, товарищ Левин. Но, в конечном счете, это не имеет значения. Мы должны держаться. Мы не должны позволить кому бы то ни было сорвать наше задание. Есть и другие старые здания. Другие города, даже другие люди, которые заменят погибших. Нет только другой задачи для нас.

Левин хотел заверить командира в том, что он может на него рассчитывать, что он его не подведет. Но Гордунов не закончил.

– Вы – совсем другой человек, нежели я, – сказал он. – Может быть, лучшего сорта, кто знает. Но… у нас есть мосты. Нам повезло. Я просто хочу, чтобы вы поняли… – Гордунов спохватился. – Мы должны держаться. Хватит философии. Перебазируйте этот чертов командный пункт. Но быстро. Спускайтесь и занимайте позиции. Держите людей под контролем. И удачи.

Гордунов повернулся, чтобы пойти. В приглушенном свете, который выдавал аварийный генератор больницы, Левин уловил блеск неуклюже приспособленной металлической скобы, выступающей из-под разрезанной нижней части штанины Гордунова. Левин ощутил, как его захлестнули эмоции. Он хотел что-то сказать этому достойному человеку, чтобы тот, наконец, признал его своим товарищем, почти извиниться. Но Гордунов быстро захромал прочь, и пока Левина разбирался в своих чувствах, командир батальона исчез в ночи.

ШЕСТНАДЦАТЬ

Майор Безарин хотел действовать. Негодование, которое он испытывал, превращалось в настоящий гнев по мере того, как утекали часы ожидания. Опираясь на крышку командирского люка своего танка, он вглядывался в свет крошечной фары, обозначавшей стоящий впереди танк. Было еще слишком темно, чтобы можно было различить какие-то формы, но Безарин ощущал присутствие других танков, которые остановились на дороге спереди и сзади от него, мощную силу, которая не только бессмысленно теряла время, но и подвергала себя риску, расположившись плотной, неподвижной массой. Безарин не имел возможности выбирать, как расположить свой батальон. Начальник штаба полка без предупреждения остановил колонну и приказал ему стоять и ждать дальнейших указаний. Когда Безарин спросил, могут ли они свернуть с дороги и расположиться на местности в соответствии с правилами, начальник штаба резко отверг эту идею, заявив, что на подобные глупости нет времени и весь полк должен быть готов возобновить движение в течение нескольких минут. Напомнив, что приказ пользоваться рацией только на прием остается в силе, он исчез среди танков батальона.

Безарину казалось, что он слышит тяжелое дыхание своих танков, словно рвущихся на волю стальных коней. Даже притом, что двигатели были заглушены, резкий запах выхлопов висел над проходящей по низменности дорогой, загрязняя холодный утренний воздух. Они должны были наконец-то начать движение, идти в бой. И его изводила еще одна страшная вещь – он стоял и ждал, не получая никакой информации. Согласно наставлениям, Безарин должен был постоянно планировать свои действия и готовить вверенное ему подразделение. Но он не получил ни слова о том, где, когда и при каких обстоятельствах его танки вступят в бой. Он заставил командиров рот проверить состояние каждой из своих машин, затем обсудил с ними несколько абстрактных сценариев. Но, в конце концов, понял, что только совсем лишил их отдыха. Безарин ожидал судьбоносной радиопередачи или курьера, который проехал бы по дороге вдоль колонны в поисках командирского танка. Но радио молчало, а единственные звуки издавали случайные танкисты, выбирающиеся из машин, чтобы облегчиться за дорогой. С местной тишиной резко контрастировали слышимые вдали дразнящие громовые раскаты боя. Это было, как если бы он сидел в фойе кинотеатра, прислушиваясь к звукам фильма за закрытыми дверями кинозала. Весь горизонт то озарялся светом, будто начиная гореть, мерцая, словно в замедленной съемке, то вспышки, похожие на работу лампы фотоаппарата, на мгновения окрашивали облака в пестрые цвета. Безарину хотелось наконец войти в это пространство испытаний и принятия решений, пока он не начал действительно сомневаться в себе.

Его чувство беспомощности усиливалось воспоминаниями о переправе под Зальцгиддером накануне вечером. Регулировщики указали им двигаться по нескольким понтонным мостам с уставными интервалами. Единственными признаками войны были несколько оставшихся после дневных боев остовов сгоревшей техники. Несмотря на это, спешное форсирование водной преграды он воспринимал как учения, на которых присутствовал очень высокопоставленный наблюдатель, и ничего более. А потом, без всякого предупреждения, канал взорвался огнем, фонтаны воды вперемешку с обломками моста и танков взмыли в небо. Никто так точно и не понял, что случилось, но Безарин потерял целый танковый взвод, и по чистой случайности, погибли начальник штаба и начальник оперативного отдела батальона. С учетом того, что он уже вынужден был отправить двух офицеров в другие подразделения, чтобы компенсировать их потери в офицерском составе, это был очень ощутимый удар, обременивший его необходимостью срочно компенсировать возникший кадровый дефицит. С другой стороны, с удивлением подумал он, он был рад, что погибшие не были ему близки.

Батальон был быстро направлен к другой переправе. Но инцидент Безарин счел предупреждением и, одновременно, личным вызовом. Затем, в сгущающейся темноте и нарастающей неразберихе, батальон отвели на юг, поскольку атака впереди снова захлебнулась. Фатальная переправа оказалась напрасной. Теперь он и его танки ждали на низинной дороге в темном немецком лесу. Безарин не ожидал слишком многого от подполковника Тарашвили, командира их полка. Но было просто возмутительным, что он не сообщил им ни слова о ситуации.

Небольшая фигура вскочила на крышу танка Безарина, чуть не поскользнувшись на установленных коробках динамической защиты. Движение застало облаченного в танковый шлем и погруженного в свои мысли Безарина врасплох. Но он быстро ощутил знакомого человека. Он сдвинул шлем назад, чтобы иметь возможность что-то слышать.

Это был старший лейтенант Рощин, самый молодой и наименее опытный командир пятой роты второго батальона, которым командовал Безарин. На марше Безарин держал роту Рощина поблизости от себя, опекая его. Но что-то неистребимо мальчишеское в этом лейтенанте постоянно выводило Безарина из себя. Он обнаружил, что срывается на нем из-за небольших оплошностей и недоразумений, и этот недостаток самоконтроля злил еще больше. Однако Рощин реагировал с подобострастием и пытался бормотать извинения. Парень походил на собачонку, привыкшую к жестокому обращению со стороны хозяина.

Даже сейчас, Безарину захотелось рявкнуть на лейтенанта, приказать ему вернуться в свою роту. Но он перехватил слова прежде, чем те слетели с языка. Он отчетливо понимал, что Рощин занервничает, испугается, станет неуверенным в себе. Эти универсальные человеческие эмоции, как сказала бы Аня.

– Товарищ командир, – сказал Рощин. – Есть какие-нибудь сообщения?

Этот простой вопрос показался Безарину непростительно бессмысленным, но он постарался быть снисходительным к мальчишке.

– Никаких. Что в вашей роте?

– Спасибо, товарищ командир, все нормально. Большинство солдат спят. Но один танкист всегда на вахте, как и требуют правила. – Он подался ближе к Безарину и тот смог ощутить его контрастирующее с ночным воздухом несвежее дыхание.

– Марш был изнурительным, все уже устали к моменту остановки. – Безарин понимал, что парень пошел в темноту искать поддержки, но не мог найти нужных слов, чтобы его успокоить. – А я не мог спать, – продолжил Рощин. – Я действительно хочу сделать все правильно. Я повторял в голове все наставления.

Несколько острых фраз пронеслось в голове у Безарина. Рощин был выпускником Казанского танкового училища, славившегося крайне низким уровнем подготовки. Он вспомнил внешность лейтенанта. Маленький, как и большинство танкистов. Редкая белесая челка на лбу, маленький правильный нос, напоминавший ему некоторых женщин польского происхождения. В нем не ощущалось ни четкости, ни уверенности, и Безарин беспокоился, сможет ли лейтенант вести бой.

– Война, должно быть, идет успешно, – сказал лейтенант с вопросительной интонацией.

Рощин как будто специально учился задавать вопросы, на которые не могло быть разумного ответа, словно требуя каждым своим словом, чтобы Безарин назвал его дураком.

– Конечно, все идет хорошо, – ответил Безарин, ощущая, как неестественно звучат его слова, словно он был плохим актером в плохом фильме.

– Хотелось бы закурить. Хоть одну затяжку. – Сказал Рощин.

– После рассвета.

– Как вы думаете, товарищ командир, скоро мы сможем отправить письма?

Анна. Ненаписанные письма, несказанные слова. Невозможно выбросить все это из памяти.

– Уверен, что скоро, – сказал Безарин.

– Я написан уже четыре, – сказал Рощин. – Наташа любит получать письма. Я указал все на конвертах, так что она будет знать, в каком порядке их читать, даже если они дойдут не одновременно.

Безарину хотелось поинтересоваться, когда лейтенант находил время писать письма. Но он сохранял решимость вести себя корректно. Он вдруг подумал, что возможно, этому юнцу осталось жить несколько часов. И у него молодая жена, которая столько о нем думает…. Безарин вспомнил, как Рощин гордился глупым выражением лица на свадебной фотографии, сделанной подвыпившим штатным фотографом помпезного дворца бракосочетаний, где заключение браков планировалось и расписывалось, словно детали военных операций. Безарин жестко и неестественно улыбнулся, вспомнив, как настойчиво лейтенант стремился показать эту фотографию своему новому командиру.

– Я думаю… вам ее не хватает, – сказал Безарин, подбирая каждое слово.

– Как же я могу не скучать по ней? – Ответил Рощин. – Она замечательная девушка. Самая лучшая. – Голос лейтенанта обрел новую жизнь.

– Но… как ей армейская жизнь?

– Ну, я думаю, она привыкнет к ней, – весело сказал Рощин. – Вы же знаете, на это нужно время. Вы сами должны жениться, товарищ командир. Это просто замечательно.

Выслушивать советы от этого наивного, по-детски неуклюжего лейтенанта показалось Безарину выше его сил. Но он все же сдержался.

– Вам нужно пойти и немного выспаться, – сказал Безарин мальчишке. – Я хочу, чтобы вы отдохнули. Сегодня мы пойдем в бой.

– Вы действительно так думаете?

Если не сгорим в этих чертовых лесах, выстроившись отличной мишенью на этой проклятой дороге, подумал Безарин.

– Уверен. И хочу, чтобы вы оказались на высоте.

– Я не подведу вас, товарищ командир. Я бы не хотел, чтобы Наташе было за меня стыдно.

Да заткнешься ты или нет, подумал Безарин. Убирайся отсюда, сукин сын.

– Все будет хорошо, – сказал Безарин. – Теперь возвращайтесь в свою роту.

Первая утренняя заря осветила двоих офицеров. Туман затянул деревья ошметками грязных бинтов.

– Идите, – сказал Безарин, с вымученной вежливостью. – Я разбужу вас, когда придет время.

Лейтенант отдал честь. Он сделал это с таким рвением, что Безарину показалось, что мальчишка видел в нем старого седого генерала или собственного отца. Ну, не так уж я и стар, подумал Безарин. Не настолько. Тридцать один – это не тот возраст, чтобы быть отцом старшего лейтенанта.

На мгновение страшное бремя ответственности за жизнь своих подчиненных пронеслось перед Безариным. Потом образы отпустили его и мысли вернулись в более привычное русло. Но утро показалось непереносимо тягостным. Разболелась голова. Он натянул танковый шлем. Говорят, что если он слишком тесный, можно облысеть, если война окажется слишком долгой. Как Аня воспримет его лысину? И что она вообще думает о нем? Неужели она вообще еще помнит его? Он вспомнил, как ей нравилось касаться его волос. Одним четким, неизменным движением. Нет, к лысине ей точно не захочется прикасаться. Мой капитан, называла его она. Мой свирепый воин. Но теперь он майор, а она в прошлом.

Анна любила березы, когда их мелкие листья приобретали цвет старой меди. Один за другим, листья обрывал и уносил набиравший силу северный ветер. А потом резкий порыв обрывал их сотнями, оголяя тонкие серебристо-белые ветви. Он вспомнил, как прикасался к ее ягодицам, укрытым платьем. И если я увижу ее снова. Если я когда-нибудь увижу ее снова…

Безарин улыбнулся с самоиронией. Давай, напиши ей, как ты, командир танкового батальона, ожидая команды идти в бой в переломный момент сражения, думал о том, как укладывал ее на задницу на какой-то съемной квартире.

Но испытанная попытка напустить на себя цинизм сейчас не сработала в полную силу. Он пытался вернуться к мыслям о своем долге. Но знал, что она останется в его сознании, просто временно уйдет из мыслей. Единственный раз в жизни он действительно испугался. Он побоялся спросить у тоненькой, смешливой девушки с волосами цвета льющегося коньяка, выйдет ли она за него замуж. Потому что он знал, как легко и обезоруживающе она смеялась. Он понимал, что ему даже нравилось ощущать беспомощность перед ней. И ему было легче расстаться с жизнью, чем быть осмеянным в такой момент. В слабом утреннем свете он посмотрел на широкие корпуса застывших у дороги танков, и ему показалось абсурдным, что он спокойно распоряжался этими смертоносными машинами, но не решился задать девушке вопрос, потому что ее ответ мог его ранить.

Радио ожило.

Безарин узнал голос командира полка, повторяющий код. Он воспользовался хранившимся в нагрудном кармане блокнотом, чтобы записать сообщение, а затем и расшифровать его.

Начать движение. Через десять минут.

После столь долгого ожидания это время показалось необоснованно коротким. Безарин надеялся, что все успеют проснуться и завести двигатели. Было бы лучше, если бы они прогрели двигатели не спеша, после стольких часов простоя. Было бы лучше, если бы он занялся подготовкой своих сил, а не предавался воспоминаниям. Но прошлое было не вернуть, и он заставил себя сконцентрироваться на настоящем.

Двадцать шесть танков и зачуханная мотострелковая рота. Безарин скомандовал своему экипажу проверить оборудование и заводить двигатель и высунулся из командирского люка. Потребовалось неудобное движение, чтобы соскользнуть вниз по драгоценным коробкам динамической защиты. Врезавшись ногами в землю, Безарин окончательно проснулся. Он побежал вдоль колонны, крича на офицеров, выслушивая сообщения о небольших поломках и язвительно отвечая на них. Он заметил, что перспектива идти в бой не пугала его, но наполняла неожиданным и даже нежелательным энтузиазмом. Безарин радовался тому, что не боялся, когда это было не нужно. Я ведь боюсь только девушек, подумал он.

* * *

Указанный регулировщиками маршрут движения полка проходил через местность, усеянную следами предыдущих боев. По обломкам можно было составить представление о том, как шел бой. На широком поле советская танковая рота попала в засаду, идя в боевом порядке. Сгоревшие обломки формировали почти ровную линию боевого строя. Безарин был уверен, что никогда бы не допустил такого в своем батальоне, но подумал и о том, какой эффект зрелище производило на его подчиненных, наблюдавших через открытые люки.

Противник был представлен исключительно британцами, что удивило и разочаровало Безарина. Он всегда представлял себя в бою с американцами и немцами. Он подумал, не направили ли его батальон на вспомогательное направление. Отсутствие информации от вышестоящего командования было сущим наказанием.

Было заметно множество уничтоженных британских машин, хотя видимость ограничивалась несколькими сотнями метров по обе стороны от дороги. Но Безарина нервировало заметно большее количество остовов советской техники. Огневая мощь сторон была одинаковой, но потери были явно не равны. Безарин очень скоро прекратил считать и сравнивать, утешая себя тающим убеждением, что он сделает все лучше.

Британцев смерть застала, в основном, на оборонительных позициях, хотя тут и там было заметно, что некоторые стояли до последнего и, слишком поздно покинув позиции, были застигнуты на открытой местности. Одно скопление явно двигавшейся перед гибелью техники говорило о небольшой контратаке. Мертвое поле боя оставляло после себя горький привкус, ни одна из сторон не давала противнику пощады.

Безарина оскорбляло, что советские силы компенсировали численностью британское технологическое превосходство. Из всех страхов, которые периодически охватывали советский офицерский корпус, Безарин знал, что наибольшим был страх технологического превосходства НАТО, несмотря на все партийную пропаганду, уверявшую в обратном. Часто этот страх доходил до паранойи, боязни некоего секретного оружия, которое НАТО приберегло на черный день, не применяя в первый день войны. Безарин не имел никаких доказательств существования подобного чудо-оружия, но проклинал озадачивающее его превосходство стандартной западной техники.

Один занятный аспект боя демонстрировали тела убитых. Иногда группа погибших жуткой обгорелой бахромой обрамляли остов боевые машины пехоты или лежали полураздавленными вдоль дороги. Но наибольшее впечатление производило то, что поле боя было словно конкурсом машин и боевых систем, где люди быть лишь кукловодами. Конечно, это иллюзия, думал Безарин. С тревожащего процента советских танков были сорваны башни. Развороченные корпуса валялись обезглавленными животными. Никто из танкистов не мог выжить в этих чудовищных взрывах. Унося жизни экипажей, огромные стальные звери словно в последний раз мстили своим создателям.

Последние остатки тумана таяли среди деревьев, словно слазящая с костей разлагающаяся плоть. Небо оставалось пасмурным, но тяжесть ушла, последняя серость выжигалась поднимающимся все выше солнцем. Безарин смотрел вдаль. Он слышал, как где-то за пределами видимости прошли самолеты. Невозможно было сказать, чьими они были, и Безарин опасался наступающего ясного дня. Колонна двигалась быстро, за исключением нескольких остановок, когда регулировщики, до которых еще не дошли приказы не пропускали их. Пока Безарин хотел, чтобы они просто двигались быстрее, на максимально возможной скорости.

Нужно было двигаться быстро. Это была прописная истина, а Безарин тщательно изучал наставления. Если вы будете двигаться быстро, враг не успеет навести на вас артиллерию и авиацию, это обесценит его дальнобойные противотанковые ракеты. Нужно двигаться быстро, врываться на позиции врага и продолжать движение, пока не окажетесь в его тылу, чтобы противник был вынужден принимать бой не потому, что так хочет, а потому что у него нет другого выбора. В наставлениях все было очень просто. Но Безарин подозревал, что на практике все будет иначе.

Громкое «бум-бум-бум» раздалось справа от них. Стена деревьев наклонилась в сторону колонны, наполовину скрыв вспышки взрывов.

Правильным было бы приказать экипажам задраить люки, укрывшись за броней танков и боевых машин. Но командирам машин сейчас этого сделать было нельзя. Пока они продолжали соблюдать радиомолчание, приходилось полагаться на сигнальные флажки и ракеты. Командиры машин должны были подвергаться риску вплоть до того момента, когда танки не развернутся в боевой порядок. Безарин инстинктивно опускался все ниже в башню, укрываясь за открытой крышкой люка. Грохот ударной волны от пронесшегося на малой высоте самолета ударил с такой силой, что танковые шлемы совершенно не помогли.

А он даже не видел этих скотов.

Вдоль дороги тянулась неровная полоса берез. Березы, даже здесь, в Западной Германии. Любимые Анины березы. Безарин ощутил грязь на своем заспанном лице, мерзкую смесь пота и гари от выхлопов. Не слишком романтичная картина, Аня. Здесь нет лихих офицеров из старых романов. Только вот такие немытые воины.

Внезапно колонну впереди охватили поднявшиеся дым и пыль. Безарин видел, как зенитные самоходные установки бешено вращают своими увенчанными антеннами радаров башнями. Но они не стреляли. Яркий огненный шар взрыва охватил машины передовой роты, шедшей всего в нескольких десятках метров перед основными силами, вместо положенного по уставу километра. Казалось, что само пространство и время сжимались, искажалось необходимой спешкой.

Колонна не остановилась. Минуту спустя командирский танк Безарина отвернул с дороги, чтобы объехать пару горящих остовов боевых машин пехоты. Он слышал, как гусеницы перемешивают землю. Механик просто вел машину вперед. Безарин осмотрел подбитые машины. Пехотинцы сгорели вместе с ними. Никаких признаков жизни внутри. Они даже не увидели, что убило их, подумал Безарин. Это зрелище разожгло в нем желание быстрее найти противника, чтобы сполна отплатить ему.

Механик рывком вернул танк обратно на дорогу. Он имел обыкновение преодолевать препятствия резкими, бойкими движениями, от которых остальных членов экипажа швыряло на ближайшую стенку. Убью его когда-нибудь за этот идиотизм, подумал Безарин.

Колонна двигалась через остатки рощи, мимо черных скелетов обгоревших деревьев. Среди обугленных стволов все еще что-то горело оранжевым пламенем. Здесь располагался передовой командный пункт. Британский. Наконец, Безарин оторвался от созерцания обгоревших бревен и изуродованных трупов и решительно сосредоточил взгляд на дороге.

За потрепанной войной деревней, толпа советских машин технического обеспечения и ремонтников расположились во дворе сравнительно нетронутой фермы. Слабо поврежденная техника стояла рядом, чтобы вскоре вернуться в бой. На мобильном кране ремонтников, словно на дыбе, висел большой двигатель танка. Несколько солдат сосредоточено работали, некоторые сидели и завтракали. Они помахали руками танкистам, спешившим на фронт. Но Безарину показалось, что ремонтники махали самим танкам – «до скорой встречи». В целом, ремонтники демонстрировали поразительное равнодушие к войне, от которой их отделял, возможно, десяток километров. Сидя на ремонтируемой технике или на капотах своих машин, они напоминали солдат, присевших отдохнуть в свободную минуту на учениях.