Текст книги "Ночные ведьмы"

Автор книги: Раиса Аронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

8 августа

Леща разбудил нас в половине седьмого.

– Вставайте, скоро дождь пойдет, тогда мы застрянем здесь, – припугнул он.

Нам известно, что дорога от Темрюка до переправы на косе Чушка плохая, не асфальтированная, поэтому слово «дождь» прозвучало для нас, как «аврал». Вскочили, наскоро умылись, проглотили по стакану кефира и, торопливо распрощавшись, выехали.

Поселок Пересыпь на нашей карте обведен большим ярким кружком – звезда первой величины, так сказать. Там – полгода фронтовой жизни.

… «Жил-был у самого моря гвардейский Таманский полк» – так начиналась сказка-шутка, придуманная кем-то из летчиц, когда в октябре сорок третьего года мы обосновались в поселке. Летали над двумя морями. На сухопутных самолетах. Как в сказке!

Дождевые тучи остались позади, Пересыпь встречает нас ярким блеском солнца и взмахом крыла белой чайки.

– Побыстрее поедем к Ларионовне, так хочется повидаться с ней! – говорю в нетерпении.

Но не сразу нашли «свой дом». Он теперь не первый, а десятый от края. Поселок занял добрую половину нашего бывшего летного поля. Другая половина засеяна кукурузой.

Стучим в заветную калитку. Вышла незнакомая женщина. Оказывается, наша Ларионовна давно переехала со всей семьей к себе на родину, в станицу Бесскорбную. Я прошу разрешения у Полины Ивановны Романенко войти в дом.

Трудно описать всю сложную гамму чувств, которые охватили меня, едва я переступила порог. Это было и удивление (три комнатки остались без изменений), и удовольствие (приятно заглянуть в один из уголков своей юности), и еще что-то такое, от чего к сердцу подкатила теплая волна, а глаза вдруг застлало туманом. Я прошла в маленькую комнатушку, где жили шесть девушек нашей эскадрильи: Ира Себрова, Наташа Меклин, Катя Доспанова, Леля Радчикова, Полина Гельман и я. Спали на нарах. Мы с Полиной вот здесь, у печки, а около окна – другие четверо. За окном – море. Оно и сейчас шумит, как в те военные годы. Я присела на стул. И, словно по волшебству, стрелки часов моей жизни мгновенно дали обратный ход, на двадцать лет назад.

…Через несколько минут начало нового, 1944 года. Сегодня нашему полку разрешили летать только до полночи и встретить Новый год на земле. А здесь, на земле, погода совсем не новогодняя. Нет ни снега, ни мороза. Грязь, слякоть, моросящие осадки. Этой ночью в полетах меня не покидало недоброе предчувствие. Что-то должно случиться, что-то помешает встретить Новый год. Но полеты закончились, предчувствие, значит, не оправдалось.

Эх, нет! Все-таки произошла неприятность. Во время рулежки ком грязи ударил по винту, и от одной лопасти отлетела добрая треть. Мотор трясет, как в жестокой лихорадке, мощность упала. От тряски у меня даже в носу свербит, то и дело чихаю. Рулим по компасу, темнотища невероятная. Продвигаемся с опаской, так как наша стоянка недалеко от обрыва, и мы боимся, как бы не свалиться в море. Самолетные часы показывают 24.00. Мы с Полиной в отчаянии – опоздали к новогоднему тосту!

А комэска Никулина переводит в это время стрелки своих наручных часов назад. Когда мы со штурманом и еще один экипаж вошли в дом, на часах командира было без каких-то минут двенадцать ночи. Сбрасываем унты, комбинезоны и – к столу.

– С Новым годом, дорогие подруги!

…Нить Ариадны ведет меня дальше по лабиринтам памяти. И приводит опять к празднику. Тоже здесь, в Пересыпи. 7 ноября 1943 года.

Ввиду явно нелетной погоды полк боевой задачи не получил. Откровенно говоря, мы были этому рады. Приятно ли сидеть в праздник на аэродроме в тоскливом ожидании милости с неба. Нам объявили, что после ужина будет вечер самодеятельности, каждая эскадрилья в своем домике, так как в поселке не было подходящего помещения, в котором мог бы разместиться весь полк.

Обычно еще задолго до какого-либо праздника летный состав отказывался от своих законных ста граммов вина, накапливая эти граммы для праздничного стола всего полка. На этот раз начпрод БАО что-то расщедрился (хотя мы проявили полное равнодушие к такой щедрости) и дал указание отпустить на каждого человека по полному стакану вина. Но не знаю, как уж считать – то ли начпрод кого-то обманул, то ли его обманули, – только вино, как позже выяснилось, оказалось крепленым. Мой штурман, Полина Гельман, выпила залпом сладкое вино и, кажется, захмелела. Впрочем, у меня тоже кружилась голова.

И вдруг в самый разгар ужина раздалась команда:

– Рабочие экипажи, на аэродром!

– Вот тебе и самодеятельность! – иронически заметила Полина.

Загремели отставляемые скамейки, и через две минуты столовая опустела.

С поспешностью, на которую я и Полина оказались способны тогда, мы снарядились и отправились на аэродром.

– Наша цель сегодня – высота 164, восточное Керчи, – ставила командир полка задачу. – Предупреждаю: если облачность в районе цели будет менее шестисот метров, экипажи должны возвращаться, не выполняя задание.

Значит, садиться с бомбами. Неприятно.

Через полчаса мы уже вырулили на старт. Выпускающий взмахнул фонариком, я дала полный газ, хвост, как говорится, трубой, и самолет пошел в черное сырое небо.

Над Керченским проливом облачность прижала нас до трехсот метров.

– Ну как, пойдем дальше? – повернувшись, кричу Полине.

– Ха, конечно! – слышу безапелляционный ответ. И Поля лихо эдак взмахнула рукой – вперед, мол, на запад!

Мне тоже не хотелось возвращаться с бомбами. Идем дальше. Перелетели пролив. Здесь, в Крыму, облачность оказалась немного повыше, и я надеялась, что в районе цели она поднимется еще больше. Эта надежда вела меня все дальше и дальше… Увлекшись небом, я позабыла о земле и не заметила, как перемахнула передний край обороны. Обычно при подходе к этому рубежу я всегда слышала от штурмана: «Пересекаем линию фронта». Сейчас же она молчала, и поэтому я была убеждена, что мы еще над своей территорией. Вдруг под нами включился прожектор, немного пощупал лучом облака и сразу поймал нас. «Наши балуются. Ну, пусть позабавятся». И я продолжала спокойно идти. В светлом овале, образовавшемся в том месте, где луч упирался в облачность, я увидела темный силуэт самолета. «Еще кто-то попался», – отметила про себя. Но вот что удивительно: я качну самолет влево – и тот влево, я вправо – и он туда же. «Гм, странно»… В мою затуманенную сомнительным вином голову не могла прийти тогда простая мысль, что это тень нашего самолета.

С земли по нас начали стрелять.

– Очумели, что ли? – забеспокоилась я. Начинаю увертываться от трассирующих пуль. Вдруг кто-то схватил меня за плечо. Я вздрогнула. Кто это?

Конечно, не ангел небесный и не демон, а Полина.

– Райка! – кричит она, стараясь перекрыть шум мотора. – Разворачивайся, мы прошли цель! Керчь под мотором!

Я обалдела. Как же нас занесло на Керчь? Это безумство – лезть на такой укрепленный объект на высоте всего 350 метров! Значит, мы болтаемся в луче не своего, а немецкого прожектора, и стреляют по нас тоже немцы?.. Если к тому времени в моей голове и оставался еще хмель, то теперь его как ветром сдуло. Мысль лихорадочно заработала. Круто разворачиваюсь. Попутный ветер помогает унести ноги. Вдогонку летят светлячки пуль. Немецкие прожектористы еще держат нас в луче и, вероятно, с удивлением наблюдают за не в меру расхрабрившимся фанерным самолетом. Вот и цель под нами – теперь-то хорошо ее вижу! Штурман сбрасывает бомбы. Прогремел мощный взрыв, нас сильно подбросило. Еще бы! Истинная высота сейчас всего метров двести.

Теперь домой! Исправили переговорный аппарат, а пока шли до аэродрома, Подина рассказала мне, что она в полете немного задремала, ее разбудил луч прожектора. Осмотревшись, с опозданием поняла, что цель прошли. Стала мне кричать, чтобы я разворачивалась.

– Но ты сидела как каменная и шла все дальше, прямо на Керчь. Тогда я догадалась, что переговорный аппарат испортился, и начала теребить тебя за плечо.

Через несколько минут мы садились. На аэродроме не наблюдалось никакого движения, все самолеты стояли на земле. Полк явно не работал.

– Командир полка приказала вам обеим явиться и ней на доклад, – сказала техник Катя Бройко. – Будет снимать стружку, – предупредила она.

У командного столика я по всем правилам доложила:

– Товарищ майор, задание выполнено!

– Где вы были до сих пор? – подозрительно оглядывая нас, строго спросила командир полка.

– Бомбы сброшены на цель, – дипломатично ответила я.

– Все экипажи вернулись еще от пролива, говорят, что низкая облачность, С какой высоты бомбили?

Мы с Подиной переглянулись. Что ответить? Ведь нарушили указание.

– А они дырки в плоскостях привезли, товарищ майор, – ввернула подоспевшая Катя Бройко. – От своих бомб в основном.

«Вот вредная! – возмутилась я про себя. – Тянули тебя за язык…»

К нашему удивлению, Бершанская не стала ругать нас.

– Какая же все-таки высота в районе цели? – допрашивала она.

– Триста пятьдесят. Над проливом немного меньше, – признались мы.

– Ладно, идите.

Вот так мы и отпраздновали с Полиной 7 ноября 1943 года. К концу ночи облачность приподнялась, и нам удалось сделать еще два боевых вылета…

…Море за окном шумит, шумит. «Помнишь?.. Помнишь?.. – слышится мне в плеске волн. – „…тихо шептала безбрежность и ласкалась изумрудными, дрожащими брызгами к печальному, немому великану“… Помнишь?»

Да, вспомнила.

Как-то в период вынужденного затишья в боевой работе, появилась у нас в этой вот комнатушке – уж не знаю, откуда – книга о символистах, в которой были подобраны отрывки из произведений Блока, Белого и других, а также помещены несколько писем символистов друг к другу. Оригинальный стиль писем привлек наше внимание. Завязался оживленный спор.

Больше того, Наташа Меклин и я дерзнули даже подражать им. Сотворили какую-то невероятно страшную символическую чепуху и шутки ради отослали летчикам бочаровского полка. Как потом нам рассказывали, у них при чтении волосы вставали дыбом.

Подражая символистам, мы с Наталкой начали писать друг другу письма. Одно свое письмо помню до сих пор наизусть.

«Я не знаю, куда ушли бледнолунные тени; я не видела, как трепетали призраки отходящих туманов; и не слышала, как наплывали нежноласковые звуки, рассыпаясь в розовом блеске утренних жемчугов. Грезы дремали. Было загадочно-сладко от мягкого, бархатного дыхания млеющей полутьмы. Но кто-то поспешно и странно-невидимо уже сматывал паутину сновидений в огромный шелестящий шар, и от этого становились осязаемы тонкие кружева мечты.

Постепенно тишина таяла в поющем хрустале звонко-голубой дали, а в необозримой выси ликующе вспыхнула лучистая беспредельность. Стало совсем ясно. Блеск.

Тонкие стрелы взметнулись вверх, и желанно открылась агатовая глубина. Из-под алмазных снегов брызнул коралловый смех. Ломко изогнулась линия мысли. В туманную задумчивость чуткого покоя начал вплетаться мелкий бисер серебряного звона. Все заволновалось. Гибкие, дремавшие в неге крылья встрепенулись, приоткрыли теплую белизну, и от нее пахнуло опьяняющей, манящей тайной.

А совсем рядом, за глухой стеной, тихо шептала безбрежность и ласкалась изумрудными, дрожащими брызгами к печальному, немому великану…

P. S. Наталка, это я пыталась в символической форме описать момент твоего пробуждения».

– Рая, где ты там пропала? – зовет со двора Руфа. Пока я здесь сидела и вспоминала, они с Лешей беседовали с хозяйкой.

Присоединяюсь к разговору.

– Мы с Домной Ларионовной переписываемся, – рассказывает Полина Ивановна. – Живет она неплохо, дочери и сыновья семьями обзавелись.

– И Витька тоже? – удивленно вырвалось у меня. Как-то не верится, что тот шустрый, озорной, шестилетний Витька стал уже отцом. А давно ли Ларионовна прикрикивала на него:

– Витька, ты, кажу, опять унты надел?

– Так я ж, мамо, не чужие, а Ирины!

У него с летчицей Ирой Себровой была особая дружба. Горести, радости, унты, шлем и даже боевая работа – все было «наше». Витька всегда с нетерпением ожидал по утрам прихода Иры. Дождавшись, расспрашивал о том, как леталось ночью, много ли стреляли немцы, как рвались бомбы. А потом, когда Ира ложилась спать, он надевал ее унты, шлем и ходил по двору, а то и по улице, еле волоча ноги в непомерно большой обувке, но гордый и довольный ведь на нем настоящее летное обмундирование, от которого, казалось, еще попахивало порохом. Но вот однажды заехал какой-то парень с усиками и подозрительно долго разговаривал с Ирой. Саша Хоменко и не догадывался, конечно, что после его визита появится облачко ревности на ясном небе дружбы между его будущей женой и Витькой.

– Ох и доставалось же Ларионовне от нас! – вспоминаю я. – Ввалимся, бывало, утром с работы, всю хату заполоним. Каждая спешит побыстрее раздеться и занять очередь на мойку калош с унтов – грязи-то тут хватало! В спешке нальем, конечно, напачкаем – ведь нас человек пятнадцать у ней было. Потом каждая потихоньку просит Домну Ларионовну поставить ее калоши поближе к плите, чтобы успели высохнуть к вечеру. И ни разу не слышали мы от Ларионовны упрека, не видели косого взгляда. А когда весной улетали отсюда, то она уже в последний момент начала торопливо рассовывать нам в рюкзаки вяленую рыбу, «Может, – говорит, – в Крыму-то поначалу и есть нечего будет. Так вот хоть рыбку пожуете». Угадала, рыба очень пригодилась в первые сутки.

– Вы тоже в этом доме жили? – спрашивает Полина Ивановна Руфу.

– Нет, я вон в том, через дорогу. Там хозяев не было тогда.

Поговорив еще немного, мы поблагодарили Полину Ивановну и направились к дому напротив. Сейчас в нем живут мать с дочерью и еще маленький щенок и котенок. Смешной лохматый песик звонко затявкал на нас.

– Ты что ж, своих не узнаешь? – стыдит его Руфа. К сожалению, интересной беседы с хозяйкой у нас не получилось. Она не жила здесь во время войны и не могла говорить на волнующую нас тему. Знала только, что около школы, на небольшом кладбище воинов, есть могилы двух летчиц. Но об атом мы сами помнили. Похороны подруг не забываются.

Я видела, что у Руфы нет желания входить в хату (дом перестроен заново), поэтому предложила:

– Тронемся дальше?

– Да, пожалуй.

В центре поселка за невысокой деревянной оградой – несколько могил. Они расположены аккуратными прямоугольниками вокруг белого обелиска со звездой наверху. На одной из сторон обелиска написано:

ПОГИБШИЕ ВОИНЫ

Бондарева А. Г.

Володина А.

Маренко П. П.

Дедушев И. М.

Напротив памятника, ближе к дороге – две могилки рядышком, одна к другой прильнули.

…Это случилось мартовской ночью 1944 года. Стык двух морей часто создавал плохую погоду. В ту ночь мощный туман быстро надвинулся с юга, и, когда Аня Бондарева с Тосей Володиной возвращались из Крыма с задания, Таманского полуострова уже не было. Ничего не было, кроме тумана. Я понимаю, как им было одиноко и тревожно лететь над седым бескрайним полем. Никаких признаков жизни внизу. Можно бы рискнуть пробиться сквозь туман, но это очень опасно. Где море? Где земля? К тому же у молодого экипажа еще не было достаточного опыта полетов в сложных метеоусловиях, как у ветеранов полка, которые прошли нелегкую школу борьбы с коварной кавказской погодой. Кружились, очевидно, в надежде, что туман рассеется или образуется окно. Но горючее кончилось. Упали в туман. А там – плавни…

Хоронили их в дождливый ветреный день 28 марта. Играл оркестр. Можно было плакать открыто – слезы мешались с каплями дождя. Винтовочный залп прозвучал последним аккордом к похоронной музыке.

С тех пор прошло 20 лет. Но и сейчас отзвуки прощального салюта болью отдаются в сердце.

Кладем на могилы скромные цветы. Такими же скромными были и две молодые девушки.

Тихо на кладбище. Вечным сном спят здесь воины. И совесть перед ныне живущими чиста – они до конца выполнили свой человеческий долг… Не забывайте об этом, жители Пересыпи! Следите, чтобы тропинки к могилам не зарастали травой. Сюда еще не раз придут летчицы 46-го гвардейского Таманского полка. Сюда не раз придут матери погибших.

Едем по косе Чушка. Дорога неважная. Временами кажется, будто она ниже уровня моря и волны вот-вот перехлестнут через плоскую береговую каемку. А море сегодня сильно волнуется. Оно покрыто белыми гребешками.

– Где-то здесь стояла наша зенитка, которая нас с Полиной чуть не убила, – вслух размышляю я.

– Ты что-то путаешь, – говорит Леша, – как это «паша» и «чуть не убила»?

– Да вот так.

Примерно в средине осени 1943 года, когда в Крыму но было еще маленького плацдарма наших войск у Маяка, немецкие самолеты гуртами летали по ночам из Крыма на Таманский полуостров. А мы летали в Крым. Над Чушкой пути часто скрещивались, иногда чуть ли не лоб в лоб. Нашим зенитчикам было трудно разбираться в многоголосом гуле самолетов. Бьют вроде как по чужому, а тут, глядишь, и свой подвернулся откуда-то.

Вот и нам досталось однажды по ошибке. Идем мы в Крым с бомбами. Поймал нас по недоразумению свой прожектор с Чушки. Зенитчики же решили: раз прожектор держит, значит, это «фриц». Как они начали по нас палить, успевай только поворачиваться! А с бомбами-то тяжело вертеться. Говорю штурману: «Дай ракету „я свой“». Дала. Не помогает. Я помигала бортовыми огнями. Все равно бьют. И прожектор держит. Тогда, отчаявшись, я убрала газ и крутым скольжением пошла к земле, как всегда делала над целью в таких случаях. Снизилась метров до двухсот, кричу: «Чи у вас очи повылазыли? Чего по своим лупите? А то вот мы тоже как шарахнем бомбы»… Перестали. Полина спрашивает: «Ты уверена, что они слышали тебя?» – «Нет, – говорю, – но я хоть душу отвела. Давай теперь снова набирать высоту».

– А я однажды над Чушкой чуть из самолета не выпала, – вспоминает Руфа.

– Это как же?

– Понимаешь, мне никогда не приходилось летать на высший пилотаж, все по прямой да развороты, ну скольжение еще иногда. Очень хотелось прочувствовать, что такое петля. Вот однажды я и попросила летчицу, Раю Юшину, сделать петлю. Мы возвращались с задания, ночь была лунная. Рая согласилась. Сделала одну петлю – мне понравилось. Прошу еще. Вторая получилась с зависанием в верхней точке. Загремел аккумулятор, на лицо посыпался мусор с пола кабины, а сама, чувствую, отделяюсь от сиденья и падаю вниз головой. Еле успела ухватиться за борта кабины, а то бы прилетела тогда Юшина без штурмана. Ремнями-то ведь не привязывались.

– Что было бы с Бершанской, если бы она знала о всех ваших проделках? – качает головой Леша.

Вот уже и конец Чушки. Мы останавливаемся около светлой высокой скульптуры: солдат в накидке, с автоматом в руках замер в торжественно-суровой позе. На постаменте надпись:

«Доблестным воинам Советской Армии в день десятилетия освобождения Таманского полуострова от немецко-фашистских захватчиков. 1943–1953 гг.».

– Это и в вашу честь, – уважительно говорит Леонид. Потом, взглянув на спидометр, громко провозглашает: – Таманцы, у нас настал переломный момент путешествия, проехали пять тысяч километров!

С радостью поздравляем друг друга и особенно водителя.

К нам подошел мужчина примерно наших лет. Лицо печальное, на глазах блестят слезы.

– Не знаете, здесь кто-нибудь похоронен? Я ищу могилу брата, – говорит он с ярко выраженным кавказским акцентом. – Погиб на Тамани, у пролива. Вам случайно не знакома его фамилия?

Он назвал фамилию. Нет, к сожалению, не знакома.

Я сразу не записала ее, а потом мы никак не могли вспомнить.

Наверное, не один этот человек ходит вот так по земле уже двадцать лет, ищет могилу близкого. А ее нет… Он останавливается у памятника и с робкой надеждой думает, что, может быть, именно здесь лежит тот, погибший во время войны. Смотрит на застывшую в камне фигуру воина и начинает узнавать знакомые черты дорогого человека. Ему очень хочется, чтобы это был именно он. Потому что неизвестность мучительна.

Мы подъехали к переправе, заняли очередь в длинном ряду машин, купили билеты для ее величества «Волги» за четыре рубля и себе по двадцать копеек. Через полчаса подошел паром «Южный». Началась выгрузка, потом торопливая погрузка.

Сейчас все успокоилось, плывем. Решили по-настоящему позавтракать. Разложили копченые бычки, помидоры, огурцы, дыни – все это купили на маленьком рынке на Чушке.

С середины пролива открывается широкая панорама Крыма. Хорошо видны Маяк, Жуковка и другие пункты. В дымке прячется Керчь.

– Впервые переплываю пролив по воде, – говорит Руфа. – А ведь сколько раз мы пересекали его по воздуху!

– Можно подсчитать. У меня при себе летная книжка. Достаю из сумки «Личную летную книжку» – небольшая, типа блокнота, размером примерно 15Х10 сантиметров в твердом переплете. Это краткий дневник моей боевой работы за три военных года. Дневник, который регулярно каждое утро заполняла адъютант эскадрильи на основании записей дежурного по полетам. Итог каждого месяца заверен круглой полковой печатью и подписью нашего бессменного начштаба Ирины Ракобольской. Давно не заглядывала в эту книжицу! Нахожу: октябрь 1943 года. Боевые вылеты в Крым начались 21 октября 1943 года. В графе «Краткое содержание задания» написано: «Бомбила враж. прожект, между Маяк и Баксы». Замелькали знакомые названия: Тарханы, Булганак, Багерово, Керчь, гора Митридат… Первого ноября бомбила по прожекторам в пункте Оссовины, уничтожила один прожектор.

– Смотрите-ка, какое у нас с Полиной было меткое попадание! – откровенно хвастаюсь перед однополчанкой и мужем.

Потом идет Эльтигенский период: «Сбрасывала мешки, газеты, ящики». «Бомбили плавсредства восточное Эльтигена»… Последний удар перед нашим перебазированием в Крым был нанесен 11 апреля по скоплению войск противника в пунктах Владиславовка и Семь Колодезей. Каждый полет в ту ночь продолжался почти два часа – немцы отступили «далеко вперед», за Турецкий вал.

– Подсчитала, – говорю, – с Таманской земли сделала 208 боевых вылетов в Крым. Значит?..

– Значит, четыреста с лишним раз пересекала Керченский пролив, заключает Руфина. – И это тебе-то! Ведь ты боялась воды, – припоминает она мне старые грехи.

– А ты разве не боялась? Ну признайся, по-честному?

– Неприятно, конечно, лететь на сухопутном самолете над морем, – не скрывает Руфа и пристально смотрит в зеленовато-синюю глубь. – Бывало, как начнут обстреливать, так стараешься уйти в море, но потом, когда отстанут, опять жмешься к берегу. Земля, хоть там и враг, – все-таки земля. Притягивает…

Руфу, вижу, клонит ко сну – сегодняшнюю ночь мало спали. Ну, пусть подремлет. Я выбралась из машины, подошла к борту, где стояло несколько «пеших» пассажиров.

– Вы из Керчи? – спрашиваю стоящую рядом женщину.

– Нет, из Жуковки.

– Давно там живете?

– Да почти всю жизнь! – весело отвечает собеседница. Вот находка! Я навострила уши.

– Ив войну там жили?

– Жила… – она почему-то перестала улыбаться. Паром скоро подойдет к причалу. Нужно спешить!

– Вы не помните, здесь летали «кукурузники» во время войны? Слышали о таких?

– Как же! Они по ночам летали. Немцы дю-юже их не любили.

Уж какая там любовь!

– А вам от этих «кукурузников» не доставалось?

– Ни, они аккуратно бросали бомбы. Вот, помню, как-то немцы привезли в Жуковку прожектор, новенький, и поставили его возле штаба. В ту же ночь «кукурузник» разбил его. Мы так обрадовались! На другой день и штаб уехал. У нас стало тихо.

Женщина была, очевидно, твердо убеждена в том, что для ПО-2 попасть в прожектор – раз плюнуть. Мне не хотелось разрушать ее иллюзий. Зачем общипывать свой лавры? «Эх, тетечка, – подумала я, – знала бы ты, как мы однажды на Северном Кавказе всем полком две ночи напролет бомбили переправу у Хамидии, а она все стояла целехонькая, как заколдованная!»

– Скажите, около вашей Жуковки не падал ночью сбитый «кукурузник»? – с затаенной надеждой задаю вопрос.

Это о Жене Рудневой спрашиваю, о нашем штурмане волка, о «девушке-сказке», как называю ее про себя. Тогда, в апреле сорок четвертого года, так и не удалось найти даже обломков самолета. Неужели и она, и летчица Прокопьева сгорели дотла?

– Ни-и! Николи не было такого! Немцы не умели сбивать их.

«Умели, к сожалению. Не видела, значит, как горел самолет. Ярко, словно шаровая молния».

Паром начал пришвартовываться. Пассажиры заволновались. Женщина торопливо поправила платок на голове, попросила меня поднять ей на плечи поклажу и двинулась к выходу. А через несколько минут и мы съехали на крымский берег.

Ни в Керчи, ни в Эльтигене наши самолеты никогда не касались земли, это не базовые точки. Тем не менее мы решили обязательно там побывать.

«Эльтигенские ночи» – явление исключительное в боевой работе полка. В этот период мы стали транспортной авиацией. Возили продукты, медикаменты, патроны – все это было так необходимо нашим десантникам в Эльтигене! Отрезанные с моря и суши, они жили и боролись только благодаря помощи с неба.

Нам очень хотелось увидеть при дневном свете тот белый прямоугольник школьного двора, куда мы сбрасывали груз. Мысленно я представляю его всегда отчетливо, ясно. Но хочется постоять там, посмотреть вверх, на небо – как ПО-2 выглядели для десантников? И еще хочу выяснить долго мучивший меня вопрос: почему несколько раз случалось так, что трасса пуль от наземного (а не зенитного!) пулемета проходила дугой над моим самолетом? Именно «над», а не «под». По моим представлениям, для этого нужно было, чтобы пулемет стоял приблизительно на уровне высоты полета самолета, то есть не ниже, чем метров на тридцать-сорок. Где же находилась эта вражеская огневая точка?

Я высказала свои недоумения Руфине.

– Подожди немного, на месте уточним, – отклоняет она все мои «где?» и «почему?», уткнувшись в карту.

Асфальт выводит нас почти на берег. Впереди – широкая полоса песчаного пляжа, на котором маячат редкие фигуры отдыхающих.

– Извините, вы здешняя? – останавливаем идущую с пляжа купальщицу.

– Да, я керчанка.

– Подскажите, пожалуйста, как проехать в Эльтиген?

– А какой вам нужен – первый или второй?

– Разве их два? Нам нужен тот, где во время войны высаживался десант.

– Тогда поезжайте вон по той дороге, в Эльтиген-II. А этот поселок Эльтиген-I. Простите за любопытство – почему вы им интересуетесь?

Пришлось коротко объяснить.

– На ловца и зверь бежит! – обрадовалась керчанка и стала торопливо доставать из сумочки блокнот. – Давайте знакомиться. Я сотрудница газеты «Керченский рабочий», Маркелова Людмила Даниловна. Сегодня же постараюсь сделать материал в газету.

Людмила так за нас уцепилась, так настойчиво (ни очень вежливо и мило) просила и расспрашивала, что мы волей-неволей выполняли все ее желания: надевали Звезды (прямо на дорожные платья), отвечали на многие вопросы, позировали перед фотоаппаратом.

– Это мои первые в жизни снимки, только начинаю осваивать профессию фотокорреспондента, – призналась Людмила.

На прощанье обменялись адресами.

Эльтиген-II оказался совсем близко. Из-за поворота дороги открылся вид на знакомые очертания берега, и напряженный волнением взгляд сразу же остановился на том, чего мы с нетерпением ожидали – здание школы, обнесенное низким белым забором.

– Это она! – воскликнули мы с Руфой и одновременно схватили Лешу за плечи.

Он прибавил обороты мотору.

Как бы я ни описывала сейчас те чувства, которые высокой волной выплеснулись из сердца, все равно понять меня до конца сможет лишь только тот, кто летал сюда осенними ночами 1943 года. Вы, мои однополчанки. Помните?

…Самолет идет над морем. Впереди, на темной прибрежной полоске крымской земли, оранжевым глазом мерцает костер. «Сюда, сюда, – зовет он, я горю, у меня есть силы, но нужно поддержать их. Нужна пища, патроны, лекарства. Сюда, сюда…» Самолет бесшумно снижается, летит мотыльком на огонь. Вокруг костра падают, как спелые яблоки с дерева, мешки, ящики, почта. Вражьи пули стараются настичь ночной мотылек, но он, мелькнув легкой тенью, тает во мраке. Иной раз с неба вдруг раздается звонкий голос: «Полундра, бросаю патроны!» Тогда во дворе восторженно летят кверху шапки и бескозырки…

Мы стоим сейчас на том месте, где горел костер. Он давно погас, вместе с пожаром войны. Но в уме опять вдруг вспыхнул предупредительным желтым светом. Природа мудро поступила, наделив человека памятью. Жаль только, что некоторых она обошла. Но большинство людей помнят о военных кострах и, наверно, не допустят, чтобы они опять вспыхнули.

Руфа изучающе оглядывает двор и замечает:

– С воздуха он мне казался больше.

– Я тоже так подумала. Наверное, это потому, что мы повзрослели. А может быть, причина в деревьях, их ведь тогда не было около забора.

За школой низкий берег вскоре круто поднимается вверх почти отвесной стеной. Эта стена принадлежала в ту пору врагу, Людмила Маркелова в разговоре с нами упоминала про немецкий дзот, который, господствуя над местностью, простреливал почти каждый метр эльтигенской земли. Он и теперь, говорят, виден.

– Руфа, посмотри хорошенько вон туда, на обрыв, – прошу подругу, – то темное пятно – не дзот ли?

– Вероятно. Вот, кстати, и ответ на твои «где и почему».

И в самом деле: я заходила на костер вон оттуда, с юга, правым разворотом. Снижалась, снижалась… Дзот за хвостом. Вдруг – пулеметная очередь. В спину…

Невольно передергиваю плечами. Бр-р-р!

– Представила? – догадывается Руфа.

Покружили по двору, подошли к зданию. На двери табличка: «Керченская начальная школа № 6». Никого нет, дверь закрыта. Заглянули в окна – там все готово к приему маленьких керчан.

Недалеко от школы, у берега, стоит белый обелиск. На нем, кроме «Вечной славы героям…», мы ничего не нашли. Про десант – ни слова. Не ожидали. Неужели нельзя было уместить здесь несколько конкретных слов о защитниках «Огненной земли»? На песчаном берегу загорают, купаются десятка два отдыхающих. Тут же, против обелиска, в прибрежной полосе, из воды выглядывают остовы затонувших катеров или барж. На них в штормовую ночь приплыли с таманского берега отважные десантники и вгрызлись в немецкую оборону. Море давным-давно смыло кровь с песка, а жители захоронили убитых, и только черные остовы безмолвно свидетельствуют о драматических событиях военных лет. Но знают ли обо всем этом те вон отдыхающие? Вот ты, юноша в красивых плавках, лежишь на теплом золотом песке, из портативного приемника звучит веселая музыка. А ты знаешь, что двадцать лет назад твой сверстник лежал на этом же месте с гранатой в руке и на него лились не ласковые солнечные лучи, а свинцовые пули врага? Может быть, ты и не знаешь. А нужно, должен знать. Ведь ты – молодой гражданин Советского Союза, и на тебе лежит обязанность охраны и защиты Родины. Если же на обелиске было бы что-нибудь написано о десанте, то ты непременно запомнил бы те слова и в трудный момент (кто знает, может, и случится такой) они помогли бы тебе найти в себе силы и мужество.