Текст книги "Ночные ведьмы"

Автор книги: Раиса Аронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

17 августа

Вчера под вечер приехали в Озерцы. Все наши дети были живы-здоровы. Отпраздновали благополучный приезд и встречу с родителями. Дед, очевидно под впечатлением наших разговоров, тоже пустился в воспоминания. У него, конечно же, есть что рассказать о годах войны. Ребята лежали на печи, одни головы были видны, подпертые руками, и блестящие глаза – слушали деда, его партизанские «байки».

Руфа читала письмо от матери из Чкаловска. По лицу было видно, что она удивлена и встревожена.

– Что пишет Зоя Петровна? – спросила я.

– Представляешь, совсем недавно поднялась после инфаркта и уже опять продолжает репетиции в Доме культуры!

– И на каких же она ролях?

– Сейчас Кабаниху в «Грозе» готовит.

…Какие только роли не приходилось играть Зое Петровне! Не на сцене, а в жизни. Семнадцати лет осталась старшей среди шести осиротевших своих братьев и сестер. Потом стала женой, матерью и одновременно студенткой мединститута, отличницей. Но здоровье не выдержало – попала надолго в больницу. Выжила благодаря воле к жизни. Начала работать учительницей в сельской школе. Довелось быть и воспитательницей в трудовой колонии для беспризорных. Немало опасных моментов пришлось пережить, прежде чем колонисты полюбили энергичную, бесстрашную «тетю Зою». Жизнь будто нарочно придумывала для Зои Петровны всякие осложнения, иногда бросала ей сразу целую пригоршню бед. Но та только крепче сжимала в кулак свою волю и убеждала себя: «Не падай духом. Не унывай. Действуй!» К пятидесяти годам успела уже и внучат вынянчить. Потом уехала к себе на родину. Заскучала там после шумной и хлопотной московской жизни. Постепенно увлеклась самодеятельностью и вот теперь играет на сцене Дома культуры в Чкаловске.

Руфина убежденно говорит всегда, что характером она не в мать удалась. Но мне кажется, что тут Руфа ошибается.

Вчера же, на большом семейном совете решили; за примерное поведение и разумную инициативу в оказании помощи по хозяйству, старших сыновей – Володю и Толю – взять в дальнейшую поездку. Пусть посмотрят, послушают, запомнят. Очень полезно для 16-летних парней.

Собирались сегодня в дорогу что-то очень долго и лишь в три часа выехали. Держим путь на Минск.

Двадцать лет назад наши наступающие войска образовали под Минском огромный «котел».

За пять дней (с 29 июня по 3 июля) была блестяще осуществлена операция по окружению основных сил 4-й немецко-фашистской армии, оборонявшейся на Могилевском направлении. Силами двух фронтов (1-го и 3-го Белорусского) были созданы железные клещи, которые сомкнулись на западной окраине города Минска, «откусив» от фашистской армии 100 тысяч человек. Наш 2-й Белорусский фронт шел на противника в «лоб», поджимая его к Минску.

ПО-2 активно помогали пробивать брешь перед началом операции. А потом полку пришлось перепрыгивать через весь «котел». Робцы, Затишье, Красный Бор, Логи, Рассвет… – мы проскочили эти пункты дней за десять. Садились там все больше около леса. Сейчас не отыскать тех площадок… Но сколько же неожиданных ситуаций было, и тревожных и просто смешных!

– Перелетели мы как-то уже под вечер на зеленую лужайку, – рассказываю я, – С одной стороны – лес, с другой – дорога проходит. БАО не успел еще подъехать сюда, и мы пошли в лес на подножный корм, ягоды есть. Ходим по лесу, аукаем. Вдруг слышим команду: «К самолетам!» Выбежали, смотрим… У меня мурашки по спине забегали – по дороге ползут танки с белыми крестами. Немцы! «Сейчас они развернутся к нашим самолетам и раздавят их, как щепки!» – пронеслось в голове, наверно, у каждой летчицы. И все-таки бежим, может быть успеем взлететь. А железная колонна медленно приближается, грохочут и визжат гусеницы… Почему немцы не поворачивают? Неужели они слепые, не видят наших камуфлированных стрекоз? Но вот у передней машины открывается люк… Мы замерли. Оттуда показывается человек и… приветственно машет нам пилоткой. Наши?! Машут уже из второго, из третьего танка. Мы тоже изображаем радость, но получается не совсем искренне. Все еще не верится, что тревога была ложной. Успокоились только тогда, когда башня последней машины скрылась из виду.

– И я вспомнила про одну ложную тревогу, – смеется Руфа. – Тоже где-то в минском «котле» было. Самолеты наши стояли на опушке леса. Так вот, утром один старичок из БАО пошел в лес заготовить дров для кухни. Рубит себе потихоньку и песенку мурлычит. К нему сзади неслышно подкрался другой дядька из батальона, шутник такой, и крикнул хрипло: «Хенде хох!» Дровосек даже не оглянулся, бросил топор и с криком: «Немцы!» – примчался в полк. Поднял тревогу. Нас разбудили (мы спали после боевой ночи), приказали бежать к самолетам. Ждем команду на взлет. А к этому времени «немец» вернулся из леса и начал расписывать, как он разыграл старика. Тревоге дали отбой.

Ребята хохочут.

– Но что досаднее всего, – продолжает Руфа, – в суматохе кто-то из рабочих поспешил вылить на землю тесто, приготовленное для оладьев на обед, и погрузить пустую кастрюлю на машину. Посуда была большой ценностью в то время, ее тоже спасали в первую очередь. Потом мы в обед шутили: «За вторым блюдом идите вон к той сосне, там оладьи пекутся на солнышке».

– Не война, а сплошные веселые приключения, – завидуют сыновья.

– Ишь, как поняли! – удивленно вскидывает бровь Руфина. – Рая, покажи-ка им летную книжку. Что мы делали в Белоруссии?

Достаю, листаю. Ищу июнь – июль 1944 года.

– Ну вот, смотрите. Бомбили войска противника в пункте Перелоги, потом по дороге Шклов – Черноручь. Били переправу на Днепре севернее Могилева. Сбрасывали бомбы по отступающим войскам на дорогах у Погоста, Белыничей, Копысь, Березина, Ольховки… Хватит? Пробили себе бомбами стокилометровый путь от Днепра до реки Березина. И это только в течение десяти дней – с 22 июня по 1 июля.

– А как подтверждалось ваше бомбометание? – хитро улыбаясь, спрашивают ребята. – Ведь у вас на самолетах не было фотоаппаратов. Ночью-то можно куда угодно швырнуть бомбы.

Такого рода вопросы нам задавали уже не раз, и не дети, а взрослые люди. Объяснение же здесь довольно простое. Наши экипажи вылетали один за другим с интервалом обычно в три-четыре минуты. Подходя к цели, мы со штурманом уже видели чьи-то разрывы. При докладе сообщалось точное время как своего бомбометания, так и наблюдаемого нами взрыва. Идущий за нами самолет также фиксировал наш удар. Начальнику штаба оставалось только сравнивать эти минуты и проставлять соответствующие фамилии.

– В летной книжке это выглядело так. Вот смотрите:

«Бомбили дорогу Белыничи – Погост. Наблюдался один сильный взрыв и пожар. Подтверждает Себрова». Дальше: «Разрывы подтверждает Макарова», «Взрыв подтверждает Дудина», «Подтверждает Серебрякова», «Подтверждает Юшина»… Так что, дорогие мои, тут не швырнешь куда попало. Кстати, ночью взрывы виднее, чем днем, и, куда бы ты ни бросил бомбы, вспышку обязательно кто-то зафиксирует. Главным же контролером в нашей боевой работе – и самым строгим – была собственная совесть. Кажется, убедила. Вопросов больше нет. Мальчишки интересуются маршрутом нашего пути.

– Сегодня заночуем в Минске, у дяди Вани, – отвечаем. – Завтра побываем в Мире, Новосадах, Новоельне и, пожалуй, доедем до Гродно. А там…

– А там и Брест недалеко, – замечают они будто мимоходом.

Но мы знаем, что Брест для них – основная цель путешествия. Что ж, посмотрим, как получится со временем. Нужно бы, конечно, побывать в крепости. Прочесть книгу – хорошо, а посмотреть своими глазами – еще лучше. Тем более юношам.

Въезжаем в город Борисов. Нельзя не остановиться у танка-памятника, поднятого на высокий гранитный пьедестал.

«Экипажу танка

Героям Советского Союза гв. лейтенанту Раку,

гв. ст. сержанту А. А. Петряеву и гв. сержанту А. И. Данилову,

погибшим в боях с немецко-фашистскими захватчиками 30 июня 1944 года при освобождении г. Борисова».

Борисовцы высоко чтут память погибших героев-освободителей, золотом пишут их имена. Мне пришла на память одна мысль, высказанная Женей Рудневой (кажется, в связи с гибелью наших подруг в Пашковской): «Кончится война, и над их могилами люди поставят красивый мраморный памятник. Это будет стройная девушка с задорно закинутой назад головой. А кругом – много цветов. И матери скажут своим детям: здесь похоронены летчицы. Они погибли, защищая нашу землю от врага»…

Слушая и читая рассказы о погибших Героях Отечественной войны, часто приходится встречаться с такими, ставшими уже штампом, словами: «Он был простой советский человек».

Совсем они были не «простые» (это слово от частого приложения к понятию «человек» воспринимается порою как «примитивный» или «простак»). Каждый по-своему был сложным в своей неповторимой индивидуальности. Задача искусства – будь то живопись, кино, поэзия – умело воплотить такие яркие образы. Но это, наверно, не легко. Ибо, по словам известного художника Нестерова, «искусство – это подвиг». А на подвиг не каждый способен.

Я же мечтаю пока о малом – чтобы люди знали хотя бы конкретные имена погибших моих однополчанок.

…Богата белорусская земля памятниками войны. Вот и опять, перед Минском, мы стоим у монументального гранитного обелиска. Высоко взметнулась в небо светлая пирамида с пятиконечной звездой вверху. У подножия лежат свежие цветы: пунцовые розы, нежные гладиолусы, скромные незабудки, полевые ромашки… Видно, не один человек принес их сюда.

Кому же воздвигнут памятник? Надпись сделана на белорусском языке. Леша переводит: «Тридцать тысяч лежит здесь в братских могилах. Это нельзя оплакать и нельзя забыть… Будьте бдительными, люди, объединяйте силы, чтобы впредь никто такое не мог повторить».

«Здесь похоронено тридцать тысяч советских военнопленных, партизан и мирных граждан, расстрелянных и замученных немецко-фашистскими захватчиками в 1941–1943 гг.»

С трудом дочитал мне муж до конца. Я знаю, какая горькая мысль спазмой давит ему горло: «Может быть, и мой брат Тимофей лежит тут»…

Тридцать тысяч имен не уместить на мраморной доске. Но сама цифра – 30 000 – производит потрясающее впечатление.

Мы не единственные, кто остановился у обелиска. С шоссе свернули еще три «Волги». Потом одна иностранная машина. Вышли и забыли выключить радио. Доносятся звуки веселой песенки. А нужно бы:

 
И вот тогда поймете вы,
Хотят ли русские войны…
 

18 августа

– С праздником! – просунув голову в дверь комнатушки, где мы спали с Руфой, произнес Леша вместо обычного: «Подъем!»

Сегодня же день авиации! Ваня, брат Леши, слышим, напевает: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» С кухни тянет вкусным запахом жареных грибов.

– Вставайте, девочки. Моя хозяйка уже приготовила завтрак, – сообщает Иван.

– Заспались мы с тобой сегодня, как барыни, – шепчет мне Руфа, – и Вере не помогли готовить.

За столом собрался целый колхоз – нас пятеро, семья Ивана Пляца (жена Вера и две забавные дочки, «матрешки», как мы их называем) и пришла жена самого младшего из братьев Пляцев – Нина. Запыхавшись, она тащила за собой маленького сынишку.

– Ой, боялась, что не застану вас! – торопливо обнимаясь со всеми, говорила она. – А Толя в лагерях… Жалеть теперь будет!

Большая семья Пляцев живет дружно, но видеться приходится не так часто – работа, служба, заботы. Хорошо вот, что боевой путь нашего полка прошел через избу деда Степана и квартиры двух братьев-минчан. А то бы в этом году и не встретились, наверно.

Завтракали в темпе, Иван спешил в аэропорт – готовить самолет к вылету. Тридцать лет работает он в авиации, прошел нелегкий путь от моториста до инженера. По секрету скажу, что я считаю его самым трудолюбивым из всех братьев, хотя и остальным никак нельзя отказать в этом качестве. Если можно сравнивать людей с самолетами, то Иван похож на уважаемого мной ПО-2. И такой же безотказный.

В десять часов приехали в аэропорт. Погода сегодня – как по спецзаказу авиаторов: небо празднично-умытое, солнце веселое, легкий ветерок игриво перебирает голубые флажки, которыми украшены здесь сегодня аллеи и здания.

Мы заехали в порт для того, чтобы уточнить, где находятся Новосады. На нашей карте этого села нет, думаем, что здешние штурманы помогут нам поставить нужную точку на реке Неман.

Новосады памятны самыми разнообразными и волнующими событиями, хотя полк пробыл там недолго, всего с неделю. Это село так же интересно для белорусского периода нашей фронтовой жизни, как Карловка – для крымского.

К сожалению, сколько мы ни ползали по Неману на картах разных масштабов и назначений, Новосад не нашли. Есть, правда, Новое Село, тоже на Немане. Может быть, это одно и то же? Порешили на том, что уточним в пути, как делали уже не раз.

Путь наш лежит по Брестскому шоссе. За деревней Столбцы, в 15 километрах в сторону от магистрали, находится село Мир. Около него была просторная ровная площадка. На ней мы просидели лишь два дня (7 и 8 июля 1944 года) и одну ночь. Но какую тревожную ночь!

В будний день и в большом поселке не сразу встретишь человека. Но наша покровительница – удача – продолжает благоволить к нам, ведет навстречу старую седую женщину. Она живет здесь, оказывается, больше полустолетия. Великолепно!

– И во время войны здесь жили? – уточняем на всякий случай.

– Да.

– Вам случайно не приходилось слышать, что летом 44-го года, здесь на короткое время садились на маленьких самолетах летчицы?

– Я сама видела. Вон на том поле они были.

– Мы из того полка, – говорим. – Потянуло вот проехать по местам, где летали в войну.

Женщина пристально вглядывается в наши лица. Уж не хочет ли она сказать, что признает нас?

– А я разговаривала тогда с вашей начальницей. Невысокая, полная. Дусей ее звали.

Феноменальная память! Запомнила нашего комиссара, Евдокию Яковлевну Рачкевич.

– Интересно, как в то время жители отзывались о нас? Что говорили по адресу летчиц? – задаем не просто ради женского любопытства вопрос. Может быть, и здесь гитлеровцы уже успели охаять нас?

– Удивлялись вашей смелости. Ведь кругом в лесах еще много немцев было.

В Мире действительно сложилась опасная для полка ситуация. Перелетели мы сюда днем, а ночью мимо аэродрома еще проходили отступающие немецкие части. Они не знали, что отступать-то им уже некуда – советские войска шли впереди их. Хорошо, что мы не работали в ту ночь, сидели тихо – бомбы не успели подвезти. А то неизвестно, чем кончилась бы для нас такая прыть.

Рассказали кое-что о своем полку. Пусть и в Мире знают про 46-й гвардейский!

Старушка, видно, спешит куда-то. Она взялась за сумку, которую при встрече с нами поставила на землю. Не будем задерживать.

Оглядываем еще раз бывшую нашу «точку» – отсюда хорошо видно большое поле – и, попрощавшись, садимся в машину.

В пути Руфа припомнила один случай из «мирского» периода. Здесь была захвачена в плен группа немцев, среди которых затесался власовец. Он упорно сопротивлялся. Когда же пленных привели в штаб нашей авиадивизии, предатель стал ползать на коленях, умоляя сохранить ему жизнь. Гадко было смотреть, как он пытался охватить ноги полковника Покоевого, командира дивизии, как все его тело дрожало в животном страхе перед неизбежной карой. Полковник с омерзением отстранялся, а рука невольно тянулась к пистолету – Покоевой недавно узнал, что власовцы замучили его родителей. «Ведите его на допрос», – поспешил приказать он.

Невеселый рассказ навел на некоторые размышления. Почему одни люди умирают мужественно, иные я бы сказала даже красиво, так, что их смерть дает другим новые силы для жизни, а иные делают последние шаги на четвереньках, жалобно скулят и теряют на краю гибели последние крохи человеческого? Причина, вероятно, не столько в твердости или слабости характера, сколько в целя борьбы. Не сможет, мне кажется, умереть человек с достоинством, если он вступил в борьбу с низменной, корыстной целью, если он не шибко верит в правоту своей борьбы. У него, думается, перед угрозой гибели должна всплыть и затмить все на свете одна мысль: «Моя жизнь мне дороже всего». И он пытается спасти ее любой ценой, чаще всего ценой отвратительных унижений.

Тот же, кто глубоко убежден в справедливости своей борьбы, тог не будет в предсмертный час лизать сапоги своего врага, он и на виселицу пойдет с поднятой головой.

Дорожные раздумья меняются быстро, подчиняясь темпу движения. Мир позади, и мы озабочены теперь, как найти Новосады.

– Доедем до Турца, там выясним, – уверяем друг Друга.

– А пока расскажите что-нибудь веселенькое, – просит Леша.

Он ужо привык к тому, что время от времени мы развлекаем его всякими забавными случаями из нашей фронтовой жизни. Скучно ехать молча, в сон клонит.

– «Веселенькая» история приключилась со мной где-то здесь, чуть ли не в том же Мире, – вспомнила я.

Как сейчас вижу ту сценку во всех деталях. Сидим со штурманом около самолета. Жара невыносимая, как в Сахаре. Мучит жажда. Видим, по краю аэродрома, в одном направлении, время от времени проходят солдаты с котелками. Туда – с пустыми, обратно – с полными. Вероятно, где-то недалеко есть источник воды. Полина пошла выяснить.

«Пить, пить!..» – стучит все время в висках. Идет мимо солдат, несет осторожно котелок. Я осмелилась попросить хоть глоточек.

– Солдатик, налей немного, – и протягиваю пустую консервную баночку.

Од как-то странно посмотрел на меня и аккуратно налил неполную банку. «Ну и жмот! Трясется над каждой каплей», – осуждающе подумала я. С жадностью сделала первый большой глоток… Я до сих пор содрогаюсь при воспоминании об этом моменте! Будто огонь вспыхнул внутри, дыхание перехватило, глаза полезли на лоб, сердце остановилось… В общем, то была не вода, а чистейший спирт. Солдат с перепугу стал объяснять мне, что там, недалеко, то ли из чана, то ли из цистерны вытекает эта… жидкость. Но мне было тогда не до того, чтобы уточнять, из какой емкости я хватила отравы. Чуть богу душу не отдала.

– Ой, уморила! – хохочет Леша. – Я бы и то, наверно, не выдержал без подготовки!

В Турце не удалось, к сожалению, установить, где находятся Новосады. Нам посоветовали заехать в Кореличи, обратиться в поселковый Совет. Проселочной дорогой отправляемся туда.

– А чем знаменита эта деревня, что вы так упорно ее ищете? – спрашивают ребята.

– Новосады?! – в один голос восклицаем с Руфой. – Во-первых…

Во-первых, садились мы там не куда-нибудь на поле или лужайку, а на широкую деревенскую улицу, прямую и ровную, не хуже иного аэродрома. Подруливали к домам, разворачивали самолеты и затаскивали их хвостами в палисадники или ворота. Если посмотришь с воздуха – и не заметишь наши камуфлированные ПО-2 на пестром фоне изб, деревьев, цветов. Это, пожалуй, уникальный фрагмент из жизни полка. А прижались мы к домам совсем не ради оригинальности. В лесу, за Неманом, как предупредили нас жители, было много немецких частей, потрепанных в боях под Минском. Они еще не успели, вероятно, осознать, что единственный безопасный для них способ выхода из окружения – плен.

Вечером из леса появились первые «ласточки»: несколько немецких солдат пришли сдаваться в плен. Они принесли нехорошую весть – ночью вооруженные гитлеровцы собирались напасть на село, их гнал голод.

В ту тревожную ночь никто не сомкнул глаз. Обстановка осложнялась еще тем, что начался дождь с грозой. В каждой подозрительной тени чудились крадущиеся фигуры врагов.

– Во-вторых, – как по конспекту излагаем события, – там опять-таки был единственный случай, когда несколько экипажей летала бомбить среди бела дня.

Утром несколько храбрецов из БАО сунулись было в лес за пленными. Вскоре пришлось помогать им оторваться от противника. Как только наши солдаты благополучно вернулись на исходный рубеж, то пять или шесть самолетов взлетели с бомбами и сбросили груз на кишащий немцами лес. Этот внушительный удар сразу заставил их изменить свой прежний план, они нацепили на палки белые тряпочки и стали поспешно выходить из леса.

– Понимаете, возникло серьезное затруднение, – объясняет Руфа, пленных некому было охранять. Ведь в БАО мало народу, а немцев привалило сотни две. Обратились за помощью к местному населению. Мальчишки-подростки с удовольствием стали нести службу охраны с автоматами в руках. Но это была чистая формальность, пленные и не думали никуда бежать. Наевшись каши (наш повар сварил им огромный котел), они смирно сидели в тени сарая на краю села. Вот ведь наша добрая русская душа! Пленный – это уже не враг, а просто человек. Он голоден, значит, его нужно покормить.

Мне запомнился один пленный солдат, из тех, что пришли из леса. Он был тяжело ранен, лицо серое, нижняя челюсть отвисла, неумело прибинтованная. Привалившись к бревенчатой стене сарая, пленный сидел неподвижно и еле дышал. Было ясно, что жизнь его кончена. Угасающим взглядом смотрел он куда-то вдаль. И столько безнадежности и отчаяния дрожало в том взгляде, что в душе у меня шевельнулась жалость. Я не могла ее заглушить даже мыслью о том, что, может быть, именно этот немец стрелял в меня час назад, когда мы кружили над лесом. «Зачем ты шел в Россию, несчастный? Чтобы погибнуть вот так бесславно, под стеной чужого сарая?» – думала я, глядя на умирающего врага.

– А ты помнишь одного немца-джентльмена из тех пленных? – спрашивает Руфа.

– Джентльмена? – удивляюсь. – Какого?

– Значит, не видела. В тот же день к вечеру привезли бомбы для ночной работы, и девушки-вооруженцы стали разгружать их с машины. Пленные сидели неподалеку. И вот один из них встал, – высокий такой, крепкий, младший чин какой-то, – подошел к нашей девушке и, легонько отстранив ее, начал сам сгружать. Девчонки сначала удивились, а потом махнули рукой: пусть поработает, зря, что ли, кашей его кормили. Почти всю машину один разгрузил.

– Интересно, – размышляет Леша, – что побудило пленного к такому поступку? Ведь он знал, что бомбы предназначены для удара по его соплеменникам.

– Вероятно, он захотел внести свою лепту в дело приближения мира. А может, сказалась сила привычки – помогать женщине. Хорошая мужская привычка, ее приятно наблюдать даже у врага.

– Мне кажется, что тот парень был не враг. Насильно мобилизованный.

– Может быть…

– Ну, девочки, – говорит Леша, – вы, кажется, все рассказали о Новосадах. Остается только найти и взглянуть на них.

– Нет, еще не все. Кое-что не успели.

Приехали в Кореличи. Красивый поселок, живописная местность. Дома аккуратные, городского типа. В горпоссовете застали только одного секретаря партбюро, да и тот спешил по делам.

– Есть такая деревня недалеко от Валевки, – обнадеживающе заверил он. А ваше предположение, что Новое Село – те же Новосады, отпадает. Немцы сожгли Село вместе с жителями за то, что оно было партизанским.

Не теряя времени, едем в указанном направлении.

А в ушах еще звучит: «…сожгли вместе с жителями». Какое жуткое зрелище… Горит целое село, из запертого полыхающего амбара несутся душераздирающие крики детей, женщин. Черный дым поднимается к небу… Некоторые еще верят, что там, на небе, есть бог. Неужели он может безучастно наблюдать этот ужасающий костер из человеческих жизней? Боже, покарай каннибалов, если ты справедлив! Господи, спаси невинных детей – ты же всемогущий!.. Сгорело Село, сгорели люди… Какой же ты бог, равнодушный, немощный старик?..

Ну вот, наконец-то сейчас будем в Новосадах. Может, встретим там прежних знакомых? Диму, например. В сорок четвертом он был мальчишкой, но я узнала бы его по глазам – тогда они перевернули во мне всю душу. А тихие слова и сейчас слышу: «Батьку убили, а мамку с сестренкой угнали в неметчину»… Вернулись ли они оттуда?

Еще издали завидев деревню, понимаю, что едем напрасно.

– Нет, это не наши Новосады, – разочарованно произносит Руфа.

– Да, «типичное не то», как говорится, – соглашаюсь с ней.

Остановились у околицы. Нет ни реки, ни широкой улицы. Несколько домиков разбросаны в беспорядке по холмистому месту.

– Поворачивай назад, – без дальнейшего промедления просим Лешу.

На обратном пути в селе Валевка задержались около группы рабочих, ремонтировавших дорогу. Поделились с ними своей бедой, спросили, не знают ли они еще одних Новосад на Немане. Чтобы не вызывать никаких сомнений нашими расспросами, коротко рассказали, кто мы, и подтвердили свои личности документами. Мужчины – здесь были и пожилые, с бородами, и молодые парни очень заинтересовались нашим рассказом. Видно было, что они от души хотели помочь нам. Старательно перебирали в памяти названия всех известных им в этой округе деревень, спорили между собой. Но что поделаешь, если нет здесь больше Новосад!

– Я видел девушек-летчиц во время войны, – говорит вдруг один из рабочих. – Здесь, в Белоруссии, летом сорок четвертого года.

Со вновь вспыхнувшей надеждой обращаемся к нему. Туркевич Александр Михайлович был партизаном. Без каких-либо наводящих вопросов он охотно выложил нам все, что запечатлелось ему о той короткой встрече с женским авиационным полком. Его особенно поразило, как маленькие двукрылые самолетики, легко коснувшись земли, почти сразу же останавливались и «подъезжали» прямо к домам, становились хвостом к забору.

– Вы хоть и мужскую форму носили, но она очень ловко сидела на вас. Только сапоги великоваты были, – припомнил Александр Михайлович даже такой штрих.

– Но где это было? В каком месте вы с нами встречались?

– Не помню… – разводит руками бывший партизан. – Двадцать лет ведь прошло.

Потом, спохватившись, говорит:

– Вы поезжайте в Кореличи, отыщите там в горпоссовете Железняковича Павла Арсеньевича. Он в войну был комиссаром партизанского отряда. Может быть, подскажет вам.

Пыльная «Волга» опять остановилась у здания Кореличского местного Совета. Постучались в единственную незапертую дверь.

– Пожалуйста, войдите!

Навстречу нам из-за стола поднялся высокий, крепко сложенный человек. На груди целый ряд орденских ленточек. Мужчину еще не хочется назвать пожилым, и в то же время чувствуется по каким-то неуловимым признакам, что 1917 год застал егр не в люльке.

– Вы Железнякович? – почему-то догадываемся мы.

– Он самый, – протягивая руку, отвечает Павел Арсеньевич.

Внимательно выслушав рассказ о поиске Новосад, Железнякович на минуту задумался. Потом не спеша, но убежденно произнес:

– Тут какое-то недоразумение. Либо вы ищете не в том районе, либо село называется иначе.

Мы окончательно пали духом. Да-а… Надоело, видно, удаче ездить с нами. Бросила на произвол судьбы…

Впрочем, можно ли в данном случае говорить о произволе этой не всегда милостивой особы? Ведь если бы мы не потеряли Новосад, то не нашли бы Железняковича. Знакомство же с ним вознаградило нас за потерю.

Павел Арсеньевич Железнякович – коренной житель здешних мест. Примечательно, что своей биографией он будто намеренно обобщил наиболее характерные и лучшие качества белорусского народа. С такими людьми нередко встречаешься на страницах книг, на экранах кино. «Типичный образ», – говорят о них. И все-таки, когда случайно вдруг сталкиваешься с ними в жизни, ощущаешь их рукопожатие, слушаешь их, то почему-то всегда немного удивляешься: «И в самом деле есть такие?»

До 1939 года Железнякович успел отсидеть 13 лет в тюрьмах панской Польши, как «особо опасный политический преступник», осужденный на пожизненное заключение. Революционную теорию начал изучать еще 15-летним подростком с романа Горького «Мать», а потом доучивался в тюрьмах на «Капитале» Маркса, Осенью 1939 года польское правительство, убегая от надвигающейся немецкой фашистской армии, забыло прихватить с собой ключи от Равицкой тюрьмы. Друзья открыли дверь камеры – последней тюремной камеры в жизни Павла Железняковича.

Потом был незабываемый, счастливый день в его жизни – встреча с советскими людьми на Буге, с солдатами Красной Армии. И как чудесный сон, в который трудно поверить, – возвращение в родное село Еремичи на Немане. После неожиданного отдыха в постели для больного (расплата за тюремный холод и голод) Железнякович как одержимый уходит в работу. Западная Беларусь начинала жить по-новому. Крестьяне создавали первые колхозы, распахивали панские земли, строили дома, школы. В начале лета 1941 года секретарю Мирского райисполкома Павлу Арсеньевичу Железняковичу хлопот поприбавилось ожидался хороший урожай, нужно было подготовиться к уборке. Но военная буря уничтожила урожай на корню, а Железняковича отбросила в глубь страны, в Орск, где строились новые корпуса для эвакуированного с запада завода. Хотя Павел Арсеньевич понимал, что он не лишний и в тылу, все же душой рвался туда, где мужчинам дают в руки автомат, а не лопату. Не раз слал просьбы в Москву. В мае 1942 года получил наконец телеграмму: «Явиться в распоряжение ЦК Компартии Белоруссии».

Сначала была учеба. Из спецшколы Железнякович вышел инструктором подрывного дела. А потом тайными партизанскими тропами пришел в свой родной Неманский край. Пропуском ему служил автомат, на котором была выбита цифра «1942». Был вначале рядовым минером, подрывал железные дороги. В партизанский отряд народу прибывало, Железнякович стал учить молодежь.

Движение народных мстителей ширилось и крепло. На юге Налибоцкой пущи, в которой находился штаб соединения, пользовался известностью отряд «дяди Володи». Какой же большой радостью было узнать в «дяде Володе» своего земляка, друга по подпольной юности, с которым вместе сидели в Равицкой тюрьме, – Владимира Зеноновича Царюка! Пути друзей сошлись на партизанских стежках и уж больше не расходились. Когда Советская Армия подошла к Неману, из лесов на соединение с ней вышло 33 тысячи партизан. Среди них был и комиссар партизанского отряда «1-й Комсомольский» Павел Арсеньевич Железнякович.

– Припоминается мне случай, – рассказывает Железнякович, – вели мы как-то большую колонну пленных. Вдруг над нами «кукурузник» появился. Кружится, кружится, изучающе будто. Потом слышим женский голос:

«Кто ведет? Партизаны?» – «Да, да, – отвечаем, – партизаны!» Успокоилась, полетела дальше.

В тот период мы много летали на разведку. Помогали устанавливать места скопления «блуждающих» немцев. Иногда они огрызались, стреляли из автоматов. К счастью, наш полк не понес тогда ни одной потери, а вот связной самолет дивизии прилетел однажды с убитым офицером во второй кабине.

– Еще в тылу врага нам приходилось иногда слышать по радио иди узнавать из других источников о женщинах-летчицах, которые громят немецких фашистов, – продолжает разговор Железнякович. – И знаете, как это поднимало дух партизан, как мобилизующе действовало на всех? Лучше иных речей и докладов.

Потом, заглянув в какую-то тетрадь, Павел Арсеньевич говорит:

– Вот, если желаете, я познакомлю вас с некоторыми официальными цифрами, публикуемыми в связи с 20-летием освобождения Белоруссии. В тылу врага было создано 1108 партизанских отрядов, объединенных в 199 бригад. В них насчитывалось 370 тысяч бойцов.