Текст книги "Ночные ведьмы"

Автор книги: Раиса Аронова

– Какая молодец! Энергичная, смелая. В сорок лет начать учиться – не каждый отважится.

Машина мчится по горячему асфальту. «До Краснодара 50 км», предупреждает нас дорожный знак.

В полдень приехали в Краснодар. Здесь на улице Красной живет наша однополчанка, первый штурман полка Соня Бурзаева, теперь Рощина. Легко нашли ее квартиру, но Сони дома не оказалось, она была на работе. Ее младший сынишка быстро сообразил, кто мы такие, и побежал за мамой. В ожидании хозяйки стали рассматривать альбом с фотографиями. Как много в нем знакомых лиц! Вот командир полка Евдокия Давыдовна Бершанская. Худощавая, высокая, совсем-совсем молодая. Но еще до войны она была известной всему Краснодарскому краю летчицей. Незаурядные летные и организаторские способности позволяли ей справляться с должностью командира звена Краснодарского отряда ГВФ и с почетными обязанностями депутата.

– Рая, взгляни-ка вот на эту фотографию, – показывает Руфа на девушку в летной форме, – узнаёшь?

– Конечно. Это Полина Макогон. Довоенная фотография.

И сразу же вспомнилась тяжелая катастрофа, в результате которой мы похоронили здесь, в поселке Пашковском, трех подруг.

– Смотри, вот Ира Себрова! Нужно бы сделать надпись: «Мировая рекордсменка», – говорю я, рассматривая так хорошо знакомое мне лицо с характерным разрезом глаз.

Сейчас Герой Советского Союза Ирина Федоровна Себрова работает в Московском авиационном институте.

– Это верно, пожалуй. Едва ли кто еще может сказать, что совершил во время войны больше тысячи боевых вылетов, – соглашается Руфа.

Пришла Соня. Если бы не совершенно седые волосы, то я, наверно, сказала бы, что она мало изменилась за послевоенные годы. Гибель мужа, летчика, покрыла голову преждевременной сединой.

– Девчонки, милые! Какие же вы молодцы, что заехали ко мне! – воскликнула она еще от двери. – А у меня на днях была Жека Жигуленко. Она теперь работает в Сочи «профсоюзным богом», – рассказывала Соня, – Она все такая же – неугомонная, деятельная и очень милая.

Герой Советского Союза Евгения Андреевна Жигуленко – одна из ветеранов нашего полка. Была сначала штурманом, лотом переучилась на летчика. Вся ее жизнь проходит под девизом: «Движение!»

Соня попыталась было усадить нас за чашку чаю, но мы наотрез отказались.

– Не обижайся, дорогая, не можем мы позволить себе такую роскошь. Сегодня нужно доехать до Темрюка. А сейчас вези нас…

– Да, да, Я знаю, как проехать к могиле наших девушек. Это в Пашковском, в парке.

Заехали на рынок, купили цветов.

Почти всю дорогу до Пашковского ехали молча. Каждая вспоминала военные годы, воскрешала в памяти образы тех, кто не дошел с нами до счастливого Дня Победы.

Там, в братской могиле, на которую мы возложим сейчас цветы, похоронена Дуся Носаль. Она была одной из лучших летчиц полка, заместителем командира эскадрильи. И моей самой близкой подругой…

Как все произошло тогда? Мне не нужно напрягать память, я знаю по рассказам подруг, как это случилось.

…Ночной старт. Дуся, в ожидании, когда на ее самолет подвесят бомбы, подошла к первому фонарю и читает только что полученное от меня письмо из госпиталя.

– Райка с врачами воюет, рвется в полк, а ее не отпускают, рана еще не затянулась, – сообщает она собравшимся около нее нескольким девушкам. Боится, наверное, как бы не опоздать переучиться на летчика, – смеется она. – Вон Жигули, Ульяненко и Наталка Меклин уже переучиваются.

– Дуся! – зовет ее от самолета штурман Ира Каширина. – Иди, выруливай, нам подвесили бомбы.

– Бегу! – весело отзывается та.

Они летят на Новороссийск. Чтобы подойти к городу, нужно перевалить через горы. Над горами сильные нисходящие потоки воздуха, самолет неумолимо «подсасывает» к земле. Однако опытная рука летчицы уверенно борется с коварной стихией и точно выводит самолет на вражеский объект. Бомбы ложатся в цель. Но едва летчица взяла обратный курс, как мимо них промчался немецкий самолет. Дуся понимает, что голубое пламя из патрубков выдает их, но нельзя убрать сейчас газ – самолет сыплется вниз, попал в нисходящий поток воздуха. И в этот момент по глазам резанула вспышка разрыва снаряда…

– Дуся, Дуся, держи самолет! – в тревоге говорит штурман Каширина, видя, что летчица подалась вперед и не работает управлением.

Дуся не отвечает. Предчувствуя недоброе, Ира Каширина сама берет управление – она знает, что нужно делать, перед войной училась в аэроклубе. Но ручка зажата, летчица навалилась на нее всем телом. Каширина привстает, левой рукой берет Дусю за плечо и подтягивает ее к себе. Другой рукой ведет самолет…

На старте сразу заметили, что с пришедшим самолетом что-то случилось. Он несколько раз заходил на посадку и никак не мог приземлиться в положенном месте. Наконец сел – коряво, с промазом. К нему сразу же подбежало несколько человек, в том числе командир полка Бершанская и полковой врач Жуковская. Ира Каширина, пошатываясь, подошла к Бершанской и тихо доложила:

– Товарищ командир, задание выполнено. Летчица ранена, самолет от цели привела я…

– Летчица не ранена, она убита, – медленно сходя с трапа, сказала врач.

– Вот тут остановимся, – выводит меня из задумчивости голос Сони.

Оставляем машину и идем в глубь парка. Соня подводит нас к высокому обелиску: здесь…

Кладем цветы к подножию. Среди белых гладиолусов красная роза – как капелька крови. Украдкой друг от друга вытираем глаза.

«Вечная слава героям, погибшим в годы Великой Отечественной войны», читаем на обелиске.

– И это все? А где же имена наших девушек: Носаль, Пашковой, Макогон, Свистуновой? Нет имен!

– Евдокия Давыдовна уже давно возбуждала вопрос перед горсоветом о том, чтобы были написаны имена наших летчиц, ведь здесь только они четверо похоронены, – говорит Соня, – но почему-то до сих пор это не сделано.

Мы с Руфой молчим. На сердце очень тяжело.

Обошли вокруг обелиска, поправили цветы, постояли минуту, опустив головы, и медленно направились к выходу…

Из Краснодара выехали уже часа в четыре дня. В машине было как-то необычно тихо. Все трое сидели с задумчивыми лицами. Чтобы разрядить гнетущую тишину, Леша включил приемник. Зазвучала песня:

 
Как много их, друзей хороших,
Лежать осталось в темноте
У незнакомого поселка
На безымянной высоте…
 

– У наших девушек и поселок и высота известны. А на могиле их имен нет, – говорю я. – Почему же они стали безымянными героями? – Во мне закипала горячая обида. – Ведь Дуся Носаль – первый Герой Советского Союза в нашем авиационном полку. И первая летчица – Герой времен Великой Отечественной войны. Почему же она лежит сейчас в земле безымянным героем? Почему, я вас спрашиваю?!.

 
…у незнакомого поселка
на безымянной высоте…
 

Песня разбередила душу, и все, что с трудом скрывала там, у могилы, прорвалось наружу. Слезы брызнули из глаз. Не в силах больше сдерживать себя я плачу – не стесняясь, открыто.

– Ну, ну… Зачем же так… – в растерянности говорит муж.

– Рая, не надо, а то и я… – просит Руфа. Я опускаю боковое стекло машины и подставляю лицо встречному ветру.

Вскоре после опубликования этого отрывка в газете «Советская Кубань» (20.3.65 г.) у памятника была возложена мраморная плита с именами погибших.

В станицу Ивановскую приехали как-то неожиданно быстро. Теперь сюда ведет довольно приличная асфальтированная дорога, или «госдорога», как ее здесь называют.

Если станица Ассиновская была «основной базой» нашего полка на Северном Кавказе, то Ивановская являлась таковой на Кубани. Мы простояли здесь пять месяцев – с середины апреля до середины сентября 1943 года. Отсюда, как я уже писала, мы летали бомбить «Голубую линию» противника, его последний оплот на кубанской земле. Враг знал, что если он не удержит эту линию обороны, то вынужден будет скатиться в Керченский пролив, плыть в Крым, так как здесь ему больше не за что было цепляться.

Воздушные бои были жаркими, яростными. У меня сохранилась вырезка из газеты «Красная звезда» от 9 октября 1963 года со статьей Маршала Советского Союза А. Гречко – «Освобождение Тамани».

«Авиация противника делала до 1500–2000 самолето-пролетов в день. Более двух месяцев длилось воздушное сражение на Кубани. По своей напряженности, количеству участвовавших в нем самолетов и числу воздушных боев оно превосходило все предшествовавшие сражения. Да и в последующем, до самого конца войны, мы не знаем такого большого сосредоточения авиации на ограниченном пространстве. Над Кубанью состоялось более половины всех воздушных боев, происшедших в апреле – мае 1943 года на веем советско-германском фронте. В итоге боев победу в воздухе завоевали советские летчики».

Наш полк принимал в этой грандиозной битве должное участие.

– В Ивановской полку вручили Гвардейское знамя, – напоминает Руфа.

Мы были гвардейцами уже с 8 февраля 1943 года, но вручение знамени состоялось только 9 июня. Удивительно, как хорошо помнятся знаменательные даты полковой жизни – будто дни рождения самых близких друзей.

– Расскажи, как это происходило, – прошу Руфу.

– А ты разве забыла? – удивляется она.

– Я была в командировке. Летала с Ирой Дрягиной в Саратов за подарком. Студенты сельскохозяйственного института, в котором она училась до войны, собрали деньги и купили ей самолет.

– А, да, помню… Так вот, о вручении знамени. Вообще-то церемония обычная – ты не раз после войны видела в кинокартинах. Но чувства… Когда сняли чехол и красный шелк горячо вспыхнул на солнце, у меня, да и у многих девчат, заблестели слезы… Бершанская целовала знамя. Мне тоже очень хотелось поцеловать его и зарыться лицом в теплые, мягкие складки. Это было наше, мое знамя, понимаешь?

Да, мне очень понятны эти чувства. Вспомнилось лето 1944 года. Огромный «минский котел». Обстановка сложилась очень напряженная. Знамя временно сияли с древка, и в свернутом виде, в брезентовом мешочке, оно хранилось у дежурного по части. Он отвечал за него головой. Ведь если полк теряет знамя, то его расформировывают. Это самый большой позор для воинской части! Одна ночь была особенно тревожной. В лесу, где расположился наш штаб, вдруг началась сильная перестрелка. Совсем близко. Я была дежурной по части. Сразу же мысль о знамени. Спрятала его под гимнастерку, затянула потуже ремень. Спокойнее и теплее стало. Будто знамя излучало тепло…

Итак, мы в Ивановской. Идем с Руфой по тихой, безлюдной улице. Заглядываем через низкие частоколы дворов – ищем собеседника. На улице Казачьей, в доме 177-а замечаем во дворе женщину.

– Здравствуйте! – говорим и выжидательно стоим у калитки.

Хозяйка радушно приглашает в зеленый дворик.

Нам опять повезло! Надежда Григорьевна Сергеева – учительница здешней школы. Завязывается интересная беседа.

Мы многое сообщили о полку – для учительницы это так необходимо. Надежда Григорьевна записывала: «Буду ребятишкам рассказывать».

Нужно, ох как нужно звать детям о том, кто и как сражался за освобождение их станицы, города, нашей Родины от фашистских захватчиков!

Не соглашусь с пословицей, что только «дурные примеры заразительны». Дети больше тянутся к светлому, прекрасному, героическому. Ну, а если иной раз и попадают под Дурное влияние, то это опять-таки из-за стремления к чему-то необычному. К сожалению, у взрослых иногда красочнее получается разговор о том, как НЕ НУЖНО поступать детям, и довольно скучно и сухо подчас рассказывают и пишут о том, как НУЖНО жить, с кого следует брать пример.

Надежда Григорьевна рассказала об изменениях, которые произошли в станице за послевоенное время. Население значительно увеличилось. На полях появилась новая культура – рис. Построено много жилых домов.

– А в Краевом лесе сейчас олений заповедник, – упомянула она.

Там проходил однажды большой полковой физкультурный праздник – и для этого находилось время. Физическая закалка была необходима. Разве мог бы хилый организм вынести такое огромное напряжение, какое мы выдержали во время войны?

От Надежды Григорьевны поехали к школе, в «наш дом». Припомнилось, что неподалеку находилось большое болото. Так и есть! Только через него проложена теперь хорошая дорога. Но лягушки квакают так же, как и двадцать лет назад.

Вот и школа – одноэтажное белое здание. Узнали сразу. Сколько же воспоминаний нахлынуло!

Нашим гидом оказался Василий Ананьевич Сергеев, завхоз школы. Мы случайно встретили его по дороге, и он гостеприимно открыл нам двери, провел по классам. Школа уже полностью подготовлена к новому учебному году. Все блестит свежей краской. На полу – дорожки, в учительской – ковер. Уютно. Взглянув на портрет Карла Маркса, я почему-то вдруг припомнила одну деталь из его биографии. Как-то, заполняя полушутливую анкету своей дочери, Карл Маркс на вопрос: «Что вы больше всего цените в женщине?» – ответил: «Слабость». Понятно, конечно, что этим хотел сказать Маркс.

Физически женщина бесспорно слабее мужчины. И об этом сильной половине рода человеческого следует помнить. Мужчине, по-моему, должно всегда доставлять определенное удовольствие, если он помогает женщине. Этим самым он доказывает другим, а в первую очередь себе, что оп сильный. Сознавать же себя сильным приятно. У женщины и душа в некотором смысле слабее, чем у мужчины. Она нежнее, менее защищена от грубых ударов. Ее легко ранить порой одним неосторожным словом или жестом. Но у женщины есть другие качества, которые помогают ей восполнять упомянутые «слабости». Например, выносливость, сила воли. Причем сила воли, как правило, оказывается большой у хрупких на вид, «женственных» натур. Они зачастую и сами не подозревают об этой силе. Опасность, говорят, удесятеряет силы. У таких женщин – в особенности. Силы духовные увеличивают физическую силу.

Вспомнился один случай, происшедший в нашем полку здесь, на Кубани. Однажды ночью во время боевой работы на старте вспыхнул пожар – из-за каких-то повреждений в электропроводке загорелся самолет. Рядом, крыло в крыло, стоял самолет летчицы Марины Чечневой. Полностью заправленный горючим, с подвешенными бомбами. В один миг Марина оказалась около своего самолета, приподняла его за хвост и одна откатила машину на безопасное расстояние. Когда же пожар был ликвидирован, то потребовались усилия шести девушек, чтобы поставить самолет Чечневой на прежнее место. Мы несказанно удивились, узнав, что несколько минут назад Маринка одна тащила груженный бомбами самолет.

– Ну и богатырь! – шутили над ней.

«Богатырь» – среднего роста, весом меньше «полсотни», – сама не понимала, как это ей удалось. Она удивленно глядела то на самолет, то на нас, хлопая длиннющими мохнатыми ресницами.

Переходим из класса в класс.

– Вот тут жила наша эскадрилья, – говорит Руфа. – Как будто все это было вчера… Только вместо парт – постели. На нарах, подряд.

Здесь утром 1 августа 1943 года восемь постелей оказались незанятыми 4 экипажа сгорели над целью. Восемь молодых, хороших девушек. Упомяну имена всех. Ведь если мы, их боевые подруги, не вспомним о них, то кто же еще сделает это?

Погибли при выполнении боевого задания: летчица Аня Высоцкая со штурманом Галей Докутович, Женя Крутова с Леной Салимовой, Женя Сухорукова с Сашей Роговой и Валя Полунина с Ирой Кашириной.

Страшная незабываемая ночь. Как сейчас вижу: далеко впереди несколько лучей прожекторов схватили самолет. Держат. Ведут… Но почему нет обстрела? Зенитки и пулеметы подозрительно молчат. Вдруг вверху, из темноты, недалеко от освещенного ПО-2 – красная ракета. Потом короткая очередь вражеского ночного истребителя. ПО-2 вспыхивает. Падает, падает… На борту рвутся ракеты. Через несколько минут – та же картина. Потом еще. И еще.

Мы были потрясены. Таких потерь полк не знал.

Нужно было вырабатывать новую тактику. Ее подсказала сама ситуация раз против нас бросили истребителей, то единственное спасение – малая высота. Истребитель побоится снижаться ночью. А мы можем. Пусть стреляют зенитки и пулеметы – они не так страшны, как огонь истребителя, который бьет без промаха по близкой освещенной цели.

Тяжелая утрата вызвала глубокие и печальные раздумья. У меня впервые за время войны появилась какая-то… неуверенность, что ли.

До этого я летала с легкомысленным убеждением, что меня никогда не убьют. Пусть ранят, пусть собьют, но не убьют. А теперь поняла, что можно погибнуть.

Как-то вечером, вскоре после той траурной ночи, я присела в саду под яблоней и написала что-то вроде стихов. На мой теперешний взгляд, от них попахивает пессимизмом. Что ж, случалось и так, что без особых надежд заглядывали в будущее. Вот эти стихи:

 
Вечер. Сад. И луч заката.
Тополя у нашей хаты.
Деревенские ребята,
Голосистые девчата…
И не верится, что рядом,
Километров пятьдесят,
Рвутся бомбы, бьют снаряды,
Трассы пуль в зенит летят.
И не верится, что ночью
В пекло адово пойду.
Что сгорю звездой полночной
И с заданья не приду.
И не верится, что после,
Как при мне и без меня,
Будет так же: в окнах отсвет,
Песни, сад… И тополя…
 

Припомнились строки из дневника Гали Докутович:

«Девушки вчера летали бомбить аэродром в Гостагаевской. Там „миллион прожекторов“. И Наталке Меклин они сегодня снятся. Проснулась и села на кровати. „Натка, ты чего?“ – „Понимаешь, не могу крепко заснуть – все время прожекторы снятся“».

Нам всем до сих пор снятся иногда военные ночи: черной небо, слепящие лучи прожекторов, вспышки разрывов зенитных снарядов, пламя горящих самолетов. Просыпаешься с колотящимся сердцем. Потом с облегчением вздыхаешь: хорошо, что это только сон!

Но и наяву, случается порой, тоже бывают бои. Правда, совсем уж другого рода.

Лет десять назад мы с мужем жили в маленькой комнатке многонаселенной коммунальной квартиры. Жила там одна женщина – ее все не любили за злой язык. Стою я как-то в общей кухне, варю кашу пятимесячному сыну. Вошла та женщина. Я, как и все жильцы, взбегала вступать с ней в беседы, но у нее была странная манера – рассуждать вслух, вызывая, таким образом, присутствующего на разговор. Так было и в тот раз.

– Гм, – усмехнулась она, вроде как отвечая на мой слова, – «воевали!» Знаем, как вы воевали и за что ордена получали!

Словно кипятком плеснули мне в лицо. Мгновенная вспышка гнева затмила разум. И не помню, как так получилось: рука, в которой я держала ложку, мелькнула в воздухе и…

– Караул, убивают! – завизжала злоязычница не своим голосом.

Она преувеличивала, конечно. Никто но выбежал на ее крик.

Я понимаю, что поступок мой был некрасивым. Но почему меня не мучает раскаяние? Наверно, потому, что мы до сих пор видим во сне войну. И еще потому, что нет сейчас среди нас таких славных девчат, как Дуся Носаль, Галя Докутович, Полина Белкина, Тамара Фролова и много других…

От школы проехали на площадку, где был наш аэродром – с восточной стороны станицы. Обрадовались – она почти в том же состоянии, как и в нашу бытность тут. Хоть сейчас взлетай с нее.

– Рая, смотри-ка, – указывает Руфа в сторону, – колодец! Ты не забыла, чем он знаменит?

Колодец?.. Как же! Случай единственный в своем роде. Экипаж Никулина Руднева возвращался с задания с одной бомбой, которая, несмотря ни на какие усилия штурмана и летчицы, не вышла из замка бомбодержателя над целью. А вот при заходе на посадку ей угодно было сорваться. Но, к счастью, не взорваться. Начали искать бомбу. Обшарили весь аэродром – как сквозь землю провалилась!

Потом обнаружили ее вот в этом колодце. Над Женей Рудневой подтрунивали: до чего же меткое бомбометание!

С любопытством заглянули сейчас в колодец – нет ли там бомбы?

Солнце клонится к закату. Выезжаем из Ивановской.

– В это время у нас обычно раздавалась команда: «Боевые экипажи, за получением задачи!» – уже в пути, оглядываясь на площадку говорит Руфа.

Она поправляет пояс на платье, будто ремень на гимнастерке. У нее, как вижу, «боевое» настроение. А во мне беспокойными всполохами возникают отрывочные воспоминания, неясные образы, щемящая грусть. Я смотрю на багряное небо и думаю… О чем? Даже самой трудно разобраться. Сразу о многом. О том, как великолепен закат. О том, что эти прозрачные облака похожи то ли на цветы, то ли на перья сказочной птицы. И еще вот о чем: где-то там, в стороне заката, падали тогда, в сорок третьем, наши горящие самолеты… Может быть, теперь на том месте растут цветы? Красные тюльпаны. Или маки…

Еще на Донбассе, когда мы только-только начинали воевать, нам пришлось однажды днем садиться на огромное поле красных маков. Казалось, самолет погружался в полыхающий огонь… А на краю поля стояла Галя Докутович, прижав к груди большой букет бархатно-красных цветов. Ее лицо с густым, смуглым румянцем было удивительно красивым в обрамлении маков.

Галя… Вижу, самолет вспыхнул над целью. Над ним промелькнула хищная тень. Полотняные крылья ПО-2 ярко прочертили огненную линию к земле. Горела жизнь – прожитая, совсем короткая, и еще непрожитая – большая, красивая, нужная людям. Горели девичьи мечты, первая любовь… Горело человеческое сердце. Горела Галя…

– Как полыхает закат, – задумчиво произносит Руфа.

– Мне кажется, что сейчас там появится мифическая птица феникс… Возродится из пепла. А может быть, и не птица…

Руфа, словно уловив сумбурный ход моих мыслей, прошептала:

 
Много перла осело на этой земле в войну…
 

Проезжаем по новому, добротному мосту. Табличка извещает; «город Славянок». Но по виду это пока что станица. Сколько раз мы смотрели на нее с воздуха! Здесь была основная переправа немцев, когда они «по просьбе» наших войск нехотя уходили с кубанской земли. Мы невольно присматриваемся к берегам около моста – не осталось ли следов от наших бомб?

Мне пришла сейчас в голову мысль; а что, если бы у нас в руках была волшебная палочка, по мановению которой вдруг «воскресли» бы как те бомбы, которые мы когда-то сбросили здесь, так и всё, уничтоженное этими бомбами? Произвожу в уме несложный подсчет. Допустим, каждый экипаж делал в летнюю ночь не больше пяти вылетов. Положим, летало самолетов двадцать. Каждый брал по четыре бомбы. Значит, за неделю полк сбросил около трех тысяч бомб. Если предположить, что каждая десятая бомба наносила поражение (вероятность вполне реальная), то здесь должно лежать сотни две-три разбитых объектов.

Я огласила результаты своих подсчетов. Леша вдруг резко притормозил.

– Ты чего? – спрашиваем.

– Не могу дальше ехать – завал! В Руфином багаже воспоминаний нашелся эпизод и для станицы Славянской.

– У нас с Лелей однажды над этой станицей мотор отказал, – говорит она. – Славянская была еще в руках немцев, километрах в двадцати за линией фронта. Сначала надеялись, что мотор «заберет». Но когда до земли осталось метров сто, а то и меньше, я сказала себе: «Это конец». Самолет бесшумно пронесся над автоколонной немцев. «Как жаль, что мало прожила и мало сделала…» – обреченно подумала в тот момент. И вдруг… понимаешь, в тот миг, когда колеса самолета готовы были вот-вот коснуться земли, мотор ожил! Переход от отчаяния к счастью был таким неожиданным, что я, подпрыгнув, чуть не вылетела из кабины.

Руфа и сейчас резко переменила позу. Оказывается, живы не только воспоминания, но и рефлексы, приобретенные во время войны.

Километров через тридцать промелькнул поселок Красный Октябрь. У любой нашей летчицы есть что порассказать о полетах к переправе у этого маленького хуторка – не одну ночь ходили сюда. А Жене Жигуленко из-за одного происшествия он будет помниться всю жизнь, наверное.

Было это ранней весной сорок третьего года, когда Женя летала еще штурманом. Красный Октябрь довольно плотно прикрывался зенитками и прожекторами: здесь перекрещивались пути от Темрюка и с юга, от трассы Анапа – Гостагаевская – Варениковская. Женя летела с опытной, отличной летчицей Полиной Макогон. И вот случилось так, что в тот момент, когда зенитки открыли огонь и вцепились прожекторы, летчица потеряла сознание. Не от страха, конечно, а из-за плохого самочувствия в ту ночь. Едва штурман сбросила бомбы на цель, как самолет, задрав нос, свалился в штопор. Женя осознала случившееся только на втором или третьем витке. Схватилась за управление. Но одно дело выводить самолет из штопора днем, во время тренировочных полетов, и совсем другое дело ночью, в лучах прожекторов, под обстрелом. Целый километр падали, пока удалось выправить положение. Летчица очнулась, когда самолет летел уже по прямой.

Не сбавляя хода, проезжаем станицу Курчанскую.

– Что можете сказать про этот пункт? – интересуется Леша.

Про Курчанскую-то? Как же, помню, что мин тут было видимо-невидимо. А домов целых почти не было, все разрушено. Сейчас-то вон стоят новенькие, аккуратные. Здесь, в Курчанской, как уже говорилось, к названию полка «46-й гвардейский» прибавилось наименование «Таманский».

– Таманцы, отметим сегодня такое радостное событие? – с надеждой спрашивает Леша. Мы знаем, на что он намекает.

– Вместе с Ирой Себровой, в Темрюке, – обещаем.

Трудно ему, наверно, с нами. Бесконечные воспоминания, зачастую невеселые, иногда и слезы – как сегодня, например. Каждый день бессменно за рулем. И разумеется, «сухой закон». Вместо коньяка – чеснок. От всех болезней. Пока что помогает.

Ночь настигла нас у Темрюка. В полной темноте блуждали по окраине, пока не напали на верный путь. Улица Свердлова, 10-а.

В доме наших друзей обе семьи были в сборе. Саша Хоменко, муж нашей подруги Иры Себровой, готовил рыболовные принадлежности – завтра чем свет на рыбалку. Ему помогал его младший брат Валентин, хозяин квартиры, в которую мы не совсем ожиданно ввалились.

Женщины готовили ужин. Люся, жена Валентина, с милым и спокойным радушием встретила нас. Мы с Лешей здесь не новички. Туристские пути приводили уже нас в Темрюк.

Пока хозяйка накрывала стол для ужина, мы успели сообщить нашей однополчанке почти все о своем путешествии. Ира с глубоким вниманием слушала наш нестройный рассказ, который густо сдабривался восклицаниями, междометиями, жестами.

Улеглись спать далеко за полночь. Какой сегодня был безумно длинный день!