Текст книги "Ночные ведьмы"

Автор книги: Раиса Аронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Полк нуждался в пополнении летного состава. Штурманов начали готовить из своей среды – из техников и вооруженцев. Летчицы, в основном инструкторы аэроклубов, прибывали из разных мест. Командующий воздушной армией беседовал почти с каждой вновь прибывшей летчицей.

Когда Лера Рыльская робко вошла в кабинет Вершинина и представилась, он строго спросил:

– Почему такой неряшливый вид?

– Я прямо с поезда… – в смущении глядя на свой помятый костюм, пролепетала девушка.

Командующий спрашивал не только о том, где и сколько летала Рыльская. Его интересовали и многие другие стороны ее биографии. Задавал вдруг такие вопросы, от которых девушку бросало в жар:

– Куришь? Пьешь?

– Н-н-ет… – заикаясь, ответила Рыльская. «Господи, неужели я похожа на пьющую?» – с ужасом подумала Лера.

– Ну, это я так, на всякий случай спросил. Не обижайся.

В конце беседы командующий предупредил:

– Смотри, веди себя достойно. Не наложи каким-нибудь опрометчивым поступком пятно на боевую славу полка.

И уже вслед уходившей летчице бросил:

– А костюмчик-то приведи в порядок. Неловко себя почувствуешь, если в таком виде явишься в полк. Там девушки аккуратные.

…Рая Юшина, белокурая симпатичная летчица, давно рвалась на фронт, но, когда ей предложили поехать в женский полк, заколебалась: «Целый полк женщин? Вот уж где шуму-то, наверное…»

– Не сомневайтесь, полк отличный, – заверили ее.

И все-таки Юшина ехала с неспокойным сердцем.

«Может быть, они там просто играют в войну?»

А она хотела воевать по-настоящему.

Рая Юшина в мае 1940 года окончила Херсонскую школу и была направлена на работу в Минский аэроклуб. За год успела сдать три группы. Перед самой войной заболела плевритом, попала в больницу. 22 июня на Минск обрушились бомбы. Развалины, пожары…

Город эвакуировался. Голова у Раи горела, ноги дрожали от слабости, но нужно было уходить. Рая надела летный комбинезон, вышла на магистраль. Там шли толпы измученных беженцев. Солнце пекло немилосердно. Отшагав несколько километров, Рая потеряла сознание. Пришла в себя от тряски в кузове машины. Смотрит – летят три бомбардировщика. Строчат по дороге, расстреливают идущих людей. В горячке на полном ходу Рая выскочила из кузова. Сломала ногу. А машина тут же загорелась.

Уж не помнит, кто ее подобрал, как оказалась в могилевском госпитале. Госпиталь забит ранеными, стоны, невыносимо тяжелый воздух. Раину ногу туго забинтовали: «Пока так…»

Могилев тоже бомбили. В один из налетов Рая выползла во двор, под дерево. Подошли два летчика. У них легкие ранения – осколки в спине. Готовились к перебазировке в Тамбов. «Поедем с нами?» – предложили. Раздобыли для Ран костыли и ночью автобусом поехали на вокзал.

Поезд несколько раз обстреливали в пути. Люди метались в вагонах от одной стены к другой…

В Тамбове Раю взяла в себе на попечение жена одного полковника. Внимательно и заботливо ухаживала за ней. Нога срасталась нормально.

Месяца через два Юшина пошла, прихрамывая, в военкомат. Назначили на работу в аэроклуб. Летала, выпустила две группы. Но – опять болезнь, плеврит. Летная комиссия отстранила от работы.

Весной 1943 года приехала в свою Каширу. Мысль о фронте давно не давала покоя, но Рая понимала, что пока не окрепнет здоровье, пользы от нее там не будет. Предложили работу комсоргом в МТС. Согласилась. Потом направили на большой завод, заместителем комсорга.

Здоровье немного укрепилось, и Рая Юшина решила пробиваться на фронт. Когда в ЦК комсомола выслушали ее просьбу и узнали, что она летчица, направили в 46-й гвардейский.

Юшина прибыла в полк утром 1 августа, как раз после той ночи, когда у нас сгорели над целью восемь девушек. Начальник штаба Ирина Ракобольская направила Раю в эскадрилью Санфировой. Скромная, немного застенчивая «новенькая» летчица входила в помещение эскадрильи с известным предубеждением. Что она ожидала там увидеть? Во всяком случае, совсем не то, что увидела – шесть подряд свернутых постелей.

– Сегодня не вернулись с задания, – тихо пояснила адъютант.

«Нет, здесь не играют в войну…»

В сентябре «Голубая линия» была прорвана, советские войска перешли в решительное наступление. Двинулся вперед и наш полк. В первых числах октября мы оказались в Курчанской.

Когда-то красивая кубанская станица была обезображена и испоганена врагом. Почти все дома разрушены, деревья либо сожжены, либо порублены, кругом следы опустошительной, злой силы. Нас предупредили, чтобы мы были крайне осторожны и ходили только по указанным дорожкам: вся земля густо начинена минами. Минеры до нашего прилета сумели расчистить только часть площадки, предназначенной для аэродрома. За один день они извлекли более трех тысяч мин! Кругом пестрели деревянные дощечки с грозным предупреждением: «Заминировано!» Говорили, что в станице обнаружено много мин-сюрпризов и мин замедленного действия с часовым механизмом. «Голубая линия» продолжала огрызаться.

Для меня станица Курчанская была памятна тем, что над ней в первый же свой боевой вылет в качестве летчика я попала в прожекторы. Этого момента я ждала с тревогой, наслушавшись много рассказов о том, что летчик в лучах может потерять пространственное положение.

Когда зловещий голубоватый луч осветил мой самолет, я по старой штурманской привычке попыталась было глянуть вниз, чтобы определить, в какую сторону уходить. Твердый голос Лиды Лошмановой призвал меня к порядку:

– Рая, смотри только на приборы.

Я подавила в себе сомнение в силах молодого штурмана (Лида Лошманова начала летать сравнительно недавно), приказала себе: «Спокойнее, не суетись!» – и стала послушно выполнять ее команды. Подключилось еще несколько прожекторов, начался обстрел. Мне стало ясно, что плавными, аккуратными разворотами не вырваться из огня. Убрала газ, дала левую ногу резко, до отказа, ручку – вправо до борта, и мы со свистом понеслись к земле. Излюбленный прием Кати Пискаревой помог мне: потеряв в одно мгновение метров четыреста высоты, мы провалились в спасительную тьму.

На другой день по прибытии полка в Курчанскую произошел забавный случай.

Наша столовая разместилась в большой полуразрушенной хате, часть которой приспособили под кухню. Настало время обеда, мы уселись за столами.

В течение вот уже двух месяцев нас обслуживал один и тот же батальон, где поваром работал совсем молодой паренек Толя, до фанатизма влюбленный в свою профессию. Обычно перед обедом он входил в столовую и, смущаясь и краснея, объявлял меню. Еще ни разу не случалось, чтобы он задержался.

Но сегодня повар долго не появлялся.

– Девочки, что с Толей? Почему он не кормит нас? Наиболее нетерпеливые решили заглянуть на кухню.

– Не входите сюда! – Толя замахал руками. – Здесь кругом мины!

Он стоял в отдалении от котлов и с опаской поглядывал под плиту, на которой вовсю кипел борщ и уже подгорали котлеты.

Летчицы удивленно переглянулись и тихонько закрыли дверь.

– Девчонки, наш повар, кажется, того… – повертев указательным пальцем около виска, сообщила одна из них.

– Что такое? Что случилось? – наперебой расспрашивали все.

– Загляните сами…

Мы приоткрыли дверь на кухню. Повар сидел в углу на табурете, обхватив голову руками. Очень похоже было на то, что он с минуты на минуту ждал взрыва.

– Толя, что с тобой?

– Ой, девочки, под плитой мины тикают, – взволнованно заговорил Толя. Боюсь подойти к котлам, а у меня все пригорает…

Очевидно, только чувство профессиональной гордости не позволяло ему покинуть это страшное место.

– Где такают? – спрашиваем.

– Вон там, под левым углом плиты…

Мы подошли, прислушались: и правда, что-то тикает!

Тотчас же было решено: немедленно привести минера, а пока всем покинуть кухню, в том числе и повару.

Пришел минер и нашел под плитой… будильник. Кто-то подшутил над поваром.

В результате этой истории мы остались без обеда: пока бегали за минером, борщ почти весь выкипел, а котлеты начисто сгорели, наполнив хату густым, едким смрадом. Пришлось довольствоваться куском хлеба и стаканом компота.

Долго обсуждали происшествие, теряясь в догадках относительно автора шутки. Некоторые уверяли, будто это дело рук летчицы Жени Жигуленко, которая была мастером на разные выдумки и совсем недавно проиграла повару пари. Все еще помнили, как дня три тому назад на ужин подали вкусные блинчики и Жека как ее все называли – в полушутливой форме высказала повару недовольство тем, что порции слишком малы.

– Я могла бы съесть таких блинчиков не меньше двух десятков!

– Не съедите, – с застенчивой улыбкой возразил Толя.

– Пари? – Жека вызывающе протянула руку.

– Хорошо.

Она не доела два блинчика. Пари было проиграно. И вот теперь некоторые были склонны думать, что подсунутый под плиту будильник – реванш за поражение в споре. Но это были только догадки, а доказательств – никаких.

Так мы и не узнали, кто подшутил над поваром…

Скоро весь Таманский полуостров был очищен от фашистов. Наш полк тоже вложил в это свою лепту. 9 октября мы узнали, что полку присвоено наименование «Таманский».

– А я боялась, что будем «Чушкинскими»! – смеялась Катя Доспапова. Ведь последние ночи мы летали на косу Чушку!

По случаю торжественного события Толя приготовил праздничный обед, потом нас порадовала маленьким концертом разъездная труппа оперетты. «Братики-бочаровцы – летчики полка майора Бочарова, с которыми мы дружили, сбросили нам с самолета букеты цветов».

А с наступлением сумерек мы, как обычно, направились на аэродром. Рядом со мной с задумчивым видом шагала Ира Себрова.

– Ты что притихла? – Я заглянула ей в глаза.

Ира посмотрела на меня мягким, глубоким взглядом.

– Думала сейчас: дорого мы заплатили за то, чтобы называться таманцами. Четырнадцать девушек погибли здесь, на этой проклятой «Голубой линии».

Да, не стало Дуси Носаль, Гали Докутович, Полины Белкиной, Иры Кашириной… Сегодня днем на построении полка комиссар Рачкевич в короткой речи назвала имена лучших. Нашла она хорошие, добрые слова для погибших. Когда упомянула Дусю, сердце мое сжалось…

– Помнишь, Ира, как Дуся Носаль однажды сказала будто бы в шутку: «Если погибну, не грустите обо мне, а пойте песни. Особенно мою любимую: „Дывлюсь я на небо“».

И пока шли до самолетов, мы пели вполголоса эту песню.

Хорошо, что на свете есть песни!..

В двадцатых числах октября волк перебазировался в Пересыпь. Оттуда нам предстояло летать через Керченский пролив в Крым, который находился в руках оккупантов.

Пересыпь – небольшой рыбачий поселок на берегу Азовского моря. Похожие один на другой домики выстроились вдоль дороги, идущей из Темрюка в Тамань. Наша эскадрилья поселилась в самом крайнем, ближайшем к аэродрому. Три комнатки. Две хозяйка с готовностью уступила нам, а в третьей устроилась сама с семьей.

Милая, добрая Домна Илларионовна! Она стала матерью не только для двух своих взрослых дочерей-рыбачек и двух сынишек, но и для нас, летчиц. Ее заботливые, не знающие отдыха руки старались создать нам как можно больше удобств. И всегда незаметно, зачастую украдкой от нас. Придем утром с полетов усталые, с одним-единственным желанием – скорее лечь спать. Глядим в комнатах уже прибрано, в чистых сенцах стоят ведра с водой для умывания, а на большой сковороде аппетитно дымится жареный судак.

– Покушайте, девочки, уж больно хорошую сулу выловили мои рыбачки. Такая жирная!

Хотя мы и позавтракали в своей столовой, но кусочек-другой вкусной азовской рыбы, только что выбранной из сетей, можно съесть. Иной раз и в столовую не идешь, а прямо к «артельной сковороде» Домны Илларионовны.

Как бы рано мы ни вернулись с полетов, двое хозяйских мальчишек всегда встречали нас на пороге. Мы подозревали, что они пересчитывают нас. Удостоверившись, что все вернулись, Андрейка – старший, лет двенадцати, усаживался в уголок и следил за летчицами внимательными, с грустинкой глазами. Может быть, он тоже мечтал стать летчиком, да вот нога… Подорвался на немецкой мине, и у него теперь нет одной ступни.

А шестилетний Витька всегда в это время крутился возле летчиц, жадно слушая рассказы о том, как прошла боевая ночь. Он был в курсе всех событий. Знал, что Иру Себрову подбили недавно над Керчью и она чуть не попала черту в зубы. Что иногда по ночам там, в Крыму, бывает очень жарко (это в конце осени-то!). Что часто над проливом моторы чихают и кашляют. Что нередко кто-нибудь из девушек летит обратно на одном крыле, а один раз Наташа Меклин даже на решете прилетела. Витька знал, что летчицы возят в Крым бомбы и сбрасывают их точнехонько на головы фашистов. Но вот однажды он услышал: «Бросали мешки» – и пристал с расспросами: «Какие мешки? Почему? Кому?» Пришлось объяснять ему. А дело было вот в чем.

Бурной ночью 1 ноября 1943 года наши войска высадились десантом южнее Керчи, в районе поселка Эльтиген. Но обстановка сложилась так, что десант оказался отрезанным от Большой земли. Пробовали снабжать десантников с помощью ИЛов, однако вскоре пришлось от них отказаться: из-за большой скорости штурмовиков грузы часто попадали к противнику. Вот тогда-то и пригодились тихоходные ПО-2.

…Ночь. Темная южная осенняя ночь. Низкая облачность, чуть моросит мелкий дождь. Под крылом самолета бесшумно делают свое дело вооруженцы прикрепляют мешки, которые мы должны отвезти на тот берег, нашим десантникам.

Мой штурман Полина Гельман сидит в кабине молча, задумчиво постукивая пальцами по борту самолета. Ей предстоит сейчас трудная работа: в густом мраке, не видя ни одного хоть сколько-нибудь заметного ориентира, даже не различая, где небо, а где земля, провести самолет над Керченским проливом и вывести на Эльтиген. И там точно сбросить мешки.

– Готово! – сообщают вооруженцы.

Выруливаем на старт. Подходит командир полка и дает последние указания. Взлетаем.

Темно как в преисподней! Будто взяли с десяток ненастных ночей и сгустили их в одну – мрачную до жути.

Летим над проливом. Пилотирую только по приборам: горизонт не просматривается. Море внизу угадывается лишь чутьем. Высота – двести метров, но даже и на такой высоте самолет все время цепляется за нижнюю кромку облачности.

– По моим расчетам через пять минут нужно снижаться, – слышу голос штурмана.

Впереди что-то засветилось. Это наша цель – костер. Он разложен во дворе школы, куда нам нужно сбросить груз. Убираю газ, разворачиваюсь и иду на снижение. Высота – сто метров, семьдесят, пятьдесят… Вдруг откуда-то сзади резанула пулеметная очередь. Пунктир трассирующих пуль прошел над нашими головами.

– Это наземный пулемет стреляет, – бесстрастным голосом сообщает Полина.

Будто мы застрахованы от его пуль! Мельком бросаю взгляд на высотомер. Ого! Стрелка упала ниже пятидесяти метров! Костер под нами. «Нужно сбрасывать груз», – подумала я. Штурманские навыки крепко сидели во мне. Полина, как бы угадывая мои мысли, сбрасывает мешки.

Не успели развернуться, как под крылом снова море. А вот и немецкие катера. Они молчат, не стреляют, словно присматриваются и чего-то ждут. Мы тоже молчим, стрелять-то нам не из чего: на самолете нет никакого вооружения. Расходимся мирно.

Но в следующий полет с катеров уже вели огонь по низко идущим от Эльтигена самолетам. Командованию пришлось выделить несколько экипажей для бомбежки катеров. После этого их активность значительно понизилась.

На другую ночь опять полеты на Эльтиген. Погода улучшилась, даже луна стала временами проглядывать сквозь облака. Я сидела в самолете и ждала, когда подойдут вооруженцы подвешивать груз.

– Аронова, к командиру полка! – услышала вдруг чей-то звонкий голос.

Интересно, зачем я понадобилась Бершанской?

– Вот что, – сказала она, когда я пришла на КП, – тебе сейчас подвесят мешок с почтой. Задача – сбросить его как можно аккуратней во двор школы. Сама знаешь, какой это ценный груз и что он значит для десантников. При полете через пролив будьте осторожны. Смотрите, чтобы почта попала точно по назначению. Вопросы есть?

– Все ясно, товарищ майор!

Легкий мешок подвешен. Выруливаем на старт. Прошу разрешения на взлет.

– Подожди-и, не взлета-ай! – Кто-то несется к самолету. – Не выпускайте их! Вот бандероль, нужно доставить в Эльтиген!

Ну что ж, можно и бандероль прихватить. Я уже начинаю входить в роль почтальона.

Приятно везти почту. Сколько радости доставим мы сейчас десантникам!

Вот и школа. Приглушив мотор, снижаюсь.

– Ну, штурман, покажи свое мастерство, сбрось почту прямо на крыльцо! – шучу я.

– Снизься немного, – просит штурман. Для этого пришлось сделать еще один заход.

– Так держи курс! – слышу по переговорному аппарату. – Бросаю!

И в этот момент раздался оглушительный треск. Гирлянда из разноцветных пуль перекинулась дугой над самолетом.

– Фу ты, черт, напугал-то как… – пробормотала я и стала уходить в море.

– Рая, я забыла сбросить бандероль… – сообщает вдруг штурман виноватым голосом.

Еще сюрприз! Но ничего не поделаешь, придется возвращаться. Неприятно, что и говорить. Я уже устала крутиться над пятачком эльтигенской земли, быть мишенью для врага – ведь на такой высоте можно, как говорится, и палкой сбить наш самолет.

Но все обошлось благополучно. Беру курс на Тамань.

– Оглянись-ка назад, – опять говорит штурман. Идущий за нами ПО-2, казалось, попал в густой рой огненных пчел – красных, зеленых, оранжевых. Такой бешеный огонь открыли по нему с немецких катеров. А мы ничем не можем помочь товарищу. Остается, стиснув зубы, идти своим курсом. Но вот и под нами, словно вынырнув из морской пучины, появился катер и резанул пулеметной очередью. От неожиданности я шарахнулась влево, в сторону Керчи. А оттуда прямо в лоб ударил луч прожектора.

На Эльтиген полк летал много ночей. Десантники стали для нас близкими, дорогими людьми. Они знали, конечно, из кого состояли экипажи наших ПО-2. Сверху, с ночного неба, вместе с продуктами и патронами к ним частенько неслись звонкие девичьи голоса.

– Полундра! Бросаю картошку!

– Держись, хлопцы!

– Молодцы, ребята!

Странно, наверное, было слышать закаленным бойцам, героям Эльтигена, эти «небесные» голоса.

Не могу устоять перед искушением, чтобы не привести несколько строк из книги В. Ф. Гладкова «Десант на Эльтиген»:

«…Громкоговорители из вражеских окопов кричали: „Вы обречены на голодную смерть… Вы в блокаде… приходите завтракать… никто вам не поможет“.

Нам помогли „ночные ведьмы“.

Пусть не рассердятся на меня летчицы из 46-го гвардейского Таманского орденов Красного Знамени и Суворова ночного легкобомбардировочного авиаполка за то, что я вспомнил, как их прозвали фрицы… Немцев они бесили. Для нас, десантников в Эльтигене, они были самыми дорогими родными сестрами. В ноябре они нас спасли от смерти… Мы стали получать с Большой земли, пусть в ограниченном количестве, но все, что нужно: боеприпасы, продукты питания, медикаменты, одежду. Прекрасный пример взаимодействия и взаимовыручки в бою! А то, что рука, оказывавшая помощь, была девичья… ну, каждый фронтовик понимает, что это означало для нас…»

«Девушки-летчицы доставляли нам не только патроны и воблу. Иногда в белый прямоугольник колхозного двора падал с самолета мешок в адрес полевой почты 11316.

Письма… В дни ноябрьской блокады они были для нас дороже хлеба».

«Ночные ведьмы»…

Вот Женя Жигуленко – высокая, светловолосая, с красивыми чертами лица, обладательница приятного голоса и едва заметных веснушек. Или Наташа Меклин, наша полковая поэтесса, тоненькая, похожая благодаря короткой стрижке на мальчика-подростка. Или Таня Макарова, певунья и балагурка, любившая дополнять свой строгий военный костюм какой-нибудь чисто женской деталью либо маленькой брошью, бог знает где добытой, либо живым цветком в петлице, либо лентой в волосах.

Нет, наши девушки, какую ни возьми, не были похожи на ведьм. Тем приятнее знать, что фашисты так окрестили нас. Значит, здорово мы им насолили!

Позже, когда почти весь Крым был освобожден, у меня произошла одна довольно интересная встреча. Я ехала на попутном грузовике в штаб дивизии. По дороге подсел плечистый старшина со свежим шрамом на щеке. Посмотрев на мои авиационные погоны, спросил:

– А вы случайно не из того женского полка, который летал в Эльтиген?

– Из того самого.

– А вы случайно не та летчица, которая тюкнула моего дружка мешком с сухарями и так его напугала, что он долго потом заикался?

Я поняла, что передо мной бывалый солдат с Малой земли. Разговорились. Он рассказал мне, с каким нетерпением и надеждой ждали они каждую ночь наши самолеты, с какой любовью говорили о нас десантники.

– Небось страшно было летать? У нас хлопцы между собой так рассуждали: мы, мол, хоть на Малой, но все-таки на земле, где чувствуешь локоть товарища, где можно укрыться от обстрела за высотку, спрятаться в траншею. А вот она, бедняжка, болтается одна в небе у всех на виду, и все, кому не лень, в нее стреляют. А куда она спрячется? За фанеру, что ли?

Машина остановилась. Моему попутчику нужно было сходить. Он с чувством пожал мне руку и попросил передать «огромаднейшую благодарность» всем летчицам женского полка.

– А от кого?

Но грузовик рванул вперед, и я не расслышала фамилии.

Однажды Андрейка и Витька, «принимая» нас после полетов, пришли в смятение – не хватало одной летчицы, Ани Дудиной. Витька осторожно, но с явной тревогой спрашивает:

– А где Анка?

– Она, Витя, на Чушке сидит, – говорит Ира Себрова, – у нее над проливом отвалилась половина мотора и упала в море. Еле дотянула до берега.

Витька поражен. Вот это здорово! Отвалилась половина мотора – и все-таки села! Сегодня для него герой дня, конечно, Аня Дудина.

Когда Дудина вернулась, Витька обнаружил, что у нее поседели три маленьких волоска на щеке, на родинке.

– Анка! – воскликнул он. – Ты же седая стала!

– Хорошо, Витька, что только этим отделалась. А на другое утро не пришла вместе со всеми с аэродрома Ира Себрова. Мы не знали еще, почему она не вернулась с задания, и на сердце лежал тяжелый камень. Витька по нашим лицам сразу заподозрил несчастье. С кем?

Этот немой вопрос мы с болью читали в его взгляде.

– Не смотри, Витя, на меня такими глазами, – едва сдерживая слезы, проговорила наконец Наташа Меклин, близкая подруга Себровой. – Ира не вернулась с задания…

Мальчишка сник, опустил голову и тихо отошел. Забившись в темный угол за плитой, долго не вылезал оттуда.

Мы молча разделись и легли спать.

Внезапно я проснулась от неистового крика Витьки:

– Ира пришла!! Ира пришла!!

Приоткрыв дверь, я увидела в комнате хозяйки живую, невредимую Иру. На шее у нее висел Витька.

– Тише ты, Витька, девчат разбудишь, – успокаивала его Ира.

– Он уже разбудил нас!

Все повскакали с коек и бросились к Себровой.

– Что там у тебя случилось, рассказывай! Опять подбили?

– Ой, дайте отдышаться! – опускаясь на стул, проговорила Ира. – Пить хочется.

Витька пулей выскочил в сенцы и принес большую кружку студеной воды. Все молча смотрели, как Ира жадно пила воду. Потом она сняла шлем, расстегнула широкий кожаный ремень, на котором висел пистолет, и осторожно передала все это в Витькины руки. Тот со счастливой улыбкой обхватил такие драгоценные для каждого мальчишки вещи и уселся возле Иры прямо на пол.

– У нас отказал мотор. Его нам попортили при обстреле над целью, начала рассказывать Себрова. – В общем, мы еле перетянули линию фронта, сели на передовой. Когда я утром посмотрела, где мы сели, у меня шлем на голове поднялся. Кругом воронки, надолбы, траншеи. А совсем рядом подбитый немецкий танк.

– Ты залезала в него? – Витька вскидывает глаза на Иру.

– Нет, только заглянула мельком внутрь… Уму непостижимо, как Ира упустила такую возможность! Вот бы ему, Витьке…

– А как ты через пролив переправлялась? – опять Витькин вопрос.

– На катере. Везли раненых пехотинцев, ну и нас прихватили. Но едва катер отплыл от берега, как налетели два «мессера» и начали обстреливать…

– Страшно было? – Серые Витькины глаза становятся круглыми, большими.

– А как ты думаешь? Конечно.

Витька знает по своему опыту, что это очень страшно. Когда немцы наступали здесь, он вместе со всей семьей сидел в небольшой щели, вырытой на огороде, и с ужасом слушал, как бахали орудия, визжали мины, ухали бомбы. А когда немецкий самолет пролетал низко-низко и стрелял по дороге, по домам и огородам, Витька прятал голову у матери на коленях, внутри у него все дрожало и холодело от ужаса. Мать тихо гладила его по голове и шептала: «Не бойся, сынку, не бойся… Он сейчас улетит…»

Осень на Таманском полуострове – хуже не придумать. Дожди, ветры, туманы. А настроение у летчиц обычно было по погоде. Небо чистое – на душе светло. Погода плохая – и настроение паршивое.

Теперь все чаще приходилось возвращаться с аэродрома, сделав за ночь всего лишь по одному вылету, а то и вообще попусту просидев в кабине самолета в ожидании малейшего просвета.

Как-то после одной из таких неудачных ночей в минорном настроении я пошла побродить по берегу. Морской простор, мерный шум прибоя действовали на мои нервы как бальзам.

Иду. Не спеша отмеряю шаг за шагом. Шуршит песок под сапогами. Пролетела чайка. Накануне море сильно волновалось и выбросило на берег много всякой всячины: обломки досок, какое-то тряпье, морскую траву. Но… что это? Нога?! Да, женская нога, оторванная чуть выше колена. Я отпрянула. Мне еще ни разу не приходилось видеть валяющиеся вот так отдельные части человеческого тела. Потом подошла поближе. Задумалась. Кто же была та женщина? При каких трагических обстоятельствах потеряла ногу? Жива ли, или ее тело море тоже выбросило где-нибудь на берег?

Война… Проклятая война!.. Сколько она унесла человеческих жизней и сколько еще возьмет? Я чувствовала, как во мне закипала злоба. Злоба на тех, по чьей вине работает адская машина, перемалывая тысячи человеческих жизней, до чьей вине нашу землю рвут снаряды и бомбы, по чьей вине потерял ногу Андрейка.

Моего минорного настроения как не бывало. Я уже знала, что сегодняшней ночью буду летать напористо, со злостью.

В ту ночь я летала с Лидой Целовальниковой. Это моя землячка, из Саратова. Миниатюрная девушка, со звонким голосом и красивыми губами. Вначале она была старшиной эскадрильи, потом переучилась на штурмана.

У нас в полку была своя «академия». Некоторые техники и вооруженцы переучивались на штурманов, штурманы – на летчиков. Учиться всегда нужно, тем более на войне.

По ту сторону Керченского пролива наши войска удерживали в то время лишь небольшой плацдарм. Там, недалеко от поселка Жуковка, была площадка, элементарно оборудованная на случай вынужденных посадок наших самолетов. Однако находиться на ней было далеко не безопасно: противник беспощадно долбил этот клочок земли.

В полночь мы с Лидой взлетели в третий раз на задание.

– Рая, ты что-то низковато сегодня летаешь, – сказала штурман, когда мы перелетели пролив.

– А зачем высоко забираться? Там холоднее.

Я держала малую высоту, конечно, не потому, что внизу было теплее. Просто мотор не вытягивал. Шут его знает, что с ним случилось! На земле ревел, как зверь, а в воздухе не тянул. Но поскольку у меня было злое настроение, то я летала и никому на мотор не жаловалась.

Вот и цель. Мы бросаем бомбы, немцы стреляют. Такой «обмен» в порядке вещей. Только вот мотор начал барахлить, чихать, будто дым от снарядов защекотал в его цилиндрах.

«Трах-тах-тах!»

У меня заныло под ложечкой. «Ну, потяни еще немного, – умоляла я. Хоть через линию фронта перетяни!»

Больше самой смерти нас всегда страшила вероятность попасть живьем в руки фашистов. Плен? Нет, лучше воспользоваться пистолетом! Но ведь может случиться и так, что не сможешь или не успеешь… Поэтому: «Тяни, тяни, родной… Хоть на одном цилиндре, хоть на последней капле бензина!» Я мечусь в кабине, хватаюсь за разные секторы, краники.

– Перетянем? – спрашивает штурман.

– Трудно сказать…

За нами, как хвост кометы, несется огненный росчерк – из патрубков снопом летят искры. Мотор бьется, точно в агонии.

Перетянули! Теперь бы до запасной площадки… Но мне даже неудобно просить мотор об этом. Получается, как в сказке о рыбаке и рыбке.

И мотор и мы идем на последнем дыхании.

– Лида, дай ракету, пусть нам подсветят с запасной площадки, – прошу штурмана.

В ответ на наш сигнал «Иду на вынужденную» впереди еле заметно загорелись два огонька. Туда! Во что бы то ни стало спасти машину!

Я знала, что заход на этот, с позволения сказать, аэродром нужно делать с курсом 270 градусов, и только 270. «Значит, придется садиться с попутным ветром. Сегодня дым от разрывов бомб тянулся строго на запад», – мелькает в голове.

Идем на посадку. Убираю остатки газа. Самолет опускается ниже гор. Ух, темнотища какая! И тут вижу, что мы промазываем: заветные огоньки промелькнули под левой плоскостью, а земли еще нет. Сильный попутный ветер. Нужно уходить на второй круг. Но понимает ли эту необходимость мотор? Осторожно даю газ. Выхлопы из патрубков, как выстрелы. Сердце замирает от страха. Мы несемся прямо в лоб огромной черной глыбе – горе…

Едва не касаясь крылом и колесами земли, все-таки сделали еще один заход. И все-таки сели.

Утром чуть свет штурман уехала в полк, а я осталась ждать, когда отремонтируют мотор. Во второй половине дня уже можно было лететь домой. Признаться, меня это очень озадачило: ведь днем-то через пролив нужно идти на бреющем, а я боялась воды. Не могу объяснить почему, но полеты над водой были для меня страшнее зенитного огня. У каждого свои слабости, своя ахиллесова пята! Одна наша храбрая летчица, например, каждый раз теряла сознание от уколов, другие боялись пауков, третьи – мышей.

Кстати сказать, в Пересыпи было очень много мышей, и нам приходилось вести с ними настоящую войну, так как они портили самолеты: прогрызали перкаль, грызли деревянные части и даже электропровода. Залезали они и в наше меховое летное обмундирование. Наденешь комбинезон, и вдруг в рукаве или где-то у пояса начинает что-то шевелиться. Пронзительный вскрик на самой высокой ноте. Подруги спешат на помощь. Серенькая полевая мышь, испуганная не меньше хозяйки комбинезона, опрометью бросается наутек.

Не смогла я заставить себя приблизиться к воде меньше чем на двести метров. И только над косой Чушкой снизилась до бреющего. Иду и удивляюсь: почему меня не сбили? Ведь надо мной пролетали немецкие истребители, для которых ПО-2 – заманчивая мишень.

Впрочем, не всегда охота за беззащитным ПО-2 кончалась для немцев удачно. Рассказывали, что однажды, когда связной самолет пересекал пролив, на него напал «мессер». Немецкий летчик не сразу открыл огонь по своей жертве – захотел сначала поглумиться над ней. Сдвинул фонарь и на общепонятном языке жестов спросил у пилота ПО-2: сколько дать по нему очередей – одну, две? Наш летчик предложил третий вариант – выстрелил из пистолета в немца, когда тот на большой скорости проносился мимо. Вражеский самолет клюнул носом и рухнул вниз. Море в одно мгновенье поглотило самоуверенного аса.