Текст книги "Ночные ведьмы"

Автор книги: Раиса Аронова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

– Вот тебе и на!.. – пробормотала я. – Аэродром-то тю-тю, закрыт!

– Летим быстрей обратно, а то и там закроет, – предложила Полина.

К великому огорчению, мы скоро убедились, что так оно и есть: пока мы летали туда-сюда, «подскок» тоже закрыло.

– Где же теперь садиться? – чуть ли не в один голос воскликнули мы.

Легко представить, в каком трудном положении оказались мы из-за каприза погоды. Обе точки, на которых могли бы благополучно сесть, закрыло туманом. Он был пока что местного характера, пятнами, но с минуты на минуту превратится в сплошной и тогда…

– Пойдем опять домой и попытаемся все-таки как-нибудь сесть. Ведь там есть посадочный прожектор, – решила я.

На аэродроме нас услышали и дали луч. На поверхности тумана появилось еле заметное светлое пятно.

– Ну, как говорится, господи благослови. Ныряем!

Самолет погрузился в молочно-белую массу. Такого плотного тумана мне никогда еще не приходилось встречать. Свет от прожектора не только не помогал, а, казалось, еще больше осложнял положение. Туман сделался белее, но видимости – никакой! Даже крыльев не видно: залепило все. В мучительном ожидании тянутся секунды… Земля, земля, куда же ты пропала? Будто и нет земного притяжения!.. Летим – не дышим. Вот под левым крылом промелькнуло пятно прожектора. Именно здесь, при правильном расчете, самолет должен коснуться колесами земли.

Но разве можно в тумане точно рассчитать заход? Идем с промазом. Сколько под нами высоты – метр, полтора, два? Тайна, покрытая туманом. Какими долгими бывают иногда секунды!

Ух, наконец-то достали землю! Как приятно чувствовать под собой почву! Но в следующее же мгновение мы увидели, что впереди из тумана на нас быстро надвигается что-то огромное, темное. Роща! Сердце екнуло от предчувствия неминуемой аварии: у самолета скорость еще большая, и едва ли удастся погасить ее за оставшиеся считанные метры. В отчаянии даю резко, до отказа, левую ногу, выключаю зажигание и жду, даже глаза закрыла, вся сжалась: сейчас мы завалимся на крыло или стукнемся о дерево…

Самолет, очертив крутой полукруг, остановился около раскидистого дерева, кончики веток которого коснулись крыла, как бы приветствуя наше возвращение из столь опасного полета. Из-под винта мотнулась в сторону какая-то тень.

Мы с Полиной выпрыгнули из кабин и в приступе распиравшей грудь радости стали отплясывать какой-то дикий танец. Возможно, мы были бы немного сдержаннее, если бы знали, что в эту минуту на нас с изумлением смотрит старый охранник из БАО, стороживший в ту ночь самолеты. Это он еле успел отскочить от вращающегося винта и теперь стоял поодаль, изумленно глядя на двух очумевших девчонок.

Наконец мы его заметили, подбежали, схватили за руки и закружились с ним вместе.

– Ой, девочки, пустите меня! – взмолился старичок. Заливаясь смехом, мы отпустили его, усадили на землю и в изнеможении плюхнулись рядом.

– Зачем так шибко бегать? Зачем так близко летать? – еле отдышавшись, произнес охранник.

Мы опять разразились смехом. Ну как растолковать ему, что мы сейчас избежали огромной, может быть, смертельной опасности? Как объяснить, что такое посадка в тумане? И какие подобрать слова, чтобы рассказать, как напрягается каждый нерв, когда самолет мчится навстречу своей гибели, а летчик почти бессилен предотвратить катастрофу?

– Полина, разъясни ему, зачем мы «близко летали», а я пойду доложу командиру полка, что у нас все в порядке. Она, наверное, волнуется сейчас. Я рассказала Бершанской, почему и как мы садились. Не умолчала и про то, как напугали охранника, – А я тоже испугалась, когда вы пронеслись над прожектором и направились прямо на рощу, – призналась она. – Думала, что наломаете дров. Ну, теперь ты знаешь, что такое посадка в тумане? В другой раз будешь садиться точнее! – пошутила майор.

– Я бы хотела, чтобы «другого раза» у меня не было.

Четвертый год войны был на исходе. Мы многое повидали, многому научились, многое поняли. Даже, кажется, внешне заметно изменились – свежий воздух, физический труд, постоянная борьба с опасностями сделали свое дело.

Изменились и наши представления о войне. Раньше, в сорок первом, я мыслила примерно так: каждая пуля и бомба непременно летят в цель, каждый человек по ту сторону фронта – враг, а по эту – друг. Теперь на опыте убедилась, что и вражеские и наши пули не всегда достигают цели. Узнала, что враг может находиться здесь, по эту сторону фронта, а друзья есть и за линией фронта. Не все немцы – фашисты.

Но вот одна мысль еще больше утвердилась за эти годы, подкрепилась множеством наглядных примеров: война – это чудовищная жестокость. Борьба с фашизмом требует огромных усилий. Твои силы будут не лишними. Не жалей их, не жалей себя в такое время, чтобы потом не выглядеть жалким в глазах других.

Идут последние дни, может быть, последние часы воины…

В ночь с 4 на 5 мая полку было приказано бомбить скопление войск противника в районе Свинемюнде, на берегу Балтийского моря. Погода была неустойчивая, видимость плохая. «Муть», как говорили летчицы в таких случаях. До цели было добрых восемьдесят километров.

– Полина, – завожу я в воздухе разговор, – сегодня я подсчитала свои боевые вылеты – девятьсот шестьдесят. А у тебя сколько?

– На сотню меньше.

– Как ты думаешь, дотянем до тысячи?

– Ну, я-то определенно не дотяну, да и ты едва ли. Вдруг я уловила подозрительный шум в моторе. Вскоре прибавился еще и скрежет.

– Что с мотором? – не выдержав, спросила Полина.

– Я уже давно прислушиваюсь. Что-то случилось.

А до цели еще далеко… Нетрудно понять наше самочувствие в тот момент. Куда деваться, если сейчас откажет мотор? Под крыльями бомбы. Ночь. Садиться ночью с бомбами вне аэродрома – почти самоубийство. Сбросить бомбы на территорию, занятую нашими войсками, – преступление.

– Кажется, с таким скрипом мы не дотянем до цели, – вслух размышляет Полина.

– Да, придется возвращаться.

Разворачиваюсь, беру обратный курс. Мотор гремит, свистит, шипит… За эти долгие минуты, когда мы летели на тарахтящем, как разбитая телега, моторе, у нас прибавилось, наверное, немало седых волос.

Уже при подходе к аэродрому в моторе вдруг что-то хрястнуло, и он сразу умолк. Наступила тревожная тишина; Дотянем ли? Высота катастрофически падает: самолет тяжелый, с бомбами. Я включила огни АНО, штурман дала красную ракету: приближается опасность! Прямо с ходу идем на посадку. Лямки парашюта уже на всякий случай отстегнуты. Очки подняты на лоб. Только бы не плюхнуться перед аэродромом, где ямы и кустарники, Мобилизую все свое умение, «щупаю» землю глазами и колесами… Наконец, еле ощутимый толчок, и машина покаталась по посадочной полосе.

Как только самолет остановился, мы выскочили из кабин и подбежали к мотору. От пяти цилиндров осталось только три, из двух отверстий торчали поршни.

– Да… – протянула Поля, – ну и повезло же нам! Что было бы, если бы цилиндры отвалились на несколько минут раньше?

– Это был бы, наверное, наш последний полет. В тот момент мы, конечно, и но подозревали, что это был действительно наш последний вылет на боевое задание. В течение трех последующих ночей полк заданий не получал, а вечером 8 мая мы узнали, что война окончена…

Окончена первая часть моей книги.

Хочу назвать две-три итоговых цифры: за три года пребывания на фронте полк сделал около двадцати четырех тысяч боевых вылетов, сбросил три миллиона килограммов бомб. Все девушки были награждены орденами и медалями двадцать три получили звание Героя Советского Союза.

Это славный итог. А наша фронтовая дружба, проверенная и закаленная в огне войны, крепко спаяла нас на всю жизнь. Ежегодно 2 мая и 8 ноября мы встречаемся в сквере против Большого театра в Москве: так договорились на последнем партийном собрании полка. Но эти встречи – лишь праздничная сторона нашей дружбы. Мы часто видимся в «рабочей обстановке», советом и делом помогаем друг другу в трудные минуты жизни.

Когда мы встречаемся с Руфой Гашевой, нередко в нашей беседе звучат слова: «А помнишь?..» Увлекаясь, начинаем вспоминать различные эпизоды из фронтовой жизни. Наши мужья, братья-авиаторы Михаил и Леонид Пляц, шутят в таких случаях:

– «Ночные ведьмочки» опять полетели на задание!

Повторение пройденного
^{(Дневник)}

В машине было два шофера, два летчика, два штурмана, два переводчика… А вообще-то нас было трое: за рулем сидел мой муж, Леонид Степанович Пляц, летчик полярной авиации, а позади – Руфа и я. Воскресным июльским утром наша серая, подновленная «Волга» охотно взяла старт с Ленинского проспекта столицы и, взмахнув дымным шлейфом, помчала нас в отдаленное, но незабываемое прошлое – в годы войны.

На нашей дорожной карте начерчены две ломаные линии: красная и синяя. Вдоль красной мы летели в 1942–1945 годах. Вдоль синей едем сейчас, в 1964 году.

Мысль о поездке по боевому пути полка зародилась еще год назад и с тех пор не покидала нас ни на один день. Мы сразу же и всерьез «заболели» этой мечтой. Да и кто из бывших фронтовиков не мечтал проехать по боевому пути своей части, побывать в местах, с которыми связано так много сложных и немеркнущих воспоминаний?

Начали строить планы относительно маршрута поездки, сроков. Прикидывали, когда лучше взять отпуск. Занялись сбором адресов однополчанок, которые могут оказаться на нашем пути.

Серьезным препятствием – как это ни странно звучит – оказались наши дети (четверо: от 5 до 16 лет). Мы хорошо понимали, что брать их с собой в такое длительное путешествие нельзя – ведь, по предварительным подсчетам, нам предстояло проехать тысяч десять километров. А куда же их девать? Этот вопрос долго висел в воздухе, почти до самого отъезда. Но в конце концов все было счастливо улажено – распределили их по своим родственникам.

Самым подводящим временем для отъезда мы считали середину июля. Во всяком случае, в конце августа нам нужно было вернуться домой, чтобы подготовить детей к новому учебному году.

Леонид чуть было не поломал все наши планы и мечты – в апреле улетел на три месяца переучиваться на ИЛ-18. А он ведь водитель номер один в нашем экипаже! (Мои права шофера-любителя – так, на всякий случай. Практики очень мало.) В начале июля положение стало тревожным – срок окончания учебы грозился оттянуться до августа. Мы с Руфиной приуныли: поездка оказывалась под угрозой срыва. Но неожиданно для нас, да и для себя, Леонид закончил переучивание в середине июля.

У нас состоялось нечто вроде расширенного заседания с участием «постороннего» – мужа Руфы. Михаил очень завидовал нам и жалел, что его отпуск запланирован на октябрь. Ведь боевые пути женского полка и полка майора Бочарова, в котором Миша служил штурманом, шли всегда рядом. Не зря мы называли их «братиками». Этот «братский» союз был закреплен после войны многими счастливыми браками, в том числе и браком между нашими командирами полков.

На «заседании» утвердили окончательный маршрут. Главным диктатором в этом вопросе были сроки – необходимо было уложиться в 33 дня. Второй фактор, который влиял на выбор маршрута, – наличие проходимых дорог. Мы отправлялись в путешествие не на самолете, а машине нужен асфальт.

Выезд назначили на 20 июля.

Начались торопливые сборы. Как всегда бывает перед отъездом, навалилась куча дел, имеющих и не имеющих отношения к поездке, десятки мелочей требовали внимания и отнимали время, которого и без того не хватало.

Наконец вечером 19 июля в багажник машины были уложены чемодан, раскладушка, спальные мешки, паяльная лампа – на ней собирались готовить пищу в дороге. Попутно замечу, что мы совсем не думали останавливаться обязательно в кемпингах или гостиницах. Предполагалось, что чаще всего придется ночевать там, где застанет темнота, и усталость.

Не планировалось никаких массовых мероприятий, вроде организованных встреч с населением, выступлений на собраниях и прочее. Время, жесткие сроки не позволяли и думать об этом. Да, откровенно говоря, мы не любители таких вещей. Не брали с собой и никаких официальных рекомендаций, писем или путевок. Мы ехали, что называется, «частным образом». Единственным официальным «документом», кроме паспортов, была у нас книга «Герои ни войны», где собраны очерки и рассказы о всех 78 женщинах Героях Советского Союза, живых и погибших. Между прочим, эта книга оказывала нам не раз добрую услугу в поездке.

46-й гвардейский Таманский авиационный полк оставался до конца своего существования единственным чисто женским полком. Впрочем, какие там женщины! Девчонками ушли мы на фронт. Сейчас мы люди уже зрелого возраста. Но когда встречаемся 2 мая и 8 ноября в сквере Большого театра в Москве (регулярно, каждый год), то чувствуем себя, как и 20 лет назад, девчонками. И обращаемся друг к другу не иначе, как «Девчонки, а помните?», «Девочки, слушайте телеграмму!».

Вам, девчонкам, моим подругам военных лет, я и посвящаю свой рассказ.

Предоставляю теперь слово дневнику, который вела в дороге.

20 июля

Тихое солнечное утро. Город отдыхает. А для нас сегодняшнее воскресенье – начало трудного, необычного пробега: Москва – фронтовые дороги – Москва.

С понятным волнением садимся с Леонидом в машину и едем на Ленинский проспект к Руфе, к третьему участнику «путешествия в юность», как назвали эту поездку.

Вышли нас проводить муж Руфы и Полина Гельман – она живет в этом же доме. Михаил – в форме полковника, чисто выбрит, наутюжен и в шикарных новых ботинках. Полина в праздничном платье, с Золотой Звездой. Они ведут себя так, будто провожают нас по меньшей мере на Луну.

– Ишь, как припарадились, – говорю.

Про себя же поблагодарила их за такое внимание к нашему отъезду – ведь это первая серьезная попытка проехать по боевому пути женского авиаполка.

– Смотри, Леша, вези их поосторожнее, – наказывает Полина, – доставь в целости сюда же. Они должны потом рассказать много интересного своим однополчанкам.

– Привези обратно мою жену из юности, – шутит Миша, обращаясь к брату, – а то что я буду делать-то с двумя детьми!

– Все будет в порядке, – заверяет Леонид.

– Ну, ни пуха ни пера! Счастливого пути! – говорят провожающие.

Они, как и мы, волнуются.

Обнялись. Потом пять рук соединились в одно крепкое, долгое пожатие. Торжественная минута перед отъездом в наше общее прошлое.

Хлопнули дверцы машины.

– Тронулись!..

Вскоре промелькнула юго-западная окраина столицы и последний московский светофор проводил нас зеленым глазом.

Записываю отправные данные: время старта – 9.35, километраж на счетчике машины 74402 (каким-то он будет на финише?).

– Итак, друзья, – говорит Руфа, – теперь можем скомандовать: «Время, назад!»

Леша настраивает приемник на интересную волну. В эфире – пестрое море музыки. А я уже устойчиво настроена на 41-й год. И мне кажется, что сейчас вот-вот должна зазвучать песня, которой провожала нас Москва 16 октября 1941 года:

 
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна,
Идет война народная,
Священная война!
 

Тот день был самым тревожным, самым напряженным для москвичей. Но в нас жила твердая уверенность, что Москва останется Москвой.

…Мы, солдаты, длинной колонной, нестройным шагом идем на станцию Окружной железной дороги, в первых рядах шагают рослые девушки из ГВФ и аэроклубов. На них неплохо сидит военная форма, они четко отбивают шаг армейскими сапогами. В средине колонны идут студентки. У Ирины Ракобольской, студентки МГУ, сосредоточенный вид. Она сказала дома, что уходит в армию преподавателем физики – хотелось, чтобы не волновались за нее. А теперь думает, хорошо ли поступила, скрыв правду?

Ведь она скоро будет летать штурманом на боевом самолете. Ракобольская еще не знает, конечно, что ее назначат начальником штаба полка и на ее возражение майор Раскова строго ответит: «Приказы не обсуждаются, а выполняются». С победной улыбкой идут рядом Женя Жигуленко и Катя Тимченко из дирижаблестроительного института. Они только вчера «утрясли» с самой Расковой вопрос о зачислении их в авиачасть и сейчас еще не могут опомниться от радости. Где-то в конце колонны, путаясь в длинной шинели, усердно шагает крохотный солдат с большим рюкзаком на спине, на котором химическим карандашом крупно написано: «Хорошилова». Это подруга по пединституту позаботилась о том, чтобы не затерялся рюкзак, а вместе с ним и сама хозяйка. Когда прибыли в город Энгельс, то почти вся авиачасть уже знала фамилию этой маленькой девчушки. «Вон Хорошилова пошла!» – слышала Саша за спиной. Она сначала никак не могла взять в толк, чему обязана такой известности. Потом ей разъяснили – надпись на рюкзаке.

– Когда мы шли на станцию, то хотелось петь от счастья и от гордости, говорю Руфе.

– Да, мы гордились тем, что нам доверили защищать Родину.

Хотя ремесло воина не женское дело, но надвигалась большая беда, решался вопрос – быть или не быть нам свободными гражданами свободной страны. И перед лицом такой беспощадной дилеммы мужчины и женщины оказались равными.

Родина, свобода, жизнь – все это были для нас равнозначные понятия. Подсознательно, скорее сердцем, чем умом, угадывалось, что если человек лишается первых двух благ, то теряет смысл и сама жизнь.

Шли на фронт добровольно. Да разве дочь будет ждать зова матери, когда и так видно, что мать в опасности?

Примешивалась, правда, тут и романтика. Чуть-чуть, самую малость. Это неизбежно. Романтика с молодостью всегда идут вместе. А некоторых счастливчиков она не покидает до самой старости.

– В сорок первом-то мы не с таким комфортом ехали, как сейчас, произносит медленно Руфа. – В теплушках, с двухэтажными нарами.

– Я так обрадовалась, когда узнала уже в дороге, что едем в Энгельс, около моего Саратова.

– Тогда мы добирались дней десять. А сейчас?

– Завтра будем в Саратове, – обещает водитель.

– У нас в штурманском вагоне всегда шумно было, – продолжает вспоминать Руфа. – Много пели, шутили. Студенты – народ неугомонный.

– На какой-то станции Женя Жигуленко раздобыла два огромных кочана капусты и пригласила: «Братцы-кролики, угощайтесь!»

– Нам ведь в дороге давали в основном селедку да хлеб. Хотелось что-нибудь на десерт.

– Для студентов и селедка – благодать. Мы не роптали на начальство.

Майор Раскова часто заглядывала в наш вагон. Она всегда была свежей, аккуратной, энергичной. Ее авторитет, личный пример и просто личное обаяние во многом способствовали укреплению дисциплины и порядка в нашей еще разношерстной воинской части.

Рассказы Марины Михайловны о дальних перелетах мы, будущие штурманы, слушали как завороженные. И если раньше при чтении ее книги интересовала больше приключенческая сторона, то теперь память схватывала и откладывала в свои тайники уже чисто практические и профессиональные детали – на фронте пригодится!

– По вечерам, когда смеркалось, звучали лирические песни. Особенно хорошо пела Валя Ступина…

– А Женя Руднева рассказывала сказки… Клубок воспоминаний постепенно разматывается. Леша слушает, не вступает в разговор. Он понимает, что мы сейчас мыслями в «теплушке», среди своих подруг, которые незримо будут ехать с нами по дорогам военных лет.

Остановились на привал в березовой роще, изумительно светлой, нарядной. Тоненькие стройные березки веселым хороводом столпились на пригорке, у самой дороги. Расстелили скатерть-самобранку. Пообедали. Прислонившись к стволу, Руфа долгим взглядом смотрит на трепещущие кроны деревьев.

– Чем-то они напоминают наших девчат, – тихо говорит она, – Вот эта, высокая, похожа на Таню Макарову – видишь, какие у нее подвижные ветви и симпатичная улыбка?

– А та вон – на Лилю Тормосину. Так и светится радостью.

– Хорошо бы проехать сейчас всем полком!..

– Мечтатели, прошу занять места в кабине, – приглашает Леша. – «Машина времени» отправляется дальше.

– Это хорошо сказано: «машина времени», – подмечает Руфа. – Так и будем теперь называть нашу «Волгу».

Через некоторое время в пути мы опять переключаемся на сорок первый год:

– А ты помнишь?..

Так и ехали до вечера параллельно прошлому. Еще засветло выбрали стоянку для ночлега. Место отличное – молодые сосенки, чистая зеленая трава, сухо. Я и Руфа легли спать в машине, а Леша – на раскладушке под сосной. Руфина было удивилась – как, в лесу, одни? Мы заверили ее, что это совершенно безопасно – знаем по многолетнему личному опыту.

21 июля

Поднялись вместе с солнцем и в 6.20 покинули первый ночной лагерь.

Дорога позволяет идти спокойно на скорости 100 км/час. Радуют глаз широкие поля, зеленые луга, перелески. Хороша земля рязанская! Проезжаем много населенных пунктов, которые не обозначены на нашей карте выпуска 1955 года.

– Нужно бы карту-то посовременнее достать, – замечает Руфа. – Не учли, что за десять лет столько везде понастроили!

– Упрек, собственно, в адрес твоего мужа, это он снабдил нас таким старьем, – отвечаем ей.

– Картам трудно сейчас угнаться, – как бы оправдывая Михаила, говорит Руфа. – Строят поразительно много и быстро.

Что верно, то верно.

– Вот вы ехали больше недели, говорите. И чем же занимались? – спрашивает Леша.

– Спали в основном. Раскова нам говорила: «Отдыхайте. Впереди – очень напряженная учеба. А пока читайте понемногу уставы, знакомьтесь с правилами армейской жизни».

– Для меня эти уставы вначале были – темный лес. Хуже высшей математики, – признается Руфина.

– Скучноватая у вас эта часть пути: спали, ели селедку, учили уставы. И никаких приключений.

– Один раз случилось небольшое происшествие – какая-то летчица вывалилась из вагона на ходу поезда, пришлось останавливать эшелон. Подобрали.

– Удивляюсь, как Раскова справлялась с такими новобранцами? – дожимает плечами Леша.

– Она не одна руководила, – поясняем мы. – У нее были хорошие помощники, кадровые офицеры-женщины: Казаринова, Ломако, Рачкевич и другие.

Евдокия Яковлевна Рачкевич каждый день появлялась у нас в вагоне. Задушевно, как-то совсем по-домашнему, беседовала с девушками, спрашивала о здоровье, сообщала сводки о положении на фронтах. Утешительного в тех сводках было мало. Но в ее словах, – нет, скорее в интонации голоса, всегда звучали такие нотки, которые утверждали в нас уверенность в победном исходе. А это было так необходимо в те тяжелые дни!

Все станции, которые мы проезжали, были забиты эшелонами. Среди множества вагонов и платформ, пробивавшихся на восток, взгляд искал и находил составы, спешившие к Москве. Там стояли орудия, машины, тапки. Из теплушек выглядывали бойцы в добротных овчинных полушубках. Может быть, то были самые первые части сибиряков, которые перебрасывались с Дальнего Востока. Только через много лет я узнала, что такому маневру во многом способствовала работа славного советского разведчика Рихарда Зорге: «Японское правительство решило не выступать против СССР». Это коротенькое, но верное донесение помогло нашей Ставке свободнее маневрировать резервами.

Отдельные личности не могут, понятно, влиять существенным образом на общий ход истории. Но иногда (а может, чаще, чем мы думаем) деятельность даже одного человека оказывает заметное влияние на положение дел в стране в тот или иной момент истории. Рихарда Зорге я считаю одним из таких людей.

…Мы будто плывем по широкой реке. Прихотливое течение то приблизит нас к берегу прошлого, то задержит у пристани современности.

Подъезжаем к границе Саратовской области. Здесь уж не встретишь таких лесов, как в Подмосковье. Поатому, когда на пути встал шумящей стеной сосновый заповедник, мы не удержались от соблазна отдохнуть в тени деревьев хоть полчасика. На опушке оказалось на удивленье много спелой земляники, наелись досыта.

Потом в дороге Руфа что-то рассказывала из времен первых месяцев войны. Кажется, про налеты на Москву, про борьбу с «зажигалками».

– Да ты не слушаешь! – уличила она меня.

– Понимаешь, Руфинка, очень волнуюсь. Сейчас увижу Саратов, свою родину. Давно там не была. Есть какая-то магическая сила в слове «родина». Она, эта сила, входит в человека, очевидно, при рождении, растет вместе с ним, питаясь соками родной земли. Она всегда живет рядом с могучим инстинктом жизни. Разум человеческий может только укрепить эту силу, облагородить, но подавить ее не властен. Как не властен он над биением сердца.

Багряный диск солнца коснулся горизонта. Километров через пятнадцать должен показаться город. И – удивительное дело! – все вокруг приобретает для меня какие-то особые, теплые оттенки. Дорога стала будто ровнее. Появились знакомые с детства запахи трав. Узнаю очертания холмов…

– Вот и твой Саратов! – сказал Леша, когда въехали на возвышенность и город открылся весь сразу.

Он лежал будто в огромной неглубокой чаше, отчеркнутой с одной стороны светлой каймой Волги.

Сердце сладко сжалось. Как волнительны эти первые минуты свидания с родными местами! Встреча приятна вдвойне тем, что меня привели сюда теперь прошлые фронтовые дороги.

Издали, с холма, я не заметила почти никаких изменений. А вот когда въезжали в город, то увидела, что он сильно разросся. Шагнул далеко за прежние окраины новостройками, заводами.

Едем по широкому шоссе. С удовольствием смотрю на новые светлые дома, легкие корпуса какого-то предприятия, зеленый сквер с клумбами цветов, на бесшумно мчащийся троллейбус. Лицо города молодое, красивое.