Текст книги "Шкура льва"

Автор книги: Рафаэль Сабатини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– Совершенно верно, – согласился мистер Грин. – Карт бланш, как говорят у вас на континенте. Бели вы настаиваете, я, прежде чем мы продолжим, впишу в него ваше имя, – с готовностью предложил он.

Мистер Кэрилл пожал плечами.

– Было бы неплохо, – сказал он, – если вам непременно надо меня обыскивать.

Мистер Грин подошел к столу. Письменные принадлежности, приготовленные к свадебной церемонии, все еще находились на нем. Мистер Грин взял перо, внес фамилию в ордер, посыпал чернила песком и снова показал бумагу мистеру Кэриллу. Тот кивнул.

– Не стану утруждать вас обыском, – сказал мистер Кэрилл. Из карманов своего отменного сюртука он вытащил несколько бумаг, которые протянул мистеру Грину. Он принял их со смешанным чувством удовлетворения и изумления.

Остермор вытаращил глаза, ошарашенный тем, что мистер Кэрилл не оказал никакого сопротивления и сдался так быстро. Кэрилл был даже рад такому обороту дела, ибо, заговори лорд Остермор, он бы наверняка себя выдал.

Гортензия наблюдала за его трусливой уступкой с невыразимым презрением. Мрачное лицо Ротерби ровным счетом ничего не выражало.

Мистер Грин тем временем очень быстро просматривал бумаги, отпуская при этом какие-то замечания, которые его приспешники, видимо, принимали за шутки. Не было никакого сомнения в том, что в своих кругах мистер Грин считался остряком.

– Ха! Это еще что такое? Счет! Счет за нюхательный табак! Милорд Картерет осыплет вас табаком, клянусь Богом! Сначала он вас покурит, а уж потом понюхает. – Он отбросил счет в сторону. – Ну и ну! – Он присвистнул. – Стишки! «Феокриту по случаю отплытия в Альбион». Нарочно не придумаешь! Вы что, кропаете стишки, сэр?

– Ну да! Этому занятию я предаюсь в минуту слабости. Молю вас о снисходительности, мистер Грин.

Мистер Грин уловил иронию, но продолжал свое дело. Добравшись до последней бумажки, которую дал ему мистер Кэрилл, он взглянул на нее, непристойно выругался и бросил на стол.

– Вы полагаете, что можете обмануть меня? – вскричал он, и лицо у него раскраснелось.

Лорд Остермор с облегчением вздохнул, взгляд Гортензии смягчился.

– Что все это значит? Зачем мне весь этот хлам?

– Прошу прощения за содержимое моих карманов, – сказал мистер Кэрилл. – Понимаете, я не ожидал, что удостоюсь чести вашей инквизиции. Знай я это…

– Послушайте, сэр! Я состою на службе правительства его величества.

– Право, даже не знаешь, как и поздравить правительство его величества с такой находкой, – сказал неудержимый мистер Кэрилл.

Мистер Грин стукнул кулаком по столу.

– Клянусь Богом, вы потешаетесь надо мной!

– Вы опрокинули чернильницу, – указал ему мистер Кэрилл.

– Черт с ней, с чернильницей, – выругался шпик. – И перестаньте, к чертям собачьим, корчить из себя сумасшедшего! Еще раз вас спрашиваю – что все это значит?

– Вы попросили меня вывернуть карманы.

– Я попросил у вас письмо, которое вы привезли для лорда Остермора.

– Премного сожалею, – сказал мистер Кэрилл и сочувственно посмотрел на Грина. – Мне жаль разочаровывать вас, но вы взяли на себя слишком много, предположив, будто у меня есть такое письмо. Насколько мог, я содействовал вашим поискам. Но, похоже, вы не испытываете приличествующей случаю благодарности.

Мистер Грин внимательно посмотрел на него, потом взорвался:

– Черт побери, сэр! Я не встречал такого хладнокровного человека, как вы!

– К сожалению, мы с вами не разделяем этого состояния.

– Вы хотите доказать, что не привезли его светлости никакого письма из Франции? – загрохотал шпик. – Зачем же вы тогда приехали в Англию?

– Учиться манерам, сэр, – сказал мистер Кэрилл, кланяясь.

Это оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения мистера Грина. Он сделал знак своим людям, чтобы они занялись путешественником из Франции.

– Найдите письмо, – кратко бросил он им.

Мистер Кэрилл принял позу, исполненную достоинства, и отмахнулся рукой от людей Грина; его бледное лицо посуровело, в глазах появился неприятный блеск.

– Погодите! – вскричал он. – Вы не имеете права идти на такие крайние меры. Против обыска я не возражаю, но я возражаю против того, чтобы меня пачкали, и я не позволю, чтобы эти мусорщики прикасались ко мне своими грязными лапами.

– И вы чертовски правы! – вскричал лорд Остермор, продвигаясь поближе к ним. – Внемлите, вы, грязный шпик, так с джентльменами не обращаются. Немедленно выметайтесь отсюда и заберите с собой своих подручных, иначе я напущу на вас грумов с плетьми.

– На меня?! – взревел Грин. – Я представляю здесь министра иностранных дел.

– Вы будете представлять собой боковину сырой оленины, если замешкаетесь здесь, – посулил ему граф. – И вы еще смеете смотреть мне в глаза? Да вы знаете, кто я? И не размахивайте этим пистолетом! Убирайтесь, живо! Прочь с глаз моих!

Вид мистера Грина соответствовал его имени [12]12
  Green (англ.) – зеленый.


[Закрыть]. Розовый цвет сошел с его лица, он дрожал от едва сдерживаемого гнева.

– Если я уйду, поддавшись принуждению, что же я скажу милорду Картерету? – спросил он.

– А мне-то что за дело?

– Это дело как раз может обернуться неприятностями для вас, милорд.

Тут вмешался мистер Кэрилл.

– Он прав. Вы, ваша светлость, окажетесь невольно впутанным в историю. Его глупые подозрения только усилятся. Пусть себе обыскивает меня. Но, будьте так добры, мистер Грин, пригласите моего слугу. Он отдаст вам мою одежду, которую вы, возможно, пожелаете осмотреть. Но если вы ошибетесь и не найдете письмо, которое ищете, вам придется считаться с последствиями того, что вы ни за что ни про что потревожили джентльмена. Что скажете, сэр? Вы согласны?

Мистер Грин оглядел его с ног до головы, и, если на него и подействовала спокойная уверенность тона и манер мистера Кэрилла, он умело скрыл это.

– Никаких сделок, – ответил он. – Я выполняю свой долг. – Он сделал знак одному из приставов. – Приведите слугу этого джентльмена, – велел он.

– Ну что ж, – сказал мистер Кэрилл. – Однако же вы слишком много на себя берете, сэр. Ваш долг, по моему разумению, заключался бы в том, чтобы арестовать меня и отвести к лорду Картерету, где меня бы и обыскали, если бы его светлость счел это необходимым.

– У меня нет основания арестовывать вас, пока я не найду письмо, – нетерпеливо отрезал мистер Грин.

– У вас железная логика.

– Я буквально следую указаниям милорда Картерета. Я не должен производить никаких арестов, пока у меня нет определенных доказательств.

– Однако же вы меня задерживаете. Разве это не равносильно аресту?

Мистер Грин не удостоил его ответом. Вошел Ледюк, и мистер Кэрилл повернулся к лорду Остермору.

– Не смею задерживать вашу светлость, – сказал он, – а эти операции… При леди… – Он красноречиво махнул рукой, выразительно посмотрев на графа.

Лорд Остермор, казалось, колебался. Он не был человеком, который мог думать за других. Но, прежде чем он ответил, вмешалась Гортензия.

– Мы вас подождем, – сказала она. – Поскольку вы тоже едете в город, его светлость, я уверена, будет только рад вашему обществу, сэр.

Мистер Кэрилл заглянул в ее огромные карие глаза и с благодарностью поклонился.

– Если это не в тягость вашей светлости…

– Нет-нет, – грубовато ответил Остермор. – Вы окажете мне честь, сэр, если поедете потом с нами.

Мистер Кэрилл снова поклонился, прошел к двери и придержал ее для них. Мистер Грин пристально следил за Кириллом, опасаясь, как бы он не решился бежать. Однако ничего подобного не случалось. Когда граф и его подопечная ушли, мистер Кэрилл повернулся к Ротерби, уже усевшемуся в кресло, за которым стоял его слуга Гэскелл. Мистер Кэрилл перевел взгляд с виконта на мистера Грина.

– Вам нужен этот джентльмен?

На смуглом лице Ротерби заиграла улыбка.

– С вашего позволения, мистер Грин, я останусь, чтобы засвидетельствовать, что все было честно. Я могу оказаться вам полезным, сэр. Желать добра этому любителю совать нос не в свои дела у меня просто нет оснований, – объяснил он.

Мистер Кэрилл повернулся к нему спиной, снял сюртук и жилет. Он сел, а мистер Грин положил его одежду на стол, опорожнил карманы, отвернул манжеты, распорол сатиновую подкладку. Проделал он все это исключительно умело и тщательно.

Мистер Кэрилл наблюдал за ним с интересом, оценивая его действия по достоинству, и одновременно размышлял: не лучше ли сразу отдать шпику письмо и таким образом погубить и себя, и лорда Остермора, сразу покончив с заданием, ради которого он прибыл в Англию. Более легкого выхода из этого запутанного дела просто не было. Сам он тоже пострадает, так что его предательство по отношению к графу уже не будет выглядеть таким мерзким.

Однако он вовремя сдержался. Что это еще за настроения? Да и потом, ведь его целью было познакомиться поближе с этой странной семьей, с которой он столкнулся столь необычным образом. В глубине души он чувствовал, что то, ради чего он приехал, никогда не будет достигнуто – во всяком случае, им самим. Напрасно он пытался ожесточиться и подготовить себя. Это задание было противно его натуре, отталкивало его.

Ему вспомнился Эверард, до того загоревшийся идеей отмщения, что сумел заразить ею самого Жюстена. Он подумал о нем чуть ли не с жалостью, жалостью к человеку, жизнь которого была во власти иллюзии, каковой для него, наверное, и было это самое отмщенье. Стоило ли оно того? Интересно, а стоила ли вообще игра свеч?

Лорд Ротерби подошел к столу и взял одежду, которую мистер Грин уже обыскал. Он перевернул ее и начал свой досмотр.

– Добро пожаловать, может, что и найдете, – насмешливо сказал мистер Грин и повернулся к мистеру Кэриллу. – Позвольте ваши туфли, сэр.

Тот молча их снял, и мистер Грин принялся внимательно осматривать обувь, что вызвало глубокое восхищение мистера Кэрилла. Отделив подкладку от замши, мистер Грин старательно и осторожно ощупал пространство между ними. Потом тщательно исследовал каблуки, подойдя для этого к окну, и только потом поставил туфли на пол.

– А теперь ваши бриджи, – кратко бросил он.

Тем временем Ледюк взял сюртук и, вооружившись иголкой с ниткой, принялся старательно зашивать швы, распоротые мистером Грином.

Мистер Кэрилл отдал бриджи. Затем дошла очередь до его сорочки тонкого голландского полотна, чулок и других мелочей, которые он носил, пока не предстал нагишом, как Адам перед грехопадением. Однако же все оказалось тщетно.

Одежду вернули ему, предмет за предметом, и предмет за предметом он с помощью Ледюка в нее облачился. У мистера Грина был удрученный вид.

– Вы удовлетворены? – приятным голосом спросил мистер Кэрилл – казалось, его доброе настроение беспредельно.

Шпик посмотрел на него, задумчиво теребя нижнюю губу большим и указательным пальцами. И вдруг лицо его просияло.

– Тут ваш слуга, – сказал он, бросив быстрый взгляд на Ледюка, который с улыбкой поднял глаза.

– Совершенно верно, – сказал мистер Кэрилл, – а наверху мой саквояж, а в конюшне на лошади мое седло. Как знать, возможно, даже во рту у меня может оказаться полый зуб, а то и два. Вы уж, пожалуйста, поработайте на совесть.

Мистер Грин снова задумался.

– Если бы письмо у вас было, оно было бы при вас.

– И все же подумайте как следует, – умоляюще попросил его мистер Кэрилл, вытягивая ногу, чтобы Ледюк мог снова надеть на нее туфлю. – Я ведь мог предположить, что вы об этом догадаетесь, и принял соответствующие меры. Уж лучше вы осмотрите все до конца.

Глазки мистера Грина то и дело задерживались на Ледюке – молчаливом парне с серьезным лицом.

– По крайней мере, я обыщу вашего слугу, – заявил шпик.

– Ради Бога. Ледюк, прошу вас отдаться в распоряжение этого интересного господина.

Пока мистер Кэрилл, которому теперь уже не помогали, заканчивал одеваться, Ледюк молча и без какого-либо выражения на лице подвергся обыску.

– Заметьте, Ледюк, – сказал мистер Кэрилл, – мы приехали в эту страну не напрасно. Мы набираемся опыта, который был бы весьма интересен, не будь он столь скучен, и мог бы развлечь нас, не доставляй он нам столько неудобств. Безусловно, стоило переплыть через пролив в Англию, чтобы поучиться манерам. К тому же, тут есть такое, чего вы никогда не увидите во Франции. Например, если бы вы не приехали сюда, вам бы сроду не представилась возможность наблюдать, как представитель дворянского сословия становится на сторону судебного пристава и помогает ему исполнять свой долг. Причем делает это, как боров катается в грязи, – из любви, так сказать, к искусству.

Благородные господа в вашей стране, Ледюк, уж больно привередливы и не наслаждаются жизнью так, как ею следует наслаждаться; они слишком ленивы, чтобы предаваться развлечениям, присущим их классу. Здесь же у вас есть возможность убедиться, сколь глубоко они заблуждаются, какое удовольствие может таиться в том, чтобы пренебречь собственным титулом, чтобы иногда забыть о том, что благодаря случаю, невероятному случаю, вы родились джентльменом.

Ротерби выпрямился, смуглое лицо залилось краской.

– Это вы обо мне, сэр? – спросил он. – И вы смеете обсуждать меня со своим слугой?

– А почему бы и нет – обыскиваете же вы меня с вашим приставом! Если вы видите тут какую-то разницу, тогда вы слишком утонченны для меня, сэр.

Ротерби сделал шаг по направлению к мистеру Кэриллу, но сдержался. Леность мысли он унаследовал от своего отца.

– Вы высокомерны и дерзки! – обвинил он Кэрилла. – Вы оскорбляете меня.

– Нет, право! Ха! Я творю чудеса.

Ротерби с усилием сдержал гнев.

– Между нами и так уже было много всего, – сказал он.

– Сколько бы ни было, все равно недостаточно.

Виконт посмотрел на него в бешенстве.

– Об этом мы с вами еще непременно поговорим, – сказал он. – Сейчас, конечно, не место и не время. Но я вас непременно разыщу.

– Ледюк, я уверен, всегда будет рад вас видеть. Он тоже учится манерам.

Это оскорбление Ротерби пропустил мимо ушей.

– Вот тогда мы и посмотрим, умеете ли вы что-нибудь еще, кроме как складно болтать.

– Надеюсь, что и ваша светлость владеет кое-чем другим. Оратор, на мой взгляд, из вас не ахти какой.

Его светлость вышел из комнаты, кроя мистера Кэрилла на чем свет стоит.

Гэскелл последовал за своим хозяином.

Глава 5
Лунный свет

Лорд Остермор, несмотря на некоторое замешательство, отнюдь не испытывал мучительного беспокойства по поводу обыска, которому должен был подвергнуться мистер Кэрилл. Будучи человеком, всегда приходившим к очевидным умозаключениям, он, проникшись уверенной и непринужденной манерой поведения этого джентльмена, убедил себя в том, что либо тот не имел ожидаемого им письма, либо распорядился оным так, чтобы свести на нет все поиски.

Таким образом, граф на какое-то время избавился от мыслей о послании короля. Вместе с Гортензией он вошел в гостиную через вымощенный камнем коридор, куда их проводила хозяйка, и с жаром обратился к теме побега подопечной с его сыном.

– Гортензия, – сказал он, когда они остались одни. – Ты вела себя глупо, очень глупо. – Он часто прибегал к повторениям, несомненно, полагая, что избитые выражения за счет этого обретают больший вес.

Девушка села в кресло у окна и вздохнула, окидывая взглядом холмы.

– Да разве я не знаю? – воскликнула она, и ее глаза, отведенные от графа, наполнились слезами – слезами гнева, стыда и унижения. – Да поможет Бог всем женщинам! – с горечью добавила Гортензия спустя мгновение.

Более чувствительный человек мог решить, что наступил подходящий момент для того, чтобы оставить несчастную девушку наедине с собой и своими мыслями, и, вероятно, ошибся бы. Вялый и прозаичный, но тем не менее питавший к своей подопечной определенную симпатию, переходившую в привязанность – насколько он, конечно, мог вообще быть привязан к кому бы то ни было за исключением себя, – лорд Остермор приблизился к ней и положил свою пухлую руку на спинку ее кресла.

– Дитя мое, что привело тебя к этому?

Гортензия набросилась на него почти с яростью.

– Леди Остермор, – ответила она.

Граф нахмурился. В глубине души он никогда не любил свою жену, не любил потому, что она была единственным человеком в мире, управлявшим им, попиравшим его чувства и желания; и еще потому, вероятно, что она являлась матерью его жестокого, отвратительного сына. Миледи была далеко не одинока в своем презрении к супругу, однако лишь у нее хватало смелости открыто демонстрировать свое отношение, да еще не стесняясь в выражениях. И все-таки, невзирая на нелюбовь к жене и ответное искреннее презрение, граф скрывал истинные чувства, сохраняя преданность своему вздорному, избалованному «я», и не проронил ни единой жалобы другим, оградив таким образом свои уши от их пересудов. Эта преданность самому себе, возможно, уходила корнями в гордость – иной почвы на самом деле и быть не могло, – ту самую гордость, что не позволяла посторонним бередить незажившие раны его бытия. Услышав теперь из уст Гортензии имя ее светлости, произнесенное в гневе, лорд Остермор нахмурился; и если его голубые глаза беспокойно заходили под нависшими бровями, то только потому, что ситуация его явно раздражала. Но граф сохранил молчание.

Гортензия же почувствовала, что сказала уже слишком много, чтобы не выговориться до конца.

– Ее светлость никогда не упускала случая напомнить мне о моем положении… о моей… моей бедности, – продолжала она. – Она третировала меня по любому поводу, так что даже слуги перестали относиться ко мне с уважением, подобающим дочери моего отца. А ведь мой отец, – добавила девушка, глядя на него с укоризной, – был вашим другом, милорд.

Лорд Остермор неловко переминался с ноги на ногу, сожалея теперь о том, что он затеял этот разговор.

– Ну и ну! – запротестовал он. – Это же фантазия, дитя мое, чистейшая фантазия!

– Так бы и ее светлость сказала, услышь она подобные обвинения.

– Да что вообще сделала ее светлость, дитя мое? – вопросил Остермор, надеясь таким образом сбить воспитанницу с толку, будучи знаком с тонкостью методов графини.

– Тысячу вещей, – горячо отвечала Гортензия, – ни к одной из которых не придерешься. Так уж она действует: словами, недомолвками, взглядами, усмешками, пожиманием плеч, а иногда и грязными оскорблениями, полностью не соответствующими тому ничтожному поводу, что я по неосмотрительности могла дать.

– Ее светлость немного вспыльчива, – признал граф, – но у нее доброе сердце; у нее превосходное сердце, Гортензия.

– Увы, милорд, – для ненависти.

– Нет, черт подери! В тебе говорит женщина. Клянусь честью! Женщина!

– Какой же еще вы хотели меня видеть? Вульгарной и мужеподобной, как леди Остермор?

– Я не буду тебя слушать, – сказал он. – Ты несправедлива, Гортензия. Ты разгорячена, разгорячена. А кроме того, по большому счету, разве это причины для глупости, что ты совершила?

– Причины? – презрительно переспросила она. – Их больше чем достаточно! Ее светлость сделала мою жизнь столь трудной, так унизила и осрамила меня, относилась ко мне с таким пренебрежением, что существование под вашей крышей стало невыносимым. Это не могло продолжаться дальше, милорд, – говорила Гортензия, поднимаясь с кресла в порыве негодования. – Я не из того теста, что идет на лепку мучениц. Я слаба, и… и… как заметил ваша светлость, я женщина.

– Да уж, говоришь ты дело, – с досадой произнес Остермор.

Но она не уловила сарказма.

– Лорд Ротерби, – продолжала Гортезия, – предложил мне средства к побегу и уговорил меня осуществить его с ним. Он руководствовался тем, что вы никогда бы не согласились с нашим браком, но, если бы мы, несмотря на это, все же поженились, то могли впоследствии рассчитывать на ваше согласие; и что вы чересчур добры ко мне, чтобы отказывать в прощении. Я была слаба, милорд… и я была женщиной (она опять пустила в него ту же стрелу). Случилось так – избавь меня Бог от глупости! – что я решила, будто люблю лорда Ротерби. И потом… и потом…

Гортензия с несчастным и усталым видом снова села, отвернув лицо и, по-видимому, пряча слезы. Лорд Остермор был тронут до такой степени, что даже выказал ей крупицу своего расположения. Он снова подошел к ней и ласково положил руку на плечо девушки.

– Но… но в таком случае… Ох, проклятый негодяй!.. К чему тогда лжесвященник?

– Неужели ваша светлость не понимает? Мне что, умереть со стыда? Разве вы не видите?

– Вижу ли я? Нет! – Граф на секунду задумался, затем повторил: – Нет!

– Я все поняла, – сообщила Гортензия ему с горькой улыбкой, поднимая и вновь успокаивая уголок еще недавно дрожавших губ, – когда Ротерби намекнул на стесненные обстоятельства вашей светлости… Он высоко себя ценит. Не знаю – возможно, ваш сын и любит меня, но только не так, как я понимаю любовь. Будь я для него удачной партией, он, без сомнения, взял бы меня в жены. Судя по всему, Ротерби нацеливается на более выгодный для него брак, и, желая тем временем удовлетворить свою любовь ко мне – низменную, как оказалось, – он стремится… он стремится… О Боже! Я не могу этого произнести. Вы понимаете, милорд?

Лорд Остермор от души выругался.

– Для подобного преступления существует наказание.

– Увы, милорд, для джентльмена с положением вашего сына существует и путь избежать оного, даже если б я решилась на то, чего, как он знает, я никогда не сделаю: выставила бы свой позор напоказ в тщетной попытке добиться справедливости.

Граф снова выругался.

– Он будет наказан! – решительно заявил Остермор.

– Несомненно. И Бог будет тому свидетель, – сказала Гортензия полным веры дрожащим голосом.

Глаза милорда выразили его сомнение в божественном вмешательстве. Он предпочел высказаться за себя.

– Я отрекусь от этого пса. Ему никогда более не войти в мой дом. Тебе же не будет напоминаться о том, что здесь произошло. Господи! А ты оказалась умна. Так разгадать его! – вскричал Остермор в порыве восхищения проницательностью воспитанницы. – Господи, дитя мое! Тебе следует стать адвокатом! Адвокатом!

– Скорее, это относится к мистеру Кэриллу… – начала Гортензия, но все остальное сказанное ей граф пропустил мимо своих ушей, внезапно вернувшись к своим страхам при упоминании имени этого джентльмена.

– Мистер Кэрилл! Боже упаси! Что его удерживает? – воскликнул он. – Могут ли они… могут ли…

Но тут открылась дверь, и в сопровождении хозяйки вошел мистер Кэрилл. Оба повернулись к нему.

– Итак? – промолвил его светлость. – Они ничего не нашли?

Мистер Кэрилл приблизился легкой, изящной походкой, облаченный в столь мастерски восстановленную Ледюком одежду, что никому и в голову бы не пришло предположить всю суровость осмотра, которому она подверглась.

– Поскольку я здесь, и притом один, ваша светлость может заключить именно так. Мистер Грин готовится к отъезду. Он чувствует себя униженным. Мне почти жаль мистера Грина. По природе я благожелателен. Я обещал направить жалобу милорду Картерету. Таким образом, надеюсь, с этим покончено.

– И что же, сэр? – промолвил его светлость. – И что же, письма у вас нет?

Мистер Кэрилл бросил быстрый взгляд через плечо на дверь. Он осторожно подмигнул графу.

– А ваша светлость ожидает письма? – спросил он. – Серьезная причина, чтобы принять меня за курьера. Полагаю, здесь какая-то ошибка.

Граф Остермор пребывал в недоумении.

Мистер Кэрилл с поклоном повернулся к даме. Затем он обвел рукой холмы.

– Прекрасный вид, – непринужденно заметил он. – Я сохраню милые воспоминания о Мэйдстоуне. – Взгляд девушки похолодел. Имел ли он в виду только ландшафт? По его тону догадаться было невозможно.

– Но только не я, сэр, – отозвалась Гортензия. – Я всегда буду думать о нем с горящими щеками, да разве еще с благодарностью за вашу спасительную проницательность.

– Довольно, умоляю вас. Эта тема слишком болезненна для вас, чтобы углубляться в нее. Позвольте призвать вас забыть о ней. Я уже так и сделал.

– Как это обходительно с вашей стороны.

– А я и есть сама обходительность, – скромно сообщил ей он.

Его светлость заговорил об отъезде, снова предложив мистеру Кэриллу доставить его в город в своей карете. Тем временем сам мистер Кэрилл повел себя весьма странно. Он на цыпочках приближался к двери вдоль стены, находясь вне поля видимости, раскрывавшегося из замочной скважины. Достигнув двери, он резко распахнул ее. Раздался вскрик, и в комнату вкатился мистер Грин. Прежде чем он смог подняться, мистер Кэрилл пинками вытолкал пшика прочь и позвал Ледюка с наказом выставить его из дома вон. И это был последний раз, когда они видели мистера Грина в Мэйдстоуне.

Вскоре граф Остермор со своей подопечной и мистер Кэрилл со слугой тронулись в путь. Мистер Кэрилл устроился в карете его светлости, а Ледюк следовал за нею в хозяйской.

Прошло около часа с наступления сумерек, когда они достигли Кройдона, маленькой деревушки, белевшей под полной луной, парившей в спокойном, чистом небе. Его светлость поклялся, что в эту ночь не сделает ни шагу дальше. Путешествие утомило его; действительно, последние несколько миль пути он дремал в углу кареты, всякие разговоры в которой прекратились задолго до этого, ибо стоили слишком больших усилий на дороге, постоянно трясшей и подбрасывавшей путников. К тому же, карета милорда была старомодного образца с рессорами, весьма далекими от желаемых для транспортировки дворянина.

Они остановились в «Колоколе». Его светлость заказал ужин и пригласил мистера Кэрилла разделить его, а пока приготовлялась пища, погрузился в беспокойную дрему в лучшем кресле гостиной.

Мисс Уинтроп тем временем вышла прогуляться в сад. Спокойствие и аромат ночи манили ее. Погруженная в раздумья, она прохаживалась по газону. Но вскоре ее одиночество было нарушено появлением мистера Кэрилла. Он также испытывал потребность поразмышлять в умиротворенной ночи. Заметив Гортензию, мистер Кэрилл хотел было удалиться, но, разгадав его намерение, она подозвала его к себе. Кэрилл подошел с готовностью. И, хотя он стоял теперь перед девушкой, приняв позу вежливого почтения, она была в замешательстве, не зная точно, что должна сказать ему или, скорее, какие слова ей следует употребить. Наконец с нервическим полусмешком она начала:

– Я по природе очень любопытна, сэр.

– Я уже распознал в вас исключительную женщину, – тихо заметил он.

Гортензия на мгновение задумалась.

– Вы что, никогда не бываете серьезным? – спросила она его.

– А это чего-нибудь стоит? – отпарировал он. – Разве это весело – быть серьезным?

– А разве в жизни нет ничего, кроме веселья?

– О да, конечно, есть, однако нет ничего более важного. Я знаю, что говорю. Дар смеха – для меня спасение.

– Отчего, сэр?

– Ах, ну кто же в этом признается? Моя история и воспитание таковы, что я, если бы склонил перед вами голову, стал бы самым мрачным и меланхоличным человеком из всех, кто вступил в этот мрачный и меланхоличный мир. К настоящему времени я мог бы найти собственное существование нестерпимым и – кто знает? – положить ему конец. Однако у меня хватает мудрости предпочесть смех. Человечество представляет собой усладительное зрелище, если мы только обладаем способностью наблюдать за ним бесстрастно. Такую способность я и развил в себе. Практика наблюдения за корчами человеческого червя имеет то преимущество, что, наблюдая, мы забываем корчиться сами.

– Горечь ваших слов противоречит их смыслу.

Мистер Кэрилл пожал плечами и улыбнулся.

– Зато показывает мою точку зрения. Я мог бы оправдать себя, сказав, что, сделав меня на мгновение серьезным, вы заставили меня покорчиться, в свою очередь.

Гортензия не спеша двинулась, и Кэрилл зашагал рядом с нею. На короткое время воцарилось молчание.

Вскоре она сказала:

– Вы находите меня, несомненно, столь же забавной, сколь и любого другого из ваших человеческих червей, за которыми вы наблюдаете.

– Боже избави! – спокойно ответил он.

Девушка рассмеялась.

– Значит, в моем случае вы делаете исключение. Какая тонкая лесть!

– Разве я не говорил, что считаю вас исключительной женщиной?

– Исключительно глупой, наверное?

– Исключительно красивой, исключительно восхитительной, – поправил мистер Кэрилл.

– Довольно неуклюжий комплимент, пожалуй, даже неумный.

– Коль скоро мы с вами ведем правдивый разговор, некоторый недостаток мудрости простителен. Но мы отвлеклись. Вы сказали, что существует причина, делающая вас любопытной, из чего я делаю вывод, что вы желаете получить сведения из моих рук. Прошу вас, не стесняйтесь, я – кладезь сведений.

– Я хотела знать… Мало того, я уже спросила вас об этом. Я хотела знать, считаете ли вы меня достойной жалости дурочкой?

Они дошли до бирючьей изгороди и, развернувшись, остановились. Мистер Кэрилл также сделал паузу перед ответом.

– Я должен признать, что во многих случаях вы вели себя мудро, – медленно и серьезно заговорил он. – Однако что касается дела, в котором я имел счастье послужить вам, мудрой я вас не считаю. Любили… любите ли вы лорда Ротерби?

– И что, если да?

– После того, что вы узнали, я вынужден считать вас еще менее мудрой.

– Вы дерзки, сэр, – выговорила она ему.

– И даже более чем. Но разве вы не просили меня выступить в роли судьи в этом вопросе? И пока вы не будете со мной откровенны, как могу я оправдать вас?

– Я не искала вашего оправдания. Вы берете на себя слишком много.

– Так и сказал лорд Ротерби. В конечном счете, у вас, кажется, есть что-то общее.

Гортензия досадливо прикусила губу. В тишине они прошествовали до конца газона и снова развернулись.

– Вы обращаетесь со мной, как с дурой, – упрекнула она Кэрилла.

– Да как же это возможно, если я уже думаю, что люблю вас?

Девушка отпрянула от своего спутника.

– Вы оскорбляете меня! – вскричала она гневно, полагая, что разгадала ход его мыслей. – Вы что же, думаете, если я могла совершить безрассудный поступок, то лишаюсь права на уважение?

– Странно вы рассуждаете, – сказал невозмутимый мистер Кэрилл. – Я же сказал вам, что люблю вас. С какой стати мне оскорблять женщину, которую, по моим же словам, я люблю?

– Вы меня любите? – Гортензия посмотрела на него, побелев лицом в белом свете луны, источая глазами гнев. – Вы что, сумасшедший?

– Здесь я не уверен. Бывали моменты, когда я почти боялся, что это так. Но сейчас не один из них.

– И вы хотите, чтобы я относилась к вам серьезно? – Девушка резко и негодующе рассмеялась. – Я знаю вас всего четыре часа, – сказала она.

– Как раз за это время, наверное, я и полюбил вас.

– Наверное? – презрительно отозвалась Гортензия. – О, какую оговорку вы делаете. Вы не совсем уверены?

– Можем ли мы в чем-либо быть уверены? – возразил мистер Кэрилл.

– В некоторых вещах – да, – ледяным тоном проговорила мисс Уинтроп. – Я, например, уверена, что начинаю вас понимать.

– Как я завидую вам. Раз уж это так, будьте добры, помогите и мне понять себя.

– Тогда понимайте себя как дерзкого, самодовольного хлыща, – сказала Гортензия и отвернулась, собираясь уходить.