Текст книги "Шкура льва"

Автор книги: Рафаэль Сабатини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Рафаэль Сабатини
Шкура льва

Глава 1
Одержимый

Мистер Кэрилл, только что возвратившийся из Рима, стоял у окна и смотрел на остров, где над окутанными туманом и омываемыми дождем набережными высилась громада собора Нотр-Дам. В потемневшем небе, будто канонада, грохотали раскаты апрельской грозы. В душе его тоже сгущались зловещие облака, хотя она, подобно Парижу, переживала свою весеннюю пору. Может быть, самое начало мая.

За спиной мистера Кэрилла, в зале, отделанном темным дубом и кожей еще при прошлом или позапрошлом короле, за большим, заваленным книгами и бумагами письменным столом сидел сэр Ричард Эверард. Он смотрел на своего приемного сына каким-то тоскливо-неприязненным взглядом. Затянувшееся молчание начало раздражать старого баронета.

– Итак? – сердито и нетерпеливо спросил он. – Возьметесь ли вы за это дело теперь, когда предоставилась возможность, Жюстен? Будь вы тем человеком, какого я мечтал из вас сделать, в вашем сердце не было бы места колебаниям.

Мистер Кэрилл медленно обернулся.

– Я колеблюсь именно потому, что вы… вы и Господь наш сделали меня таким, каков я есть, – ответил он. Голос его звучал негромко и приятно, а в английской речи чувствовалась едва заметная картавость, которую, впрочем, мог уловить лишь очень острый слух. Менее чуткое ухо приняло бы этот налет французского выговора скорее за следствие слишком тщательного произнесения слов, граничащего с языковым педантизмом.

Мистер Кэрилл стоял в профиль к свету, и было видно, что черты его лица весьма необычны. Они не отличались какой-то замечательной миловидностью, ибо по общепринятым канонам красоты черты эти вовсе не были прекрасны: неправильные, скорее грубые, нежели мягкие; слишком короткий нос с горбинкой, чересчур удлиненный и угловатый подбородок, нездорово-бледная кожа. И все же от этого лица веяло неким достоинством, благодаря которому оно запечатлевалось в памяти каждого встречного. Его пухлые губы можно было бы назвать чувственными, но, когда они сжимались, жесткая черточка между ними свидетельствовала о непреклонной, почти мрачной решимости. Улыбка была какой-то странной – весела или горька она, можно было понять лишь после ее угасания. Глаза – не менее примечательны: широко поставленные, зеленые и почти неподвижные, они смотрели так спокойно, что казались наделенными необычайной проницательностью. Волосы – а мистер Кэрилл дерзнул отказаться от парика и стягивал шевелюру широкой муаровой лентой – отливали чистой бронзой, в которой тут и там поблескивали золотистые пряди, и локоны эти не уступали пышностью любому парику.

Был он чуть выше среднего роста, почти хрупкого, но очень изящного сложения и обладал весьма изысканной повадкой. Одевался мистер Кэрилл как записной щеголь, но на французский лад, и в Англии его сочли бы фатом. Сейчас на нем был богато расшитый золотом темно-синий костюм с белой атласной подкладкой, которая открывалась взгляду при каждом движении, и голубые шелковые чулки, тоже расшитые по внешней стороне ног золотой нитью. Брюссельский воротничок был застегнут сверкавшей каменьями брошью, а на лакированных туфлях с красными каблуками сияли усыпанные алмазами пряжки.

Сэр Ричард взирал на него с беспокойством и легкой досадой.

– Жюстен! – вскричал он исполненным укоризны голосом. – О чем тут еще раздумывать?

– В любом случае лучше мне поразмыслить сейчас, а не потом, когда я буду связан обещанием.

– Но о чем? О чем? – сердито вопросил баронет.

– Ну, хотя бы о том, почему вы выжидали целых тридцать лет.

Сэр Ричард принялся рассеянно и бесцельно теребить лежавшие перед ним бумаги. В грустных задумчивых глазах его появился блеск, свойственный людям, терзаемым телесным или душевным недугом.

– Мщение, – медленно проговорил он, – это блюдо, которое приносит истинное наслаждение, лишь когда его ешь холодным. – Сэр Ричард на миг умолк, потом продолжал: – Я мог бы еще тогда отправиться в Англию и убить его, но разве испытал бы я удовлетворение? Что есть смерть, если не мир и покой?

– Говорят, существует преисподняя, – напомнил мистер Кэрилл.

– Да, да, говорят, – отвечал сэр Ричард. – Но вдруг это лишь выдумка? Когда речь заходит об Остерморе, я не смею рисковать. Посему я предпочел выждать и приготовить ему такую горькую чашу, испив которую всяк пожелал бы смерти.

Он снова помолчал и продолжал более спокойным тоном, каким говорят о делах давно минувших дней:

– Одержи мы верх тогда, в пятнадцатом году, я нашел бы способ воздать милорду сообразно его злодеянию. Но мы проиграли. Больше того, я был схвачен и увезен в дальние края. Как вы думаете, Жюстен, что помогло мне пережить все лишения и тяготы на плантациях? Что дало мне сил и смекалки для побега после пяти лет прозябания там? Такие страшные испытания могли бы убить и более сильного человека. Что, если не цель, стоявшая передо мной? Цель, которая требовала, чтобы я выжил и обрел свободу, дабы сполна рассчитаться с милордом Остермором, прежде чем свести собственные счеты с этим миром. Приехав, я упустил одну возможность, но теперь наконец-то выдалась вторая. Если только… – Его пылкий голос поблек и затих, а когда зазвучал снова, в нем послышались тревожные нотки. Страх мелькнул в остром взгляде, впившемся в лицо собеседника. – Если только вы не окажетесь недостойны стоящей перед вами задачи. Но в это я никогда не поверю! Вы – сын своей матери, Жюстен.

– И своего отца, – сдавленным голосом ответил молодой человек. – И отец этот – граф Остермор.

– Тем сладостнее будет мщение за мать, – воскликнул сэр Ричард, и глаза его вновь загорелись нездоровым огнем, как у одержимого. – По всем законам справедливости вашего отца должна низвергнуть и погубить рука сына этой несчастной женщины. – Баронет свирепо усмехнулся. – Столь тонкое торжество правосудия – редкость в нашем мире.

– Вы так глубоко ненавидите его, – сокрушенно сказал мистер Кэрилл, и взгляд молодого человека выдал его мысли. Они были невеселыми. Мистер Кэрилл сожалел о том, что столь сильные чувства растрачиваются попусту.

– Так же глубоко, как я любил вашу матушку, Жюстен.

Резкие черты увядшего морщинистого лица сэра Ричарда вдруг смягчились, разгладились, безумный блеск в глазах вытеснила неизбывная тоска. Старику вспомнилась единственная услада его жизни, три десятилетия назад загубленная распутным Остермором, о котором они сейчас вели речь и который некогда был его другом.

С уст сэра Ричарда сорвался стон, он обхватил голову руками и надолго застыл, уперев локти в стол. Перед мысленным взором мелькали события тридцатилетней давности, когда они с виконтом Ротерби, как тогда называл себя Остермор, были молодыми придворными Якова II и обретались в Сен-Жермене. [1]1
  Сен-Жермен – после изгнания из Англии в 1688 году король Яков II поселился в парижском предместье Сен-Жермен, где жил в собственном дворце под именем шевалье де Сен-Жермен.


[Закрыть]

Поехав с поручением в Нормандию, они встретили мадемуазель де Малиньи, дочь обедневшего провинциального дворянина. Оба воспылали любовью к ней, и она, как это обычно бывает с женщинами, предпочла миловидную наружность виконта Ротерби благородству и уму Ричарда Эверарда. Храбрый и задиристый, не знавший себе равных в опасных предприятиях и единоборствах с мужчинами, молодой Эверард тушевался, был робок и терял всю свою напористость, когда дело касалось женщин. Предчувствуя поражение, он уклонился от боя, и его другу досталась легкая победа.

И как этот друг воспользовался ее плодами? Самым грязным и омерзительным образом.

Оставив Ротерби в Нормандии, Эверард возвратился в Париж. Государственная необходимость вынудила его вскорости отплыть в Ирландию, где он томился три года, тайно (и, надо признаться, без особого успеха) улаживая дела своего повелителя. Когда по истечении этого срока Эверард вернулся в Париж, Ротерби там уже не было. Судя по всему, его отец, лорд Остермор, взял верх над Бентинком и обратил свое влияние на Уильяма к выгоде беспутного молодчика. Ротерби простили его приверженность низвергнутой династии, и этот вероломный перебежчик презрел милости короля Якова (что, по мнению Эверарда, само по себе было достаточно дурным поступком), а заодно бросил на произвол судьбы и милую даму, которую привез из Нормандии за полгода до отъезда и которой, похоже, уже тяготился в своем барском высокомерии.

С самого начала было ясно, что они друг другу не пара. Ротерби польстился на красу девушки, и та, в свою очередь, была пленена его привлекательной внешностью. Но со временем наружность примелькалась и померкла, и молодые люди поняли, что их не связывает ни взаимная симпатия, ни общность духовных устремлений. Девушка обладала веселым, жизнерадостным нравом, жаждавшим солнца, цветов и музыки; она мечтала о любви поэта, причем под словом «поэт» я разумею не какого-нибудь там жалкого виршеплета. А внешне прекрасный Ротерби был вялым и туповатым простаком, худшим из англичан, поскольку не разделял спасительных для британской натуры представлений о чести… Он видел в подруге лишь милое очарование, которым со временем пресытился, и в итоге она наскучила ему. Поэтому Ротерби воспользовался возможностью, предоставленной ему Бентинком и отцом, и отправился своей дорогой. А прелестный цветок, сорванный им в нормандском саду и услаждавший его взор короткими погожими деньками, теперь оказался не нужен и был обречен на увядание.

Возвратившись из Ирландии, Эверард услышал печальную повесть о разбитом сердце молодой женщины и ее кончине. Она умерла, не перенеся позора, ибо поговаривали, что бракосочетание так и не состоялось.

Весть о ее смерти долетела и до Англии. Эту новость привез троюродный брат покойной, последний из рода Малиньи, который переплыл Канал с единственной целью – потребовать у чванливого милорда Ротерби удовлетворения за содеянное. Бедняге Малиньи насквозь пронзили шпагой легкое, от чего он и умер. А с его смертью, как считал Ротерби, вопрос был исчерпан.

Но оставался Эверард. Эверард, который так любил несчастную, чуть ли не боготворил ее; Эверард, поклявшийся уничтожить милорда Ротерби самым страшным из всех мыслимых способов. Слух об этой клятве тоже дошел до его светлости. В ответ милорд подверг Эверарда гонениям после брэмарского поражения 1715 года. [2]2
  Брэмерское поражение 1715 года – Брэмер – деревушка близ Абердина, известна как место, где было поднято знамя восстания 1715 года.


[Закрыть]

Однако еще до всех этих событий Эверарду стало известно, что слух о кончине мадемуазель Малиньи был ложным и распустили его, видимо, из страха перед пресловутым кузеном, объявившим себя мстителем за ее поруганную честь. Тогда же, а это было восемь месяцев спустя после бегства Ротерби, Эверард пустился на поиски женщины и нашел ее прозябавшей в нищете, в мансарде дома во Дворе чудес. [3]3
  Двор чудес – квартал средневекового Парижа, ставший притоном профессиональных нищих.


[Закрыть]

За два дня до того, как Эверард отыскал Антуанетту де Малиньи в убогой, продуваемой всеми ветрами каморке самого презренного из парижских притонов, она произвела на свет сына, и теперь оба, мать и сын, умирали. Они не протянули бы и недели, если бы не Эверард, вовремя подоспевший на помощь. Он предложил ее в истинно джентльменском духе. Когда король Яков [4]4
  Король Яков – в романе этим именем называется сын английского короля Якова II (1633–1701, правил в 1685–1688), прозванный Яковом (Джеймсом) Старым Претендентом (1688–1766). Детство провел вместе с отцом под Парижем. После смерти Якова II был французским монархом Людовиком XIV провозглашен английским королем. Своими сторонниками, якобитами, считался законным владельцем британского престола. В 1715-м, после того как в Шотландии вспыхнуло якобитское восстание, высадился близ Абердина, но спустя всего полтора месяца, когда восстание потерпело поражение, навсегда покинул Великобританию и большую часть оставшейся жизни – провел в Риме.


[Закрыть]лишился престола, Эверард ухитрился спасти состояние, надежно вложив его в дело во Франции, Голландии и других странах. На часть этих средств он выкупил замок и земли Малиньи, на которые после смерти отца Антуанетты наложили лапу его заимодавцы.

Туда Эверард и отправил Антуанетту вместе с ребенком, сыном Ротерби. Он стал крестным отцом мальчика, а замок и земли преподнес ему в дар на крестины.

Выражая таким образом свою любовь, сам Эверард оставался в тени. Он ни разу не дал Антуанетте возможности отблагодарить себя. Эверард предпочитал держаться в стороне, чтобы она не заметила печали, в которую ввергла его, и сама не загрустила сильнее прежнего.

Два года жила она в Малиньи в таком мире и покое, какой ведом, наверное, лишь людям, знающим, что такое разбитое сердце. Короткий остаток жизни, отпущенный ей судьбой, был скрашен и озарен благородной дружбой Эверарда. Время от времени он писал Антуанетте то из Италии, то из Голландии, но никогда не приезжал погостить. Его удерживала щепетильность, то ли истинная, то ли ложная – этого он и сам не мог понять. Ну, а она, уважая его чувства, которые благодаря женскому чутью не составляли для нее тайны, не приглашала Эверарда к себе. В переписке они избегали упоминать имя Ротерби, и ни один из них ни разу не завел о ней речь, словно милорда либо вовсе не было на свете, либо он никогда не вставал на их жизненном пути. Все это время Антуанетта угасала, слабея с каждым днем, несмотря на заботу, которой была окружена. Холодная и голодная зима во Дворе чудес посеяла свои гибельные семена, и смерть уже точила косу в предвкушении жатвы.

Перед самой кончиной Антуанетта спешно послала за Эверардом гонца. Благородный друг тотчас же откликнулся на призыв, но опоздал: Антуанетта испустила дух в ночь перед его приездом. Однако она оставила Эверарду послание, написанное загодя на тот случай, если он не застанет ее в живых. Письмо это, выведенное изящным почерком француженки, лежало теперь перед ним.

«Я даже не стану пытаться благодарить Вас, дражайший друг, – писала она, – ибо мыслимо ли отплатить простым «благодарю» за Ваш поступок? О, Эверард, Эверард! Если бы Господу было угодно надоумить меня сделать лучший выбор, когда пришло время выбирать! – Эти строки тонким лучом радости озарили его измученную душу, явившись более чем щедрым воздаянием за ту малость, которую он совершил. – Да исполнится воля Божья, ибо это – не что иное, как его воля. Господь решил, что так будет лучше, и не важно, постигаем мы его промысел или нет. Но останется мальчик, Жюстен. Вверяю его судьбу Вам, человеку, уже сделавшему для него так много. Любите его хоть чуть-чуть, ради меня! Заботьтесь о нем, воспитывайте его как собственного сына и сделайте таким же джентльменом, как Вы сами. Отец Жюстена не ведает о его существовании. Это тоже к лучшему, ибо я не хотела бы, чтобы он заявлял права на моего мальчика. Не извещайте его о рождении Жюстена, разве что Вам будет угодно поставить его в известность об этом, чтобы покарать за жестокость, с которой он покинул меня».

Задыхаясь, Эверард окроплял письмо слезами, отнюдь не зазорными для его юной мужественности. В тот час молодой человек дал клятву относиться к Жюстену как к сыну и исполнить волю Антуанетты.

Ротерби узнает о существовании своего сына лишь в тот миг, когда это знание способно будет причинить ему самые большие страдания. Эверард твердо решил воспитать в Жюстене жгучую ненависть к грязному негодяю, который произвел его на свет, и, когда придет время, с помощью мальчика повергнуть Ротерби во прах. Таким образом милорду воздастся за его прегрешение.

Дав слово, Эверард подкрепил его делом. Он рассказал Жюстену все без утайки, едва мальчик стал способен его понимать. По мере того, как Жюстен взрослел, сэр Ричард часто повторял ему свою историю и замечал, как душа мальчика наполняется отвращением к родителю и благоговением перед прекрасной и святой женщиной, которая некогда была его матерью. Эверард не жалел сил, пестуя эти чувства.

В остальном же он, ради памяти матери Жюстена, старался воспитывать его в духе благородства. Выкупленное им поместье Малиньи с весьма приличной рентой осталось во владении Жюстена, и, пока тот был мал, сэр Ричард вел все домашние дела. Итогом его управления стало значительное приумножение средств. Эверард отправил юношу в Оксфорд, а потом, дабы дать ему безупречное образование, отослал на два года в Европу. Когда Жюстен вернулся оттуда, став взрослым и прекрасно образованным человеком, Эверард пристроил его ко двору претендента на престол в Риме. Сам сэр Ричард был его тайным представителем в Париже.

Долг свой по отношению к мальчику Эверард исполнял в меру собственного разумения, но мрачная цель постоянно маячила перед ним на горизонте. Итогом его трудов стала сложная противоречивая натура, которую и сам сэр Ричард никак не ожидал выпестовать. Врожденные жизнерадостность и озорство оказались подавленными британской чопорностью, и в итоге мальчик приобрел нрав, в котором язвительная насмешливость сочеталась с издевательским неприятием всего сущего, как низменного, так и святого. Это отношение к жизни усугублялось образованием и в еще большей степени влиянием искушенного и бывалого Эверарда, которое в конце концов и оказалось решающим. Юноша утратил иллюзии еще до того, как у него прорезался зуб мудрости, и тоже благодаря наставничеству сэра Ричарда, который рассказал Жюстену некрасивую историю его рождения, преподав ему тем самым урок, итогом которого стало убеждение, что все мужчины – обманщики, а все женщины – дуры, равно как и саркастичное отношение к миру. Жюстен взял себе девизом слова vos non vobis [5]5
  Vos non vobis (лат.) – Вам, но не для вас. ( Здесь и далее прим. перев.).


[Закрыть]и решил сделаться зрителем в театре жизни, а в итоге, разумеется, превратился в величайшего из его лицедеев.

Таким был Жюстен, когда мы познакомились с ним. В гамме сложных чувств, которые он сейчас испытывал, преобладала жалость к сэру Ричарду, а тот молча сидел за столом и воскрешал в памяти прошлое, умершее три десятилетия назад. Наконец на его старческие глаза навернулись слезы, баронет издал горлом какой-то звук, похожий то ли на рык, то ли на рыдание, и вдруг резко откинулся на спинку кресла.

Жюстен сел. Черты его приобрели выражение мрачной серьезности.

– Расскажите мне все, – попросил он своего приемного отца. – Изложите мне в точности, как обстоят дела и как вы намерены действовать.

– Охотно, – согласился баронет. – Лорд Остермор, однажды ставший перебежчиком ради обогащения, готов совершить с той же целью и новое предательство. Судя по сведениям, доходящим до меня из Англии, в угаре биржевых спекуляций, который охватил Лондон, его светлость понес большие убытки. Насколько значительные, я пока сказать не могу, но дерзну поклясться, что они весьма ощутимы, коль скоро он вновь предлагает королю свои услуги и намерен продать их достаточно дорого, чтобы возместить ущерб, нанесенный его состоянию. Неделю назад один господин, осуществляющий связь между двором его величества в Риме и друзьями короля здесь, в Париже, привез мне весточку от монарха. Остермор сообщил его величеству о своем желании опять вступить в ряды борцов за дело Стюартов. В дополнение к этим сведениям гонец доставил мне письма от его величества к нескольким сподвижникам, которые я должен был при первой возможности переслать в Англию. Одно из этих писем, попавших ко мне незапечатанными, адресовано милорду Остермору, и в нем содержатся некие выгодные предложения, которые милорд наверняка примет, если его денежные дела и впрямь так плачевны, как мне сообщили. Епископ Эттербери и иже с ним, похоже, уже поколебали преданность его величеству королю Георгу [6]6
  Георг I (1660–1727) – собственно: Георг-Луи Брауншвейг-Люнебургский, германский имперский князь, с 1698 года, после смерти отца, курфюрст Ганноверский; по матери, внучке короля Якова I, имел права на английский престол, на который взошел в 1714 году, после смерти королевы Анны, последней представительницы династии Стюартов.


[Закрыть], преследуя собственные цели, и я почти не сомневаюсь, что это письмо, – тут сэр Ричард похлопал по лежавшей перед ним бумаге, – довершит и без того уже почти законченное дело. Однако после того, как письма попали ко мне, явились вы и привезли новый приказ его величества. Мне надлежит придержать бумаги и сей же час лично отплыть в Англию, дабы вынудить Эттербери и его приспешников отказаться от своего предприятия.

Мистер Кэрилл кивнул.

– Но при чем здесь милорд Остермор? – сказал он.

– А при том, что я, – сэр Ричард подался вперед и положил ладонь на локоть Жюстена, – должен посоветовать епископу воздержаться от действий и подождать более благоприятной возможности. Однако нет никаких причин, мешающих вам дать Остермору прямо противоположный по смыслу совет.

Мистер Кэрилл насупил брови, не сводя глаз с лица собеседника, но не произнес ни слова.

– Такая возможность может никогда больше не предоставиться, – с жаром сказал Эверард. – Мы уничтожим Остермора, одним мановением руки подведем его к подножию виселицы.

Произнеся это слово, он захохотал с почти демоническим злорадством.

– Но как? Как мы погубим его? – спросил Жюстен. Его охватили смутные подозрения, но молодой человек пока не осмеливался уверовать в их основательность.

– Как? Вы спрашиваете, как? Разве это не ясно? – сердито прошипел сэр Ричард, и его красноречивый взгляд сказал собеседнику все то, о чем умолчали уста.

Мистер Кэрилл быстро вскочил, на щеках его выступил едва заметный румянец. Он резким, почти презрительным движением сбросил руку Эверарда и проговорил:

– Иными словами, вы отводите мне роль ложного маяка?

– Доверенного лица его величества, – с мрачной ухмылкой ответил сэр Ричарду – Я снабжу вас необходимыми бумагами. Надежный человек загодя предупредит милорда о скором прибытии гонца, носящего его родовое имя. Этого будет достаточно, чтобы возбудить аппетит его светлости, ничем не выдав себя. Вы станете тем посланником, который принесет ему соблазнительные предложения короля. Именно вам милорд ответит согласием, а вы передадите его ответ мне. На мою долю останется сущий пустяк – накинуть петлю ему на шею, если это будет необходимо.

Воцарилось короткое молчание. Дождь хлестал по оконному стеклу, будто бич, раскаты грома доносились теперь откуда-то издалека. Мистер Кэрилл опять опустился на стул. Он сидел с задумчивым, но совершенно бесстрастным выражением лица. В душе молодого человека взяла верх британская невозмутимость, так необходимая ему сейчас.

– Это… отвратительно, – наконец выдавил он.

– Так угодно Господу! – с жаром отвечал сэр Ричард, хлопнув ладонью по столу.

– Неужели Господь поверял вам свои чаяния? – осведомился мистер Кэрилл.

– Я знаю, что Господь – это справедливость.

– И тем не менее, разве в Писании не сказано, что возмездие должно оставить всевышнему?

– Да, однако ему нужны люди в качестве орудий, несущих воздаяние. И эти орудия – мы с вами. Неужели вы… О, неужели вы еще способны колебаться?

Мистер Кэрилл сцепил руки.

– Что ж, действуйте, – процедил он сквозь зубы. – Действуйте! Я одобрю итоги ваших трудов, но найдите себе другого исполнителя, сэр Ричард. Речь идет о моем отце.

Сэр Ричард сумел совладать с собой.

– Именно этим доводом я и пытаюсь убедить вас согласиться воплотить замысел, – ответил он и вдруг вспыхнул, хотя в свое время с успехом учил своего приемного сына самообладанию. – Ради памяти матери вы обязаны забыть о том, что он – ваш отец! Смотрите на него как на обидчика своей матушки, человека, разбившего ее жизнь и повинного в ее безвременной кончине, ее лиходея, если не хуже. Подумайте об этом. «Отец», говорите вы! – почти глумливо выкрикнул Эверард. – «Отец»! В чем же его отцовство! Вы никогда не видели его, он не подозревает о вашем существовании. Это, по-вашему, отец? «Отец», говорите вы. Это всего лишь слово, обозначение, которое пробуждает сантименты, мешающие вам исполнить свой долг и прикрывающие, будто щит, убийцу вашей матери! Наверное, я стану презирать вас, Жюстен, если вы откажетесь помочь мне в деле, ради успеха которого я и жил все эти годы. Нет! – пылко продолжал он. – Я пестовал вас и готовил к этой задаче, и вы не подведете!

Сэр Ричард понизил голос и добавил уже гораздо спокойнее:

– Вам ненавистно само имя Джона Кэрилла, графа Остермора, как ненавистно оно всякому честному человеку, знающему правду о жизни этого сластолюбца. И если я принудил вас носить его имя, то лишь затем, чтобы оно каждодневно напоминало вам, что вы не имеете на него права, равно как и на любое другое.

Говоря это, сэр Ричард сознательно бередил саднящую рану. Он увидел, как болезненно поморщился Жюстен, и с беспощадным коварством принялся наносить удар за ударом в самое уязвимое место, до тех пор, пока жгучая боль, которую он причинял молодому человеку, не сделалась совершенно невыносимой.

– Вот чем вы обязаны своему отцу, вот что связывает вас с ним. Вы – один из тех людей, над которыми безнаказанно потешается весь свет, с презрением указывая на них пальцем.

– До сих пор на это никто не отваживался, – отвечал мистер Кэрилл.

– Потому что доныне никто ничего не знал. Мы надежно хранили тайну. Выставляя напоказ правую сторону своего герба, вы не осмеливались явить миру левую. Но со временем тайна может раскрыться. Возможно, вы начнете подумывать о женитьбе на знатной даме, равной вам по положению. Что вы сможете рассказать ей о себе? Признаетесь, что не в состоянии предложить ей имя, поскольку самовольно присвоили себе свое собственное? О, Жюстен, так ваши обиды против вас же и оборачиваются! Подумайте об этом. Ни на миг не забывайте о своих тяготах, о загубленной жизни вашей матушки, и вы не впадете в малодушие, когда придет время покарать вашего злого обидчика.

Сэр Ричард вновь упал в кресло и устремил на молодого человека печальный взгляд. Мистер Кэрилл явно был задет: он слегка побледнел и сидел, стиснув зубы и нахмурив брови.

Сэр Ричард отодвинул кресло, встал и повторил с мрачной решительностью:

– Он погубил вашу мать. Неужели этот человек, разбивший ее жизнь, избежит наказания? Неужели, Жюстен?

Галльский дух мистер Кэрилла прорвался сквозь внешнюю оболочку британской чопорности. Жюстен ударил кулаком по ладони и убежденно воскликнул:

– Нет, он будет наказан! Богом клянусь!

Сэр Ричард простер руки, и в его грустных глазах наконец-то вспыхнул огонек злобной радости.

– Так вы поплывете со мной в Англию, Жюстен?

Но мистер Кэрилл опять терзался душевными муками.

– Погодите! – вскричал он. – О, погодите же!

В его печальном немигающем взоре было столько же мольбы, сколько во взгляде сэра Ричарда.

– Ответьте мне как на духу, скажите по совести, вы всей душой верите, что моя матушка хотела бы, чтобы я так поступил?

Эверард, этот одержимый идеей мщения человек, чей изнуренный неотступными мрачными мыслями разум застилала тьма всякий раз, когда речь заходила о деле его жизни, на миг замялся, а потом убежденно ответил:

– Как человек, обязанный заботиться о спасении своей души, отвечаю вам честно: да, верю. Больше того, знаю. Вот! – Он дрожащими пальцами извлек из ящика стола старое письмо и протянул его Жюстену. – Это ее собственноручное послание. Перечтите его снова.

Пока молодой человек вглядывался в изящные готические буквы, сэр Ричард вслух произносил слова, которые выучил наизусть и которые звенели у него в ушах с того дня, когда останки Антуанетты были преданы земле: «Не извещайте его о существовании Жюстена, разве что Вам будет угодно поставить его в известность об этом, чтобы покарать за жестокость, с которой он покинул меня».

– Это глас вашей матери, взывающей к вам из могилы, – твердил одержимый старик с таким упорством, что изрядная доля его чувства в конце концов передалась и Жюстену, зеленые глаза которого загорелись каким-то сверхъестественным огнем. Выражение бледного лица сделалось язвительно-насмешливым.

– Вы в это верите? – спросил он, и пылкие нотки в голосе выдали его истинное настроение.

– Клянусь спасением души, – повторил сэр Ричард.

– Тогда я с радостью приложу руку к нашему общему делу, – Жюстен уже пылал праведным гневом. – Мне тут подумалось… всего лишь фантазия, но она повергла меня в трепет. Вы доказали мне свою правоту. Я поплыву с вами в Англию, сэр Ричард, и посмотрю, достоин ли милорд Остермор имени, которое носит. А я, человек, не имеющий права ни на какое имя, избираю своим именем Правосудие!

Внезапно охватившее Жюстена воодушевление так же быстро покинуло его. Он упал в кресло, вновь погрузившись в раздумья и немного устыдившись своего неожиданного порыва.

Сэр Ричард с мрачной радостью взирал на своего воспитанника.

За окнами в небе Парижа грохотал гром, резкий, пронзительный и трескучий, как хохот сатаны.