Текст книги "Год черной змеи (СИ)"
Автор книги: Радик Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)
Annotation
Историческая зарисовка
Соколов Радик
Соколов Радик
Год черной змеи
Хвост черной змеи.
Воскресенье.
Лето решило напоследок побаловать истосковавшихся по теплу горожан. Последняя декада августа, будто в насмешку, окатила город африканской жарой. Воздух сделался вязок и тягуч, а над горячим мягким асфальтом виделось его жадное дрожание. Из жестяных коробок трамваев и автобусов изливался густой запах, источаемый испотевшими до ручейков телами. Всепроникающий дух дешевой общественной бани прокатился по подъездам, и пролез даже в Елисеевский гастроном, опошлив "храм обжорства". Ароматы копченых колбас и разносолов робко жались по углам, уступив место нахальному агрессору.
И нигде не найти спасения от этой благодати. Господи, дай же силы перетерпеть непогоду, скорей бы уж вернулись милые сердцу холода. Хоть ударяй в шаманский бубен с глубокомысленным зовом: " Омм! Приди долгожданная прохлада".
Звонок все трещал и трещал, раздражая жителей квартиры своим противным дребезжанием. А что остается делать – сжать зубы и терпеть. Огромный электрический агрегат, снабжённый металлической тарелкой и молоточком, в одиночку обслуживал всех жильцов коммуналки. Надо отдать ему должное. Старичок трудился без устали. Нет, мысль провести сигнал от входной двери к каждому жильцу в комнату приходила в голову не раз, да только собрание жильцов все никак не могло прийти к консенсусу. Всякий раз находился скуповатый до дурости индивид. Так и весел перед входной дверью список с указанием кому, сколько звонков давать. Не перечесть скандалов, что возникало по этому поводу. То кто-то недослышит, то другой недодаст. Сплошная, короче, морока с этим звонком. Противные звуки меж тем так и не думали прекращаться, вызывая уже физическую боль.
Халимовна, худенькая остроносая старушка, накинув видавший виды халатик на тощие плечи, выскочила из своего пенала и заторопилась по длинному коридору в сторону входной двери. Не было слов, чтобы описать ее возмущение. Столь ранний визит с оглушительным трезвоном грозил ей неминуемой обструкцией, несмотря на очень острый язык. Потревоженная женщина буквально чувствовала волны ненависти, исходящие из-за каждой двери. Ну кто виноват, что для того чтобы позвонить одинокой жиличке надо нажать на кнопку семь раз и переполошить всех остальных квартирантов. Вот приспичило кому-то увидеться с преподавателем утром в воскресенье. Ведь не в пять же утра.
Проявив неимоверные чудеса ловкости вкупе с интуицией и, не задев ничего из загромождавших коридор вещей, виновница утреннего переполоха добралась до двери. Поковырявшись с древним замком и решительно откинув дверную цепочку, Надежда Халимовна настежь распахнула створку.
Жизнь в коммуналке кого угодно закалит и перекует. Все на виду. От утра до ночи на чужих, а главное недобрых глазах. Ведь нет ни одного дня спокойного. Битва, в лучшем случае вооруженный нейтралитет. Пузырится, булькает скучное, пошлое болото. Затягивает в свои грязные омуты. Кажется округ сплошь быдло и идиоты, а оботрешься промеж них так и сам сделаешься своим. Ничего уже и не хочется, знай – копти небо без цели и смысла. Ждать понимания и снисхождения от добросердечных соседей не приходится. На любого смотрят косо. А тут такой повод. Беда. Жильца, на которого единым фронтом наступают все квартиранты, можно только пожалеть. Тем более если он одинок и у него нет надежного тыла. Находясь в таком философском настроении, Халимовна собиралась высказать все, что накипело раннему посетителю.
На пороге стоял совершенно незнакомый паренек лет семнадцати. Проработав долгие годы в училище, Надежда Халимовна сделалась весьма приличным физиономистом. Можно как угодно ругать теорию Чезаре Ломброзо, но есть в ней все же некое рациональное зерно. Так что опытный педагог по одному только виду ученика может понять, что ожидать от этого молодого человека. Посетитель был тут же взвешен на мысленных весах и препарирован на виртуальном прозекторском столе. Предварительный вывод был весьма незамысловат. Хоть паренек и не заслуживает медали за примерное поведение, но для того чтобы трезвонить в незнакомую квартиру у него должна быть очень веская причина.
Объект этих размышлений меж тем с обезоруживающей улыбкой на лице смотрел на открывшую ему аккуратную немолодую худощавую даму в цветастом халате.
– Добрый день. – Молодой человек вновь улыбнулся, пытаясь скрыть явное беспокойство. – Я ищу Надежду Халимовну.
– Считай, что нашел. – Грубоватый и лаконичный ответ весьма соответствовал настроению, в котором пребывала выведенная из душевного равновесия "жиличка".
Разговор разносился по гулкой лестнице, словно по огромной трубе. Произносимые слова отражались и резонировали. Переплетение и наложение звуков формировало удивительный и гулкий эффект. Наверное, создатели знаменитых концертных залов часами бродили по пустующим лестницам старых домов и пытались раскрыть секрет этого раскатистого звучания или наоборот архитекторы эпохи доходного дома слишком часто посещали филармонию. Кто знает.
– У меня для вас письмо. – Паренек полез в карман и достал оттуда серьезно помятый конверт.
Уже успокоившаяся старушка протянула руку, ожидая, что сложенный особым образом лист бумаги окажется у нее.
– Извините, вы не могли бы со мной водой поделиться? – Теперь стало бы заметно каждому, что паренек очень волнуется. – Пить так хочется, ну просто сил нет.
Начало разговора напоминало пошлый анекдот. Между нами говоря, лестничная клетка вовсе не то место, где надо с ходу демонстрировать глубину мысли или экспериментировать со словом в поисках неизведанных художественных глубин.
– Проходи. Попробуем что-нибудь противопоставить обезвоживанию.
Надежда Халимовна ни на секунду не усомнилась в правильности своего решения. Пускать совершенно постороннего человека к себе домой с одной стороны, конечно, рискованно, но тем и хороши коммунальные квартиры, что полны наблюдателей и слушателей, причем их зоркости и чуткости подивился бы сам Зверобой или даже Чингачгук Большой Змей. Так что "подозрительный" разговор уже дословно зафиксирован в абсолютной памяти обобщенного разума коммуналки, а может, для надежности и записан в двух – трех местах в предназначенных для этого самого блокнотиках.
Молодой человек опасливо втиснулся в темноту похожего на узкий штрек коридора. Осветительному прибору было явно не по силам разогнать сумрак. Тусклая двадцати пятная лампа, словно принцесса заточенная в башне, была спрятана в пыльный стеклянный плафон, который как кощей, питающийся жизненной силой своих узников, поглощал большую часть световых волн излучаемых дугой накаливания.
Осмотрительно ступая по натоптанной на крашенном дощатом полу тропинке, спутники двинулись вглубь коммунального царства. Потревоженные колыханием воздуха толстые многолетние пласты едкой пыли едва шевельнулась, не спеша покинуть насиженное место.
– Присаживайся. – Хозяйка захлопнула форточку и принялась готовиться к чаепитию. На столе появились круглые чайные чашки на больших блюдцах, сахарница с несколькими кусочками гостевого сахара и вазочка с недорогими подушечками. – Как, позволь спросить, к тебе обращаться, письмоносец?
– Максим. – Парень устало прислонился к спинке стула. Приклеенная улыбка сползла с его лица.
Надежда Халимовна села напротив и внимательно оглядела гостя, неторопливо постукивая пальцами по столу.
– И сколько же вам лет, юноша?
– Скоро семнадцать.
– Славные годы. Мне в твоем возрасте постоянно есть хотелось.
Надежда Халимовна, конечно, обратила внимание на легкую запинку.
– Печенье бери, не стесняйся, а я письмо почитаю. – Хозяйка взяла в руки ненадписанный конверт и не спеша открыла его.
Внутри оказался сложенный вчетверо тетрадный листок, на котором была надпись: "Эльзе Генриховне". Надежда бросила заинтересованный взгляд на юного почтальона. Честно говоря, она и ожидала чего-то подобного. Уже там, на лестнице она уловила в облике молодого человека знакомые черты. Письмо еще раз подтверждало обоснованность ее подозрений. Знать, что она в смутные революционные годы в одночасье из классово-чуждой немки дворянского происхождения Эльзы Генриховны превратилась социально-близкую Надежду Халимовну, могла только ее дочь. Так сложились обстоятельства. Те, кто был посвящен в тайну, ушли в мир иной еще тогда, в голодном послереволюционном Петрограде. Развернув лист, старушка увидела скупое послание написанное прыгающими печатными буквами: Мама, помоги, пожалуйста, своему внуку. – Да, лаконично. Ничего не скажешь.
Ни один человек не смог бы догадаться, что чувствовала в этот момент Надежда Халимовна. Жизнь научила ее держать лицо.
– От письма желательно избавиться – подумал Максим. Он забеспокоился и начал ерзать на стуле, не зная, что предпринять, если родственница начнет чудить.
– Вещи твои где?
Надежда Халимовна подошла к стоявшей в углу печке открыла топочную дверцу, бросила внутрь смятую бумагу, поднесла зажженную спичку, удостоверилась, что огонь не потухнет и только потом до упора открыла шибер.
– На вокзале, в камере хранения. Только вот с документами ....
– Свою историю потом, да и не здесь расскажешь.
Тон хозяйки стал жестким и властным. Подобным голосом частенько пользуются сержанты, отправляя вверенный им контингент на пробежку.
Надежда Халимовна давно разуверилась в звукоизоляции тонких межкомнатных перегородок. Бдительность, помноженная на любопытство, делала эти преграды несущественными. Чтобы исключить ненужные слухи, лучше не давать к ним повода. Биографию внука незачем знать поднаторевшим в подслушивании соседям. Тем более, что все шло к повторению предвоенных чисток.
Какими удивительно схожими оказываются, однако, судьбы целых поколений. Лишь единицам удавалось выкарабкаться из этого столь долго вращающегося колеса. Впрочем, постепенно наш "circus" ускоряет свой бег и количество отброшенных центростремительной силой с каждым витком все возрастает. Впрочем, грядущее прозреть дано не всякому. В единый миг все может перевернуться с ног на голову, и застыть в ожидании нового резкого поворота. Пусть же завидуют такой содержательной жизни недалекие иностранцы со своим предсказуемым будущим.
– Сейчас топаешь на вокзал, забираешь вещи и идешь по этому адресу. – Надежда Халимовна каллиграфическим почерком написала название улицы и номер дома. Потом принялась от руки набрасывать план на сером тетрадном листочке, попутно объясняя,– это совсем недалеко от вокзала. Буквально минут десять – двенадцать. Не заблудишься. Я буду ждать тебя в скверике – напротив, на скамеечке. И сейчас же прекрати улыбаться. Не принято, да я и забыла время, когда это не возбранялось.
– Учту. Только я ведь не всякому улыбку свою покажу. Исключительно бабушкам и девушкам, да и то наедине. – Максим, легко совравши, отставил в сторону недопитый чай. Побегу.
Вставая, он озорно и удивительно мило подмигнул хитрым глазом. Что поделаешь, характер. Переделать его требует столь значительных усилий, что может лучше и не браться, ведь новый норов может получиться куда хуже прежнего.
– Ох, намучаюсь я с тобой, мальчишка. – Бесконечно стенать по поводу своих несчастий стало настолько принято, что без этого не обходились даже раздумья. Если говорить правду, то на самом деле Эльза Генриховна почувствовала себя по-настоящему счастливой. Впервые за долгие годы у нее появился родной человек, ради которого ничего не жалко. Это, давно казалось забытое чувство, вызывало некоторую неловкость, но оно же дарило непривычное ощущение цельности. Счастье по-настоящему жить доступно далеко не каждому, большинство просто существует без всякого смысла, уподобившись стаду баранов, тупо жующих свою жвачку и бездумно бредущих в непонятном им направлении, выбранном теми, кого они принимают за вожаков.
Вокзал клубился многолюдьем. Гигантский железнодорожный узел не заметил ни ухода, ни возвращения Максима. Почти неподвластная скоротечным изменениям сухопутная гавань была погружена во внутренние заботы. Около громкоговорителя особенно густо грудилась толпа, пытаясь разобрать булькающие звуки объявлений. Казалось, что нет ни одного свободного уголка. Мешки, чемоданы, коробки, баулы, ящики, тюки. Но чудо: у окошка выдачи клади никого не было. Не считать же за народ семь человек. Замыкал очередь плюгавенький мужичок, неосторожно державший квитанцию в руках. Воротник его кургузого пиджачка покрывал толстый слой перхоти. Заштопанные носки выглядывали из истрепанных сандалет. Сейчас, увидев подобного неряху, его тотчас хочется забыть, дабы не портить аппетит подобными воспоминаниями а прежде он не вызвал бы и толики удивления.
Вырвать важную бумаженцию из пальцев неопрятного индивида было бы совсем просто. "Лох, или милицейская подстава, – подумал Максим, брезгливо пристраиваясь вслед за мужичком и озираясь по сторонам в поисках сотрудников в штатском. – Вроде никого похожего". Заметить, решивший промочить горло в буфете наряд, впрямь было затруднительно. А вот блюстителям порядка, наблюдать из-за высокого окна за залом было очень даже сподручно.
После совсем недолгого ожидания Максим Родин получил чемодан и рюкзак с мест семь и восемь, как значилось на жестком коричневом бланке. На часах уже было двенадцать. " Вроде и не стоял нигде, а уже прошло больше часа с момента расставания с бабушкой".
Вместо того чтобы поспешить на встречу, Родин остановился. Если бы он видел себя со стороны, то и сам бы удивился, насколько похож на множество других молодых людей, выросших в провинции и ринувшихся в город на поиски счастья. Столица переполнена подобными искателями, готовыми на все, ради воплощения в жизнь собственных надежд. Они не имеют за плечами ничего кроме тщеславной надежды, что именно им выпадет счастливый билет. Большинство из страждущих застревает в городском болоте, но те, кто удачлив и настойчив, выплывают и встают на ноги. Впрочем, Родин был далек от подобных умствований. Он закрыл глаза и попытался уловить ритм города.
Людские поселения живут гораздо дольше своих создателей, меняя имена, взрослея, дряхлея, то разрастаясь, то сворачиваясь будто улитка. Надо ли говорить, что города отнюдь не похожи друг на друга. Каждый имеет свой характер, нрав и стиль. Полис, словно разноцветный клубок, свитый из климата, географии, архитектуры, жителей, транспорта, эпохи постройки, да бог еще знает из чего приобретает свой изумительно исключительный вид. Один за чудовищной мешаниной улиц и площадей прячет тонкую ранимую душу. Другой, с виду красивый и нарядный, на редкость холоден и злобен. Этот стоит душа нараспашку, зато другой прячет свою суть так глубоко, что для того чтобы разобраться в ней не хватит всей жизни. Впрочем, как говориться, любовь это улица с двухсторонним движением. Чем больше человек боготворит город, тем сильнее тот отвечает взаимностью. Иное дело с первым знакомством. Тут как повезет. К одним город благоволит по непонятной причине, к другим же беспричинно строг и суров.
Максим чувствовал, как вспухает вокруг городская жизнь. Его слух уловил едва слышимый топот многих ног, ступающих по тротуарам, деловитый цокот многочисленных каблуков и каблучков, шуршание шин, скрип колес. Ушей достигали обрывки разговоров, и еще множество разнообразнейших неосознаваемых звуков сливавшихся в трудноразделимый голос города. Его нос впитывал тысячи запахов, рожденных жарким утром, а стопы чувствовали слабое сотрясение. Будто под его ногами раскинулся гигантский живой организм, плоть которого сотрясалась от массы проходящих в его теле процессов. Как же бывает здорово иногда заново пережить знакомые с детства ощущения. Будто время над ними не властно.
Центр начал постепенно просыпаться. С улиц исчезли дворники с метлами в белых передниках, зато им на смену пришли спешащие в магазин хозяйки, уныло бредущие куда-то отцы многочисленных семейств, прогуливающиеся влюбленные парочки. С озабоченным видом поползли трамваи, появились и загудели легковые автомобили. Словом, образовалась уличная сутолока, предшествующая началу летнего выходного дня.
Расставшись с изрядным грузом волнений, Родин с интересом вживался в новую для себя действительность. К нему вернулось ребяческое чувство восторга познания неведомого мира.
По тротуару металась бурлящая волна незнакомых и непривычных лиц. Большинство шло с таким серьезным выражением, будто прямо сию секунду решало проблемы немыслимого масштаба. Жизнь клокотала суетой и привычной обыденностью. Жестяные крыши перебрасывались солнечными зайчиками, с удовольствием слепя подвернувшихся прохожих. Стараясь никому не мешать и чинно двигаясь вдоль облезлых домов, Максим исподтишка наблюдал за манерами и облачением обывателей. Среди потока сразу бросались в глаза вызывающе хорошо одетые мелкие служащие, выгуливавшие своих детей и жен. Как же непривычно смотрелся силуэт покроя костюма, обилие береточек и кепи, не вяжущихся с погодой. "Ох, придется перелицовываться, менять походку и привыкать к городскому быту, чтобы не быть белой вороной". Родин еще не понял, что действительно гнавшиеся за модой ответственные работники предпочли загород. Оставаться в такую жару дома было выше их сил. Впрочем, размышления не отвлекли Максима от главного. Мазнув глазом по мужскому одеянию, глаз остановился на более занимательном зрелище. Максима заинтересовали легкие платья, хорошенькие глазки и очаровательные ножки, на которые он обратил бы внимание, даже находясь в жутком цейтноте. Перед ним словно раскинулось огромное непаханое поле, требовавшее его неусыпного внимания. Впрочем, надо отдать ему должное, Максим прямо на ходу встал на путь исправления. Легкомысленное желание вкусить больше плодов, чем можешь съесть, он решительно осудил, как и выражение: " Что не съем, то понадкусываю". Словом, одернув себя, он поспешил к ожидавшей его бабушке.
За всеми этими мысленными метаниями и наблюдениями он и сам не замечал, как перебегал мостовые, переходил с тротуара на тротуар, нырял в подворотни, пересекал проходные дворы, сворачивал в переулки и проезды.
Ни разу не отклонившись от намеченного маршрута, Максим добрался до сквера. Небольшой островок зелени, окруженный угрюмыми страшными серыми домами, тоже казался тусклым и пыльным. Отсыпанная мелким гравием дорожка пересекала садик по диагонали. Деревянные скамейки на чугунных основаниях служили единственным украшением очага культуры. Надежду Халимовну Максим заметил издалека. Она сидела, откинувшись на изогнутую спинку, и читала книгу. По правде говоря, бабушка в этот час была вообще единственным посетителем сквера, решившим присесть. Мамаши с колясками предпочитали пока прогуливаться. Не отпуская ручки чемодана, поставленного прямо на деревянные плашки скамейки, Максим сел рядом.
– Пошли. – Надежда Халимовна захлопнула книжку и встала. – Некогда рассиживаться.
Спутники перешли улицу и сквозь огромные двухстворчатые двери вошли в холл парадной лестницы. Ни один искусствовед не отнес бы этот дом к памятникам архитектуры, но, тем не менее, это был чудом сохранившийся уголок дореволюционного быта. Стены украшали статуи, изразцовая печь сверкала ухоженным великолепием, а сквозь витражное стекло на пол падали разноцветные лучи, разбиваясь на тысячи многокрасочных пятнышек.
Вскоре обнаружилась и причина отменной сохранности подъезда. Из небольшого окошечка на вошедших недобрым взглядом зыркал угрюмый вахтер.
– Не дожидаясь вопроса, Надежда Халимовна произнесла. – Мы к Раисе Антоновне в двенадцатую. Я в гостевом списке. – Старушка достала из сумочки паспорт и протянула его в окошко.
– Проходите. – Записав что-то в свой журнал, охранник вернул документ.
Характерным движением бровей позвав Максима за собой, Бабушка двинулась в сторону огромной металлической двери лифта. Клеть мигом вознесла гостей на нужный этаж. На лестничную площадку третьего этажа выходили четыре однотипных входа. Ждать долго не пришлось. Стоило Надежде позвонить, как филенчатое полотно тут же распахнулось, и на пороге возникла хозяйка – ровесница посетительницы.
– Наденька, вот радость. – Хозяйка квартиры всплеснула руками. – Да ты с кавалером. Проходите, проходите. Не стойте на пороге. – Словоохотливая дама отступила вглубь коридора.
– И тебе здравствуй. – Надежда Халимовна присела на банкетку и принялась переодеваться в домашние тапочки, выбрав подходящую пару, из лежавших на полочке.
– Не томи. Представь меня молодому человеку. Не удивлюсь, если это твой тайный воздыхатель.
– Максим, говорливую хозяйку зовут Раиса Антоновна. – Отчетливое недовольство сквозившее в словах Надежды Халимовны носило демонстративный характер.
– Ну, вот и познакомились. Не стесняйся Максимчик, проходи в комнату. Осваивайся, можешь за стол присесть. Ты читать любишь? Посмотри на стеллажах. Если найдешь, что интересное, возьми, полистай, а мы пока с твоей спутницей, пойдем музыку послушаем. Тебе вряд ли понравится. Старомодная классика. Ты ведь у нас парень современный политически грамотный. А нам, великовозрастным дамам хочется иногда окунуться в дни молодости, да услышать звуки прошлого. Ты уж не обижайся на нас.
Максим, внезапно оставшийся в одиночестве, подошел к высокому книжному шкафу. Многочисленные манерные корешки радовали взор морем расцветок и размеров. Не удержавшись, Максим одну за другой стал вынимать книги. Это были прекрасно изданные произведения своевременно оставивших этот мир разрешенных к прочтению классиков.
Дамы меж тем устроили совещание. Для подобных разговоров у маниакально опасливой Раисы Антоновны имелся особый, специально оборудованный уголок.
– Хозяйка, оставшись наедине с гостьей, завела патефон и уселась в свое любимое кресло. – Ты по делу или просто поболтать? У меня очень мало времени, прости. Надо на совещание ехать.
– Пришла просить о помощи.– Надежда явно тяготилась своими словами. – Парня надо хоть на некоторое время пристроить. Свалился как снег на голову. Учиться приехал. Мне бы пару недель, чтобы условия человеку создать и решить жилищный вопрос.
– А он кем тебе приходится? Вроде родственников у тебя не замечалось или всплыли?
– Да обещала во время войны. Голод. Что не посулишь. Теперь долг отдаю.
–Понятно. Не моего ума дело, значит. Ну и хорошо. – Кто другой мог бы решить, что хозяйка не довольна столь поверхностным объяснением, но это совсем не так. Раиса Антоновна придерживалась правила, что меньше знаешь – крепче спишь. – Только я его у себя ведь поселить не смогу, хотя от юного воздыхателя бы не отказалась. Ах, как было бы славно застоявшуюся кровь по жилам разогнать.
Раиса Антоновна в душе оставалась молоденькой взбалмошной девчонкой, но в отличие от пожилых сверстниц с определенного времени не делала попыток это скрыть.
– Да и не надо. – Надежда пропустила мимо ушей последнее высказывание подруги. – Может можно парня через горком профсоюзов в приличное место на декаду, полторы определить. Он и в глушь поедет. Только скажи, куда.
– Раиса задумалась. – Под сень дерев в приют Дриад, говоришь. Можно. Думаю можно. На днях как раз говорила с недавно назначенным директором фабрики. У них и лагерь и турбаза и дом отдыха все рядом. Часа два на электричке. Открылись этим летом. Если обратиться, то место изыщут.– Она взглянула на часы. Кто там у них ответственный. Погоди. – Раиса достала кипу листов и стала ее раскладывать как пасьянс на столе. – Вот. Я так и знала. Сейчас позвоню лично Николаю Константиновичу и все организую. Сказать, чтобы к парню было особое отношение?
– Надежда Халимовна наклонила голову. – Вот это совершенно не обязательно.
Стоило Максиму, расположиться в глубоком кресле и погрузиться в чтение незамысловатой античной истории, сюжет которой строился вокруг трех очаровательных девушек соревнующихся в исполнении «танца осы» как его уже окликнули.
– Все, пошли. – Бабушка подгоняла нерасторопного внука. – Давай быстрее мне еще тебя поселить в съемной квартире до завтра надо, а потом на работу.
Жилье оказалось в сумрачной глубине третьего двора на втором этаже. Хозяйка – женщина с незапоминающимся лицом, быстро обговорила с Надеждой Халимовной детали и ретировалась.
В квартире царил царапающий взгляд порядок, и едва уловимый запах хлорки, который можно учуять в дешевых апартаментах, сдающихся на несколько часов.
Тяжелая мебель, удивительной прочности оказалась представлена в самой бедной гамме, зато на стене в коридоре висел телефон, а на кухне сверкала снежно-белым боком газовая колонка. В девственно чистом двустворчатом шкафу, обширное нутро которого украшали разномастные плечики, на одной из полок расположилась внушительная стопка чистого постельного белья.
– Ну, до встречи. Буду с утра в четверг, у меня как раз библиотечный день. Обсудим ситуацию. Пока понятно, что в моей комнатке ни поселить, ни прописать тебя не выйдет – бдительные соседи во все инстанции начнут сигнализировать. Так что, думаю, придется иначе оформляться, но это вопрос решаемый.
Наскоро перекусив, Родин залез в ванную и наслаждался горячей водой до самого вечера. Видит бог, он бы и спать остался в ванной, но желание перекусить выгнало на кухню. Засыпал Максим уже почти нормальным человеком.
Понедельник.
Максим вскочил среди ночи. Непривычная духота добралась и сюда, заставив отбросить в сторону ставшую липкой от пота простыню. Сердце бухало в груди как после хорошего забега на приз маршала Буденного. Надоедливый сон никак не хотел оставить его в покое. На назойливое видение не действовали обещания забыть его раз и навсегда, даже подкрепленные крепким посылом. Опять, короче, неудача. Ну сколько можно терпеть это издевательство. Это ж чем надо было насолить богам, чтобы вместо спокойного, благородного отдохновения получать сновидение похожее на крутую горную дорогу, где резкий подъем сменялся еще более крутым провалом. Так и не успев больше попенять на злую судьбину, Максим опять провалился в дрему.
Как же не хотелось вставать. Нет, надо отдать адской машине должное. "Ррразбудила", гадина. Дребезжащий звук будильника проникал даже сквозь надвинутую на голову подушку. Вытащив из-под одеяла руку, Максим пытался на ощупь найти механического мерзавца. Попытка не увенчалась успехом уж слишком далеко прятался тикающий подлец. Пришлось подниматься. Приподняв вялое, сонное, нагло сопротивляющееся тело, Родин сел на кровати и придавил наконец ненавистную кнопку. Наступила блаженная тишина. Хотелось повалиться снова набок и забыться сном. А ведь снилось же что-то донельзя приятное.
Нет. Нельзя. Засунув ноги в шлепанцы, Максим побрел в совмещенный санузел. Пыхнула, зажигаясь огромная как старинный сундук газовая колонка, и из крана полилась струйка пока еще холодной воды. Ленивым движением Максим намочил зубную щетку и, опасливо открыв картонную коробочку, едва коснулся зубного порошка. Слипшаяся белая масса оккупировала щетинки и застыла в ожидании.
Процесс чистки зубов продолжался с закрытыми глазами. Только когда ротовая полость избавилась от водопроводной воды после полоскания, ловившие каждое лишнее мгновение отдыха, глаза приоткрылись, и Максим взглянул в висящее над раковиной зеркало. Обычно, это жестокое порождение злобного ума издевалось над своими клиентами. Оно, являя пример дьявольского глумления, показывало смотрящимся в него морщины, отеки, мешки, прыщи, волоски и прочие недостатки, что неизвестно откуда выскакивают на лицах по утрам. В этот раз зеркало для разнообразия явило пример благонравия. Оттуда глядела просто заспанная особа с взъерошенными светлыми волосами, лишенная безобразных недостатков.
Чтобы окончательно проснуться, Максим побрызгал в лицо холодной жидкостью, на чем процесс утреннего омовения посчитал совершенно законченным.
Пора было приступать к зарядке. Физкультура, мать ее ити. До чего неприятное занятие. Если бы не "Цель" с большой буквы, то ничего подобного несовершеннолетнее "дитя Страны Советов", делать бы не взялось.
"Кубики, кубики, где вы мои кубики",– тяжко стонал Максим, в изнеможении продолжая качать пресс.
Ведь надо было попасться на глаза дурацкой фразе, что девушки прямо сходят с ума, если у их кавалера обнаруживается "живот" наподобие геометрической шарады. "Вот скажите, пожалуйста, зачем в искривленные извилины красавицы-блондинки – Шейлы, изображенной на глянцевой обложке идеологически – вредного буржуйского журнала, может влезть подобная прихоть?" Пришедшая в голову спасительная мысль на мгновенье прервала сгибательно-разгибательные движения, но дурная голова, как известно, не дает покоя. Извернулась она и тут: "Да бог его знает, как у девиц мозги устроены. Литература на этот счет дает такие противоречивые рекомендации, что тут сам черт ногу сломит".
Вот так, помянув в суе противоборствующие за влияние на род людской силы, Родин вернулся к прерванному занятию. Выжав из ни в чем не повинного организма очередную порцию пота, физкультурник-Максим решил, что пора уже, наконец, принять душ. Когда еще доведется.
Впереди ждала дорога на турбазу. Трудовая вахта туда, где тяжелый труд сделает из него " настоящего человека" на время отодвигалась.
Вот бы там еще нашлись и юные туристки. Наличие последних было бы для Максима весьма полезным. Пора было избавляться от неестественной привязанности. Собственно говоря, в том, чтобы соответствовать нахально перечисленным в тексте интервью требованиям девушки с обложки – красавицы Шейлы и состояла та великая "Цель", что заставляла дух издеваться над бренным телом.
Правда, признаться в том, что постыдно влюбился в девицу, изображенную на цветной обложке, даже себе самому, Родин пока стеснялся. Впрочем, это его секрет.
В глубине толстостенного дореволюционного дома стало на удивление прохладно. Жара, захватившая наружные комнаты и почти добравшаяся в сердцевину дома, к утру непостижимым образом отступила.
Утренний душ. Дело очень непростое и к нему надо подходить со всей ответственностью. Тут ведь стоит недокрутить кран и из стационарного гуся, что хищно возвышается над ванной, может брызнуть либо крутой кипяток, либо обжигающе-холодная субстанция. Определялось нужное положение крана только опытным путем или диковинной прозорливостью вырабатываемой долгим знакомством с удивительным водно-нагревательным прибором. Похвастаться тесной дружбой с гусеобразным агрегатом будущий турист не мог. Их знакомство можно было скорее назвать шапочным, ведь вчера он прекрасно обошелся без него. Экстрасенсорными способностями Максим тоже был наделен в недостаточной мере. Так что пришлось ему методом проб и ошибок в течение нескольких минут добиваться искомой температуры воды. Если учесть, что регулировка своевольного смесителя производилась, грубо говоря, голышом, да на холодном дне мокрой ванной, то процедура явно смахивала на мазохизм. Наконец, прибору надоело издеваться над молодым человеком, и он, дождавшись неосторожного поворота крана, фыркнул, загудел и, страшно задрожав, выдал прохладный поток огромной мощности. Тугие струи с силой ударили о крутые бока чугунного монстра и радостными капельками брызнули на пол – аккурат на то самое место, где расположились по неосторожности оставленные тапочки.
