Текст книги "Избранное"

Автор книги: Рабиндранат Тагор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Но тут сумасшедший Мегер Али снова закричал: «Отойди, отойди! Все ложь, все ложь!» Я открыл глаза и увидел, что уже утро; слуга принес мне почту, с почтительным поклоном вошел повар и осведомился, что приготовить сегодня.

Я решил: хватит! Больше здесь оставаться нельзя. И в тот же день со всеми своими пожитками перебрался в контору. Конторский служащий старик Керим Хан слегка улыбнулся при виде меня. Это меня задело, но я не сказал ни слова, и сел за работу.

По мере того как надвигался вечер, я становился все рассеяннее. Я чувствовал, что мне надо куда-то идти, что меня ждут. Проверка счетов на хлопок представлялась мне совершенно ненужным делом, и даже служба у низама казалась совсем никчемным занятием. Все, что жило настоящим, что суетилось, волновалось, добывало себе кусок хлеба, было в моих глазах незначительным, бессмысленным, нелепым.

Отбросив ручку и захлопнув бухгалтерскую книгу, я сел в коляску и уехал. С удивлением я отметил, что лошади сами остановились у ворот мраморного дворца как раз в ту минуту, как солнце скрылось за горой. Я быстро взбежал по лестнице и вошел в залу.

Все было тихо. Мрачные комнаты, казалось, сердито хмурились. Сердце мое наполнилось раскаянием, но кому высказать его, у кого просить прощения – я не знал. Безразличный ко всему на свете, бродил я по темным комнатам. Мне хотелось взять какой-нибудь музыкальный инструмент и под аккомпанемент его спеть, обращаясь к кому-то неизвестному: «О огонь! Та бабочка, которая пыталась улететь от тебя, снова вернулась, чтобы умереть. Прости ее на этот раз, опали ее крылья и прикажи своему пламени поглотить ее!»

Две слезы упали мне на лоб. Над вершиной Орали собрались грозные тучи. Темный лес и черная вода Шусты замерли в напряженном ожидании. И вот все содрогнулось: земля, вода, небо. Из далеких лесов с диким воем, ломая деревья и ощериваясь молниями, подобно безумцу, сорвавшемуся с цепи, налетел ураган. Захлопали двери в пустынных залах, и горестно застонала тишина…

Все слуги были в конторе, некому было зажечь лампу. И в этой кромешной тьме я почувствовал, что на ковре рядом с моей кроватью лежит женщина. Она судорожно рвала на себе волосы, по ее прекрасному белому лбу текла кровь, она то смеялась сухим, жестким смехом, то разражалась отчаянными, душераздирающими рыданиями, то начинала рвать на себе одежду и бить себя в обнаженную грудь. Ветер со свистом врывался в открытое окно, дождь захлестывал комнату и насквозь промочил ее одежду.

Всю ночь не утихала буря и не умолкали рыдания. С сердцем, разрывающимся от горя, бродил я по темным комнатам. Где та, которую я должен утешить? Кто она, кого постигло столь тяжелое горе? Что за причина такого безумного отчаяния?

– Отойди, отойди! – раздался крик сумасшедшего. – Все ложь, все ложь!

Уже рассвело, Мегер Али и в это страшное бурное утро, как всегда, бегал вокруг дворца, выкрикивая все те же слова, И вдруг меня осенила мысль: наверное, когда-то Мегер Али, как и я, жил во, дворце, и даже теперь, сойдя с ума, он по-прежнему находится во власти чар этого каменного чудовища и не может не являться сюда каждое утро.

Не обращая внимания на ливень, я кинулся к сумасшедшему.

– Мегер Али, о какой лжи ты говоришь?

Ничего не ответив, он оттолкнул меня и, дико завывая, стал кружить вокруг дворца, словно птица, притягиваемая неподвижным взглядом змеи. И как будто стараясь предостеречь себя, он снова и снова кричал: «Отойди, отойди! Все ложь, все ложь!»

Под проливным дождем я побежал в контору и как вихрь ворвался в комнату Керим Хана.

– Расскажи мне, что все это значит? – закричал я.

И вот что рассказал мне старик.

Когда-то этот дворец был местом, где разыгрывались страшные человеческие драмы, – здесь бушевали страсти, пламя неудовлетворенных желаний жгло сердца и в зловещем огне непрестанных наслаждений сгорали человеческие души. Сколько проклятий слышали эти стены – проклятий тех, на чью долю выпали страдания, чьи надежды были разбиты, чья страстная любовь. осталась безответной. Камни дворца впитали эти проклятия, и теперь, голодные и жаждущие, как чудовище, которому долго не давали есть, они жадно бросаются на каждого, осмелившегося приблизиться к ним. Из всех тех, кто пробыл здесь три ночи, уцелел лишь Мегер Али, но и ему пришлось поплатиться за это рассудком.

– Неужели и мне нет спасения? – спросил я.

– Спасение– есть, – ответил старик, – только достичь его нелегко. Я расскажу тебе, как это сделать, но прежде тебе надо узнать историю персидской рабыни, жившей когда-то в этом дворце наслаждений. Нет в мире истории более удивительной и более печальной…

Но тут пришли носильщики и сообщили, что поезд сейчас подойдет. Так скоро? Пока мы спешно собирали свои вещи, поезд подошел. Какой-то заспанный англичанин высунулся из окна вагона первого класса, пытаясь прочесть название станции. Увидев нашего знакомого, он тотчас же пригласил его к себе в купе. У нас были билеты во. второй класс, и мы оказались лишенными возможности выяснить, кто был наш спутник, и услышать конец этой истории.

Я предположил, что он принял нас за дураков и решил посмеяться над нами и что все, что он рассказал, чистейший вымысел от начала до конца.

Мой родственник теософ оказался другого мнения по этому вопросу, и в результате мы с ним поссорились на всю жизнь.

1895

Первый номер

Я даже не курю. Но мной владеет одна всепоглощающая страсть! Страсть к чтению, в сравнении с которой меркнут все страсти мира. Моим девизом стали строки:

 
Он хочет жить, а не существовать.
И дома он не расстается с книгой.
 

Человек, у которого любовь, к путешествиям намного превышает материальные возможности, с жадностью просматривает расписание поездов, так и я в юности, когда у меня не было денег, с упоением читал книжные каталоги. Мой дальний родственник, тесть моего брата, скупал без разбора все новинки и очень гордился тем, что и по сей день ни одна книга у него не пропала. Во всей Бенгалии, вероятно, не встретишь второго такого везучего человека. Ведь среди всех вещей, постоянно переходящих из рук в руки, как, например, деньги, жизнь, зонтик, утерянный каким-нибудь рассеянным, бенгальские книги занимают первое место.

Поэтому можно себе представить, что получить у этого счастливчика ключи от книжных шкафов было немыслимо. В детстве. я с братом ходил в гости к его тестю и чувствовал себя, как нищий во дворце, когда подолгу со слезами на глазах рассматривал запертые на ключ книжные шкафы. Из-за своей неутомимой страсти к чтению я постоянно проваливался на экзаменах в школе.

Но это дало мне одно неоспоримое преимущество… Мне не пришлось ограничиться теми устарелыми знаниями, которые давал университет. Я плыл по безбрежному океану мудрости. Ко мне ходят различного рода бакалавры и магистры[144]144
  Бакалавр, магистр – названия ученых степеней.


[Закрыть] искусств, которые по сей день не могут выбраться из темниц викторианского века… Подобно неподвижной земле в птолемеевом мироздании, они будто навсегда пригвождены к восемнадцатому-девятнадцатому векам. Поэтому не только нынешним студентам, но и сыновьям их и внукам суждено почтительно, как во время религиозной церемонии, двигаться по замкнутому кругу знаний. Колесница их мысли, с трудом одолев Милля[145]145
  Милль, Джон Стюарт (1773–1836) – английский буржуазный экономист и историк, автор «Истории Британской Индии».


[Закрыть] и Бентама[146]146
  Бентам, Иеремия (1748–1832) – английский философ, автор сочинения о морали, сводивший общественные интересы к механической сумме индивидуальных интересов.


[Закрыть], дотащилась до Карлейля[147]147
  Карлейль, Томас (1795–1881) – английский историк и литератор. По его взглядам, все подлинное осознается с помощью откровения, историю творят великие люди, герои.


[Закрыть] и Рескина[148]148
  Pескин, Джон (1819–1900) – английский историк и теоретик искусства, публицист, выступал с критикой буржуазной цивилизации.


[Закрыть] и застряла в пути. Студенты обязаны слушать только лекции своих преподавателей и не имеют права даже мечтать о чем-нибудь другом.

Между тем та, чужая нам литература, в зависимость от которой мы поставили свое духовное развитие и которую неустанно пережевываем, будто жвачку, не остается неизменной, она идет в ногу с жизнью своей страны. Я, разумеется, не мог жить чужой жизнью, но старался в своем духовном развитии не отстать от нее. Я сам выучил французский, немецкий, итальянский языки, брался даже за русский. Я взял билет на экспресс современности, идущий со скоростью более шестидесяти миль в час. Поэтому я вникал глубоко в учение Хаксли[149]149
  Хаксли (Гексли), Томас Генри (1825–1895) – английский биолог, дарвинист, занимал в философии стихийно-материалистические позиции.


[Закрыть] и Дарвина[150]150
  Дарвин, Чарлз Роберт (1809–1882) – создатель учения о развитии органического мира с помощью естественного отбора; изложено в основном его труде «Происхождение видов», в котором Дарвин стал на позиции стихийного материализма.


[Закрыть] и не боялся судить о Теннисоне[151]151
  Теннисон, Альфред (1809–1892) – английский поэт, часто обращался в своем творчестве к эпическим и историческим темам.


[Закрыть], и лишь врожденная скромность удержала меня от погони за дешевой славой на страницах наших ежемесячных журналов. Я не стал рулевым в лодке, на борту которой начертаны имена Ибсена[152]152
  Ибсен, Генрик (1828–1906) – классик норвежской литературы, драматург-реалист.


[Закрыть] и Метерлинка[153]153
  Метерлинк, Морис (1862–1949) – бельгийский драматург-символист.


[Закрыть].

Мечта моя сбылась – я собрал вокруг себя тех, кто способен оценить меня. Я убедился, что и в Бенгалии есть люди, которые, учась в колледже, все же не остаются равнодушными при звуках вины Сарасвати. Сначала ко мне приходили по одному, по два человека, а потом собралась целая группа.

Второй моей страстью были разговоры, или, выражаясь высоким стилем, – дискуссии. Я внимательно следил за всеми диспутами на страницах периодических и непериодических изданий, всегда поражаясь тому, как могли они быть столь незрелыми и в то же время так устареть. Мне часто хотелось влить в эту затхлую атмосферу свободную мысль, но писать было лень. Поэтому я радовался каждому, кто выслушивал мои сокровенные мысли.

Кружок мой рос. Я жил в тихом переулке в доме номер два, но мои друзья стали называть меня «неповторимым», а кружок мой «Обществом неповторимых».

Познания членов моего кружка всегда оказывались кстати. Утром, например, один из них забегал с только что вышедшей в свет английской книжкой, заложенной в каком-нибудь месте трамвайным билетом.

За разговорами мы не замечали, как шло время. Наступали сумерки, и появлялся другой член кружка с конспектами лекций колледжа. Он просиживал до глубокой ночи и даже не думал уходить. Я говорил до изнеможения. Однажды мне пришло в голову, что хороший художественный вкус способствует не только деятельности мозга, но и красноречию. В то же время я понял, что человек, жертвующий собой ради того, чтобы утолить жажду знаний других, ставит себя в незавидное положение. В мире существуют гигантские гончарные круги знаний и человеческой мысли, на них появляются открытия, которые, будто глиняные горшки, проходят обжиг временем: одни становятся прочнее, другие рассыпаются. В какой-то поэме я прочел, что Шива. прекрасно видел, когда Дурга хмурила брови, но у Шивы, было три глаза, а у меня всего два, да и то ослабевшие от чрезмерного чтения. Приказывая жене состряпать угощение в самое неподходящее время, я не замечал, хмурила ли она брови… Но со временем она свыклась с тем, что в нашем доме неурочное бывает ко времени, а неприемлемое приемлемым. Часы для нас не существовали, а наше бедное хозяйство было открыто всем ветрам. Мои скромные средства. утекали лишь в одном направлении – в книжные лавки. Жена, пожалуй, лучше меня объяснила бы, каким таинственным образом удавалось ей сводить концы с концами, потому что наше хозяйство, как голодный пес, питалось жалкими крохами со стола моей любимой и прожорливой собачки.

Таким, как я, людям совершенно необходимо рассуждать вслух о различных научных проблемах. Но не для того, чтобы самому делать научные открытия или помогать в этом другим – нет, просто я мыслил вслух – это был мой способ усвоения нового. Будь я ученым или профессором, моя разговорчивость показалась бы чрезмерной. Тем, кто трудится в поте лица, не нужно заботиться о своем аппетите, бездельникам же приходится нагуливать аппетит. Прежде мое «Общество неповторимых» заменяла жена. Она часами тихонько слушала, как шумно я усваиваю знания. Она носила сари[154]154
  Сари – женская одежда.


[Закрыть] только фабричной марки, и украшения ее не отличались ни чистотой золота, ни массивностью, зато в рассуждениях ее мужа, например, о евгенике[155]155
  Евгеника – учение о биологическом совершенствовании человеческого организма.


[Закрыть], учении Менделя[156]156
  Мендель, Грегор (1822–1884) – чешский ученый, основатель генетики.


[Закрыть] или математической логике не было и намека на фальшь. Мой кружок лишил жену возможности слушать мои ученые разговоры, но она почему-то ни разу не пожалела об этом.

Жену мою звали Онилой. Право, не знаю, что означает это имя, верно, и тесть мой этого не знал. Но оно ласкает слух и, я думаю, полно смысла, и, что бы на этот счет ни говорили словари, мне кажется, жена моя была любимой дочерью своего отца, иначе он не дал бы ей такого имени. Когда скончалась мать Онилы, тесть мой выбрал для себя самый приятный способ окружить заботой полуторагодовалого Шороджа – вторично женился. Насколько моему тестю повезло в женитьбе, можно заключить хотя бы из того, что за два дня до своей смерти он сказал Ониле, держа ее за руку:

– Я ухожу, дорогая, ты единственный человек, кому я могу доверить Шороджа.

Не знаю точно, сколько тесть оставил своей второй жене и ее детям. Ониле же он тайно вручил семь с половиной тысяч рупий с таким наказом:

– Истрать эти деньги на образование Шороджа.

Поведение тестя немало удивило меня. Умный, практичный,

он никогда не поступал необдуманно. Я же был уверен, что самым достойным человеком, которому следовало поручить воспитание Шороджа, был я сам. Просто уму непостижимо, почему он выбрал для этой роли Онилу. Даже не будь он уверен в моей безукоризненной честности, ему и тогда следовало бы доверить мне эти деньги. Впрочем, он был всего лишь преуспевающим дельцом викторианского века и не мог в полной мере оценить меня.

Уязвленный до глубины души, я решил не заводить об этом разговора, думая, что Онила первая это сделает: ведь без моей помощи ей все равно не обойтись. Но Онила ни словом не обмолвилась, и мне показалось, что она просто робеет. И вот однажды я как бы невзначай спросил:

– Ты что-нибудь сделала для Шороджа?

– Наняла учителя, потом он ходит в школу, – ответила жена.

Я намекнул, что согласен сам заниматься с мальчиком. Как-то я пытался втолковать Ониле сущность некоторых новейших методов обучения. Онила выслушала молча. Тогда впервые у меня родилось подозрение, что жена меня не уважает. Колледж я не кончил, и, вероятно, она считает, что я не имею ни права, ни опыта давать подобные советы. Оно и понятно. Разве могла она оценить должным образом мои взгляды на происхождение и эволюцию человека или распространение радиоволн?! Возможно даже, она считала, что ученик второго класса разбирается в этом лучше меня. Еще бы! Ведь в школе учителя таскают этих олухов за уши, стараясь вбить в их тупые головы какие-то знания.

В раздражении я повторял себе, что доказывать женщине собственное превосходство. – значит отказаться от своего главного достоинства. – способности научно мыслить.

Как правило, все действия семейной драмы идут за спущенным занавесом, но в конце пятого акта занавес вдруг поднимается. В те дни я был увлечен теориями Бергсона[157]157
  Бергсон, Анри (1859–1941) – французский философ-идеалист. По его воззрениям, познание возможно лишь как интуиция.


[Закрыть] и интеллектуализмом Ибсена, обсуждал их с моими «неповторимыми» и считал, что светильник жертвенности еще не зажегся на алтаре жизни Он илы.

Однако сейчас, оглядываясь на прошлое, я отчетливо вижу, что бог – создатель, творец всего живого – целиком овладел и душой и помыслами Онилы. Ей, старшей сестре, приходилось вести с мачехой упорную борьбу за маленького брата. Земля, которую держит на себе змей Васуки из пуран[158]158
  Пураны – канонические сочинения индуизма.


[Закрыть], неподвижна.

Но мир страданий, которые тяжким бременем легли на плечи молодой женщины, вечно менялся под градом ударов. Одному лишь богу известны муки, терзавшие Онилу, ценно занятую хлопотами по дому. Во всяком случае, я ни о чем не догадывался. Я и не подозревал, сколько переживаний, отвергнутых усилий, униженной любви, тайного беспокойства живут рядом со мной под покровом молчания. Я считал, что главным в жизни Онилы стали банкеты в честь «неповторимых». Но сейчас я понял, что самым родным и близким человеком для Онилы был брат, из-за которого она столько выстрадала. Моей помощью пренебрегли, и я перестал интересоваться судьбой мальчика.

Тем временем в доме номер один по нашему переулку поселился жилец. Этот дом был построен известным калькуттским ростовщиком Удхобом Боралом. Его сыновья и внуки не пожалели сил, чтобы спустить все его состояние. Род пришел в упадок. В живых остались только две, вдовы, да и те никогда не жили в особняке, поскольку он был очень запущен. Изредка кто-нибудь снимал его для свадьбы или других празднеств. На этот раз в нем поселился помещик из Нороттомпура, раджа Шитаншумаули.

Кстати, я мог и не заметить этого неожиданного вселения. Дело в том, что, подобно Карне, родившемуся в доспехах, я появился на свет в кольчуге рассеянности, очень прочной и массивной, она служила мне надежной защитой от ругани, шума, сутолоки.

Нынешние богачи страшнее стихийных бедствий, потому что они противоестественны: У человека должно быть две руки, две ноги и одна голова… Если же число ног, рук и голов превосходит положенное, это уже не человек, а демон. Испокон века демоны стараются выскочить из своих естественных пределов и ужасным шумом и бесцеремонностью доставляют беспокойство как бренному, так и небесному миру. Не заметить их совершенно немыслимо, хотя в этом нет особой необходимости. Они-болезнь земли, их побаивается сам Индра[159]159
  Индра – верховный бог древнеиндийской мифологии, бог грозы и бури.


[Закрыть].

Вскоре я понял, что Шитаншу не человек, а сущий демон. Я никогда не мог себе представить, что один человек может производить столько шума. Со своими экипажами, лошадьми и целой армией слуг он казался чудовищем о десяти головах и двадцати руках. И огонь, изрыгаемый этим чудовищем, спалил стену, отгораживающую мой научный рай от остального мира.

Первая моя встреча с Шитаншумаули произошла на углу переулка. Главное достоинство. нашего переулка заключалось в том, что там мог безнаказанно прогуливаться даже такой, как я, рассеянный человек, который ничего не замечал вокруг. Я мог идти по переулку и рассуждать сам с собой о рассказах Мередита[160]160
  Мередит, Джордж (1828–1909) – английский романист, поэт и журналист.


[Закрыть], о поэзии Браунинга[161]161
  Браунинг, Роберт (1812–1889) – английский поэт и драматург.


[Закрыть] или о стихах какого-нибудь современного бенгальского поэта, не опасаясь попасть в катастрофу. Но в тот день я внезапно услышал за спиной громкий окрик. Оглянулся и увидел пару огромных гнедых лошадей, запряженных в открытую двухместную коляску. Ее владелец сам правил, а кучер сидел рядом с ним. Бабу изо всех сил дернул вожжи. Я отпрянул к табачной лавке и спасся просто чудом. Бабу был вне себя от гнева… Еще бы! Не мог же он, беспечно правивший своей колесницей, простить столь же беспечного пешехода!

Я уже пытался объяснить подобные явления. Пешеход – человек обыкновенный, у него всего две ноги. У того, кто правит парой лошадей, их, по крайней мере, восемь, и он уже демон. Он занимает чересчур много места, отсюда и проистекают бедствия. Бог двуногого человека бессилен перед восьминогим чудом.

По законам природы я со временем должен был забыть и экипаж, и его владельца, потому что в нашем удивительном мире бывают вещи поинтересней, их и следует хранить в памяти. Но, увы, сосед производил гораздо больше шума, чем это полагается человеку обыкновенному. Так, о моем соседе, живущем в доме номер три, я при желании мог не вспоминать месяцами, но забыть хотя бы на миг о существовании соседа из первого номера было немыслимо!

По ночам его лошади, а их было около десятка, весьма немузыкально барабанили копытами по деревянному настилу конюшни, нарушая мой сон. По утрам же, когда его конюхи, а их тоже было около десяти, начинали скрести лошадей, мое доброе расположение духа бесследно улетучивалось. К тому же носильщики его паланкина были уроженцами Ориссы или Бходжпура, а привратники принадлежали к касте рыбаков Западной Бенгалии, и ни один из них не питал склонности к тихим и вежливым беседам. Таким образом, новый жилец, хоть и жил в доме совсем один, умудрялся производить шум бесчисленными способами.

Итак, новый сосед, бесспорно, был демоном. Он ни от чего не испытывал беспокойства, как сам Равана[162]162
  Равана – персонаж великой индийской эпопеи «Рамаяна», десятиглавый повелитель ракшасов (демонов), похитивший у царевича Рамы его жену красавицу Ситу.


[Закрыть], которого даже не тревожил храп его собственных двадцати ноздрей. Но войдите в положение его соседа. Небесный рай прежде всего поражал красотой своих пропорций, а дьявол, нарушивший райский покой и благодать, – несоразмерностью. И вот этот дьявол, оседлав мешок с деньгами, атаковал жилище обыкновенного человека. Его лошади, можно сказать, наступают на пятки скромного пешехода, а он, видите ли, приходит еще в ярость!

Однажды вечером никто из моих «неповторимых» не зашел ко мне, и я сидел, погрузившись в чтение книги о природе морских приливов и отливов. Вдруг что-то перелетело через ограду и стукнулось о переплет моего окна. То был меморандум моего соседа – теннисный мяч. Притяжение луны, биение пульса земли, самые древние системы стихосложения мира – все разом вылетело у меня из головы. Сосед не мог быть мне ничем полезен, и в то же время невозможно было не думать о нем. Через минуту примчался, запыхавшись, старый Оджодхо, мой единственный слуга. Мне никогда не удавалось его дозваться, мой истошный крик не оказывал на него никакого действия. Он неизменно говорил, что работы много, а он один. А сейчас я стал свидетелем того, как он без лишних напоминаний схватил мяч и помчался в соседний дом. Оказалось, что за каждый доставленный мяч ему платили четыре пайсы.

Вскоре я убедился, что разбит не только мой оконный переплет– нарушено душевное равновесие моих слуг. Меня не удивляло, что с каждым днем росло презрение Оджодхо к моей ничтожной особе, но вот и председатель «Общества неповторимых» Канайлал стал тянуться к соседнему дому. И все же я был уверен в преданности Канайлала. Но вот однажды я увидел, как он, обогнав старого Оджодхо, схватил мяч и со всех ног побежал к соседу. Я понял: он ищет повода для знакомства, и я усомнился в бескорыстной дружбе, которой нас учит веданта[163]163
  Веданта – одна из индийских идеалистических философских систем, согласно которой жизнь иллюзорна.


[Закрыть]. Да, одной амритой такой сыт не будет!

Я пытался зло вышучивать первый номер, говорил, что под его богатыми одеждами скрывается духовная пустота, но это было так же безнадежно, как стремление тучи закрыть собой все небо. Однажды Канайлал заявил, что мой сосед совсем не пустой человек, он бакалавр искусств. Канайлал и сам был бакалавром, поэтому, чтобы не обидеть его, я промолчал.

Вдобавок ко всему первый номер обладал еще и музыкальными талантами. Он играл на рнете, эсрадже[164]164
  Эсрадж – струнный щипковый музыкальный инструмент.


[Закрыть] и виолончели. Я не причисляю себя к знатокам музыки, которые презирают пение. Но мне кажется, что пение все же нельзя отнести к высокому искусству. Когда человеку не хватает слов, когда он нем, он прибегает к песне; когда человек не в состоянии мыслить, говорить разумно, он кричит. Доказательством тому служат люди, и поныне находящиеся на низшей ступени развития, – им доставляет удовольствие издавать всевозможные звуки. Но вот я стал замечать, что, по крайней мере, четверо из моих «неповторимых», стоит им услышать виолончель первого номера, уже не в состоянии сосредоточиться на новом разделе математической логики.

Как раз в то самое время, когда члены моего кружка стали тянуться к первому номеру, Онила сказала мне:

– Какой у нас беспокойный сосед! Давай переедем в другое место.

Я был несказанно рад.

– Видите, как бесхитростны женщины! – сказал я своим коллегам. – Они не способны осмыслить того, что требует доказательств, но быстро понимают очевидное.

– Такое, как, например, злой дух, появление души усопшего брахмана, величие праха от его ног, воздаяние за почитание супруга и тому подобное, – пошутил Канайлал.

– Да нет, – возразил я. – Вас ослепило великолепие первого номера, но Онилу не обманули его пышные одеяния.

Жена несколько раз заводила разговор о переезде. Я жаждал переехать, но было лень бродить по калькуттским переулкам в поисках нового дома. И вот в один прекрасный день я увидел, что Канайлал и Шобиш играют в теннис у первого номера.

Потом до меня дошли слухи, будто Джоти и Хорен посещают музыкальные вечера первого номера и снискали там всеобщее восхищение – один своей игрой на фисгармонии, другой – на барабане, а Орун – исполнением шуточных песен. Пять лет я знал этих людей, но не подозревал в них таких талантов. Я полагал, что основная страсть Оруна – сравнительное изучение религиозных систем. Где мне было догадаться, что он мастер петь шуточные песни!

Говоря откровенно, при всем моем презрении к первому номеру, в душе я завидовал ему. Не смешно ли? Я, который умел мыслить, выносить суждения, мгновенно схватывать суть явлений, решать сложнейшие проблемы, – завидовал какому-то Шитаншумаули!

По утрам первый номер гарцевал на великолепном скакуне, с какой удивительной ловкостью управлялся он с поводьями! Я, вздыхая, глядел на него, воображая и себя на таком скакуне. К сожалению, я никогда не отличался ловкостью.

Я не любитель музыки, но не раз ловил себя на том, что украдкой подсматриваю в окно Шитаншу, когда он играет на эсрадже, и восхищаюсь его искусством. Инструмент в его руках казался женщиной, которая щедро дарит все свои сокровища возлюбленному. Вещи, дома, животные, люди легче подчинялись Шитаншу, подпадая под его власть и обаяние. И я не мог не считать это свойство Шитаншу редкостным даром. Ему ничего не нужно добиваться, все дается ему без труда, словно по мановению волшебной палочки.

Когда мои «неповторимые» один за другим стали поддаваться соблазнам первого номера, я понял, что единственное средство спасти их – это переехать в другой дом. И вот однажды утром явился маклер и сообщил, что в районе Боронагора и Кашипура есть подходящий для меня дом. Вопрос был решен, и я пошел сказать жене, чтобы она готовилась к переезду. Но не нашел ее ни в кладовке, ни на кухне. Онила сидела в спальне у окна, прильнув лбом к оконной решетке. Заметив меня, она встала.

– Завтра переезжаем на новую квартиру, – сообщил я.

– Давай подождем до пятнадцатого, – неожиданно попросила Онила.

– Почему? – удивился я.

– Скоро будет известно, как Шородж сдал экзамены. Я очень волнуюсь, мне не до сборов.

Образование Шороджа было одним из многих вопросов, которые я никогда не обсуждал с женой. Итак, неожиданно для меня пришлось отложить переезд на несколько дней. За это время я узнал, что Шитаншу скоро уезжает путешествовать по Южной Индии, таким образом, тень, нависшая над вторым номером, сама собой исчезнет.

Но вдруг поднялся занавес, и начался пятый акт жизненной драмы. Накануне того памятного дня Онила ушла к мачехе и, вернувшись лишь на следующий день, заперлась у себя в комнате. Она знала, что вечером в честь полнолуния у меня соберутся «неповторимые» и надо приготовить угощение. Я постучал к ней, чтобы обо всем договориться. В ответ – ни звука.

– Ону! – крикнул я тогда.

Спустя несколько минут Онила отперла дверь.

– У тебя все готово для вечера? – спросил я.

Жена молча кивнула.

– Не забудь про пончики с рыбой и соус из чернослива, их любят все.

Выйдя из комнаты, я увидел Канайлала.

– Сегодня приходите все пораньше, Канай, – сказал я ему.

Канай удивился:

– Неужели мы соберемся сегодня?

– А почему бы и нет! – весело ответил я. – Все готово. – от книги новых рассказов Максима Горького и критических замечаний Рассела[165]165
  Рассел, Бертран (1872–1970) – английский философ и общественный деятель;он отрицал религиозную мораль, видел основу религии в страхе, считал науку средством утверждения человека.


[Закрыть] на учение Бергсона до пончиков с рыбой и соуса с черносливом.

Канай остолбенело смотрел на меня.

– Не надо сегодня, «неповторимый», – помолчав, проговорил он.

В конце концов я добился от него, в чем дело. Накануне вечером мой шурин покончил с собой. Шородж провалился на экзаменах и, не снеся упреков мачехи, повесился на своем чадоре.

– Откуда ты узнал об этом? – спросил я Канайлала.

– Первый номер сообщил.

Опять он! А произошло это вот как. Узнав о несчастье, Онила не стала дожидаться экипажа, а, взяв с собой Оджодхо, вышла на улицу и по дороге в дом отца наняла извозчика. Ночью Шитаншумаули, узнав обо всем от Оджодхо, тотчас же помчался за ней, потом съездил в полицию и, взяв на себя все хлопоты, связанные с кремацией тела, оставался с Онилой до самого конца.

Взволнованный, прошел я на женскую половину дома. Я предполагал, что жена заперлась у себя в комнате. Но на этот раз она готовила соус из чернослива. на веранде перед кухней. По выражению лица Онилы я понял, что сегодя ночью рухнула вся ее жизнь.

– Почему ты мне ничего не сказала? – с укором спросил я ее.

Онила взглянула на меня и промолчала.

Я съежился от стыда, потому что, спроси она меня, «что могло это изменить», я не знал бы, что ответить. Что бы ни случилось в семье, горе или счастье, я всегда терялся.

– Брось все, Онила, – сказал я, – никто не придет.

– Почему? – спросила она, глядя на груду очищенного чернослива. – Я столько наготовила. Неужели все выбрасывать?

– Но мы не можем сегодня заниматься чем бы то ни было.

– А вы. не занимайтесь. Будьте просто моими гостями.

Слова Онилы несколько успокоили меня. «Не так уж сильно она переживает, – подумал я. – Значит, возымели свое действие мои беседы с ней».

Жена моя не могла похвастать ни способностями, ни образованностью, она далеко не все понимала, но в обаянии ей нельзя было отказать.

Вечером у нас собралось всего несколько человек. Канайлал не пришел. Не пришли все, кто играл в теннис у первого номера.

Я знал, что на рассвете Шитаншумаули уезжает и они приглашены– к нему на прощальный ужин.

Никогда еще Онила не подавала такого роскошного угощения. Будучи человеком расточительным, я все же не мог не отметить про себя, что денег была потрачена уйма.

Гости разошлись лишь в половине второго ночи. Утомленный, я отправился спать.

– Пойдем? – сказал я жене.

– Я прежде уберу посуду.

Проснулся я около восьми утра. Под очками, которые я накануне положил на маленький столик в спальне, лежал листок бумаги. На нем рукой Онилы было написано: «Я ухожу. Не ищи меня. Это бесполезно».

Я ничего не мог понять. Тут же на столике стояла жестяная шкатулка. Я открыл ее. В ней были сложены все украшения жены вплоть до браслетов (не было лишь железного браслета и браслета из ракушек). Здесь же, в шкатулке, лежала связка ключей, завернутые в бумагу рупии и мелкая монета – все, что осталось от расходов на месяц. Там же я нашел блокнотик со списком посуды и вещей, счета прачки, бакалейщика и молочника– словом, все, кроме ее адреса.

Постепенно я понял, что Онила ушла навсегда. Я обошел весь наш дом, потом дом тестя – Онила исчезла. Я никогда не задумывался над тем, что должен делать человек в моем положении. Сердце у меня разрывалось от горя. Неожиданно взгляд мой остановился на соседнем доме с плотно запертыми окнами и дверьми. У ворот, покуривая трубку, сидел сторож. Страшное подозрение обожгло душу: в то время как я весь ушел в изучение новейшей логики, старое как мир человеческое вероломство расставило сети в моей доме. О подобных явлениях я в свое время читал у таких крупных писателей, как Флобер[166]166
  Флобер, Гюстав (1821–1880) – классик французской литературы, прозаик, реалист («Мадам Бовари», «Воспитание чувств» и др.).


[Закрыть], Толстой, Тургенев, и с наслаждением тщательно исследовал их суть. Но мне и не снилось, что когда-нибудь такая банальность может случиться со мной.

Когда первое потрясение прошло, я попытался поверхностно, будто незрелый философ, разобраться в случившемся. Смеясь над собой, я вспомнил день нашей свадьбы. Я думал о том, сколько пропадает напрасно надежд, усилий, чувств, сколько дней и ночей, лет прожил я слепым, совершенно не замечая, что моя жена – живое существо… А стоило мне прозреть, как все лопнуло, будто мыльный пузырь. Я так и не научился понимать то, что из века в век, преодолевая жизнь и смерть, остается неизменным.