Текст книги "Избранное"

Автор книги: Рабиндранат Тагор

Рассказы Р. Тагора – одна из вершин мировой новеллистики. В «Избранное» включены рассказы, первый из которых написан в 1891 году, а последний в 1932 году. Если взять их обобщенно, то можно выделить как наиболее характерную черту построения наличие героя, оказывающегося объективно в центре конфликта между человеческим началом и началом античеловеческим, порожденным, например, отжившими кастовыми традициями или же колониальной властью. Таковы, например, герой рассказа «Свет и тени» Шошибхушон, Ройчорон из рассказа «Возвращение Кхокабабу» и т. д. Наиболее ярко эта особенность выступает в изящной аллегории «Карточное королевство», где четыре сословия традиционного индусского общества приравнены к четырем мастям игральных карт. Автор, используя широко распространенные фольклорные мотивы, вводит в это строго регламентированное общество, где от века не происходило никаких изменений, царевича с его приятелями, которые и вдыхают жизнь во всем ее многоцветий в бездушное существование жителей «Карточного королевства».

Мастерство Р. Тагора проявилось, в частности, в том, что он в своих рассказах представляет жизнь в движении, в поступательном развитии. Эта особенность ярко сказывается во многих, особенно женских, образах. Если трогательная Гирибала в рассказе «Свет и тени» еще только пробуждается к жизни как самостоятельная личность, то Колени из «Незнакомки» уже стряхнула с себя многие из омертвевших традиций, она социально активна, утверждает себя и мыслью и действием.

Тема, всегда бывшая для поэта актуальной – столкновение косности, застоя с потребностями живой жизни, – главный предмет внимания Тагора – автора миниатюр. С удивительной легкостью сочетая мотивы, почерпнутые из мифологии, фольклора, с заботами повседневной жизни, поэт создал целую серию произведений, жанровое определение которых затруднительно сформулировать. «Облако-вестник» и «Наш переулок» – это своего рода стихотворения в прозе, причем первое – отголосок классики, поэмы того же названия поэта Калидасы, а второе – реалистическая зарисовка. «Не в тот рай попал» – притча, размышление о смысле искусства в мире чистогана. «Как обучали попугая» – притча-сатира на калечащую, мертвящую систему образования и т. д.

«Голодные камни» – рассказ примечательный. Он и реалистичен, и сказочен, и романтичен. В основе его сюжета совершенно заурядное событие – встреча рассказчика и его родственника в поезде с неким весьма эрудированным незнакомцем. Автор строит рассказ по давно известной – не только в индийской, но и в других литературах мира – схеме: берется одна история, в нее вставляется другая, прямого отношения к первой не имеющая, но служащая пояснением каких-то мыслей или событий, содержащихся в первой.

Здесь, однако, такой связи нет – автор преследует иную цель. Дело в том, что в конце XIX века получили распространение теософские учения, имевшие цель «развивать сверхчувственные силы человека». Родственник рассказчика, увлеченный поиском этих сил, «пришел к убеждению, что наш спутник связан с потусторонним миром». Рассказчик – сам автор – скептически к этому относится, но, вполне реально обосновав ситуацию с опозданием поезда, знакомит читателя с одной из историй своего случайного попутчика. Это увлекательный рассказ в духе многочисленных произведений тогдашней бенгальской прозы, напоминающий новеллы «Тысячи и одной ночи», на которую попутчик не упускает случая сослаться и прямо. Переживания сборщика хлопковой подати, искусно переплетенные с нарочито ходульно описанными страстями, получают как бы разрешение, развязку в словах служащего у него Керим Хана. «Неужели и мне нет спасения?» – спрашивает попутчик Керима, и тот отвечает, будто цитируя саму «Тысячу и одну ночь»: «Спасение есть… только достичь его нелегко. Я расскажу тебе, как это сделать, но прежде тебе надо узнать историю персидской рабыни, жившей когда-то в этом дворце наслаждений. Нет в мире истории более удивительной и более печальной…». Но поезд подходит к станции, какой-то англичанин зазывает попутчика в свое купе, и все оказались лишенными возможности выяснить, кто был спутник, и услышать конец этой истории. Автор ссорится со своим родственником, уверовавшим в необычайные связи случайного попутчика с неземными силами.

Тагор изящно, остроумно, как Л. Толстой в «Плодах просвещения», посмеялся над увлечениями некоторых своих соотечественников теософией, спиритизмом.

Стоит отметить и то, что этот рассказ как бы символизирует собой кризис романтизма в бенгальской литературе. Тагор не избегал романтических мотивов, но в подавляющем большинстве рассказов он выступает мастером реалистической прозы. Как и многих других его современников, писателя остро тревожило разлагающее воздействие погони за богатством, этого неизбежного следствия развития буржуазных отношений, и особенно – в области искусства. Именно этот конфликт лег в основу сюжета рассказа «Художник», написанного в 1929 году. В этом высокохудожественном, занимательном произведении показано, что человеческая, творческая личность не может раскрыться во всех своих возможностях в мире чистогана. Чунилал, мальчик-художник, должен быть спасен, как говорит его мать, «от поклонения монете». Эту тему Р. Тагор неоднократно разрабатывал и в своей прозе, и в поэзии, и в публицистике, она волновала многих наших писателей, В. Гаршин раскрывал ее в рассказе «Художники», Н. Гоголь – в «Портрете».

С самого начала творческой деятельности Р. Тагор часто обращался к драматургии. Истоки его театра восходят к зрелищным народным представлениям, насыщенным песнями и танцами, к сюжетам, заимствованным из древних легенд, эпоса. Им было создано и несколько аллегорических пьес, одна из которых здесь представлена читателю. Само название ее – «Колесница времени» – связано с давней традицией «джатра» – не только бенгальской, но и общеиндийской – вывозом во время храмового праздника изображения божества на громадной церемониальной колеснице, покрытой резьбой и всяческими украшениями, причем вывозят колесницу, достигающую иной раз десяти – двенадцати метров вышины, сами верующие. К таким праздникам приурочиваются ярмарки, гулянья, представления.

Сюжет сам по себе не сложен, но символичен – колесница времени в назначенный час не может сдвинуться с места: ни брахманы, ни воины, ни министры не в состоянии привести ее в движение. Коль скоро остановилось время, не может продолжаться жизнь. Саньяси-подвижник прорицает гибель всему. Становится известно, что шудры – обобщенный образ тружеников – взбунтовались и решили сами сдвинуть колесницу времени. Все высокопоставленные персоны осуждают их, но является Поэт, в образе которого угадываются автобиографические черты самого Тагора, который объясняет знати неотвратимость закона времени. Воля шудр подчиняет себе колесницу времени, и она приходит в движение. Поэт провозглашает:

 
Пусть грянет общий хор:
Проснитесь вы, что слали до сих пор!
Кто спину гнул столетья – распрямитесь!
 

В заключение появляется Саньяси-подвижник и восклицает:

 
Да славится великий новый век!
 

Так образно, аллегорически великий индийский поэт выразил в своей пьесе основной конфликт эпохи. Вряд ли случайно; что пьеса, первоначально написанная в 1923 году, получила новую редакцию в 1932 году, после того как поэт побывал в Советском Союзе и воочию убедился в том, на что способен народ, избавившийся от векового гнета.

Тагору всегда было присуще стремление поделиться с читателем своими идеями по актуальным вопросам индийской и мировой действительности, национально-освободительного движения, литературы, искусства. В жанрах художественной литературы он делал это образно, публицистика же писателя носила, в свою очередь, эмоционально-художественную окраску, что придавало выступлениям Тагора по политическим или социальным вопросам особенно большую выразительность. В данный раздел книги включены, во-первых, материалы, отражающие его давний интерес к социалистической идее («Социализм» – 1892, «Письма из России» – 1930); во-вторых, к изысканиям в области истории Индии и ее культуры («Центр индийской культуры» – 1928), имеющие важное значение для понимания мировой культуры. Все эти страстные, богатые мыслями, яркие работы объединяет тревога автора за судьбу человечества. Его публицистика и сегодня сохраняет свою актуальность. Гражданская совесть поэта не знала ни национальной, ни религиозной ограниченности.

Глубокую тревогу у поэта вызывали рост военной опасности, разгул фашизма, нападение Италии на Абиссинию, агрессия Германии и Италии против Испанской республики, Японии против Китая. Его всегда тревожило употребление во зло человеку великих достижений науки и техники. В 1932 году, накануне вылета из Багдада в Тегеран, Тагор прочел сообщение о том, как английские бомбардировщики стерли с лица земли несколько иракских деревень. Второй раз в жизни поднявшись на самолете, он записывает: «…как ужасна может стать такая отчужденность, если однажды понадобится обрушить сверху град разрушений на эту неопределенность, распростертую внизу. Кто здесь убийца, кто здесь жертва? Кто свой, кто чужой?» Поэт словно провидел чудовищные преступления американской военщины, обратившей в атомные пепелища Хиросиму и Нагасаки, заливавшей напалмом Корею, осуществлявшей «ковровые бомбежки» во Вьетнаме и лихорадочно ищущей все новые и новые средства массового уничтожения.

Когда в 1938 году Р. Тагор осудил японское вторжение в Китай как преступление против мира и человечности, скрытое за завесой демагогии и религиозного лицемерия, японский литератор Ногучи упрекнул его в том, что поэт не понял великой миссии Японии в создании «нового великого мира в Азии для Азии». Тагор ответил: «Ваша концепция «Азия для Азии» есть инструмент политического шантажа… Вы строите такую концепцию Азии, которая венчает башню, сложенную из черепов». И сегодня снова действуют в мире черные силы, опирающиеся на подобные же концепции, идеи расового превосходства или на некую «миссию богоизбранного народа», представляющие угрозу самой жизни на нашей планете, поэтому и сегодня действенна, актуальна публицистика, созданная полвека назад.

В канун своего восьмидесятилетия Р. Тагор написал статью «Кризис цивилизации». Она стала политическим завещанием поэта, утверждением неистребимой веры в Человека. Осознавая близость конца жизни, поэт не утрачивал чувства исторического оптимизма, статья кончается словами: «Потерять веру в человечество – страшный грех; я не запятнаю себя этим грехом. Я верю, что после бури в небе, очистившемся от туч, засияет новый свет: свет самоотверженного служения человеку. Откроется новая, незапятнанная страница истории…

Думать, что человечество может потерпеть окончательное поражение, – преступно!»

Советские люди высоко ценят наследие замечательного индийского поэта, классика мировой литературы Рабиндраната Тагора. Его произведения издавались на русском и латышском, украинском и грузинском, армянском и туркменском, литовском и киргизском, эстонском и молдавском, азербайджанском и белорусском, таджикском и узбекском и ряде других языков, осуществлены восьмитомное, двенадцатитомное и четырехтомное собрания сочинений на русском языке.

Поэт не увидел дня Великой Победы, как и дня 15 августа 1947 года, когда его Родина обрела независимость, завоеванную народами Индии в ходе длительной и трудной, героической борьбы, в которую и им самим был внесен немалый вклад. Перед народами Индии встала колоссальная по масштабам задача построения новой жизни, избавления от колониального прошлого, создания независимой экономики, развития национальной культуры. Немалые успехи достигнуты ими с тех пор.

В решении стоящих перед ним проблем индийский народ встретил не только полное понимание, но и бескорыстную помощь, сотрудничество со стороны советских людей. Воля народов обеих великих стран, скрепленная равноправными и взаимовыгодными соглашениями, взаимообогащение культурными ценностями, дружба народов Советского Союза и Республики Индия играют важную роль в упрочении мира, в создании того миропорядка, о котором мечтал Рабиндранат Тагор: «Будущее наше – в умении объединить свои силы с теми силами на земле, которые жаждут положить конец эксплуатации человека человеком и нации нацией».

И. Д. Серебряков,

лауреат международной премии

имени Джавахарлала Неру.

ПОЭЗИЯ

Праздничное утро

 
Открылось утром сердце ненароком,
И влился мир в него живым потоком.
Недоуменно я следил глазами
За золотыми стрелами-лучами.
 
 
Аруны[1]1
  Аруна – по древнеиндийскому поверью, божество зари, возничий на колеснице Солнца.


[Закрыть] показалась колесница,
И утренняя пробудилась птица,
Приветствуя зарю, защебетала,
И все вокруг еще прекрасней стало.
 
 
Как брат, мне небо крикнуло: «Приди!»
И я припал, прильнул к его груди,
Я по лучу поднялся к небу, ввысь,
Щедроты солнца в душу пролились.
 
 
Возьми меня, о солнечный поток!
Направь ладью Аруны на восток
И в океан безбрежный, голубой
Возьми меня, возьми меня с собой!
 

Морские волны

(Написано по случаю гибели лодок с паломниками у города Пури[2]2
  Пури – город на побережье штата Орисса, в котором находится храм Джаганнатха (Покровителя мира – Вишну), главный центр паломничества индусов.


[Закрыть])

 
Во тьме, словно бред бессвязной, свои разрушенья празднуй —
О дикий ад!
То ветра свист исступленный иль крыльев миллионы
Кругом гремят?
И с морем небо мгновенно слилось, чтобы взор вселенной
Задернуть, ослепив.
То молний внезапных стрелы иль это ужасный, белый
Усмешек злобных извив?
Без сердца, без слуха и зрения проносится в опьяненье Каких-то гигантов рать —
В безумье все разрушать.
 
 
Ни цвета, ни форм, ни линий. В бездонной, черной пучине —
Смятенье, гнев.
И мечется море с криком, и бьется в хохоте диком,
Осатанев.
И шарит – где же граница, чтоб о нее раздробиться,
Где берегов черта?
Васуки[3]3
  Васуки – один из фантастических змеев в индийской мифологии, иногда отождествляется с другим – шешей, служащим ложем для бога Вишну, когда он отдыхает после «акта творения мира».


[Закрыть] в грохоте, визге валы разбивает в брызги
Ударом хвоста.
Земля потонула где-то, и бурею вся планета
Потрясена.
И разрываются сети сна.
 
 
Беспамятство… Ветер. Тучи. Нет ритма, и нет созвучий —
Лишь пляска мертвеца.
Смерть ищет опять чего-то, – она забирает без счета
И без конца.
Сегодня во мгле свинцовой ей надо добычи новой.
И что же? Наугад,
Не чувствуя расстояний, какие-то люди в тумане
К смерти своей летят.
Путь их бесповоротен. Вместилось несколько сотен
Людей в ладью.
Цепляется каждый за жизнь свою!
 
 
Уже отбиваться трудно. И буря бросает судно:
«Давай! Давай!»
А вспенившееся море гремит, урагану вторя:
«Давай! Давай!»
Со всех сторон обступая, смерть кружится голубая,
От злобы побледнев.
Теперь не сдержать напора – и судно рухнет скоро:
Моря ужасен гнев.
Для бури и это шалость! Все спуталось, перемешалось —
И небо и земля…
Но рулевой – у руля.
 
 
И люди сквозь мрак и тревогу, сквозь грохот взывают к богу:
«О всеблагой!
Смилуйся, о великий!» Несутся мольбы и крики:
«Спаси! Укрой!»
Но звать и молиться поздно! Где ж солнце? Где купол звездный?
Где счастья благодать?
И лет невозвратных были? И те, кого так любили?
Здесь мачеха, а не мать!
Пучина. Удары грома. Все дико и незнакомо.
Безумье, мгла…
А призракам нет числа.
 
 
Не выдержал борт железный, проломано дно, и бездны
Раскрыта пасть.
Здесь царствует не Всевышний! Здесь мертвой природы хищной
Слепая власть!
Во тьме непроглядной звонко разносится крик ребенка.
Смятенье, дрожь…
А море словно могила: что не было или было —
Не разберешь.
Как будто ветер сердитый задул светильники чьи-то…
И в тот же час
Свет радости где-то погас.
 
 
Как в хаосе мог безглазом возникнуть свободный разум?
Ведь мертвое вещество,
Бессмысленное начало – не поняло, не осознало
Себя самого.
Откуда ж сердец единство, бестрепетность материнства?
Вот братья обнялись,
Прощаясь, тоскуя, плача… О солнечный луч горячий,
О прошлое, вернись!
Беспомощно и несмело сквозь слезы их заблестела
Надежда вновь:
Светильник зажгла любовь.
 
 
Зачем же всегда покорно мы смерти сдаемся черной?
Палач, мертвец,
Чудовище ждет слепое, чтоб все поглотить святое —
Тогда конец.
Но даже и перед смертью, дитя прижимая к сердцу,
Не отступает мать.
Ужели же все напрасно? Нет, злобная смерть не властна
Дитя у нее отнять!
Здесь – бездна и волн лавина, там – мать, защищая сына,
Стоит одна.
Кому же отнять его власть дана?
 
 
Ее бесконечна сила: ребенка загородила,
Прикрыв собой.
Но в царстве смерти – откуда любви подобное чудо
И свет такой?
В ней жизни бессмертной зерна, источник чудотворный
Неисчислимых щедрот.
К кому прикоснется эта волна тепла и света,
Тот матерь обретет.
О, что ей весь ад восставший, любовью смерть поправшей,
И грозный шквал!
Но кто ей такую любовь даровал?
Любовь и жестокость мести всегда существуют вместе, —
Сплелись, борясь.
 
 
Надежды, страхи, тревоги в одном обитают чертоге:
Повсюду связь.
И все, веселясь и плача, решают одну задачу:
Где истина, где ложь?
Природа разит с размаху, но в сердце не будет страха,
Когда к любви придешь.
А если чередованье расцвета и увяданья,
Побед, оков —
Лишь спор бесконечный двух богов?
 

Герой Бенгалии

 
За стенкою Бхулубабу[4]4
  Бхулубабу – имя нарицательное, обращение «почтенный», «достойный».


[Закрыть], худея от изнеможения,
Читает громко таблицу умножения.
Здесь, в этом доме, обитель друзей просвещения.
Юный разум познанию рад.
Мы, В. A. and М. А.[5]5
  В. А., М. А. – английские сокращения названий ученых степеней: В. А. – бакалавр искусств, М. А. – магистр искусств.


[Закрыть], я и старший мой брат,
Три главы прочитали подряд.
Жажда знанья в бенгальцах воскресла.
 
 
Мы читаем. Горит керосин.
Возникает в сознании много картин.
Вот Кромвель[6]6
  Кромвель, Оливер (1599–1650) – выдающийся деятель английской буржуазной революции.


[Закрыть], воитель, герой, исполин,
Обезглавил владыку Британии.
Голова короля покатилась, как манговый плод,
Когда его палкою с дерева мальчик собьет.
Любопытство растет… Мы читаем часы напролет
Все настойчивей, все неустаннее.
 
 
За родину жертвуют люди собой,
Вступают они за религию в бой,
Расстаться готовы они с головой
Во имя возвышенного идеала.
Откинувшись в кресле, читаю я жадно.
Уютно под крышей у нас и прохладно.
Написаны книги разумно и складно.
Да, читая, узнаешь немало.
 
 
Помню я имена тех, кто в поисках знания
Во власти дерзания
Пустился в скитания…
Рожденье… Кончина… За датою дата…
Понапрасну минуты не трать!
Это все записал я в тетрадь.
Знаю: многим пришлось пострадать
За правду святую когда-то.
 
 
Ученые книги листали мы,
Своим красноречьем блистали мы,
Кажется, взрослыми стали мы…
Долой унижение! Долой подчинение!
Зубря день и ночь, за свои мы воюем права.
Большие надежды, большие слова…
Поневоле тут кругом пойдет голова,
Поневоле придешь в исступление!
 
 
Мы не глупей англичан. Страх перед ними забудь!
Мы от них отличаемся с виду чуть-чуть,
Так ведь не в этом же суть!
Мы – дети Бенгалии славной,
Мы британцам уступим едва ли.
Мы книги английские все прочитали.
Пишем к ним комментарии мы на бенгали.
Перья нам служат исправно.
 
 
«Арийцы» – Макс Мюллер[7]7
  «Арийцы» – Макс Мюллер изрек… – Макс Мюллер (1823–1900) – видный английский индолог, выдвинувший, в частности, идею об особой роли гипотетических ариев в создании индийской цивилизации. В стихотворении Р. Тагора отразилось критическое отношение прогрессивной индийской общественности к этой идее.


[Закрыть] изрек.
И вот мы, не зная тревог,
Решили, что каждый бенгалец – герой и пророк
И что не грех нам теперь отоспаться.
Мы не допустим. обману!
Мы поднапустим туману!
Позор не признавшим величия Ману[8]8
  Ману – автор древнего свода индийского права «Законы Ману».


[Закрыть]!
Священный мы трогаем шнур[9]9
  Священный мы трогаем шнур… – Представители трех высших сословий индусов (брахманов, кшатриев, вайшьев) носят через левое плечо джанев – священный шнур, символизирующий принадлежность к этим сословиям.


[Закрыть] и клянем святотатца.
 
 
Что? Мы не великие? Ну-ка,
Пускай клевету опровергнет наука.
Наши предки стреляли из лука.
Или об этом не сказано в ведах[10]10
  Веды – совокупное название четырех древнейших памятников индийской словесности, время возникновения которых относят к рубежу II и I тысячелетий до новой эры, – «Ригведа» (знание гимнов), «Яджурведа» (знание жертвоприношений), «Самаведа» (знание мелодий) и «Атхарваведа» (знание заклинаний).


[Закрыть]?
Мы громко кричим. Разве это не дело?
Доблесть арийская не оскудела.
Мы будем кричать на собраниях смело
О наших былых и грядущих победах.
 
 
В размышленье святой пребывал неустанном,
Рис на пальмовых листьях мешал он с бананом,
Мы святых уважаем, но тянет нас больше к гурманам,
Мы приспособились к веку поспешно.
Мы едим за столом, ходим мы по отелям,
Не являемся в классы по целым неделям.
Мы чистоту сохранили, к возвышенным шествуя целям,
Ибо Ману прочли (в переводе, конечно).
 
 
Сердце при чтенье Самхиты[11]11
  Самхита – систематизированное собрание поэтических или прозаических текстов вообще; здесь – совокупное название четырех вед.


[Закрыть] восторгом объято.
Однако мы знаем: съедобны цыплята[12]12
  Однако мы знаем: съедобны цыплята… – правоверные индусы должны соблюдать ряд запретов на пищу, – например, они не могут есть говядину, в силу святости коровы; птичье мясо не входит в число запретной пищи.


[Закрыть].
Мы, три знаменитые брата,
Нимай, Непах и Бхуто,
Соотечественников просветить захотели.
Мы волшебною палочкой знанья у каждого уха вертели.
Газеты… Собранья по тысяче раз на неделе.
Мы всему научились как будто.
 
 
Стоит услышать нам о Фермопилах[13]13
  Фермопилы – город, возле которого в 480 году до н. э. отряд спартанских воинов, преградив путь персам в Среднюю Грецию, пал смертью храбрых.


[Закрыть],
И кровь, словно лампы фитиль, загорается в жилах.
Спокойными мы оставаться не в силах,
Марафон вспоминая и славу бессмертного Рима.
Разве неграмотный это поймет?
Разинет он от изумления рот,
И сердце мое разорвется вот-вот,
Жаждою славы томимо.
 
 
Им бы хоть о Гарибальди[14]14
  Гарибальди, Джузеппе (1807–1882) – итальянский революционер-демократ, участник борьбы за воссоединение Италии.


[Закрыть] прочесть!
В кресло бы тоже могли они сесть,
Могли бы бороться за национальную честь
И за успехи прогресса.
Говорили бы мы на различные темы,
Сочиняли бы дружно поэмы,
В газетах писали бы все мы,
И процветала бы пресса.
 
 
Но об этом пока и мечтать неуместно.
Литература им неинтересна.
Дата рождения Вашингтона[15]15
  Вашингтон, Джордж (1732–1799) – первый президент Соединенных Штатов Америки.


[Закрыть] им неизвестна,
Не слыхали они о великом Мадзини[16]16
  Мадзини, Джузеппе (1805–1872) – итальянский демократ, участник борьбы за воссоединение Италии.


[Закрыть].
А ведь Мадзини – герой!
За край он боролся родной.
Отчизна! Лицо от стыда ты закрой!
Невежественна ты и поныне.
 
 
Обложился я грудами книг
И к источнику знания жадно приник.
Я с книгами не расстаюсь ни ни миг.
Неразлучны со мною перо и бумага.
Опахало бы мне! Кровь горит.
Вдохновеньем охвачен я властным.
Насладиться хочу я прекрасным.
Стать стилистом хочу первоклассным.
Во имя всеобщего блага.
 
 
Битва при Незби…[17]17
  Битва при Незби (1649) – сражение, в котором войска Кромвеля нанесли поражение королевской армии.


[Закрыть] Читайте о ней!
Кромвель бессмертный титанов сильней.
Не забуду о нем до кончины своей!
Книги, книги… За грудою груда…
Ну, хватит читать! Поясница болит у меня.
Эй, служанка, скорей принеси ячменя!
A-а, Нони-бабу! Здравствуй! Третьего дня
В карты я проиграл! Отыграться бы нынче не худо.
 

Два бигха[18]18
  Бигх – мера земли, около четверти гектара.


[Закрыть] земли

 
Я имел два бигха, – их нет, землю забрал сосед,
   не дав ничего взамен.
Раз он мне сказал: «Твой участок мал,
   продай-ка его, Упен».
Я ж ему в ответ: «Конца-края нет
   земле твоей, господин,
Что продам я? Бог сохранить помог
   мне всего лишь клочок один».
Но уперся он: «Если ты умен,
   то уступишь участок мне,
Я решил свой сад обратить в квадрат,
   ширину приравнять к длине,
Не мешай, дружок!» Душу страх обжег,
   и молитвенно руки сложив на груди,
Пересохшим ртом я шепнул: «Мой дом,
   мой посев, раджа[19]19
  Раджа – царь, правитель; почтительное обращение к вышестоящему лицу.


[Закрыть], пощади.
Тут отец и дед семь десятков лет
   лили пот, земля – наша мать.
Не избыть беды тем, кто в миг нужды
   может старую мать продать».
Захрипел бабу, закусил губу,
   почернел лицом, словно ночь:
«Спорь, коль хватит сил, я тебя просил,
   а теперь проучить не прочь!»
Пять недель прошли, и насчет земли
   был составлен ложный указ:
Взял мой дом судья за долги, хоть я
   не был должен на этот раз.
Жизнь голодных гнет, ненасытен тот,
   у кого завелась деньга.
Что считать гроши? Ведь рука раджи
   грабит нищего, как врага.
Я молил, чтоб бог мне помог, чем мог,
   и мольбы мои впрок пошли,—
Появись во сне, подарил он мне
   мир огромный вместо клочка земли.
И вот я – аскет, как саньяси[20]20
  Саньяси – подвижник, отвергший мир, человек, живущий подаянием и странствующий по местам паломничества.


[Закрыть], одет
   пил воду из рек, где вода свята,
Тешил свой взор громадами гор,
   посещал святые места.
Но ни на море синем, ни в желтой пустыне,
   нигде – ни вблизи, ни вдали,
Даже во сне не случалось мне
   позабыть о двух бигхах родной земли.
На рынках кричащих, в молельнях и чащах
   промчались пятнадцать-шестнадцать лет,
И открылось уму, что бежать ни к чему,
   ведь спасенья от памяти нет.
 
 
Привет, привет тебе, мать! Как не узнать
   бенгальской земли!
Рокот Ганги[21]21
  Рокот Ганги… – река Ганг названа по имени Ганги, дочери отца гор Хима-лая; именно поэтому в переводе ее название дано в женском роде.


[Закрыть] и воздух родной, полный ласковой тишиной,
   счастье мне возвратить смогли.
Вот поле… Вот лес… Голова небес
   склонилась к твоим стопам,
А в манговых рощах[22]22
  А в манговых рощах… – Манго – широко распространенное в Индии плодовое дерево; плоды имеют приятный вкус и запах.


[Закрыть] птицы поют, надежен там прохладный приют,
   приготовленный пастухам.
Деревни, как птичьи гнезда, хранят из теней сплетенный
   наряд и покой,
А водоемы, что с детства знакомы,
   зовут зачерпнуть прохладу рукой.
Бенгалка с кувшином идет не спеша, трепещет душа,
   и глаза мокры…
Как сладко сказать земле моей: «Мать»,
  встретив ласковый взор сестры.
Промчались два дня – и вокруг меня
   места родные, – мой сон давнишний.
Тут все как вчера: и дом гончара,
   и колесница Вишну[23]23
  Вишну – одно из трех главных божеств индуизма, олицетворение солнца, света, покровитель, хранитель мира.


[Закрыть].
Вот рынок, вот храм, вот склады, а там
   тропа, что давно знакома,
Я еле дышал, когда добежал
   бегом до родного дома.
 
 
Земля, о стыд, о позор! – Ты изменила мне, тщетно блуждает взор —
   от прошлого нет следа.
Так, значит, вот какова ты, мать, может любой тебя пожелать,
   и отдашься ты без стыда.
Все уважали тебя, пока была ты матерью бедняка
   и жила от его трудов.
Кто смел бы дурное сказать о земле, скромно несущей в своем подоле
   груз овощей и плодов?
А ныне порочною стала ты, тебя украшают листва и цветы,
   твой новый наряд богат.
О горе! Постигнуть не в силах я, как ты смогла изменить себя
   от головы до пят.
Я, нищим ушедший в чужие края, сюда вернулся ради тебя,
   взгляни:
Я оборван… Чудовище! Ты, пока я страдал, облачалась в цветы,
  улыбалась ночи и дни.
Гордишься ты милостями богача, а я так надеялся, миг улуча,
   увидеть прежней тебя,
Но от минувшего нет и следа, душу мне ранит твоя красота,
   я плачу, былое любя,
В те дни для хозяина-бедняка ты, как амрита[24]24
  Амрита – сказочный напиток, дарующий бессмертие. Мифы повествуют, что он был утрачен во время всемирного потопа и боги со своими сородичами асурами решили извлечь из Молочного океана золотой сосуд, содержащий амриту, вместе с другими сокровищами, также утраченными во время потопа. Асуры согласились при условии справедливого раздела всего добытого. Однако когда сокровища были извлечены, из-за дележа добытого разгорелся яростный спор, в котором боги одержали верх.


[Закрыть], была сладка,
   а ныне цветут цветы.
Ты ими украшена, ты весела… Но слушай, богинею ты была,
   рабынею стала ты…
Словно чужой, с пустою душой
   на все я смотрел в упор,
И взор мой набрел на манговый ствол,
   памятный с давних пор.
Я сел у корней, а горе во мне
   притихло и замерло начеку,—
Детство и мать я стал вспоминать,
   чтоб разогнать тоску.
Вспомнилось, как в грозовую ночь сны прочь
   отлетали от глаз:
Как спелые манговые плоды, лишь ветер, бывало, встряхнет сады,
   собирал я в рассветный час,
Вокруг оглядевшись, я вспомнил пруд; из школы сбежав, мы прятались тут
   когда-то очень давно,
И стало ясно до боли мне, что землю, грезившуюся во сне,
   вновь увидеть не суждено.
Но ветерок промолчать не смог,
   он, прилетев с пруда,
Прошумел и стих, чтоб у ног своих
   я нашел два спелых плода.
Тут я понял – мать не могла не узнать
   того, кто вернулся к ней,
И гнев мой поник: чем горестней миг,
   тем ласковый дар ценней.
 
 
Но вдруг из кустов, не в меру суров,
   садовник вылез и прямо
Пошел на меня, браня и кляня
   (таких посылает Яма[25]25
  …таких посылает Яма… – Яма – бог смерти в индуистской мифологии, посылающий за душой умершего своих гонцов.


[Закрыть]).
Я молвил ему: «Шуметь ни к чему,
   я землю отдал без спору,
А ты готов из-за двух плодов
   со мною затеять ссору!»
Но крикун меня не узнал и палкой погнал
   туда,
Где ласкала прохлада хозяина сада,
   где он рыбу ловил у пруда.
С ним были друзья. Увидев, кто я,
   закричал он: «Пробил твой час!
Околей, злодей!» Он бранился зло, а друзья еще злей
   в сто раз.
Я взмолился тогда: «Два упавших плода
   мне, как милостыню, подай».
Суд бабу был скор: «Ты, по сути, вор,
   хоть на вид и свят, негодяй!»
И, себя губя, рассмеялся я:
«Справедлив судьбы приговор:
Раз земля моя чтит святым тебя,
   то я, разумеется, – вор».
 

Отречение

 
В поздний час пожелавший отрешиться от мира сказал:
«Нынче к богу уйду я, мне дом мой обузою стал,
Кто меня колдовством у порога держал моего?»
Бог сказал ему: «Я». Человек не услышал его.
Перед ним на постели, во, сне безмятежно дыша,
Молодая жена прижимала к груди малыша.
«Кто они – порождения майи[26]26
  Майя – иллюзия, мираж; в индуистских представлениях земное существование иллюзорно, нереально.


[Закрыть]?» – спросил человек.
Бог сказал ему: «Я». Ничего не слыхал человек.
Пожелавший от мира уйти встал и крикнул: «Где ты, божество?»
Бог сказал ему: «Здесь». Человек не услышал его.
Завозился ребенок, заплакал во сне, завздыхал.
Бог сказал: «Возвратись». Но никто его не услыхал.
Бог вздохнул и воскликнул: «Увы! Будь по-твоему, пусть.
Только где ты найдешь меня, если я здесь остаюсь».
 

Обыкновенный человек

 
На закате, с палкой под мышкой, с ношей на голове,
Шагает домой крестьянин вдоль берега, по траве..
Если спустя столетья, чудом, каким ни есть,
Вернувшись из царства смерти, он явится снова здесь,
В облике том же самом, с тем же самым мешком,
Растерянный, в изумленье осматриваясь кругом, —
Какие толпы народа сбегутся к нему тотчас,
Как все окружат пришельца, с него не спуская глаз,
Как жадно каждое слово. будут они ловить
О жизни его, о счастье, горестях и любви,
О доме и о соседях, о поле и о волах,
О думах его крестьянских, житейских его делах.
И повесть о нем, который не знаменит ничем,
Тогда покажется людям поэмою из поэм.
 

Карма[27]27
  Карма – совокупность добрых и дурных дел, совершенных в «прежних рождениях», определяющая положение человека, как и любого другого существа, в каждом рождении.


[Закрыть]

 
Я утром звал слугу и не дозвался.
Взглянул – дверь отперта. Вода не налита.
Бродяга ночевать не возвращался:
Я без него, как на беду, одежды чистой не найду,
Готова ли еда моя – не знаю.
А время шло и шло… Ах, так! Ну хорошо,
Пускай придет – я проучу лентяя.
Когда он в середине дня пришел, приветствуя меня,
Сложив почтительно ладони,
Я зло сказал: «Тотчас прочь убирайся с глаз,
Мне лодырей не нужно в доме».
В меня уставя тупо взор, он молча выслушал укор,
Затем, помедливши с ответом,
С трудом слова произнося, сказал мне: «Девочка моя
Сегодня умерла перед рассветом».
Сказал и поспешил скорей к работе приступить своей.
Вооружившись полотенцем белым,
Он как всегда до этих пор, прилежно чистил, скреб и тер,
Пока с последним не покончил делом.
 

К цивилизации

 
Лес верни нам. Возьми свой город, полный шума и дымной мглы.
Забери свой камень, железо, поваленные стволы.
Современная цивилизация! Пожирательница души!
Возврати нам тень и прохладу в священной лесной тиши.
Эти купанья вечерние, над рекою закатный свет,
Коров пасущихся стадо, тихие песни вед,
Пригоршни зерен, травы, из коры одежды верни,
Разговор о великих истинах, что всегда мы в душе вели,
Эти дни, что мы проводили, в размышленья погружены.
Даже царские наслаждения мне в тюрьме твоей не нужны.
Я свободы хочу. Хочу я снова чувствовать, что лечу,
Чтобы снова вернулись силы в сердце мое, хочу.
Знать хочу, что разбиты оковы, цепи хочу разъять.
Вечный трепет сердца вселенной хочу ощутить опять.
 

Мать – Бенгалия

 
В добродетелях и пороках, в смене взлетов, падений, страстей,
О моя Бенгалия! Взрослыми сделай своих детей.
У колен своих материнских не держи в домах взаперти,
Пусть на все на четыре стороны разбегаются их пути.
Пусть по всей стране разбредутся, поскитаются там и тут,
Место в жизни пускай поищут и пускай его обретут.
Их, как мальчиков, не опутывай, из запретов сплетая сеть,
Пусть в страданьях учатся мужеству, пусть достойно встречают смерть.
Пусть сражаются за хорошее, против зла подымая меч.
Если любишь сынов, Бенгалия, если хочешь ты их сберечь,
Худосочных, добропорядочных, с тишиной всегдашней в крови,
Оторви от привычной жизни, от порогов прочь оторви..
Дети – семьдесят миллионов! Мать, ослепшая от любви,
Ты их вырастила бенгальцами, но не сделала их людьми.
 

Метафора

 
Когда одолеть преграды у реки не хватает сил,
Затягивает пеленою стоячую воду ил.
Когда предрассудков ветхих повсюду встает стена,
Застывшей и равнодушной делается страна.
Тропа, по которой ходят, остается торной тропой,
Не пропадет она, сорной не зарастет травой.
Кодексы мантр[28]28
  Мантры – заклятия, жертвенные формулы.


[Закрыть] закрыли, преградили стране пути.
Теченье остановилось. Некуда ей идти.
 

Женщина

 
Ты не только творение бога, не земли порожденье ты, —
Созидает тебя мужчина из душевной своей красоты.
Для тебя поэты, о женщина, дорогой соткали наряд,
Золотые нити метафор на одежде твоей горят.
Живописцы твой облик женский обессмертили на холсте
В небывалом еще величье, в удивительной чистоте.
Сколько всяческих благовоний, красок в дар тебе принесли,
Сколько жемчуга из пучины, сколько золота из земли.
Сколько нежных цветов оборвано для тебя в весенние дни,
Сколько истреблено букашек, чтоб окрасить твои ступни[29]29
  …чтоб окрасить твои ступни. – При свадебном обряде и по случаю праздников женщины расписывают ступни и ладони рисунком; краска для этих рисунков изготовляется из особого рода тли.


[Закрыть].
В этих сари[30]30
  Сари – индийская женская одежда, состоящая из цельного куска ткани, род платья.


[Закрыть] и покрывалах, свой застенчивый пряча взгляд,
Сразу ты недоступней стала и таинственнее стократ.
По-иному в огне желаний засияли твои черты.
Существо ты – наполовину, полувоображение ты.
 

* * *

 
Томился от жажды осел у пруда.
«Темна, – он кричал, негодуя, – вода!»
Быть может, вода и темна для осла, —
Она для умов просветленных светла.
 

* * *

 
Верхушка говорила с похвальбою:
«Моя обитель – небо голубое.
А ты, о корень, житель подземелья».
Но корень возмутился: «Пустомеля!
Как ты смешна мне со своею спесью:
Не я ль тебя вздымаю к поднебесью?»
 

* * *

 
Керосиновая лампа гордо заявила плошке:
«Называть себя сестрою не позволю мелкой сошке».
Но едва Луна успела в темном небе воцариться,
Низко поклонилась лампа: «Милости прошу, сестрица».
 

* * *

 
«За что, седина, ты в почете и силе?» —
Завистливо черные кудри спросили.
«Возьмите все это, – вздохнула печально
Она, – но верните мне цвет изначальный».
 

* * *

 
Хвала и хула обратились к поэту:
«Кто друг твой, кто враг твой – скажи по секрету».
«Вы обе – и это совсем не секрет —
Друзья и враги мне», – ответил поэт.
 

Жалкий дар

 
Слуга сказад: «О махарадж[31]31
  Махарадж (или махараджа) – феодальный титул: царь, великий царь; слово может использоваться в качестве льстивого обращения к какому-нибудь вышестоящему лицу.


[Закрыть], мудрец не внял мольбам,
Он не желает посетить твой златоверхий храм.
Сегодня у дороги он нашел себе приют,
И толпы верующих с ним молитвы, богу шлют.
Волненьем, трепетом полны и радости святой,
Они земную славят пыль, а храм – почти пустой!
Как, жаждою опалена, летит к цветку пчела,
Покинув улей золотой, расправив два крыла,
Так женщин и мужчин толпа, богатый храм забыв,
Стремится к лотосу-душе. Он, лепестки раскрыв
В пыли дорожной, аромат несет людским сердцам
И одиноко божество, и пуст твой царский храм».
 
 
Обеспокоенный раджа покинул царский трон.
Он видит садху[32]32
  Садху – подвижник, святой странник.


[Закрыть] на траве, в тени зеленых крон.
«Почтенный, почему отверг ты пышный храм раджи?
А славить господа в пыли достойно ли, скажи?» —
«В том пышном храме бога нет», – последовал ответ.
«Безбожник, что ты говоришь! Нет бога? Бога нет?
На драгоценном алтаре не бог изображен?
Иль в храме этом пуст алтарь и пуст священный трон?»
«Не пусто в храме, махарадж. Гордыня там и спесь.
Безмерной гордостью царя твой храм пропитан весь.
Не всеблагое божество вселилось в этот храм —
Себя ты в храме утвердил, в нем царствуешь ты сам!»
«Я двадцать лакхов[33]33
  Лакх – счетная единица, равная ста тысячам.


[Закрыть] рупий дал, я этот храм воздвиг,
Он устремился к небесам, он облаков достиг.
Бог принял дар мой!.. – Тут раджа нахмурил грозно лик
Так отчего ж там бога нет? Ответствуй, еретик!»
 
 
Святой спокойно отвечал: «А помнишь ли ты год,
Когда пожаром разорен был бедный твой народ?
Двадцатитысячной толпой стоял он у дворца,
Он тщетно помощи просил у своего отца.
И, не добившись ничего, бездомные ушли;
Они в пещерах и лесах жилища обрели,
И запустелые дворы разрушенных домов,
Кусты, проросшие из стен, страдальцам дали кров.
Деревьев купы – их приют, обочины дорог…
За двадцать лакхов рупий ты вознес тогда чертог.
Твою кичливость, спесь твою тот храм собой являл.
Ты богу отдал этот храм, но бог тогда сказал:
«Обитель вечная моя и выше и прочней,—
Небес бескрайних синева, где тысячи огней.
Основа дома моего – Мир, Истина, Любовь,
Куда ж переселить меня тот скряга хочет вновь?
Ничтожный, слабенький гордец в бессилии своем
Не может подданным помочь, а мне он дарит дом?!»
И бог ушел под сень ветвей, отверг он пышный храм,—
Он к людям навсегда ушел, к бездомным беднякам.
Хоть пена в море и пышна, но пустота внутри.
Так полон гордостью твой храм и пуст он, – посмотри!»
 
 
«Негодный шут, – вскричал раджа и головой затряс, —
Мерзавец, убирайся вон, изыди сей же час!»
«Куда ты преданность изгнал, – ответ был мудреца,—
Туда и преданных гони от своего дворца».
 

Жертва

 
Двух мальчиков сразу постигла беда:
Не прожили года – ушли навсегда.
И снова родился у Моллики сын;
Муж умер, остался ей мальчик один,
Искали друзья утешенья слова:
Мол, в прошлом рожденье грешила вдова,[34]34
  Мол, в прошлом рожденье грешила вдова… – В соответствии с индусскими верованиями судьба человека в нынешнем рождении определяется суммой добрых и дурных дел, совершенных им в прежних рождениях.


[Закрыть]
И выпало Моллике вдовье житье.
Палимая тяжкого горя огнем,
При тусклом светильнике ночью и днем,
В дыму благовоний, пред ликом богов
Молила она отпущенья грехов
Былого рожденья… Покорна, смирна
И в мысли тревожные погружена,
Бродила, голодная, по деревням,
Без жертв не входила, несчастная, в храм;
Носила с землей амулет в волосах,
Собрав под ногами у брахмана прах;
Из древней «Рамаяны»[35]35
  Из древней «Рамаяны» слушала сказ… – «Рамаяна» – древнеиндийская эпическая поэма о царевиче Раме.


[Закрыть] слушала сказ,
Саньяси домой приводила не раз,
Чтоб дом благочестием он освятил,
Чтоб сына – дитя ее – благословил.
Она унижалась пред всеми подряд,
Молила у каждого ласковый взгляд:
У птиц, у зверей, у небесных светил
Просила, чтоб сын ее маленький жил;
Волненьем и вечной тревогой полна,
Любого обидеть боялась она,
Навлечь на себя неожиданный гнев,
Невольным поступком кого-то задев.
Ребенок дорос до полутора лет
И вдруг заболел. Лихорадка и бред,
На горе вдове, охватили его,
Худеет малыш и не ест ничего,
Несчастная мать позабыла покой,
Поила ребенка священной водой,
Молилась и ночи и дни напролет,—
Недуг не проходит… Рыдая, идет
Несчастная к брахману: «Слушай, отец,
Смогу ль замолить я свой грех наконец?
Носила дары, исполняла обет,
А где же защита мне с сыном от бед!
Я все украшенья мои продала,
Великие жертвы богам принесла,
Чтоб алчность безмерную их утолить.
Возможно ль им столь ненасытными быть!
Ужель и ребенка должна я отдать?»
И брахман сказал: «О дитя, ты как мать
Усердно пеклась о ребенке своем,
Но в веке железном[36]36
  В веке железном…, век золотой. – По индуистским представлениям, время существования Вселенной делится на четыре мировых эпохи, так называемые юги. От первой – «золотой» до последней – «железной», заканчивающейся катаклизмом, происходит постепенный моральный, физический, материальный упадок.


[Закрыть], увы, мы живем.
Нет ныне закона; нет веры такой,
Которыми славился век золотой.
Теперь не способен уже человек
На истинный подвиг – забыт он навек!
Когда добродетельный Карна[37]37
  Карна – один из персонажей великой индийской эпопеи «Махабхйрата». По преданию, он родился в боевых доспехах.


[Закрыть] узнал,
Что жертвы господь от него пожелал,
Он сына зарезал. Но волей небес
В мгновение ока ребенок воскрес,
И Шиби-раджа[38]38
  Шиби – царь племени ушинара. С его именем связано предание о том, как боги Индра и Дхарма, желая испытать его благочестие, обратились соответственно в сокола и голубя. Голубь, за которым гнался сокол, в поисках спасения бросился на колени к Шиби. Сокол потребовал свою добычу, но Шнби отказал ему и посулил другого мяса. Тогда сокол потребовал мяса от тела самого Шиби, и тот стал отсекать куски от своего тела. Убедившись в его самоотверженности, боги приняли свой облик, сделали Шиби невредимым и исполнили все его желания.


[Закрыть] добродетельным был —
Ведь собственной плотью он Индру кормил.
Остался живым и целехоньким он.
Вот вера и стойкость ушедших времен!
Но твердость такая уже не для вас…
От матери слышал я в детстве рассказ:
Бесплодная женщина рядом жила,
Хотела ребенка – и клятву дала,
Что если когда-нибудь сына родит,
То первенца Матери-Ганге[39]39
  Бхагиратхи, Ганга-мать, Мать Матерей – эпитеты реки Ганг, священной реки индусов; Ганг считается земным продолжением Млечного Пути, который рассматривается как Небесная Ганга.


[Закрыть] вручит.
И мальчик родился… Но вскоре, увы,
Ей выпала горькая доля вдовы[40]40
  Ей выпала горькая доля вдовы. – Вдовы в индуизме являются презираемыми существами; многие женщины в прошлые времена предпочитали быть сожженными на погребальном костре мужа, чем испытать участь вдовы, тем более, что вторично выйти замуж вдова не имела права.


[Закрыть].
Исполнена верой и духом тверда,
С младенцем пошла она к Ганге тогда:
«О Мать, не забыла я клятву свою,
Дитя мое в руки твои отдаю,
Он первый, о Мать, и последний мой сын!..»
И – бросила в воду. Чудесный дельфин
С самой Бхагиратхи[41]41
  Бхагиратхи, Гангй-мать, Мать Матерей – эпитеты реки Ганг, священной реки индусов; Ганг считается земным продолжением Млечного Пути, который рассматривается как Небесная Ганга.


[Закрыть] на черной спине,
Как жемчуг искрясь, показался в волне.
Был Гангой ребенок вдове возвращен.
Вот вера и стойкость ушедших времен!»
Потупила бедная Моллика взгляд.
Себя укоряя, вернулась назад:
«Напрасно молюсь, исполняю обет,
Нет истинной веры в душе моей, нет!»
А в доме царила зловещая тишь.
В жару, в лихорадке метался малыш.
Лекарство схватила в отчаянье мать.
Пытается зубки ребенку разжать.
Но тщетно… Глазами сказавши «увы»,
Врач медленно вышел из дома вдовы.
Стемнело. Бессонный светильник дрожит,
Дыхание мальчика мать сторожит.
Но вот приоткрылись глаза его вдруг
И будто бы ищут кого-то вокруг.
«О радость моя, драгоценный ты мой!
Вот мамины руки, не бойся, родной!»
И Моллика крепко его обняла,
Чтоб хворь его тяжкая к ней перешла.
Вдруг дверь распахнулась, и ветра порыв
Ворвался, светильник ночной загасив.
И вздрогнула Моллика: там, вдалеке,
Свирепствуют волны на Ганге-реке.
«О сын мой бесценный, ты будешь здоров,
Я Матери-Ганги услышала зов.
Есть руки прохладней, дитя, и нежней,
И мягче, чем руки у мамы твоей.
Ты будешь спасен!»
Начинался прилив….
Вот Моллика, на руки сына схватив,
Бежит, освещенная полной луной,
К безлюдному гхату[42]42
  К безлюдному гхату… – Гхат – спуск к реке, место сожжения трупов.


[Закрыть] дорогой прямой.
«О Мать! – простонал ее голос в ночи. —
Бессильны пред болью земные врачи,—
Яви состраданье и жар охлади
Больному ребенку – на нежной груди».
Горячее тельце она подняла
И – с верой – прохладной воде отдала.
Надолго застыв в ожиданье немом,
Закрыла глаза она. Тихо кругом.
И вот на дельфине, почудилось ей,
Плывет светлоликая Мать Матерей[43]43
  Плывет светлоликая Мать Матерей. – Имеется в виду воплощение реки Ганги, почитаемой как божественное воплощение матерей вообще.


[Закрыть].
И, лотосом мокрой ладони[44]44
  И, лотосом мокрой ладони… – В индийской религиозной поэзии и религиозном искусстве кисть руки божества уподобляется цветку лотоса.


[Закрыть] прикрыт,
Красивый ребенок смеется, шалит.
Сын к матери тянет ручонку свою…
И Моллика слышит: «Бери, отдаю!..»
И, шаря глазами по черной воде,
Несчастная шепчет: «Мать, где же он?.. Где?!»
А Ганга молчит… Отступает мираж,
И слышится хриплое: «Ты не отдашь?!»
Луна полноликая смотрит с небес.
От южного ветра колышется лес…
 

Гордость

 
Войдя, попросил он: «Взгляни на меня!»
Сказала: «Уйди!», – вид суровый храня.
Подруга, подруга, так было, поверь.
И все же за ним не захлопнулась дверь.
 
 
Поближе шагнул. Говорю: «Отойди!»
Взял за руки. «Брось, – говорю, – не серди!»
Подруга, подруга, верь, это не ложь.
В покое меня не оставил он все ж.
 
 
Приблизил лицо он вплотную ко мне,
«Фу», – сморщившись, я отвернулась к стене.
Подруга, подруга, клянусь, было так.
Он все ж не отстал, этот дерзкий чудак.
 
 
Губами щеки он коснулся моей.
Сказала я, вздрогнув:. «Ну что ты? Не смей!»
Подруга, подруга, то сон или явь?
Он все ж отступить не подумал, представь.
 
 
Гирлянду надел на меня. «Ни к чему!
Возьми ее прочь!» – я сказала ему.
Подруга, подруга, как быть мне? Беда!
Ни страха у дерзкого нет, ни стыда.
 
 
Гирлянду мою захватив не спросясь,
Ушел он. С тех пор не смыкала Я глаз.
Подруга, подруга, ах, слезы слепят,
Скажи, почему не пришел он назад?
 

Индия – Лакшми[45]45
  Лакшми – богиня счастья, богатства и красоты, супруга бога Вишну.


[Закрыть]

 
О ты, чарующая людей,
Ты, о земля, сияющая в блеске солнца лучей,
   великая Мать матерей,
Долы, омытые Индом шумящим, ветром – лесные,
   дрожащие чащи,
С Гималайскою в небо летящей снежной коронФй своей;
В небе твоем солнце взошло впервые, впервые леса
   услышали вёды святые,
Впервые звучали легенды, песни живые, в домах твоих
   и в лесах, в просторах полей;
Ты – вечно богатство цветущее наше, народам
   дающая полную чащу,
Джамуна[46]46
  Джамуна – название реки.


[Закрыть] и Ганга, нет краше, привольней,
   ты – жизни нектар, молоко матерей!
 

Мы живем в одной деревне

 
В той же я живу деревне, что она.
Только в этом повезло нам – мне и ей.
Лишь зальется свистом дрозд у их жилья —
Сердце в пляс пойдет тотчас в груди моей.
Пара выращенных милою ягнят
Под ветлой у нас пасется поутру;
Если, изгородь сломав, заходят в сад,
Я, лаская, на колени их беру.
 
 
Называется деревня наша Кхонджона,
Называется речушка наша Онджона,
Как зовусь я – это здесь известно всем,
А она зовется просто – наша Ронджона.
 
 
Мы живем почти что рядом: я вон там,
Тут она, – нас разделяет только луг.
Их лесок покинув, может в рощу к нам
Рой пчелиный залететь с гуденьем вдруг.
Розы те, что в час молитв очередной
В воду с гхата их бросают богу в дар,
Прибивает к гхату нашему волной;
Зачастую из квартала их весной
Продавать несут цветы на наш базар.
 
 
Называется деревня наша Кхонджона,
Называется речушка наша Онджона,
Как зовусь я – это здесь известно всем,
А она зовется просто – наша Ронджона.
 
 
К той деревне подошли со всех сторон
Рощи манго и зеленые поля.
По весне у них на поле всходит лен,
Подымается на нашем – конопля.
Если звезды над жилищем их взошли,
То над нашим дует южный ветерок,
Если ливни гнут их пальмы до земли,
То у нас цветет кадамбовый[47]47
  Кадамба – одно из священных деревьев, почитается в связи с богом Кришной, имеет душистые оранжевые цветы.


[Закрыть] цветок.
 
 
Называется деревня наша Кхонджона,
Называется речушка наша Онджона,
Как зовусь я – это здесь известно всем,
А она зовется просто– наша Ронджона.
 

* * *

 
Где души бестрепетны, где чело
Всегда приподнято и светло;
Где всю вселенную стены оград
На узкие улицы не дробят,
На комнаты, лестницы и дворы;
Где речи свободны, сердца щедры;
Где вдохновеньям дано цвести,
Где раскрываются все пути;
 
 
Где предрассудков мертвая мгла
Порывы и чувства не оплела;
Где правду не делят, где ты один
И мыслей и радостей властелин,—
От долгого, тяжкого сна наконец
Ты Индию там разбуди, отец!
 

* * *

 
Индиец, ты гордость свою не продашь,
Пусть нагло глядит на тебя торгаш!
Он прибыл с Запада в этот край,—
Но шарфа ты светлого не снимай.
Твердо иди дорогой своей,
Не слушая лживых, пустых речей.
 
 
Сокровища, скрытые в сердце твоем,
Достойно украсят смиренный дом,
Венцом незримым оденут чело,
Владычество золота сеет зло,
Разнузданной роскоши нет границ,
Но ты не смущайся, не падай ниц!
Своей нищетою будешь богат,—
Покой и свобода дух окрылят.
 

* * *

 
Та женщина, что мне была мила,
Жила когда-то в этой деревеньке.
Тропа к озерной пристани вела,
К гнилым мосткам на шаткие ступеньки.
 
 
Названье этой дальней деревушки,
Быть может, знали жители одни.
Холодный ветер приносил с опушки
Землистый запах в пасмурные дни.
 
 
Такой порой росли его порывы,
Деревья в роще наклонялись вниз.
В грязи разжиженной дождями нивы
Захлебывался зеленевший рис.
 
 
Без близкого участия подруги,
Которая в те годы там жила,
Наверное, не знал бы я в округе
Ни озера, ни рощи, ни села.
 
 
Она меня водила к храму Шивы[48]48
  Шива – один из трех главных богов индуизма, олицетворение сил разрушения и творения.


[Закрыть],
Тонувшему в густой лесной тени.
Благодаря знакомству с ней, я живо
Запомнил деревенские плетни.
 
 
Я б озера не знал, но эту заводь
Она переплывала поперек.
Она любила в этом месте плавать,
В песке следы ее проворных ног.
 
 
Поддерживая на плечах кувшины,
Плелись крестьянки с озера с водой.
С ней у дверей здоровались мужчины,
Когда шли мимо с поля слободой.
 
 
Она жила в окраинной слободке,
Как мало изменилось все вокруг!
Под свежим ветром парусные лодки,
Как встарь, скользят по озеру на юг.
 
 
Крестьяне ждут на берегу парома
И обсуждают сельские дела.
Мне переправа не была б знакома,
Когда б она здесь рядом не жила.
 

Паром

 
Кто ты такой? Нас перевозишь ты,
О человек с парома.
Ежевечерне вижу я тебя,
Став на пороге дома,
О человек с парома.
Когда кончается базар,
Бредут на берег млад и стар,
Туда, к реке, людской волной
Моя душа влекома,
О человек с парома.
 
 
К закату, к берегу другому ты
Направил бег парома,
И песня зарождается во мне,
Неясная, как дрема,
О человек с парома.
На гладь воды гляжу в упор,
И влагой слез подернут взор.
 
 
Закатный свет ложится мне
На душу невесомо,
О человек с парома.
Твои уста сковала немота,
О человек с парома.
То, что написано в глазах твоих,
Понятно и знакомо,
О человек с парома.
Едва в глаза твои взгляну,
Я постигаю глубину.
Туда, к реке, людской волной
Моя душа влекома,
О человек с парома.
 

* * *

 
Когда страданье приведет
Меня к порогу твоему,
Ты позови его и сам
Дверь отвори ему.
Оно все бросит, чтоб взамен
Изведать рук счастливый плен;
Тропою поспешит крутой
На свет в твоем дому…
Ты позови его и сам
Дверь отвори ему.
 
 
От боли песней исхожу;
Заслушавшись ее,
Хоть на минуту выйди в ночь,
Покинь свое жилье.
Как стриж, что бурей сбит во мгле,
Та песня бьется по земле.
Навстречу горю моему
Ты поспеши во тьму,
Ах, позови его и сам
Дверь отвори ему.
 

Юное племя

 
О юное, о дерзостное племя,
Всегда в мечтах, в безумных снах;
Борясь с отжившим, обгоняешь время.
В кровавый час зари в краю родном
Пускай толкует каждый о своем,—
Все доводы презрев, в пылу хмельном,
Лети в простор, сомнений сбросив бремя!
Расти, о буйное земное племя!
 
 
Качает клетку ветер неуемный.
Но пуст наш дом, безмолвно в нем.
Все неподвижно в комнате укромной.
На жерди птица дряхлая сидит,
Опущен хвост, и плотно клюв закрыт,
Недвижная, как изваянье, спит;
В ее тюрьме остановилось время.
Расти, упорное земное племя!
 
 
Слепцы не видят, что весна в природе:
Река ревет, плотину рвет,
И волны разгулялись на свободе.
Но дремлют дети косные земли
И не хотят идти пешком в пыли,—
На ковриках сидят, в себя ушли;
Безмолвствуют, прикрыв от солнца темя.
Расти, тревожное земное племя!
 
 
Среди отставших вспыхнет возмущенье.
Лучи весны разгонят сны.
«Что за напасть!» – вскричат они в смятенье.
Их поразит удар могучий твой.
С кровати вскочат, в ярости слепой,
Вооружившись, устремятся в бой.
Сразится правда с ложью, солнце с темью.
Расти, могучее земное племя!
 
 
Алтарь богини рабства перед нами.
Но час пробьет – и он падет!
Безумье, вторгнись, все сметая в храме!
Взовьется стяг, промчится вихрь кругом,
Твой смех расколет небеса, как гром.
Разбей сосуд ошибок – все, что в нем,
Возьми себе – о радостное бремя!
Расти, земное дерзостное племя!
 
 
От мира отрешась, свободным стану!
Передо мной простор открой,
Вперед идти я буду неустанно.
Немало ждет меня преград, скорбей,
И сердце мечется в груди моей.
Дай твердость мне, сомнения развей,—
Пусть книжник в путь отправится со всеми
Расти, о вольное земное племя!
 
 
О юность вечная, всегда будь с нами!
Сбрось прах веков и ржавь оков!
Мир засевай бессмертья семенами!
В грозовых тучах ярых молний рой,
Зеленым хмелем полон мир земной,
И ты возложишь на меня весной
Гирлянду бокула[49]49
  Бокул – вечнозеленое дерево, цветущее во время периода дождей.


[Закрыть],– уж близко время.
Расти, бессмертное земное племя!
 

Клич

 
Не сможет вспять нас повернуть
Никто и никогда.
А тех, кто преградит нам путь,
Несчастье ждет, беда.
Мы путы рвем. Вперед, вперед —
Сквозь зной, сквозь холод непогод!
А тем, кто сети нам плетет,
Самим попасть туда.
Беда их ждет, беда.
 
 
То Шивы. клич. Вдали поет
Его призывный рог.
Зовет полдневный небосвод
И тысяча дорог.
С душой сливается простор,
Лучи пьянят, и гневен взор.
А тех, кто любит сумрак нор,
Лучи страшат всегда.
Беда их ждет, беда.
 
 
Все покорим – и высь вершин,
И океан любой.
О, не робей! Ты не один,
Друзья всегда с тобой.
А тем, кого терзает страх,
Кто в одиночестве зачах,
Остаться в четырех стенах
На долгие года.
Беда их ждет, беда.
 
 
Очнется Шива. Протрубит.
Взлетит наш стяг в простор.
Преграды рухнут. Путь открыт.
Закончен давний спор.
Пусть взбитый океан кипит[50]50
  Пусть взбитый океан кипит… – По мифологическим представлениям древних индийцев, боги (дэвы) и их соперники асуры, для того чтобы извлечь из Молочного океана скрытые в нем сокровища, стали его взбивать, подобно тому как взбивают молоко, чтобы извлечь из него масло.


[Закрыть]
И нас бессмертьем одарит.
А тем, кто смерть, как бога, чтит,
Не миновать суда!
Беда их ждет, беда.
 

Тадж-махал[51]51
  Тадж-Махйл – мавзолей в г. Агре, построенный великим моголом Шахом Джаханом как усыпальница для его любимой жены Мумтаз Махал, одно из величайших произведений индо-мусульманской архитектуры. Строительство его длилось с 1632 по 1653 год.


[Закрыть]

 
Кто вдохнул в тебя жизнь,
Белый мрамор, скажи,
Кто бессмертье тебе даровал,
Тадж-Махал?
Уходя в небосвод,
Помнишь ты и земные сны.
Овевает тебя что ни год
Вздох прощальный весны.
На свиданьях в полуночный час
Видел ты влюбленных не раз.
Сколько песен и слез
В тусклом свете лилось!
Ты запомнил их навсегда.
Не сотрет их дней череда.
И года.
 
 
Властелин Шах Джахан,
Из печали разлуки
Ты жемчужину вынул,
Миру кинул
В простертые руки…
Возле белого Таджа
Не стоит уже стража,
Света десять сторон[52]52
  Света десять сторон… – Индийская космогония насчитывает десять сторон света, в число которых, кроме севера, юга, востока и запада, входят еще и северо-восток, юго-восток, северо-запад и юго-запад, а также зенит, как наивысшая точка вселенной и надир как ее наинизшая точка.


[Закрыть],
Голубой небосклон
Видит он.
 
 
И лучи при свиданье
Дарит храму восход,
А при грустном прощанье
Тихий отблеск страданья
Лунный свет придает.
Расцвела красотою
Любовь Шах Джахана,
 И бесплотная память
В ней плоть обрела,
Прорвала, словно солнце, завесу тумана
И любовь Шах Джахана
Со вселенской слила.
И короной Мумтаз Бегум увенчала
Всех возлюбленных жен
На века и века,
Эта память любви. к ней короновала
И жену махараджи,
И жену бедняка.
 
 
Но душа Шах Джахана
И трон Шах Джахана
Скрыты мглою тумана.
Только белого мрамора скрыть ей невмочь.
Поколенье за поколеньем
Окружают его поклоненьем
День и ночь.
 

Шекспир

 
Когда твоя звезда зажглась над океаном,
Для Англии в тот день ты сыном стал желанным;
Сокровищем своим она тебя сочла,
Дотронувшись рукой до твоего чела.
Недолго средь ветвей она тебя качала;
Недолго на тебе лежали покрывала
Тумана в гуще трав, сверкающих росой,
В садах, где, веселясь, плясал девичий рой.
Твой гимн уже звучал, но мирно рощи спали.
Потом едва-едва пошевелились дали:
В объятиях держал тебя твой небосвод,
А ты уже сиял с полуденных высот
И озарил весь мир собой, подобно чуду.
Прошли века с тех пор. Сегодня – как повсюду —
С индийских берегов, где пальм ряды растут,
Меж трепетных ветвей тебе хвалу поют.
 

Раджа и его жена

 
Один раджа на свете жил…
В тот день раджою я наказан был
За то, что, не спросившись, в лес
Ушел и там на дерево залез,
И с высоты, совсем один,
Смотрел, как пляшет голубой павлин.
Но подо мною треснул вдруг
Сучок, и мы упали – я и сук.
Потом я взаперти сидел,
Своих любимых пирожков не ел,
В саду раджи плодов не рвал,
Увы, на празднике не побывал…
Кто наказал меня, скажи?
Кто скрыт под именем того раджи?
 
 
А у раджи жена была —
Добра, красива, честь ей и хвала…
Во всем я слушался ее…
Узнав про наказание мое,
Она взглянула на меня,
Потом, печально голову склоня,
Ушла поспешно в свой покой
И дверь закрыла крепко за собой.
Весь день не ела, не пила,
Сама на праздник тоже не пошла…
Но кара кончилась моя —
И в чьих объятьях оказался я?
Кто целовал меня в слезах,
Качал, как маленького, на руках?
Кто это был? Скажи! Скажи!
Ну, как зовут жену того раджи?
 

Солнце

 
Туч угрюмое скопленье, все в слезах, порою мглистой,
Меч подъемля, рассеки,
Воссияй, о солнце, ярче! Пусть твой лотос золотистый
Раскрывает лепестки.
Ты гремишь на звонкой вине[53]53
  Вина – индийский струнный инструмент.


[Закрыть], ты кудрями засверкало;
В сердце лотоса укрыто то священное начало,
Что вселенной жизнь дало.
Чуть родился я, о солнце, ты, я знаю, отмечало
Мне лобзанием чело.
 
 
 И твое лобзанье душу мне наполнило до края,
Всесжигающим огнем.
Пусть твой скорбный лад раздастся, бесконечно возникая
В песнопении моем.
Пробужденная лобзаньем, закипела кровь смятенно,
Песнь безумная куда-то поплыла самозабвенно,
Исступленно поплыла,
И душа моя рыдала тяжело, неизреченно —
Боль насквозь ее прожгла.
 
 
Там души моей подобье, где костры твои зардели,
Им отвесил я поклон.
На брегах незнанья слышен звук божественной свирели —
Ею сумрак побежден;
И душа свирелью стала, начинает песня литься,
Расцвели жасмины в рощах, водопад ревет-ярится,
Блещут сполохи сквозь тьму,
И с напевами свирели необорная струится
Жизнь по телу моему.
 
 
Жизнь моя – твоей частица, и плывет ладья мелодий
По стремнинам бытия.
Улыбаясь, ты решило, что в объятия природе
Попадет моя ладья.
И душа в лучах ашшина[54]54
  Ашшин – месяц бенгальского календаря, с середины сентября до середины октября.


[Закрыть] бьется, радуясь плененью,
Как на шефали[55]55
  Шефали – кустарник, расцветающий ночью и осыпающийся утром.


[Закрыть] росинки, где дрожат, сливаясь с тенью,
Пятна солнечных лучей;
И лучи твои на волнах пляшут, пляшут, к изумленью
Очарованных очей.
 
 
Из сокровищницы света ты мне дар приносишь чудный —
Кто красу его поймет?
Что мое воображенье и души тайник подспудный
Свяжет узами тенет?
Создадут твои посланцы вязь волшебную узора.
Только альпона[56]56
  Альпона – рисунок цветными мелками на земле или на каком-либо ином материале, имеющий ритуальное значение.


[Закрыть]-рисунок на земле сотрется скоро,
Станет гол вселенной дом —
Столь же быстро да промчатся смех и слезы, скорбь и ссора,
Я не буду им рабом.
 
 
Пусть они соединятся с наступлением срабона[57]57
  Срабон – первая половина сезона дождей; приходится на середину июля – середину августа.


[Закрыть]
Под завесой дождевой,
В плеске листьев, в треске камня, в бубенцах
сребристых звона
Легкой влаги ключевой,
В пляске бешеной бойшакха[58]58
  Бойшакх – месяц бенгальского календаря, с середины апреля до середины мая.


[Закрыть], опьяненного грозою,
В час, когда веселый Васант[59]59
  Васант – время года, весна, состоящая в Индии из двух месяцев: чайт (с середины марта до середины апреля) и бойшакх (с середины апреля до середины мая).


[Закрыть] с нами делится казною,
Будто здесь он навсегда,—
А потом за окоемом все, что нам дано весною,
Исчезает без следа.
Солнце, солнце, в день осенний жизнь даешь ты переливам
На свирели золотой.
Мир взволнован смехом, плачем, всем угрюмым, всем
счастливым,
Ярким светом и росой.
Песнь моя куда стремится, как отшельница босая,
Обуянная мечтою, отрешенно отвергая
Все, что в силах дать земля?
Не к тебе ль она явилась, беззащитно заклиная,
Света яркого моля?
 
 
Песнь мою прими скорее, отвори врата чертога,
Я молю – внемли же мне!
Ей даруй покой блаженный, да сгорит ее тревога
В очищающем огне.
Прочерти пробор вечерний алой краскою заката[60]60
  Прочерти пробор вечерний алой краскою заката… – Замужние женщины протирают линию пробора киноварью – красной краской.


[Закрыть]
И поставь алмазный тилак[61]61
  Тилак – пятнышко, наносимое на лоб, означающее принадлежность к касте и пожелание благополучия.


[Закрыть] песне, спетой мной когда-то,
На задумчивом челе;
Пусть сольется вечер с гимном океанского раската
В надвигающейся мгле.
 

Дар

 
Я принес тебе запястий пару.
Думал, ты обрадуешься дару.
Приложив к руке витые звенья,
Ты взглянула, но через мгновенье
Удалилась в дом и там, в забвенье,
Может быть, их бросила без дела.
Ночью я пришел, и мы простились.
На руках запястья не светились.
Ты их не надела.
 
 
Нужен ли дарителю отдарок?
Почему он помнит про подарок?
Спелый плод, упав, не возвратится,
Но разлукой ветвь не тяготится.
Ветру отдавая песню, птица
Разве это делает с оглядкой?
Кто дарить умеет во вселенной —
Дарит безраздельно, без размена,
Дарит без остатка.
 
 
Дар принять тому дано уменье,
Кто понять способен смысл даренья.
Видится ему в зерне жемчужном
Труженик, с его трудом натужным,
Что жемчужниц ловит в море южном.
А иному вынутый из створок
Жемчуг мнится легкою добычей.
Сам не дарит – не его обычай!
Дар таким не дорог.
 
 
Я с собой в разладе, в споре жарком:
Что достойно в мире стать подарком?
Нет ему названья, нету меры.
Разве белый, розовый иль серый
Жемчуг из сокровищниц Куберы[62]62
  Дар
  Кубера – бог богатства, изображается в виде толстяка с мешком денег в руке.


[Закрыть]?
Все ничтожно для моей любимой!
Оттого взываю к сердцу милой,
Чтоб оно безделку превратило
В дар неоценимый.
 

Мужественная

 
Иль женщинам нельзя вести борьбу,
Ковать свою судьбу?
Иль там, на небе,
Решен наш жребий?
Должна ль я на краю дороги
Стоять смиренно и в тревоге
Ждать счастья на пути,
Как дара неба… Иль самой мне счастья не найти?
 
 
Хочу стремиться
За ним в погоню, как на колеснице,
Взнуздав неукротимого коня.
Я верю: ждет меня Сокровище, которое, как чудо,
Себя не пощадив, добуду.
 
 
Не робость девичья, браслетами звеня,
А мужество любви пусть поведет меня,
И смело я возьму венок мой брачный,
Не сможет сумрак тенью мрачной
Затмить счастливый миг.
Хочу я, чтоб избранник мой постиг
Во мне не робость униженья,
А гордость самоуваженья,
И перед ним тогда
Откину я покров ненужного стыда.
Мы встретимся на берегу морском,
И грохот волн обрушится, как гром,—
Чтоб небо зазвучало.
Скажу, с лица откинув покрывало:
«Навек ты мой!»
От крыльев птиц раздастся шум глухой.
На запад, обгоняя ветер,
Вдаль птицы полетят при звездном свете.
 
 
Творец, о, не лиши меня ты дара речи,
Пусть музыка души звенит во мне при встрече.
Пусть будет в высший миг и наше слово
Все высшее в нас выразить готово,
Пусть льется речь потоком
Прозрачным и глубоким,
И пусть поймет любимый
Все, что и для меня невыразимо,
Пусть из души поток словесный хлынет
И, прозвучав, в безмолвии застынет.
 

Фанатизм

 
Кто, суеверьем лютым ослеплен,
Готов убить, враждой пылает он.
Кто равнодушен к вере, все же
Благословенье примет божье.
Пред ним светильник разума горит.
Отвергнув шастры[63]63
  Шастры – совокупное название священных и ученых сочинений.


[Закрыть], он добро творит.
 
 
Вот иноверца изувер убил.
Он преступленьем веру оскорбил:
От имени Отца вселенной
Кровь сына пролил дерзновенно.
Кровавый стяг с молитвой в храм несут.
Не бога – сатану безумцы чтут!
 
 
Обиды, заблужденья старины,
Страх, муки, злоба, бредовые сны —
Все в веру внесено слепцами.
Себе темницу строят сами!
Глас времени гремит, вещая нам:
Могучий вихрь сметет проклятый хлам!..
 
 
Их вера стала каменной горой,
Оружьем грозным в распре вековой.
Забыв, что лишь в любви отрада,
Мир залили потоком яда.
В ладье вселенной тщатся дно пробить
И тонут сами. Некого винить!..
 
 
Властитель веры, чад своих спаси!
В груди заблудших ярость угаси!
Храм, кровью братьев обагренный,
Сровняй с землею в день сужденный!
Темницу веры громом в прах разбей
И знанья свет во мрак сердец пролей!
 

* * *

 
О Мать-Бенгалия! Край золотой!
Твой небосвод в душе поет свой гимн святой.
Меня пьянит весной рощ манговых цветенье.
Я твой, навеки твой!
Осенних нив убор блистает красотой.
 
 
Чарует взор сиянье зорь, узор теней.
Цветет покров твоих лугов, твоих полей.
О Мать, из уст твоих нектаром льется пенье.
Я твой, навеки твой!
Когда печальна ты – и я скорблю с тобой.
 
 
Я рос вдали от гроз, и в играх дни текли.
В моей крови – настой твоей благой земли.
Светильник ты зажжешь, когда сгустятся тени.
Я твой, навеки твой!
Я вновь бегу к тебе, в свой дом родной!
 
 
Среди холмов – стада коров.
Живет народ у тихих вод, в тени лесов.
Не знают лени мирные селенья.
Я твой, навеки твой!
Мне друг – любой пастух, и пахарь – брат родной.
 
 
Я пред тобой опять с мольбой простерт, о Мать.
От ног твоих священный прах дозволь мне взять[64]64
  От ног твоих священный прах дозволь мне взять!.. – одно из выражений почтения к старшим, к родителям, к брахманам.


[Закрыть]!
К твоим стопам дары сложу в сыновнем рвенье.
Я твой, навеки твой!
Я шею не стяну заморскою петлей[65]65
  Я шею не стяну заморскою петлей – т. е. не буду надевать галстук.


[Закрыть]!
 

* * *

 
Кормчий, встань у руля! Смело вдаль поплывем!
Честь тебе воздаем!
Буря рвет лоно вод, но с пути не свернем!
Честь тебе воздаем!
Плыть с тобою мы рады, не страшат нас преграды,
Кормчий с мудрым челом!
Берег дальний манит! Твердо правь кораблем!
Честь тебе воздаем!
 
 
Тех, что любят покой, не захватим с собой,
Кормчий с мудрым челом!
Все равны в этот час, все, как братья, живем!
Честь тебе воздаем!
Мы тобою ведомы! В мире всюду мы дома,
Кормчий с мудрым челом!
Свет излей из очей – бремя нам нипочем.
Честь тебе воздаем!
 
 
Мы гребем что есть сил. Взор вперед устремил
Кормчий с мудрым челом!
Жизнь и смерть – водоверть, – не скорбим ни о чем!
Честь тебе воздаем!
Не вернемся в тревоге, не попросим подмоги,
Кормчий с мудрым челом!
Мы тебя познаем и в себе и во. всем!
Честь тебе воздаем!
 

* * *

 
Пусть куются все крепче оковы, – тем скорей мы разбить    их готовы,
Пусть их взор наливается кровью, – тем грозней наши    сдвинуты брови,
Тем грозней наши сдвинуты брови.
Сообща надо действовать нам, – предаваться не время мечтам!
Пусть охрипнут от злобного рева, – тем скорей мы воспрянем от сна векового!
Тем скорей мы воспрянем от сна векового.
Пусть кругом все сровняют с землей, – вдвое больше построим могучей рукой!
Пусть бичуют нас в ярости новой, – тем бурней море гнева людского,
Тем бурней море гнева людского.
Бьются светлой надеждой сердца: мы отныне во власти творца!
Им недолго глумиться над нами, – в пыль повергнуто будет их знамя.
В пыль повергнуто будет их знамя.
 

* * *

 
Ужасная пора! Как душны вечера!
Томлюсь в полдневный зной, не сплю в тиши ночной.
Жестокость солнца гибельно щедра.
Здесь голубь чуть живой, от жажды сам не свой,
В иссохшей роще сетует с утра.
Я страх мой превозмог, я знал: настанет срок —
И ливнем хлынешь ты с далекой высоты
К душе, которую гнетет жара.
 

* * *

 
О бойшакх пылающий, внемли!
Пусть твой горький вздох аскета возвестит распад расцвета,
Пестрый сор сметет, кружа в пыли.
Пусть уйдут воспоминанья, отголоски песни ранней,
Дымка слез рассеется вдали.
Утомление земное одолей, разрушь
Омовеньем в жгучем зное, погруженьем в сушь.
Утомленность каждодневным истреби в пыланье гневном,
Гулом раковины грозным искупленье ниспошли,
От блаженного покоя исцели!
 

* * *

 
Из тучи – грохот барабана, могучий рокот непрестанный…
Волна глухого гула мне сердце всколыхнула,
Его биенье в громе потонуло.
Таилась боль в душе, как в бездне, – чем горестней, тем бессловесней,
Но ветер влажный пролетел, и лес протяжно зашумел,
И скорбь моя вдруг зазвучала песней.
 

* * *

 
Во двор срабона входят тучи, стремительно темнеет высь,
Прими, душа, их путь летучий, в неведомое устремись,
Лети, лети в простор бескрайний, стань соучастницею тайны,
С земным теплом, родным углом расстаться не страшись,
Пусть в сердце боль твоя пылает холодной молнии огнем,
Молись, душа, всеразрушенью, заклятьями рождая гром.
К тайнице тайн причастна будь и, с грозами свершая путь,
В рыданьях ночи светопреставления – закончись, завершись.
 

* * *

 
Приди, о буря, не щади сухих моих ветвей,
Настало время новых туч, пора иных дождей,
Пусть вихрем танца, ливнем слез блистательная ночь
Поблекший цвет минувших лет скорей отбросит прочь.
Пусть все, чему судьба – уйти, уйдет скорей, скорей!
Циновку ночью расстелю в моем дому пустом.
Сменю одежду – я продрог под плачущим дождем.
Долину залило водой, – неймется в берегах реке.
Как вздох жасмина, голос мой летит, теряясь вдалеке,
И как бы за чертою смерти проснулась жизнь в душе моей.
 

* * *

 
Дожди иссякли, зазвучал разлуки голос одинокий.
Собрать напевы срок настал, – перед тобою путь далекий.
Отгрохотал последний гром, причалил к берегу паром,—
Явился бхадро[66]66
  Бхадро – месяц бенгальского календаря, с середины августа до середины сентября, второй месяц варшй, времени дождей.


[Закрыть], не нарушив сроки.
В кадамбовом  лесу желтеет пыльцы цветочной легкий слой.
Соцветья кетоки[67]67
  Кетока – широковетвистое, вечнозеленое дерево с пахучими цветами.


[Закрыть] забыты неугомонною пчелой.
Объяты тишиной леса, таится в воздухе роса,
И на свету от всех дождей – лишь блики, отблески, намеки.
 

* * *

 
Явилась толпа темно-синих туч, ашархом[68]68
  Ашарх – месяц бенгальского календаря, с середины июня до середины июля, второй месяц гришмы, жаркого времени года.


[Закрыть] ведома.
Не выходите сегодня из дома!
Потоками ливня размыта земля, затоплены рисовые поля.
А за рекой – темнота и грохот грома.
Слышишь: паромщика кто-то зовет, голос звучит незнакомо.
Уже свечерело, не будет сегодня парома.
Ветер шумит на пустом берегу, волны шумят на бегу,—
Волною волна гонима, теснима, влекома…
Уже свечерело, не будет сегодня парома.
Слышишь: корова, мычит у ворот, ей в коровник пора давно.
Еще немного, и станет темно.
Взгляни-ка, вернулись ли те, что в полях с утра, – им вернуться пора.
 
 
Пастушок позабыл о стаде – вразброд плутает оно.
Еще немного, и станет темно.
Не выходите, не выходите из дома!
Вечер спустился, в воздухе влага, истома.
Промозглая мгла на пути, по берегу скользко идти.
Взгляни, как баюкает чашу бамбука вечерняя дрема.
 

* * *

 
Солнечный луч засмеялся в объятиях туч, – дожди иссякли вдруг.
Сегодня есть у меня досуг, чудесный досуг.
В какую бы рощу пойти, не намечая пути?
Иль, может быть, убежать с детворой на пестрый луг?
Из листьев кетоки лодку слажу, цветами ее уберу,
Пущу по озеру – пусть плывет, колышась на ветру.
В лугах разыщу пастушонка, на свирели сыграю звонкой.
Валяясь в чаще, измажусь пыльцою тонкой, желтеющей вокруг.
 

Обыкновенная девушка

 
Я – девушка из онтохпура[69]69
  Онтохпур – внутренная часть, женская половина дома.


[Закрыть]. Ясно,
Что ты меня не знаешь. Я прочла
Последний твой рассказ «Гирлянда
Увянувших цветов», Шорот-Бабу[70]70
  Шорот-Бабу – Шоротчондро Чоттопадхай (1876–1938) – классик бенгальской прозы, в центре творчества которого стояла судьба женщины. Ряд его произведений переведен на русский язык (см.: Чоттопадхай Ш. Сожженный дом. Повести и романы. М., 1971).


[Закрыть]
Твоя остриженная героиня
На тридцать пятом годе умерла.
С пятнадцати случались с ней несчастья.
Я поняла, что вправду ты волшебник:
Ты девушке дал восторжествовать.
 
 
 Я о себе скажу. Мне лет немного,
Но сердце я одно уж привлекла
И ведала к нему ответный трепет.
Но что я! Я ведь девушка как все,
А в молодости многие чаруют.
 
 
Будь добр, прошу я, напиши рассказ
О девушке совсем обыкновенной.
Она несчастна. То, что в глубине
У ней необычайного таится,
Пожалуйста, найди и покажи
Так, чтоб потом все замечали это.
Она так простодушна. Ей нужна
Не истина, а счастье. Так нетрудно
Увлечь ее! Сейчас я расскажу,
Как это все произошло со мною.
 
 
Положим, что его зовут Нореш.
Он говорил, что для него на свете
Нет никого, есть только я одна.
Я этим похвалам не смела верить,
Но и не верить тоже не могла.
И вот он в Англию уехал. Вскоре
Оттуда письма стали приходить,
Не очень, впрочем, частые. Еще бы!
Я думала – ему не до меня.
Там девушек ведь тьма, и все красивы,
И все умны и будут без ума
От моего Нореша Сена, хором
Жалея, что так долго был он скрыт
На родине от просвещенных взоров.
И вот в одном письме он написал,
Что ездил с Лиззи на море купаться,
И приводил бенгальские стихи
О вышедшей из волн небесной деве.
Потом они сидели на песке,
И к их ногам подкатывались волны,
И солнце с неба улыбалось им.
И Лиззи тихо тут ему сказала:
«Еще ты здесь, но скоро прочь уедешь,
Вот раковина вскрытая. Пролей
В нее хотя одну слезу, и будет
Жемчужины дороже мне она».
Какие вычурные выраженья!
Нореш писал, однако: «Ничего,
Что явно так слова высокопарны,
Зато они звучат так хорошо.
Цветов из золота в сплошных алмазах
Ведь тоже нет в природе, а меж тем
Искусственность цене их не мешает».
Сравненья эти из его письма
Шипами тайно в сердце мне вонзались.
Я – девушка простая и не так
Испорчена богатством, чтоб не ведать
Действительной цены вещам. Увы!
Что там ни говори, случилось это,
И не могла ему я отплатить.
Я умоляю, напиши рассказ
О девушке простой, с которой можно
Проститься издали и навсегда
Остаться в избранном кругу знакомых,
Вблизи владелицы семи машин.
Я поняла, что жизнь моя разбита,
Что мне не повезло. Однако той,
Которую ты выведешь в рассказе,
Дай посрамить врагов в отместку мне.
Я твоему перу желаю счастья.
 
 
Малати имя (так зовут меня)
Дай девушке. Меня в ней не узнают.
Малати слишком много, их не счесть
В Бенгалии, и все они простые.
Они на иностранных языках
Не говорят, а лишь умеют плакать.
Доставь Малати радость торжества..
Ведь ты умен, твое перо могуче.
Как Шакунталу[71]71
  Шакунтала– героиня драмы великого индийского поэта Калидасы (V в.) «Узнание Шакунталы» (см.: Калидаса. Драмы. М., 1956).


[Закрыть], закали ее
В страданиях. Но сжалься надо мною.
Единственного, о котором я
Всевышнего просила, ночью лежа,
Я лишена. Прибереги его
Для героини твоего рассказа.
Пусть он пробудет в Лондоне семь лет,
Все время на экзаменах срезаясь,
Поклонницами занятый всегда.
Тем временем пускай твоя Малати
Получит званье доктора наук
В Калькуттском университете. Сделай
Ее единым росчерком пера
Великим математиком. Но этим
Не ограничься. Будь щедрей, чем бог,
И девушку свою отправь в Европу.
Пусть тамошние лучшие умы,
Правители, художники, поэты,
Пленятся, словно новою звездой,
Как женщиною ей и как ученой.
Дай прогреметь ей не в стране невежд,
А в обществе с хорошим воспитаньем,
Где наряду с английским языком
Звучат французский и немецкий. Надо,
Чтоб вкруг Малати были имена
И в честь ее готовили приемы,
Чтоб разговор струился, точно дождь,
И чтобы на потоках красноречья
Она плыла уверенней в себе,
Чем лодка с превосходными гребцами.
Изобрази, как вкруг нее жужжат:
«Зной Индии и грозы в этом взоре».
Замечу, между прочим, что в моих
Глазах, в отличье от твоей Малати,
Сквозит любовь к создателю одна
И что своими бедными глазами
Не видела я здесь ни одного
Благовоспитанного европейца.
Пускай свидетелем ее побед
Стоит Нореш, толпою оттесненный.
 
 
А что ж потом? Не стану продолжать!
Тут обрываются мои мечтанья.
Еще ты на всевышнего роптать,
Простая девушка, имела смелость?
 

Флейта

 
Узкий переулок,
Дом двухэтажный.
Внизу, за решеткой – окно,
Двери – прямо на улицу,
Стены в мутных подтеках,
Обветшалые и облупленные.
Над дверью пришпилен ярлык
С ликом Ганеши[72]72
  Ганеша – слоноголовый бог, покровитель искусств, наук и ремесел, устра-нитель препятствий. Сын Шивы и Парвати. По преданию, именно он записал великий индийский эпос «Махабхарата».


[Закрыть],
Покровителя всех начинаний.
В этой комнате я живу и плачу за нее.
Здесь же ящерица обитает,
От меня отличаясь лишь тем,
Что всегда обеспечена пищей.
Я – младший клерк в конторе.
Двадцать пять рупий – жалованье.
Столуюсь я в доме Дотто —
Даю уроки их сыну.
А вечера коротаю На вокзале – и мне
Не надо платить за свет.
Шипенье паровика,
Рев гудка,
Толкотня пассажиров,
Клики кули…
Но бьют часы —
Десять тридцать.
Домой…
Тьма. Тишина. Одиночество..
 
 
На берегу Дхалешвари, в деревне, тетка живет.
У ее деверя – дочка.
Была назначена свадьба,
Благоприятный час Был избран – но я сбежал
Именно в этот час,
Спас девушку – и себя…
Она не вошла в мой дом,
Но в душу мою вошла.
Даккское сари на ней,
На лбу, у пробора, – киноварь…
 
 
Дожди, дожди… Надо
Тратиться на трамвай.
А тут еще вычеты, вычеты…
В переулке гниют
Манго объедки, рыбьи жабры,
Дохлая кошка и прочая дрянь.
Дырявый мой зонтик похож
На жалованье, изрешеченное
Вычетами.
Одежда моя конторская —
Словно душа вишнуита[73]73
  Словно душа вишнуита… – Вишнуиты – последователи бога Вишну, одним из атрибутов которого является всеобщность; подобно ему и душа вишнуита обладает всеобщностью, способностью воспринимать весь мир.


[Закрыть],
Открыта для всех впечатлений.
Темная тень ненастья,
Как зверь в западню, попадает
В мою угрюмую комнату.
Кажется, небытием
По рукам и ногам я скован.
 
 
Канто-бабу живет на углу.
Тщательная прическа,
Выразительные глаза.
Он прихотлив и нежен.
Обожает игру на флейте.
И в мерзости переулка нашего
Иногда – средь ночи поникшей,
Иногда – во мгле предрассветной
Возникают внезапные звуки…
А то – на закате, вечером,
Небеса обнимая,
Вековая печаль разлуки
Вдруг запоет протяжно.
И начинает казаться
Нелепостью, бредом пьяного
Переулок этот зловонный.
И кажется – разницы нет
Меж мною, клерком Хориподом,
И падишахом Акбаром.
И в струях грустящей флейты
Влекутся к единому раю
Мой зонтик – и зонт царя[74]74
  Мой зонтик и зонт царя… – Зонт – символ царской власти; здесь – ироническое уравнивание клерка и царя.


[Закрыть]…
 
 
Но это – мираж.
А там,
Где эта песня – действительность,
Там,
В бесконечных мгновениях вечера,
Тамал[75]75
  Тамал расстилает тени… – Тамал – пальма с темным цветом коры.


[Закрыть] расстилает тени
На берегу Дхалешвари.
Во дворе – она.
Даккское сари[76]76
  Даккское сари – Дакка – ныне столица Народной Республики Бангладеш – издавна славится тончайшими хлопчатобумажными тканями.


[Закрыть] на ней.
На лбу, у пробора, – киноварь.
 

Чистый

 
Рамананда[77]77
  Рамананд (XIV в.) – выдающийся индийский мыслитель и религиозный реформатор; среди его учеников был великий индийский поэт-ткач Кабир (XIV–XV вв.).


[Закрыть] сан высокий носит,
Молится, весь день постится строго,
Вечером тхакуру[78]78
  Тхакур – господин; также обращение к богу.


[Закрыть] носит яства,
И тогда лишь пост его закончен
И в душе его – тхакура милость.
Был когда-то в храме пышный праздник.
Прибыл сам раджа с своею рани[79]79
  Прибыл сам раджа с своею рани… – раджа – царь, рани – царица.


[Закрыть],
Пандиты[80]80
  Пандит – ученый, мудрец.


[Закрыть] пришли из стран далеких,
Разных сект служители явились,
Разные их украшали знаки.
Вечером, закончив омовенье,
Рамананда дар поднес тхакуру.
Но не сходит божество к святому,
И в тот день он не вкушает пищи.
 
 
Так два вечера случалось в храме,
И совсем иссохло сердце гуру[81]81
  Гуру – учитель, наставник, часто – религиозный наставник.


[Закрыть].
И сказал он, лбом земли коснувшись:
«Чем, тхакур, перед тобой я грешен?»
Тот сказал: «В раю мой дом единый
Или в тех, пред кем мой храм закрыли?
Вот на ком мое благословенье.
С той водой, которой я коснулся,—
В жилах их течет вода святая.
Униженье их меня задело,
Все, что ты принес сюда, – нечисто».
 
 
«Но ведь нужно сохранять обычай», —
Поглядел на бога Рамананда.
Грозно очи божества сверкнули,
И сказал он: «В мир, что мною создан,
Во дворе, где все на свете – гости,
Хочешь ты теперь забор поставить
И мои владенья ограничить,—
Ну и дерзок!»
И воскликнул гуру: «Завтра утром
Стану я таким же, как другие».
 
 
И уже давно настала полночь,
Звезды в небе млели в созерцанье,
Вдруг проснулся гуру и услышал:
«Час настал, вставай, исполни клятву».
Приложив ладонь к ладони, гуру
Отвечал: «Еще ведь ночь повсюду,
Даль темна, в безмолвье дремлют птицы.
Я хочу еще дождаться утра».
Бог сказал: «За ночью ль идет утро?
Как душа проснулась и услышал
Слово божье ты – тогда и утро.
Поскорее свой обет исполни».
 
 
Рамананда вышел на дорогу,
В небесах над ним сияла Дхрува[82]82
  Дхрува – Полярная звезда; по индийским преданиям Дхрува, сын царя Уттанапады, еще мальчиком проявил такую решительность, что по милости бога Вишну был помещен среди звезд, в созвездие Семь мудрецов (Большая Медведица).


[Закрыть].
Город он прошел, прошел деревню,
У реки посередине поля
Тело мертвое чандал[83]83
  Чандал – человек, родившийся от родителей из разных сословий; потомки таких браков занимали самое низкое положение в обществе, считались неприкасаемыми, находились вне системы каст (см. также прим, к новелле «Карточное королевство»).


[Закрыть] сжигает.
И чандала обнял Рамананда.
Тот испуганно сказал: «Не надо,
Господин, мое занятье низко,
Ты меня преступником не делай».
Гуру отвечал: «Я мертв душою
И поэтому тебя не видел,
И поэтому лишь ты мне нужен,
А иначе мертвых не хоронят».
И отправился опять в дорогу.
Щебетали утренние птицы.
В блеске утреннем звезда исчезла.
Гуру видит: мусульманин сидя
Ткани ткет и песнь поет чуть слышно.
Рамананда рядом опустился
И его за плечи нежно обнял.
Тот ему промолвил, потрясенный:
«Господин, я – веры мусульманской,
Я же ткач, мое занятье низко».
Гуру отвечал: «Тебя не знал я,
И душа моя была нагая,
И была она грязна от пыли.
Ты подай мне чистую одежду,
Я оденусь, и уйдет позор мой».
 
 
Тут ученики догнали гуру
И сказали: «Что вы натворили?»
Он в ответ им: «Отыскал я бога
В месте, где он мною был потерян».
На небе уже всходило солнце
И лицо святого озаряло.
 

Сын человеческий

 
С тех пор, как в чашу смерти Иисус,
Незваных ради, привлеченных шумом,
Бессмертье положил своей души,
Уж миновало много сотен лет.
Сегодня он спустился ненадолго
Из вечного жилища в бренный мир
И увидал порок, что ранил прежде:
Надменный дротик и кинжал лукавый,
Свирепая изогнутая сабля.
Сегодня быстро лезвия их точат
Об камень, прочь отбрасывая искры,
На фабриках огромных, полных дыма.
А самая ужасная стрела
В руках убийц недавно засверкала,
И жрец на ней свое поставил имя —
Ногтями на железе нацарапал.
 
 
Тогда Христос прижал к груди ладони.
Он понял: нет конца мгновеньям смерти,
Кует наука много новых копий,
Они ему вонзаются в суставы,
И люди, что тогда его убили,
Безмолвно притаясь во мраке храма,
Сегодня вновь во множестве родились.
С амвона слышен голос их молитвы,
И так они бойцов-убийц сзывают,
Крича им: «Убивайте! Убивайте!»
Сын человеческий воскликнул в небо:
«О боже правый! Бог людей, скажи мне,
Почто, почто оставил ты меня?»
 

* * *

 
В тот древний, исступленный век,
Когда творец хулил свое творенье
И созданное рушил,
В тот день, когда утратил он терпенье,
Своею дланью грозный Океан
Тебя отторг, о Африка, от груди
Земли восточной.
Густого леса бдительная стража
Твою темницу стерегла.
Ты на досуге одиноком
Копила тайны чащ непроходимых,
Читала письмена воды, земли и неба,—
И волшебство природы
В душе незрячей мантру пробудило.
Ты, заслонив лицо уродливой личиной,
Над ужасом смеялась
И, страх стремясь преодолеть,
Ожесточала дух величественным бредом,
Обрядом-пляской разрушенья
Под барабанный гром.
 
 
Тенистая! За черным покрывалом
Не видел человеческого лика
Презренья мутный взор.
С колодками, с цепями ворвались
Ловцы людей, чьи когти крепче волчьих,
Чье низкое высокомерье глуше
Твоих для солнца недоступных джунглей.
В наряде городском белесый варвар,
Как зверь, бесстыдно алчность обнажил.
Плыл по тропам лесным беззвучный голос горя,
Пыль впитывала кровь твою и слезы.
Навеки мерзкой грязи комья
Из-под сапог бандитских – оскорбленьем
Запечатлели летопись твою.
 
 
А за морем, в их городах и селах,
Воскресный звон колоколов
Предвечному добру гудел хваленья,
Младенцы прыгали в руках у матерей,
И славили поэты Красоту.
 
 
Сейчас, когда в закатном небе
За горло схвачен бурей вечер тихий
И из пещер повылезло зверье,
Конец всему предвозвещая воем,
Явись, поэт, на рубеже веков
И, подойдя к порогу оскорбленной,
Скажи: «Прости!»
Пусть этим чистым словом разрешится
Твой, варвар, бред!
 

* * *

 
Забил барабан. Война!
Их шеи нагнулись, кровью глаза налились,
Зубы скрежещут.
Строй за строем
Идут принести, на трапезу мертвого пира
Свежего мяса людского.
Сперва, в храм доброго Будды[84]84
  Будда – упомянут здесь в связи с тем, что японская военщина, совершавшая варварские акты насилия во время своей агрессии в Китае, служила молебны, призывая к покровительству Будды, основой вероучения которого было ненасилие.


[Закрыть] – вошли:
«Благослови, Всеблагой!»
Захлебнулась ревом труба,
Земля содрогнулась.
Куренья затеплились, колокола зазвонили,
Воздымились к небу молитвы…,
Всесострадающий!
Исполни просьбу молящих:
Жаждут они вопль пробудить, раздирающий душу и небо,
Под кровлями тихими узы любви разорвать,
Взвить свои флаги над тленом разгромленных сел,
В прах обратить чертоги науки,
В щебень – храм Красоты.
Вот и взыскуют благословенья доброго Будды!
Захлебнулась ревом труба,
Земля содрогнулась…
Подсчитают, сколько поляжет убитых,
Сколько тел живых изуродуют.
Каждую тысячу павших будут приветствовать
Барабанною дробью,
Хохотать – о чудовища злобы! —
Над кровавыми клочьями младенцев и матерей.
Просят, чтоб слух человеческий принял
Молитву их лживую,
Чтоб могли отравить они ядом
Дыхание мира.
Вот зачем они ждут
Благословения доброго, щедрого Будды.
Захлебнулась ревом труба,
Земля содрогнулась.
 

Искупление

 
Вверху, на небе, молний свет,
Внизу просветов нет,—
В земной ночи, что варварски черна, —
Между голодными и сытыми Война.
Пожар греха она раздула в подземелье
Цивилизации, куда упрятать
Награбленное хищники успели.
 
 
И вот землетрясенья рев
Взмыл из огня, круша препоны, —
Подножье арки триумфальной
Крошится, рушатся колонны,
Дворец, богатствами веков обремененный,
Повержен. Из проломов лезут змеи.
Качаются над прахом капюшоны,—
Жильцы расселин, недоступных взглядам,
Исходят злобою и ядом.
 
 
Но хоть страданий в мире много,
Не проклинай напрасно бога.
Пусть разрушения безумного рука
Сметет грехи твои —
Их груда велика.
Нарыв созрел,
Прорваться должен он,
Спасительная боль: пусть, злобен и силен,
Запустит когти в грудь земли
Орел громадный
И жрет, покуда не набьет
Желудок жадный.
Любому, кто слабей других, по праву силы
Хребет ломает людоед и тянет жилы,
Хрящи на яростных зубах
Хрустят, вползает в душу страх;
И кровь, текущая в пыли,
Корою покрывает грудь земли…
Но час настанет – зло сметут потоки разрушенья,
Тогда возникнет новый мир, исполненный броженья
Стихийных сил.
Смири же страх, пока тебя он не смирил.
 
 
Мы слабостей полны,
Их взращивает лень,—
Пускай испепелит скопленье хлама
Великий разрушенья день.
А там спешит толпа дрожащая во. храм.
Как много
Людей словами обольстить желает бога.
Там слабодушным благодать:
Молись, не помышляй о зле —
И мир восставишь на земле.
Монету медную скупец жалеет на молитву дать,
Завязок сотня на его куле,
Щедрот его вовек не увидать,
Он целый мир купить готов
Ценой хитросплетенных слов,—
Живет он алчностью И все же
Мечтает шастрами и мантрами
Купить благоволенье божье.
Но бог не вытерпит позора
Любви своекорыстно лживой,
И, если в нашем мире искры
Начала благостного живы,
Зажжется жертвенное пламя,
Простится каждая вина.
И новый светоч новой жизни,
Ликуя, примет новая страна.
 

Хиндустан[85]85
  Хиндустан – здесь: одно из названий Индии.


[Закрыть]

 
Стон Хиндустана Слышу я постоянно,
С детства на запад влечет меня тихий зов:
Там судьба нашей Индии пляшет среди погребальных костров;
Издревле во все времена Исступленно плясала она.
Издавна в Агре и Дели
Кричали стервятники жадные и ножные браслеты звенели,
Там руки веков воздвигнуть сумели
Из камня, покрытого пеной резьбы,
Дворец до небес – насмешку судьбы.
Там по путям неудач и удач
Летят колесницы встречные вскачь;
И сложный, по пыли петляющий след
Рисует знаки счастья и бед.
Там армии новые, что ни час,
Обрывают неконченный древний рассказ
И переиначивают конец.
Там в каждую хижину, в каждый дворец
Разбойничьи банды заходят впотьмах,
Они порождают горе и страх,
Они меж собой воюют за власть
И пищу у нищих не брезгуют красть.
Им от огней драгоценных камней
Кажутся ночи светлее дней.
Хозяин и раб порадели о том,
Чтоб страна обратилась в игорный дом,—
Сегодня она от края до края —
Одна могила сплошная.
И тот, кто сразил, и тот, кто сражен,
Конец положили бесславью и славе прошедших времен.
У мощи былой переломаны ноги.
Прежним мечтам и виденьям верна,
Лежит в обмелевшей Джамуне она,
И речь ее еле слышна:
«Новые тени сгустились, закат угас,
Это ушедшего века последний час».
 

Переезд

 
Пора мне уезжать.
Подобен полдень раненой ноге,
Завернутой в бинты.
Брожу, брожу, задумчиво стою,
Сижу, облокотись о стол,
На лестницу гляжу.
В просторах синих стая голубей
За кругом чертит круг.
Я вижу надпись. Красный карандаш
Почти что год назад
На стенке начертал:
«Был. К сожаленью, не застал. Ушел.
Второе декабря».
Я с этой надписи всегда стирала пыль,
Сегодня же и надпись я сотру.
Вот промокательной бумаги лист,
На нем каракули, рисунки и слова,
Сложив, его кладу я в чемодан.
Не хочется мне вещи собирать,
Бездумно на полу сижу
И, опахало взяв,
Усталая, обмахиваюсь им.
Я в ящике стола
Нашла сухую розу и листы.
Гляжу и думаю. О чем?
Так, ни о чем.
 
 
Так близко Фаридпур. Там Обинаш живет.
Он предан мне,
И это очень кстати в день,
Когда мне помощь так нужна.
Его я не успела пригласить,
Он сам пришел.
Он счастлив мне помочь.
И стать носильщиком ради меня готов.
Он вмиг засучивает рукава,
Увязывает накрепко узлы.
В газету старую духи он завернул,
В чулок дырявый сунул нашатырь.
Он в чемодан кладет
Ручное зеркало, и масло для волос,
И пилку для ногтей,
И мыльницу, и щеточки, и крем.
Разбросанные сари издают
Чуть слышный аромат;
У каждого – свои и запах и судьба.
Он складывает, расправляет их,
На это он
Потратил битый час.
Он туфли оглядел
И тщательно обтер своей полой,
Подул,
Смахнул воображаемую пыль.
Картины снял с гвоздей
И фотографию одну
Он вытер рукавом.
Вдруг я заметила, как он
В карман нагрудный положил тайком
Какое-то письмо.
И улыбнулась я, вздохнув.
Ковер, подаренный семь дет назад,
Он бережно свернул
И прислонил к стене.
 
 
На сердце камень грусти лег.
С утра не причесалась я. Зачем?
Забыла сари брошкой заколоть
И за письмом письмо
Рву на клочки.
Обрывки на полу. Их подметет
Лишь ветер жаркий месяца бойшакх.
Пришел наш старый почтальон,
И новый адрес я с тоской ему пишу.
Разносчик рыбу за окном пронес,
Я вздрогнула и поняла —
Сегодня рыба ни к чему.
Автомобиль знакомо прогудел
И за угол свернул.
Одиннадцать часов.
 
 
Пустая комната.
У голых стен отсутствующий взгляд,
Глядят в ничто.
А Обинаш по лестнице сошел
С моими чемоданами к такси,
И я услышала в дверях
Его последние слова:
«Ты напиши мне как-нибудь».
И рассердилась я,
Сама не зная почему.
 

* * *

 
Скользя по ленивому потоку времен,
Мысленный взор в пустоту устремлен.
В той пустоте, нарисованы тенью сплошной,
Толпы и толпы проходят волна за волной.
Там, в прошедшем земли,
Победители мощной стопою прошли.
Прокатились патаны[86]86
  Патаны – племена и народности, говорящие на языке пушту и населяющие смежные территории Демократической Республики Афганистан и Пакистана.


[Закрыть] одержимым потоком,
Пролетели моголы[87]87
  Моголы – название династии, основанной султаном Бабуром в 1526 году и правившей на большей части Индии до середины XVIII века. Название династии связано с претензиями Бабура на то, что его род восходил к монгольскому завоевателю Чингисхану.


[Закрыть] под топот
Боевых колесниц по дорогам веков
Под победною сенью пропыленных своих бунчуков.
Я гляжу на пути пустоты.
Нет следов, не осталось черты.
Лишь извечно окрашивают небосвод
Синий рассвет и багровый заход.
И однажды по дну пустоты,
По железным путям, сквозь грохочущие мосты,
На железных колесах, в огне
Англичанин прошел по стране,
Утверждая волю свою и власть.
Но воздвигся и он, чтобы пасть.
Знаю, той же дорогой, вдали пропадая,
Удалился и он из плененного края.
Знаю, сонмища тех, кто развозит товар,
На дорогах вселенной растворятся, как пар.
 
 
Как ни гляну на землю, мимо меня,
Топоча, гомоня,
Люди, люди текут, как поток,
По истоптанным руслам дорог,
Из столетья в столетье движется неисчислимая рать,
Чтобы жить и умирать.
И нет им числа У плуга и у весла —
Тем, кто сеет зерно,
И тем, кто везет урожай на гумно,
Кто трудится в городах,
На поле и в садах.
Изломаны балдахины царей, смолк боевой барабан,
Камень победных колонн не угрожает врагам,
Кровавый белок глаза, кровавый клинок в кулаке
Плавают в детской сказке, как лодочка на реке.
Люди живут в трудах —
В разных местах, в разных краях,
В Анге[88]88
  Анга, Ванга – названия двух древних царств, территории которых вошли в состав Бенгалии.


[Закрыть], Ванге[89]89
  Анга, Ванга – названия двух древних царств, территории которых вошли в состав Бенгалии.


[Закрыть], Калинге[90]90
  Калинга – древнее царство, территория которого примерно соответствовала территории штата Орисса Республики Индия.


[Закрыть], возле рек и морей,
Они населяют Пенджаб, Гуджарат и Бомбей.
 
 
Дни и ночи бегут,
Слышен грохот и гуд.
Днем и ночью веселье с бедой
Трубят мантру свою громоподобной трубой.
Люди трудятся в поте На обломках царств и деспотий.
 

* * *

 
Кровавые челюсти, лязгая от нетерпенья,
Грызут города и селенья,
И видно, как в дымной дали
Проносится ужас от края до края земли.
Из царства угрюмого
Ямы поток беспощадный стремится,
Старинных империй смывает границы,
И хищные страсти, как своры взбесившихся псов,
Спешат на разбойничий зов.
За много веков этих псов для своих грабежей и насилий
Охотники цивилизованные приручили,
Но звери с цепи сорвались —
Своих и чужих без разбору терзать принялись.
Пещерная дикость когтями уже не боится
Старинных традиций царапать страницы—
На их письменах запеклась
Кровавая грязь.
Наверное, гневом всевышний пылает —
Посланцев своих насылает.
И грех, что скопился за тысячи лет,
Теперь превращается в тысячи бед.
Разбиты сосуды с вином, что владык опьяняло могучих,
Осколки валяются в мусорных кучах.
Безумием люди охвачены – волю творца
Уж много веков нарушают они без конца.
В грехах погрязая
И жаждою самоубийства пылая,
Безжалостно сами себе западни
Расставляют они.
Рабы сластолюбья, что жили в чертогах богатых,
В своих же врагов превратились заклятых
И стены убежищ ломают, под грудой камней погребя
Самих же себя.
 
 
А грозная Кали[91]91
  Кали – одно из имен Дурги, супруги Шивы, буквально означает «черная».


[Закрыть] встает над останками жертв и злодеев,
Счастливые сны человека мгновенно развеяв,
И в грудь, исступленная, ногти вонзает свои,
И собственной крови глотает ручьи.
Когда же иссякнут греховные эти восторги
И кончится век омерзительных оргий,
Пускай человек, одолевший безумье и гнев,
Одежду смиренья надев,
Над пеплом костра, где бессчетные жертвы, сгорали,
На коврик молитвенный сядет в глубокой печали,
Чтоб в душу бесстрастно себе заглянуть —
Найти к обновлению путь.
Громов громыханье сегодня об этом пророчит:
Пушки грохочут.
 

* * *

 
Бодрствует день и ночь
    время быстро бегущее,
Глянешь – нигде нет его
    и неприметен след его —
    бодрствует ради ждущего,
    неведомого грядущего.
 

* * *

 
Светильник с пламенем страданья
     пусть озарит твое нутро,—
А вдруг на дне души таится
     непреходящее добро.