Текст книги "Избранное"

Автор книги: Рабиндранат Тагор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Похищенное сокровище

I

Во времена, о которых повествуют эпические поэмы, жену приходилось добывать отвагой, и тот, кто ею обладал, получал не женщину, а сокровище. Я же свою жену завоевал, не обладая мужеством, только она поздно об этом узнала. Но после свадьбы я посвятил себя подвижничеству и изо дня в день расплачивался за свой обман.

Мужчина обычно забывает о том, что супружеские права нужно заслуживать снова и снова. Он получает жену, словно товар на таможне, предъявив документ об уплате пошлины, и, по сути дела, ничем не отличается от стражника, который обрел власть благодаря кокарде.

Супружество – песня всей жизни, припев у нее один, а мелодия изменяется с каждым куплетом. Это я узнал благодаря Шунетре. В ней скрыто все богатство любви с ее неиссякаемым величием, и весь день в доме звучит ее песня. Вернувшись как-то из конторы, я увидел, что для меня приготовлен шербет из ягод со льдом, и цвет его восхитителен. А рядом с ним на серебряной тарелочке – цветы, их аромат ощущаешь, еще не войдя в комнату. В другой раз я увидел чашку, полную сока и мякоти плода пальмиры, охлажденного в мороженице, и головку подсолнечника на блюдце. Как будто ничего особенного, но все это говорило о том, что жена изо дня в день заново ощущает мое существование. Способность ощущать новое присуща художникам, люди же обыкновенные идут проторенной тропой. У Шунетры дар любви, дар открывать все новые пути служения. Сейчас моей дочери Аруне семнадцать лет, то есть ровно столько, сколько было Шунетре, когда она вышла замуж. Сейчас Шунетре тридцать восемь, но она тщательно следит за собой. Для нее это все равно, что ежедневное жертвоприношение божеству, а божество – она сама.

Шунетра любит белые шантипурские сари с черной каймой. Она безропотно принимала упреки сторонников кхаддара, не принимала только самого кхаддара, хотя ей очень нравились тонкие индийские ткани.

– Меня восхищают наши ткачи, – говорила она. – Они художники и знают толк в сочетании цветов.

Шунетра отлично понимает, что любой цвет особенно выигрывает на фоне белого сари. Это и дает ей возможность незаметно обновлять свой наряд. И еще она понимает, что ее наряд пробуждает в душе моей безотчетную радость.

У каждого человека есть собственное «я», и все бесценное значение этой глубочайшей истины открывается в любви. В сравнении с ней фальшивая монета эгоизма ничего не стоит. Вот уже двадцать один год Шунетра приносит в дар мне сокровища любви. Каждый день на лице ее я читаю изумление. В сердце ее вселенной нахожусь я, поэтому в обычном мире я могу быть кем угодно. Любовь открывает необычное в обычном. В шастрах говорится: «Познай себя». Я с радостью познаю себя, когда другой познает меня в любви.

II

Отец мой был членом правления одного известного банка, и я стал его пайщиком. Не совсем таким, которых называют «пассивными». Меня насильно впрягли в конторскую упряжку. Эта работа не устраивала меня ни физически, ни духовно. Мне хотелось стать лесничим в лесном департаменте, жить на свежем воздухе и всласть поохотиться. Отец же заботился о моей карьере.

– Такое место, – говорил он, – не легко достается бенгальцу.

Пришлось сдаться. К тому же, как известно, мужчина, сделавший карьеру, очень ценится женщинами. Например, муж сестры Шунетры был профессором на государственной службе, поэтому женщины в их доме так возгордились. Если бы я стал забуревшим от жизни в лесу «инспектор-сахибом», носил бы пробковый шлем и устлал бы полы в своем доме шкурами тигров и медведей, то от этого я потерял бы в весе и вместе с тем убавилась бы честь моего звания в сравнении с любым из соседей-чиновников. А это, в свою очередь, нанесло бы ущерб женскому тщеславию.

Тем временем поток моей юности под влиянием неподвижной канцелярской жизни стал иссякать. Другой на моем месте смирился бы с этим, равно как и с увеличением собственного живота. Но я так не мог. Я знал, что Шунетра полюбила меня не только за мои достоинства, но и за красоту. Сплетенный творцом брачный венок, который я принес ей однажды, должен был радовать ее каждый день. Удивительно, Шунетра не старилась, я же быстро клонился к закату, росли только сбережения в банке.

Дочь Аруна воскресила в моей памяти рассвет нашей любви. Утро ее юности было окрашено в цвета зари нашей жизни, и вся душа моя исполнилась восторга. В Шойлене я видел возрождение своей молодости. Та же порывистость юных лет, та же неистощимая веселость, а временами, когда разбивались его дерзкие надежды, те же тревога и уныние. Он шел тем же путем, что и я в свое время, так же, как и я, придумывал всевозможные способы привлечь на свою сторону мать Аруны, а мною не очень интересовался. Аруна чувствовала, что отец ее понимает женское сердце. Время от времени она пристраивалась на полу у моих ног и молча сидела с глазами, полными слез. Откуда они, эти слезы!

В отличие от меня ее мать умела быть жестокой. Нельзя сказать, что она не разбиралась в сердечных делах дочери, но она была убеждена, что со временем все это уйдет, как утренние облака. Я был совершенно иного мнения. Если долго не есть, аппетит, разумеется, пропадет, а когда примешься за еду, то окажется, что к ней потерян всякий вкус. Утренние песни не поют в полдень.

– Пусть сперва наступит возраст благоразумия и так далее и так далее, – говорят наставники. Но, увы, возрасту любви и возрасту благоразумия не суждено встретиться.

Вот уже несколько дней, как начался сезон дождей. Дождливая завеса смягчила очертания каменной и деревянной Калькутты, и резкий городской шум зазвучал приглушенно, как голос, в котором дрожат слезы. Жена знала, что Аруна в моей библиотеке готовится к экзаменам. Зайдя за книгой, я увидел, что дочь тихо сидит у окна, на лице ее влажная тень, клонящегося к концу пасмурного дня. Она до сих пор не причесана, и восточный ветер роняет капельки дождя на ее распущенные волосы.

Я ничего не сказал Шунетре. Я тотчас же написал Шойлену письмо, приглашая его на чай, и послал за ним машину. Шойлен приехал. Нетрудно понять, что его внезапное появление не обрадовало Шунетру.

– Я не настолько силен в математике, – сказал я ему, – чтобы разобраться в современной физике, поэтому я и послал за тобой. Я хотел бы, насколько это возможно, разобраться в квантовой теории, мои знания давно уже устарели.

Само собой разумеется, наши занятия продолжались недолго. Я не сомневался, что Аруна без труда разгадала мою хитрость и подумала, что ни у кого еще не было такого идеального отца.

В самом начале беседы о квантовой теории зазвонил телефон. Я вскочил:

– Это по важному делу. Знаете что, поиграйте пока в настольный теннис, а я вернусь тотчас же, как освобожусь.

– Алло! – послышалось в телефонной трубке, – это номер двенадцать-ноль-ноль такой-то, такой-то?

– Нет, – ответил я, – это номер семь-ноль-ноль такой-то, такой-то.

Затем я спустился вниз и принялся читать старую газету. Когда стемнело, я зажег свет.

В комнату вошла Шунетра, Лицо у нее было строгое.

– Если бы метеоролог взглянул на тебя, он сообщил бы о приближении бури, – пошутил я.

Шунетра не отозвалась на шутку.

– Зачем ты поощряешь Шойлена? – спросила она.

– Потому что человек, который к нему неравнодушен, незримо присутствует в его душе, – ответил я.

– Если прервать на некоторое время их встречи, это ребячество кончится само собой.

– Да разве могу я так жестоко расправиться с ребячеством? Дни идут, люди стареют, а ребячество уже никогда не возвратится.

– Ты не признаешь сочетаний звезд, а я признаю. Им не суждено быть вместе.

– Я не знаю закона сочетания звезд, но зато совершенно ясно, какое прекрасное сочетание представляют собой эти дети.

– Ты меня не поймешь. В момент нашего рождения нам свыше предопределен спутник жизни. Если же, ослепленные чувствами, мы изберем другого, то совершим неосознанный грех. В наказание на нас посыплются несчастья и беды.

– А как распознать своего спутника?

– Для этого существует документ, подписанный звездами.

III

Больше я не мог скрывать.

Мой тесть Аджиткумар Бхоттачарджо принадлежал к знатному роду пандитов. Воспитывался он в санскритской школе. Затем приехал в Калькутту, сдал экзамен по математике и получил ученую степень. Он глубоко верил в астрологию и был большим ее знатоком. Отец его замечательно владел логикой. По его мнению, существование богов следовало поставить под сомнение. У меня были доказательства, что и мой тесть не признавал богов. И вся его вера, оставшаяся таким образом не у дел, обратилась на звезды и планеты; это был тоже своего рода фанатизм. С самого детства планеты и звезды зорко стерегли Шунетру.

Я был любимцем профессора, который обучал и Шунетру, и поэтому мы с ней часто виделись. О том, что это принесло свои плоды, мне сообщили по беспроволочному телеграфу сердца. Мать Шунетры звали Бибхаботи. Она была воспитана в духе старых времен, но, благодаря общению с мужем, ум ее остался светлым и свободным от предрассудков. В отличие от мужа она не верила в звезды и признавала лишь своего бога. Как-то раз муж стал шутить над ней, и она сказала:

– Ты бьешь челом перед стражей, а я почитаю самого раджу.

– Ты разуверишься в нем, – ответил муж, – твой раджа, что он есть, что его нет – все равно. А вот стража с дубинками – дело другое.

– Ну и пусть разуверюсь, – возразила жена, – зато я не стану кланяться страже.

Мать Шунетры очень меня любила и читала в моей душе как в открытой книге. Однажды, улучив минутку, я сказал ей:

– У тебя нет сына, а у меня – матери. Отдай мне свою дочь, я буду тебе вместо сына. Скажи: да, и я пойду умолять профессора.

– О профессоре потом, сынок, – сказала она, – сначала принеси мне свой гороскоп.

Я принес.

– Не суждено, – сказала она. – Профессор не согласится. А дочь профессора – ученица своего отца.

– А ее мать? – спросил я.

– Обо мне говорить нечего, – ответила она. – Я знаю тебя, знаю сердце своей дочери, и у меня нет желания устремляться к звездам, чтобы узнать еще что-нибудь.

Все во мне взбунтовалось. Как можно признавать столь нереальные преграды! Но ведь нереальное недоступно ударам. Как же я буду с ним бороться?

Между тем Шунетру усиленно сватали. Бывало, что гороскоп жениха не вызывал возражения звезд. Но дочь упрямо твердила, что замуж не пойдет и посвятит себя служению науке.

Отец не догадался, в чем тут дело, ему пришла на память Лилавати[186]186
  «Лилавати» – название древнеиндийского трактата по арифметике и геометрии, дано по имени жены автора.


[Закрыть]. Мать поняла и украдкой лила слезы. Кончилось тем, что однажды она сунула мне в руку какую-то бумагу и прошептала:

– Это гороскоп Шунетры. Покажи его астрологу, пусть исправит твой. Я не могу видеть, как дочь моя страдает понапрасну.

О том, что произошло потом, можно не говорить. Я освободил Шунетру из тенет гороскопа. Вытирая слезы, ее мать сказала:

– Ты сделал доброе дело, сынок.

С тех пор прошел двадцать один год.

IV

Ветер усилился, дождь лил не переставая. Я сказал Шунетре:

– Свет режет глаза, можно, я его погашу?

В темную комнату проник бледный луч уличного фонаря. Я усадил Шунетру на диван рядом с собой и сказал:

– Шуни, ты думаешь, я был предназначен тебе судьбой?

– Почему вдруг ты спросил об этом? Это и так ясно.

– А что, если мы поженились вопреки сочетанию светил?

– Да разве я не знаю, что это неправда?

– Мы столько лет прожили вместе, и у тебя никогда не возникали сомнения?

– Если ты будешь задавать мне пустые вопросы, я рассержусь.

– Шуни, мы с тобой нередко знавали горе. Наш первый ребенок умер, когда ему было восемь месяцев. Когда я едва не погиб от тифа, скончался мой отец. Потом старший брат подделал завещание и завладел всем имуществом, и сейчас служба – моя единственная опора. Любовь твоей матери была в моей жизни путеводной звездой. После Пуджи на пути домой она погибла вместе с мужем в волнах Мегхны. Профессор, человек неопытный в делах, наделал кучу долгов, и я взял их на себя. Быть может, все эти несчастья произошли по злой воле моей звезды? Знай все заранее, ты бы не согласилась стать моей женой?

Шунетра молча обняла меня.

– Разве жизнь наша не доказала, что любовь сильнее всех предвестниц бед? – спросил я.

– Конечно, доказала.

– Представь себе, что, милостью планет, я умру раньше тебя. Разве не восполнил я при жизни и эту твою потерю?

– Довольно, довольно, не говори больше ничего.

– Чтобы провести с Сатьяваном[187]187
  Сатьяван, Савитри – персонажи поэмы, включенной в состав великой индийской эпопеи «Махабхарата». Сатьяван, муж Савитри, был обречен, но когда он умер и бог смерти Яма явился за его душой, Савитри выказала такую беспредельную преданность и любовь к Сатьявану, что Яма был вынужден вернуть его в мир живых.


[Закрыть] всего день, Савитри согласилась на вечную разлуку. И ее не страшила смерть.

Шунетра промолчала.

– Твоя Аруна, – продолжал я, – любит Шойлена. Достаточно знать одно это, остальное неважно. Что ты скажешь, Шунетра?

Шунетра молчала.

– На пути моей любви к тебе встало препятствие, – продолжал я. – Так пусть никто не верит в зловещие предсказания какой-то планеты. Я не дам зародиться сомнению, подогнав цифры их гороскопов.

В этот момент на лестнице послышались шаги. Это спускался Шойлен.

Шунетра быстро поднялась с дивана.

– Ты что, Шойлен, – воскликнула она, – уже уходишь?

– Я немного задержался, – стал оправдываться Шойлен. – У меня не было часов. Уже так поздно.

– Совсем не поздно, – возразила Шунетра, – ты поужинаешь с нами.

Вот что называют поощрением.

В этот вечер я поведал Шунетре историю подправленного гороскопа. Она сказала:

– Лучше бы ты мне об этом не рассказывал.

– Почему?

– Отныне я буду жить в вечном страхе.

– Что же страшит тебя, вдовство?

Шуни долго молчала, затем проговорила:

– Нет, я не стану бояться. Если я покину тебя и уйду раньше, моя смерть будет для меня двойной смертью.

1933

МИНИАТЮРЫ

Облако-вестник[188]188
  Облако-вестник – миниатюра вдохновлена поэмой Калидасы того же названия.


[Закрыть]

 
Мне вспоминается день нашей первой встречи.
О чем тогда пела флейта?
Она пела: «Я встретился с тем, кто был далек мне».
«Я уловил неуловимое, я задержал вечно ускользающее!»
Отчего же теперь не поет моя флейта?
 

Оттого, что не до конца постиг я извечную правду. Я думал, мы совсем близко, не заметил, не понял, что она и далека от меня. Оттого, что познал я лишь одну грань любви – единенье, и не ведал другой ее грани – разлуки. Я забыл, что встречи, лишенные трепетного стремленья к далекому, – не встречи, и близость стала для нас преградой.

В необъятном пространстве, разделившем два сердца, – тишина: там не слышно речей. Только флейте дано развеять великое это молчанье. Но не звучат ее песни, если им нет простора.

Разделившее нас пространство заполнено мраком, засорено мусором будничных слов, мелких дел, ограничено скудостью вечных забот и тревог.

Порою в залитой лунным сияньем ночи веет прохладой; я пробуждаюсь, сердце стонет; это мысль: я навеки утратил ту, что рядом со мной.

Чем завершится наша разлука? Соприкоснется ли вновь ее бесконечность с моею?..

Кто она, с кем говорю всякий вечер, освободившись от дел? Она – одна из тысяч и тысяч подобных ей в мире; все в ней познано мною, все знакомо, исчерпано.

Но я чувствую: что-то в ней ушло от меня, что было и должно быть моим. Обрету ли я вновь его в безбрежном потоке желаний?..

Наступит ли день, когда в сумерках праздных, напоенных благоуханьем лесного жасмина, будут снова беседовать наши сердца?

Дождь словно окутал своим покрывалом небосклон на востоке. Вспомнились мне строки поэта Удджайини[189]189
  Поэт Удджайини – имеется в виду Калидаса, знаменитый индийский поэт и драматург V века, жизнь и деятельность которого в народной памяти связаны с городом Удджайини.


[Закрыть]. И подумалось: не послать ли и мне к возлюбленной вестника?

Пусть летит моя песня! Пусть пронесется над бездною нашего отчуждения!

Пусть плывет моя песня против теченья времен! Пусть достигнет далекого дня нашей первой встречи, дня, полного светлой тревоги, о которой тогда пела флейта, дня, пронизанного рыданьем потоков дождей, дня, овеянного ароматами несчетных весен вселенной, вздохами дремной кетоки[190]190
  Кетоки – небольшое деревце с очень ароматными цветками.


[Закрыть] и веселыми взмахами цветущих ветвей дерева шал[191]191
  Шал – мощное дерево с густой листвой; по народному поверью, если оно использовано при постройке дома, то в таком доме будут обитать мир и счастье.


[Закрыть]!..

Пусть, проливаясь дождем, она шелестит в листве кокосовых пальм, осеняющих берега безлюдных озер! Пусть достигнет песня моя слуха возлюбленной в час, когда, стянув узел волос и поправив сари, она суетится у домашнего очага!..

Сегодня бескрайний небосвод склонился над смуглой землею, окутанной синею дымкой лесов, и нежно шепнул ей:

– Я твой!

– Да разве это возможно? – удивилась земля. – Ты безграничен, а я так мала!

– Иль не видишь? – отвечал небосвод. – Стали тучи моими границами, я окружил тебя их пеленою.

Смутилась земля:

– Ты одет сияньем бесчисленных звезд, а в моем одеянье – ни единой искорки света!..

– Сегодня все потеряно мной – и луна, и солнце, и звезды, – и вот я приник к тебе!

– Мое сердце полно слезами и дрожит при любом дуновенье, а ты неподвижен…

– О нет! В глазах моих тоже слезы. Разве не видишь? Вот-вот они хлынут потоком, мрачно мое лоно – как сердце твое…

И тут излилась песня слез, заполняя пространство, разделившее небо и землю, – пришел конец их разлуке…

Пусть поет юный дождь вдохновенные гимны в честь обручения неба с землею, пусть прольется он и на нашу разлуку!.. Пусть все несказанное, что затаилось в сердце любимой, зазвенит, как струна вины! Пусть набросит любимая на темные пряди анчал[192]192
  Анчал – пола, край сари.


[Закрыть], синий, как дали лесные! Пусть во взоре ее черных очей прозвучат все мелодии ливня! И да будет благословенна гирлянда бокула, вплетенная в косы любимой!..

Когда сумрак, сгустившийся в роще бамбука, задрожит от звона цикад, когда на холодном сыром ветру, затрепетав, угаснет пламя светильника, – пусть покинет возлюбленная свой мирок, так ей знакомый, и придет лесною тропой, овеянной влажным дыханием трав, в настороженную ночь моего одинокого сердца!..

1922

Не в тот рай попал

Это был самый настоящий бездельник.

Дела его не занимали, только забавы да развлечения.

Налепит, бывало, на дощечку глины, набросает сверху морских ракушек, и чудится ему то стая птиц над морскими волнами, то стадо коров н$ холмистом поле, а то привидятся ему горы – по склонам их мчатся вниз бурные потоки, сбегают исхоженные людьми тропы.

Родные постоянно бранили его. Он обещал оставить все эти глупости. Но… глупости не оставляли его.

Иной сорванец за весь год не заглянет в книжку, а экзамены каким-то чудом сдает отлично. Так было и с нашим бездельником.

Вся его жизнь прошла в бесполезных занятиях, однако после смерти, как это ни странно, его пустили на небо.

Но и там, в небесных краях, богиня судьбы не оставляет человека в покое. Случилось так, что посланцы Ямы поставили на бездельнике не ту метку и отвели его в рай деловых людей.

Всего в этом раю было вдоволь. Не было лишь досуга.

Мужчины здесь без конца твердили: «Ох! И вздохнуть некогда». Женщины, едва повстречавшись, спешили разойтись по домам: дела ждут. «Время – деньги!» – говорили они. Только и слышалось отовсюду: «Тяжко! Сил больше нет!» И произносились эти слова с наслаждением. Даже гимн деловых людей начинался так: «Я устал, я замучен работой».

Наш бедняга никак не мог найти себе места в раю деловых людей. Он как потерянный бродил по дорогам, то и дело натыкаясь на снующих прохожих. Только расстелет свой чадор и сядет отдохнуть, как слышит окрик: «Эй ты, куда сел? Не видишь: засеяно?» И так с утра до ночи: посторонись да встань!

Одна молодая женщина каждый день ходила к райскому источнику по воду.

Легкая, торопливая поступь ее была подобна мелодии, слетающей со струн ситара.

Волосы она небрежно стягивала узлом на затылке, и упрямые локоны спадали на лоб, пытаясь заглянуть в черные звезды глаз.

Райский бездельник обычно стоял поодаль, неподвижный, как дерево тамал на берегу стремительного потока.

Однажды женщина встретилась с ним взглядом. И почувствовала жалость – так принцесса проникается жалостью к нищему, который стоит у нее под окном.

– Я вижу, у тебя нет никакого дела, – обратилась она к бездельнику с состраданием в голосе.

– Дела? Но у меня нет времени заниматься делами, – с тяжким вздохом промолвил бездельник.

Женщина не поняла его.

– Не хочешь ли ты помочь мне? – спросила она.

– Конечно, хочу.

– Чем же ты можешь помочь?

– Вот если ты дашь мне один из кувшинов, в которых носишь воду, я…

– Зачем тебе мой кувшин? Воду носить?

– Нет, я его разрисую.

– Что за глупости! – рассердилась женщина. – Нет у меня времени болтать тут с тобой! – и ушла.

Но разве деловой человек устоит против бездельника?

Каждый день встречались они у источника, и всякий раз бездельник твердил свое: «Дай мне кувшин, я разрисую его».

И женщина уступила, дала кувшин.

Бездельник стал выводить на нем пестрый узор.

Когда он закончил работу, женщина взяла кувшин и залюбовалась рисунком; она поворачивала кувшин то в одну сторону, то в другую и все смотрела, смотрела.

– Что значат эти линии? – спросила она наконец, подняв в изумлении брови.

– Ничего, – ответил бездельник.

Женщина пошла с кувшином домой, тихая и задумчивая.

Там она села в укромном месте и снова стала любоваться рисунком. Ночью она не раз вставала с постели, зажигала светильник и молча рассматривала узоры. Она впервые увидела нечто, лишенное всякого смысла, значения.

На другой день, когда молодая женщина направлялась к источнику, движения ее уже не были так уверенны и деловиты. Казалось, ноги ее шли-шли и вдруг задумались – и то, о чем они думали, не имело никакого смысла.

А бездельник уже стоял там, немного поодаль.

– Что тебе надо? – спросила в смущении женщина.

– Я хотел бы сделать для тебя еще что-нибудь.

– Что же?

– Хочешь, я сплету из разноцветных нитей шнур для твоих волос?

– Зачем?

– Да так.

Он сплел для ее волос шнур, яркий, красивый. И с тех пор молодая женщина каждый день подолгу сидит перед зеркалом, стараясь как можно искуснее вплести цветной шнур в свои волосы. А дела стоят, время идет.

И вот в раю деловых людей зазвучали песни и полились слезы любви, надолго отрывавшие всех от работы.

Это встревожило старейшин рая. Созвали совет.

– В наших местах, – заявили они, – такого еще никогда не случалось.

Тут посланцы Ямы признались в своем проступке:

– Это мы по ошибке привели сюда не того человека. «Не-тот-человек» был призван на совет. И все поняли, какая

страшная произошла ошибка, – ведь на нем был яркий тюрбан и сверкающий пояс!

– Ты должен вернуться на землю, – повелел «Не-тому-чело-веку» глава старейшин.

«Не-тот-человек» вздохнул облегченно, собрал свои кисти и краски и с готовностью сказал:

– Так я пошел.

– Постой, и я с тобой! – воскликнула молодая женщина.

Глава старейшин растерялся. И не мудрено. Первый раз в раю деловых людей произошло нечто, лишенное всякого смысла.

1922