Текст книги "Избранное"

Автор книги: Рабиндранат Тагор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

II

Само собой разумеется, что свадьба должна была состояться в Калькутте. Шомбхунатх-бабу, отец невесты, прибыл в Калькутту, как и обещал Хоришу, за три дня до свадьбы. Мы встретились с ним, и он меня благословил. Лет ему было сорок или чуть побольше, однако волосы у него оставались черными, лишь в усах нет-нет да и проглянет седина., Шомбхунатх-бабу сразу же обращал на себя внимание красивой внешностью. Полагаю, что и я ему понравился. Но понять, так ли это, было трудно, – Шомбхунатх-бабу был неразговорчив. Процедит несколько слов и молчит. Дядя же болтал без устали. Как бы невзначай он все время подчеркивал, что по богатству и положению мы не уступаем другим именитым семьям города.

Когда дядя умолкал на мгновение, Шомбхунатх-бабу вставлял свое «угу» или «да». Будь я на месте дяди, это, несомненно охладило бы мой пыл, но дядюшку поведение гостя нисколько не смущало. Он решил, что Шомбхунатх-бабу человек робкий и вялый, что, впрочем, его очень обрадовало, так как излишнюю живость в родственниках невесты он отнюдь не считал достоинством. Когда Шомбхунатх собрался уходить, дядя небрежно простился с ним и даже не проводил его до экипажа.

О приданом договорились быстро. Дядя гордился своей исключительной ловкостью. Он не оставил никакой неясности. Все было оговорено: какая часть приданого будет дана деньгами, сколько будет украшений и даже какого качества дожно быть золото. Я не принимал в этом никакого участия, понимая, что переговоры о приданом – главное, хоть и самое неприятное в свадебных приготовлениях, и зная, что дядя не даст себя надуть. Его удивительная практичность была предметом гордости нашей семьи. При любых обстоятельствах, когда речь шла об интересах нашей семьи, дядя неизменно одерживал победу – это был общепризнанный факт. Хоть мы и не нуждались в деньгах, а семья невесты находилась в стесненных обстоятельствах, все равно надо было настоять на своем, – таков был обычай нашей семьи, и до других нам дела не было.

Посылку пасты из корня куркумы[175]175
  …посылка пасты из корня куркумы… – Куркума – травянистое растение, из корня которого получают желтую краску, используемую в свадебном туалете невесты. Подобная посылка составляет часть свадебного обряда, отличающегося у индийцев сложным ритуалом.


[Закрыть] в дом невесты обставили очень пышно. Потребовался бы специальный человек, чтобы точно сосчитать, сколько людей участвовало в шествии. Мать и дядя посмеивались, мысленно прикидывая, сколько беспокойства доставят другой стороне угощение и подарки.

Наконец я отправился в дом невесты. Оркестр и певцы-любители производили такой шум, что казалось, будто слон с ревом топчет заросли лотосов богини музыки.

Я напоминал витрину ювелирного магазина. Будущий тесть должен был получить ясное представление о моей стоимости.

Дяде не понравился дом, где должна была состояться брачная церемония. В саду не хватало места для всех участников шествия, да и особых приготовлений не было заметно. К тому же Шомбхунатх-бабу был холоден в обращении, не казался смущенным и, как всегда, молчал. Скандал разразился бы в самом начале, если бы не друг Шомбхунатха – адвокат, огромный, очень смуглый и лысый, с чадором, обвязанным вот круг талии. Приветственно сложив руки, запинаясь от избытка чувств, он беспрерывно кланялся и улыбался всем, начиная от музыкантов и кончая родственниками жениха.

Не успел я расположиться с гостями в доме, как дядя вызвал Шомбхунатха в соседнюю комнату.

Не знаю, что там произошло, но вскоре Шомбхунатх вернулся и позвал меня:

– Пройдите сюда на минутку.

Почти у всех людей есть свои слабости. Дядя, например, всегда боялся, как бы его не обманули. И сейчас он решил проверить, не фальшивые ли драгоценности у невесты. Ведь после свадьбы думать об этом будет поздно. Тем более, что подарки жениху и приготовления к брачной церемонии оказались весьма скромными. Поэтому дядя привел с собой ювелира.

Войдя в комнату, я увидел, что дядя сидит на кушетке, а ювелир с весами и пробирным камнем расположился на полу.

– Ваш дядя хочет проверить, не обманули ли его, – обратился ко мне Шомбхунатх-бабу. – Что вы. на это скажете?

Я молчал, опустив голову..

– А что его спрашивать? – возмутился дядя. – Будет так, как я решил!

– Это верно? – спросил отец невесты, в упор глядя на меня. – Будет, как решил ваш дядя? Вы не станете возражать?

Я печально покачал головой.

– Хорошо, тогда присядьте. Сейчас я сниму украшения с дочери и принесу сюда.

– Онупому нечего здесь делать, – сказал дядя. – Пусть идет к гостям.

– Нет, – возразил Шомбхунатх. – Пусть останется.

Шомбхунатх принес завернутые в полотенце украшения и

положил их на кушетку перед дядей. Это были старинные фамильные драгоценности, массивные и тяжелые, не то что современные безделушки. Взяв одну из них, ювелир сказал:

– И смотреть нечего. Чистое золото. Такого сейчас ни за какие деньги не купишь.

С этими словами он взял браслет с изображением головы мифического чудовища и без труда согнул его.

Дядя вынул блокнот со списком обещанный за девушкой украшений. После проверки оказалось, что по ценности и весу они намного превосходят обещанное.

Среди украшений были серьги. Шомбхунатх передал их ювелиру и попросил посмотреть.

– Это английский сплав, в нем очень мало золота, – сказал ювелир.

– Возьмите их, – обратился Шомбхунатх к дяде и отдал серьги.

Эти серьги были подарком от нашей семьи невесте. Яркая краска залила лицо дяди. Ведь его не только лишили удовольствия поймать с поличным бедняка, но и самого поставили в неловкое положение.

– Иди к гостям, Онупом, – приказал он мне, нахмурившись.

– Погодите, – вмешался Шомбхунатх. – Я прикажу сейчас подать угощение.

– А как же смотрины? – воскликнул дядя.

– Не беспокойтесь. Идемте…

Этот робкий человек обладал огромной силой, и дяде пришлось подчиниться. Нельзя сказать, чтобы угощение было обильным, зато блюда были превосходно приготовлены, и все остались довольны.

Шомбхунатх и мне предложил поесть.

– Что же это такое? – заволновался дядя. – Как может жених есть до совершения свадебного обряда?

Оставив без внимания слова дяди, Шомбхунатх повернулся ко мне.

– А вы. что скажете? Разве это предосудительно?

И на этот раз я не посмел ослушаться дяди.

– Я доставил вам много хлопот, – сказал тогда Шомбхунатх. – Мы не богаты и не сумели достойно принять вас, извините. Уже поздно, и я не хочу вас больше утруждать. Сейчас…

– Сейчас мы вернемся к гостям, – поспешно сказал дядя.

– Сейчас я прикажу подать вам экипаж…

– Вы шутите?

– Шутили вы, у меня же не было ни малейшего желания забавляться.

Глаза дяди округлились от изумления, он не мог вымолвить ни слова.

– Я не отдам дочь в семью, где считают, что я способен украсть драгоценности моей девочки.

Ко мне Шомбхунатх, видимо, не счел нужным обратиться, потому что получил все доказательства моей полной ничтожности.

Рассказывать, что произошло потом, у меня нет ни малейшего желания. Наши гости учинили разгром, побили фонари и гордо удалились.

Отзвучала музыка, исчезли свадебные слюдяные фонарики, лишь звезды скупо освещали дорогу, когда я возвращался домой.

III

Дома все были вне себя от гнева.

– Что за надменный тип отец невесты! Ему присущи все пороки нынешнего века, никто теперь не женится на его дочери!

Но Шомбхунатх не жаждал выдать дочь замуж.

Пожалуй, во всей Бенгалии не сыщешь жениха, которого бы отец невесты перед самой свадьбой выгнал из дому.

– По воле какой злой планеты запятнали позором такого богатого и достойного жениха, да еще в тот момент, когда гремела музыка и зажглись свадебные огни! – горестно причитали участники шествия, хлопая себя по лбу. – Свадьба не состоялась, а нас обманом заставили отведать угощений! Какая жалость, что нельзя вернуть их обратно!

– Я не прощу этого оскорбления, – горячился дядя, готовый поднять скандал. – Я буду жаловаться!

Но доброжелатели отговорили его от этого намерения, опасаясь, как бы мы не стали всеобщим посмешищем.

Трудно передать мой гнев. Я мечтал лишь о том, чтобы неожиданный поворот судьбы заставил Шомбхунатха униженно пасть к моим ногам и чтобы я мог отвергнуть его мольбы.

Но в сердце моем рядом с черным потоком ненависти струился светлый поток. Душа моя тянулась к той, незнакомой мне, девушке, и я не в силах был совладать с собой. Тогда нас разделяла только стена. Как описать мне ее, облаченную в алое сари, со знаками сандаловой пасты на лбу и краской стыда на лице? Какие чувства. переполняли тогда ее сердце? Волшебная лиана фантазии склонялась ко мне, предлагая свои весенние цветы. Ветер доносил их пряный аромат и шелест лепестков. Я уже готов был сделать один-единственный шаг к ней, как вдруг этот шаг оказался протяженностью в бесконечность.

Все эти вечера я ходил к Вину домой, чтобы расспросить его о девушке. Он был не многоречив, но каждое его слово, подобно искре, воспламеняло душу. Из разговоров я понял, что девушка необыкновенно хороша. Я никогда не видел даже ее портрета и очень смутно представлял себе ее. И душа моя, будто призрак, печально вздыхая, бродила у стены брачной комнаты.

От Хориша я узнал, что девушке показали мою фотографию. Вполне возможно, что я ей понравился. Сердце нашептывало мне, что моя фотография хранится у нее в шкатулке. Может быть, запершись в комнате, она открывает заветную шкатулку, склоняется над портретом и волосы двумя черными струями сбегают ей на щеки. Услышав за дверью шаги, она быстро прячет портрет в свободный конец благоухающего сари.

Шли дни. Вот и год миновал. Дядя не решался больше заводить разговор о моей женитьбе. Мать решила повременить, пока все забудут о моем позоре, а затем снова попытаться женить меня.

Слыхал я, что руки моей бывшей невесты добивались женихи с положением, но она поклялась никогда не выходить замуж. Душа моя наполнилась ликованием. И я погрузился в мечты. В своем воображении я видел, что девушка забывает поесть и причесаться и день ото дня худеет. Отец с тревогой наблюдает за ней. И вот однажды он застает ее плачущей в своей комнате. «Что с тобой, дорогая?» – спрашивает он. «Ничего, папа», – говорит девушка, торопливо утирая слезы. Но ведь она единственная и к тому же любимая дочь Шомбхунатха. Отец не может оставаться спокойным, когда дитя его увядает, будто во время засухи не успевший расцвести цветок. Смирившись, Шомбхунатх приходит к дверям нашего дома. Ну, а дальше? Черная ненависть, словно змея, притаилась в моей душе и, шипя, нашептывала мне: «Когда отовсюду съедутся на свадьбу гости, когда зажгутся огни, ты сбросишь с головы убор жениха и вместе с друзьями покинешь дом невесты». Но чувство, прозрачное, словно слеза, обернувшись чудесным лебедем, умоляло: «Отпусти меня, и я полечу, как некогда мчался в цветущий сад Дамаянти[176]176
  Дамаянти – героиня сказания «Наль и Дамаянти», включенного в великую индийскую эпопею «Махабхарата». На русский язык переведено В. А. Жуковским.


[Закрыть], и шепну твоей возлюбленной на ухо радостную весть». А что потом? Потом кончится темная ночь горя, хлынет живительный дождь, и лицо моей любимой расцветет. По эту сторону стены останется весь мир, а в ту заветную комнату войдет только один человек. Тут мечты мои обрывались…

IV

Мне остается рассказать совсем немного.

Я вез мать к святым местам, потому что дядя и на этот раз не решился переехать Ховрский мост. В дороге я вздремнул, но вагон трясло, и спал я беспокойно. На одной из станций я проснулся. Игра света и тени делала все похожим на сон. Только звезды на небе казались старыми знакомыми, а остальное, окутанное дымкой, было чужим. В тусклом свете фонарей окружающие предметы казались странными и далекими. Мать крепко спала. Купе едва освещала лампа под зеленым абажуром.

Чемоданы, коробки и другие вещи, разбросанные по полу, тоже казались нереальными.

И вот в этом необычном мире, в тишине этой удивительной ночи раздался голос:

– Скорее сюда, в этом вагоне есть место.

Мне почудилось, будто я слышу звуки песни. Чтобы понять, как сладостно звучит бенгальский язык в устах бенгальской девушки, нужно, как сейчас, забыть о времени и пространстве..

Но услышанный мною голос был каким-то особенным. Ничего подобного я никогда не слыхал!

По-моему, голос в человеке самое главное. По голосу вернее, чем по лицу, можно судить о душе. Я быстро открыл окно, взглянул, но никого не увидел. На темной платформе дежурный махнул фонарем, и поезд тронулся. Я так и остался у окна.

Я не знал, хороша ли собой та девушка, но сердцем чувствовал красоту ее души. Она как эта звездная ночь, окутавшая весь мир и в то же время недосягаемая. О голос незнакомки, в одно мгновение ты овладел моей душой. Ты чудо! Ты, словно цветок, появившийся из самых недр нашего бурного времени, и никакие ураганы не заставят тебя задрожать, не отнимут твоей нежности.

В стуке колес я слышал песню. «Есть место, есть место», – звучало, как припев. Что есть? Какое место? Нет никакого места! Никто никого не знает! Или незнание лишь туман, иллюзия? И если разорвать его путы, знакомство станет бесконечным? Неужели еще вчера я не знал о существовании сердца, чьей непередаваемой красотой полон ты, о чарующий голос:

 
«Есть место», – как эхо, в душе отдалось.
Сдержать не могу закипающих слез.
Спешу, тороплюсь на призыв.
 

Я провел беспокойную ночь: на каждой станции выглядывал в окно, – боялся, что незнакомка сойдет и я не увижу ее.

На следующий день нам предстояло пересесть в другой поезд. Мы надеялись, что в вагоне первого класса будет немного народу. Но оказалось, что этот же поезд ждут солдаты с большим багажом. Какой-то генерал отправлялся в путешествие. О первом классе нечего было и мечтать. Положение осложнялось тем, что со мною была мать. Все вагоны были набиты битком. Мы ходили от двери к двери, но вдруг какая-то девушка из вагона второго класса крикнула:

– Садитесь к нам, есть место…

Я вздрогнул. Это был тот чудесный голос, тот же припев: «Есть место». Не мешкая ни секунды, мы с матерью влезли в вагон. Я даже не успел внести вещи. Такого беспомощного человека, как я, не сыщешь во всем мире! Но незнакомка не растерялась, она выхватила наш багаж из рук носильщика и втащила его в уже тронувшийся поезд. Правда, мой фотоаппарат так и остался на станции, но я о нем нисколько не жалею. Право, не знаю, как описать все, что произошло потом. В душе моей на всю жизнь запечатлелась картина того счастливого дня. Но с чего начать и чем кончить? Мне не хотелось бы рассказывать все по кусочкам. Наконец я увидел девушку, чей голос так меня поразил. Я взглянул на мать – она дремала. Незнакомке было лет шестнадцать, семнадцать. Держалась девушка очень непринужденно. Она вся будто светилась каким-то внутренним мягким светом, и в ней не было никакой скованности.

Это все, что я сохранил в памяти. Не помню, какого цвета было на ней сари. Ее одежда и украшения не бросались в глаза и не могли затмить ее безупречной красоты. Девушка была подобна нежной, едва распустившейся туберозе, своей красотой затмившей куст.

С девушкой ехали три маленькие девочки. Она без умолку болтала и смеялась с ними. Я держал в руках книгу, но не читал, а прислушивался к их разговору. То была милая детская болтовня. И что самое удивительное – с этими малышками взрослая девушка будто сама стала маленькой. У девушки было несколько книжек с картинками. Дети упросили ее почитать рассказ, который им особенно нравился. Они слушали его не раз. Но я понимал их настойчивость. Голос незнакомки, будто прикосновение волшебной палочки, придавал каждому слову какой-то особый смысл. Да и все, к чему она прикасалась, оживало. И дети невольно поддались ее очарованию. Свет ее озарил и меня, и солнце моей жизни засияло ярче. Для меня незнакомка стала олицетворением бескрайнего неба и вечной неутомимой жизни.

На одной из станций девушка купила жареной чечевицы и вместе со своими маленькими спутницами, не смущаясь, принялась ее есть. Я очень стеснителен по природе и не смог попросить у девушки горсть чечевицы! Почему я не протянул руку и не признался в своем желании? Я очень раскаивался в своей робости.

В душе моей матери боролись противоречивые чувства. Ей не нравилось, что девушка без всякого стеснения ест при мужчине жареную чечевицу. Но в то же время что-то мешало ей осудить незнакомку. Наконец мать пришла к выводу, что девушка дурно воспитана. Ей очень хотелось заговорить со странной спутницей, но она не могла преодолеть своей привычки сторониться чужих людей.

В это время поезд подошел к станции. Здесь его ожидала большая группа лиц, которые должны были сопровождать генерала. Мест не было. И все эти люди столпились у нашего вагона. Моя мать замерла от страха, я тоже встревожился.

За несколько минут до отхода поезда дежурный по станции прикрепил карточки с написанными на них именами в изголовье наших полок.

– Эти места заказаны, – сказал он мне. – Вам придется перейти в другой вагон.

Я вскочил с излишней торопливостью.

– Мы не уйдем отсюда, – сказала на хинди незнакомка.

– Придется, – серьезно ответил дежурный, не удостоив вниманием взволнованную девушку, и позвал начальника станции – англичанина.

– Я очень сожалею, но… – обратился тот ко мне.

Я стал звать носильщика. Но незнакомка вскочила со своего места, глаза ее пылали от гнева.

– Вы останетесь! – негодующе воскликнула она. Затем обратилась по-английски к начальнику станции:

– Это неправда, места не заказаны!

Она сорвала карточки и, изорвав их, бросила на платформу.

В это время к нашему вагону подошел английский генерал. Он дал’ знак вестовому внести его багаж, но, заметив гневное лицо нашей спутницы и услышав ее слова, отозвал начальника станции в сторону. О чем они говорили, не знаю. Но поезд был задержан: к нему прицепили еще один вагон. Девушка и дети снова принялись за жареную чечевицу, а я, сгорая от стыда, смотрел в окно.

Наконец поезд прибыл в Канпур. Девушка собрала вещи. Ее и детей встретил слуга, говоривший на хинди. Тогда моя мать не выдержала.

– Скажите мне ваше имя, – попросила она.

– Колени, – ответила девушка.

Мы с матерью вздрогнули.

– А ваш отец…

– Он врач, его зовут Шомбхунатх Сен. – Девушка вышла из вагона.

Эпилог

Презрев запрещение дяди, ослушавшись мать, я приехал В Канпур. Я встретился с Колени и ее отцом. Моя покорность и мольбы смягчили сердце Шомбхунатха.

Но Колени сказала:

– Я не выйду замуж!

– Почему? – спросил я.

– Так велела мне мать…

Проклятье! Неужели и у нее есть дядя!

Но затем я понял: то была родина-мать. После расстроившейся свадьбы девушка дала обет посвятить свою жизнь женскому образованию.

Но я не впал в отчаяние. Голос незнакомки и по сей день звучит в моем сердце, словно призыв свыше. Он позвал меня в мир. Слова «есть место», которые я услышал впервые той темной ночью, стали припевом в песне моей жизни. Тогда мне было двадцать три года, сейчас – двадцать семь. Я не перестал верить, но порвал со своим дядей. Моя мать не смогла отказаться от меня – я был ее единственным сыном.

Вы думаете, я все еще надеюсь жениться на ней? Нет! Просто душой моей овладели слова «есть место» и вселяющий надежду нежный голос незнакомки. Конечно, место есть. Проходит год за годом, а я живу здесь, в Канпуре, вижусь с ней, слышу ее голос, помогаю в работе. И сердце подсказывает мне, что я завоевал место в ее жизни. О незнакомка, знакомство с тобой не имеет конца! И я доволен судьбою, я нашел свое место в этом мире.

1914

Обычай

У Читрагупты[177]177
  Читрагупта – писец бога смерти Ямы, ведущий книгу добрых и дурных дел.


[Закрыть] в списке грехов есть грехи намеренные и невольные. Невольные человек совершает незаметно для самого себя, намеренные – сознательно. Тот грех, о котором я собираюсь рассказать, именно такого рода. И прежде чем пускаться в объяснения с Читрагуптой, мне следует признаться в содеянном, тогда тяжесть вины будет меньше.

Это случилось вчера, в субботу. Недалеко от нас справляли какой-то праздник. В этот день мы ехали с женой Коликой на автомобиле к Нойонмохону на чашку чая.

Коликой, что означает «Бутон», жену мою назвал тесть, я тут ни при чем. Это имя ей не подходило, так как взгляды ее вполне сформировались. Во время бойкота английских тканей[178]178
  Бойкот английских тканей – одна из форм национально-освободительного движения народов Индии, входившая в состав кампании ненасильственного сопротивления, проводившейся под руководством Махатмы Ганди.


[Закрыть]коллеги по партии стали почтительно называть ее «Поборница истины». Меня зовут Гириндро, что значит «Гималаи». Членам партии я известен как муж Колики, и им совершенно все равно, что означает мое имя. Благодарение богу, кое-что из отцовского состояния перепало и мне, и члены партии вспоминают об этом во время сбора пожертвований.

Лишь при разных натурах супругов союз их бывает прочным. Сочетание сухой земли и потоков воды всегда благодатно. Я человек слабохарактерный, а у жены, напротив, характер твердый – уж она от своего не отступится. Это, собственно, и поддерживает мир в нашей семье.

Об одном только мы никак не можем договориться. Колика почему-то считает, что я не патриот. А я, сколько ни стараюсь, не могу разубедить ее в этом, тем более что мой искренний патриотизм никогда не отвечал чисто формальным требованиям ее партии.

С детских лет я библиофил. Не пропускаю ни одной новинки. Даже враги не станут отрицать, что я не только скупаю книги, но и читаю их, а друзьям моим хорошо известно, что я еще люблю обсудить прочитанное. Собственно, из-за этого друзья и стали меня избегать. В конце концов, у меня остался один-единственный собеседник – Бонбихари, «Бродящий по лесу», с которым мы встречаемся по воскресеньям. Я прозвал его Конбихари – «Сидящий в углу». Бывало, мы засиживались до глубокой ночи. Это были тяжелые времена. Полиция подозревала в заговоре всякого, у кого обнаруживали «Бхагавадгиту»[179]179
  «Бхагавадгита» – философская часть «Махабхараты».


[Закрыть], а наши индийские патриоты считали предателем любого индийца, который брал в руки английскую книгу. Меня они называли индийцем с европейской душой. Так как цвет Сарасвати – белый[180]180
  …цвет Сарасвати белый… – У каждого из богов индусского пантеона есть присущий только ему цвет, в данном случае имеется в виду то, что, хотя патриоты, участники движения свадеши, носили белые домотканые одежды, они не уделяли особого внимания наукам и искусству, покровительницей которых считается богиня Сарасвати.


[Закрыть], то редко кто из истинных патриотов в те дни поклонялся ей. Прошел даже слух, будто воды пруда, в котором расцветают ее белые лотосы, не только не погасят губительного огня, но еще сильнее разожгут его.

Ни хороший пример моей жены, ни ее настоятельные требования не заставили меня надеть кхаддар[181]181
  Кхаддар – домотканая ткань, изготовление которой также было одной из составных частей разработанной Махатмой Ганди тактики ненасильственного сопротивления.


[Закрыть], и вовсе не потому, что я предпочитаю элегантный костюм. Напротив, как бы сильно я ни провинился перед национальными обычаями, в излишнем щегольстве меня упрекнуть нельзя. Я могу носить грубую, даже грязную одежду. Во времена, предшествовавшие духовному перевороту Колики, у нас с ней едва не дошло до полного разрыва, и все из-за моих привычек: я покупал на китайском базаре тупоносые туфли, забывал их чистить, считал сущим несчастьем надевать носки, а панджаби[182]182
  Панджаби – просторная блуза и штаны из простой хлопчатобумажной ткани.


[Закрыть] предпочитал носить без пиджака, причем не замечал, когда на нем отрывались пуговицы.

– Послушай, – говорила жена, – мне стыдно выйти с тобой.

– Что ж, – отвечал я ей, – иди одна, тебе ни к чему изображать преданную супругу.

Теперь времена переменились, но судьба моя осталась прежней. Колика все так же твердит: «Мне стыдно выйти с тобой». Тогда я не признавал костюма ее прежних соратников, теперь не признаю формы ее новых друзей. В результате жена снова стыдится меня. Что поделаешь, такой уж я человек – приспосабливаться не умею и справиться с собой не могу. Но Колике нет до этого дела. Как поток старается увлечь большие камни, так и жена моя стремится каждому навязать свой вкус. И стоит ей натолкнуться на сопротивление, как она выходит из себя.

Вчера, перед тем как отправиться в гости, Колика в тысячу первый раз завела разговор о кхаддаре, причем тон ее не сулил ничего хорошего. Чувство собственного достоинства не позволило мне молча снести ее упреки, и поэтому я тоже в тысячу первый раз не преминул уколоть ее (какой только глупости не совершишь из-за своего дурного характера):

– Вы, женщины, закрываете данные вам богом глаза своим покрывалом, для вас главное – обычай. Вы предпочитаете поклоняться, а не мыслить. Вы бы охотно втиснули и вкусы и разум в узкие рамки обычаев. Носить кхаддар в нашей стране вошло в обычай так же, как надевать гирлянду или ставить тилак. Вот почему вы так ратуете за него.

Колика так и вскипела. Служанка, находившаяся в соседней комнате, наверняка подумала, что жена ссорится со мной из-за украшений.

– Видишь ли, – заявила мне Колика, – мы ничего не добьемся до тех пор, пока носить кхаддар не станет для нас таким же обычаем, как совершать омовения в Ганге. Поведение человека – это преломление его разума сквозь призму характера. Обычай же – это мысль, воплотившаяся в определенную форму. Обычай рассеивает все сомнения человека настолько, что даже во сне они не мучают его.

Это изречение Колика позаимствовала у Нойонмохона, только кавычки опустила, хотя считает, что оно – плод ее собственных раздумий.

Тот, кто сказал, что «у немого нет врагов», был, разумеется, холост, ибо мое молчание лишь подлило масла в огонь.

– Вот ты, например, устами, то есть на словах, против кастового деления, – заявила мне Колика, – но как выразил ты это на деле? Мы же, надевая белый кхаддар, тем самым как бы окрашиваем касты в один цвет, уничтожаем разницу в одежде.

Мне хотелось сказать: «Да, конечно, если я ем куриный суп, приготовленный мусульманами, то именно устами отвергаю касты, но дело в том, что в данном случае я не занимаюсь болтовней, а действую, и результат получается самый ощутимый. А ваш кхаддар – это лишь внешняя сторона проблемы, вы только прикрываете кастовые различия, а не уничтожаете их…» Но я промолчал – я ведь человек робкий. К тому же я знал: о чем бы мы с Коликой ни говорили, она все передавала – конечно, в собственной интерпретации – своим друзьям. У профессора философии Нойонмохона она вооружалась новыми доводами и потом с победным видом преподносила их мне. Глаза у нее блестели и, казалось, спрашивали: «Ну что, получил?»

Мне очень не хотелось отправляться к Нойону. Я заранее знал, что за столом будет жарко, и не столько от горячего чая, сколько от яростных споров. Ведь будут обсуждаться такие вопросы, как: место обычая и свободного разума в культуре хинди, нормы поведения и суждения, насколько благотворны наши решения по этим вопросам для страны. А тут еще на постели меня ждала новая неразрезанная книга с золотым тиснением. Мне удалось только насладиться ее видом, раскрыть коричневый переплет я так и не успел, и неудовлетворенная страсть все больше томила меня. Но пришлось ехать, ибо противиться желанию Друбборты[183]183
  Друбборта – т. е. упрямица.


[Закрыть] – значило навлечь на себя ураган слов, да и не только слов.

Не успели мы отъехать, как пришлось остановиться возле кондитерской толстого хиндустанца[184]184
  Хиндустанец – житель Хиндустана, северной части Южно-Азиатского субконтинента (район двуречья Ганга – Джамны в Индии).


[Закрыть], известного своими отнюдь не диетическими сластями. Это тут же, за водопроводной колонкой, рядом с домом под черепичной крышей. На улице собралась толпа. Шум стоял невообразимый. Не успели наши соседи-марвары[185]185
  Марвары – имеются в виду представители касты марвари, профессиональным занятием которых является ростовщичество.


[Закрыть], захватив все необходимое для ритуала, отправиться в путь, как что-то произошло. «Наверное, поймали какого-нибудь воришку», – подумал я.

Машина, сигналя, протиснулась сквозь толпу, и тут я увидел, что избивают старика подметальщика из нашего квартала. Я спросил – за что. Оказывается, закончив работу, бедняга вымылся под колонкой, сменил одежду и, взяв ведро и сунув под мышку метлу, пошел домой. На нем была клетчатая безрукавка, мокрые волосы тщательно расчесаны. С ним был внук – мальчик лет девяти. Оба красивые, стройные. И вдруг старик кого-то нечаянно задел – в толпе это не мудрено. Тут все и началось. Мальчик плакал, просил: «Не бейте дедушку!» Старик оправдывался, умоляюще сложив руки: «Я не видел, не заметил. Простите меня». Из глаз несчастного текли слезы, бороду заливала кровь. Но его мольбы лишь распаляли гнев сторонников ненасилия.

Затеять ссору с ними я не мог, поэтому решил взять подметальщика в машину и тем самым показать, что не принадлежу к числу фанатиков. Колика догадалась о моем решении и схватила меня за руку:

– Что ты? Ведь он подметальщик.

– Ну и пусть, – ответил я, – неужели за это его надо бить?

– Он сам виноват, – не унималась жена, – мог бы идти по краю улицы, ничего бы с ним не случилось.

– Говори, что хочешь, а я возьму его в машину.

– Тогда я выйду, – заявила Колика, – не могу же я ехать с подметальщиком. Пускай бы еще с чистильщиком, это другое дело, а с подметальщиком – уволь!

– Но ты же видишь, он вымылся, он чище многих других в этой толпе, – убеждал я.

– Пускай, – стояла на своем Колика, – но он подметальщик.

Она повернулась к шоферу:

– Поезжай!

Я потерпел поражение. Я трус. Нойонмохон оправдал случившееся с социологических позиций, но я не слушал его доводов и потому не мог ему возразить.

1928