Текст книги "Крушение"

Автор книги: Рабиндранат Тагор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Разве есть угол, где она могла бы спокойно приклонить голову и, закрыв глаза, подумать: «Я у себя дома». Заглянув в каюту, Комола отступила назад, но тут же наткнулась на зонтик Ромеша, который с шумом упал на окованный железом сундук. Вздрогнув от этого звука, Ромеш поднял голову и, встав с кресла, заметил Комолу, которая стояла у дверей своей спальни.

– Что такое, Комола? – спросил он. – Я думал, что ты давно уже спишь. Уж не страшно ли тебе? Тогда я больше не останусь здесь, а пойду спать и могу снова оставить открытой дверь в твою каюту.

– Страшно? Нет, что ты! – оскорбленно возразила Комола и, поспешно войдя в темную каюту, заперла дверь, открытую было Ромешем. Затем она бросилась на постель и натянула на голову покрывало. Никого у нее нет в целом мире! Она с мучительной ясностью ощущала свое полное одиночество, и сердце ее взбунтовалось: зачем жить, когда нет ни защиты, ни свободы?

Ночь тянулась мучительно долго. В соседней каюте уже давно уснул Ромеш. Но Комола не могла спать. Осторожно ступая, она вышла на палубу и, сжимая поручни, стала пристально смотреть на берег. Вокруг не было слышно ни звука. Месяц клонился к закату, и не различить уже было узеньких тропинок, которые бежали среди нив по обоим берегам реки. И все же Комола пристально смотрела в ту сторону. Сколько женщин, наполнив кувшины, возвращаются по этим дорожкам к себе домой! Дом! При воспоминании об этом слове ее сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Хоть какой-нибудь маленький дом, где он у нее? Терялся вдали пустынный берег, простираясь от горизонта до горизонта; застыло в молчании небо. Ненужное небо, ненужная земля! Что значили эти безграничные просторы для хрупкой девушки! Ведь у нее не было даже маленького дома!

Внезапно Комола вздрогнула: она почувствовала, что недалеко от нее кто-то стоит.

– Не бойся, мать! Это я, Умеш. Уже очень поздно, почему ты не спишь?

В течение всей этой долгой мучительной ночи у нее даже не было слез, но теперь они вдруг потоком хлынули из глаз. Комола не в силах была сдержать их, и они все падали и падали крупными каплями. Она низко опустила голову и отвернулась от Умеша. Бесцельно плывет обремененное влагой облако, но стоит ему встретиться с таким же, как и оно, бесприютным ветерком, и весь его водяной груз мигом изливается. Так и Комола, услышав ласковое слово от несчастного, бездомного ребенка, не могла сдержать слез, лежавших тяжелым грузом у нее на сердце. Она пыталась что-то сказать, но рыдания сдавили ей горло.

Умеш был в отчаянии, но никак не мог придумать, чем успокоить Комолу. Наконец, после продолжительного молчания он вдруг заявил:

– Мать, от той рупии, что ты дала мне, осталось семь анн.

Запас слез у Комолы к тому времени истощился, и при этом неожиданном заявлении Умеша слабая улыбка озарила ее лицо.

– Хорошо, оставь их себе! – ласково сказала Комола. – Теперь иди поскорей спать.

Месяц исчез за деревьями. Комола вернулась в каюту и легла. На этот раз ее утомленные глаза сразу же сомкнулись. Когда утреннее солнце постучалось в дверь ее каюты, оно застало Комолу погруженной в глубокий сон.

Глава двадцать восьмая

На следующее утро Комола чувствовала легкое недомогание. Все сегодня казалось ей вялым и тусклым: и лучи солнца и поверхность реки. Даже прибрежные леса выглядели утомленными, словно путник после долгой дороги.

Когда Умеш явился помогать ей по хозяйству, она устало сказала:

– Иди отсюда, Умеш, не надоедай мне сегодня.

Но Умеш отнюдь не был расположен к меланхолии.

– Что ты, мать, – ответил он, – я пришел не надоедать тебе, а растирать горчицу.

– Уж не больна ли ты, Комола? – спросил утром Ромеш, заметив утомленный вид девушки.

Ничего не ответив, Комола ушла в кухню.

Ромеш понимал, что с каждым днем положение все усложняется и необходимо как можно быстрее принять окончательное решение. Он пришел к выводу, что когда открыто признается во всем Хемнолини, ему станет легче понять, в чем заключается его истинный долг.

И вот после долгих размышлений он сел за письмо к Хемнолини. Ромеш уже успел сочинить один вариант и разорвать его, как вдруг услышал:

– Как ваше имя, господин? – и, вздрогнув, поднял голову.

Пёред ним стоял человек преклонного возраста. У него были седые усы, и в редких волосах над лбом уже поблескивала лысина. Человек был несколько смущен тем, что отвлек внимание Ромеша от письма, которым тот, казалось, был всецело поглощен.

Затем он снова заговорил:

– Вы брахман? [28]28
  Брахманы – каста жрецов, высшая из четырех основных каст в Индии.


[Закрыть]Здравствуйте. Вас зовут Ромеш-бабу, я знаю. У нас при знакомстве полагается спрашивать имя, это простое проявление вежливости. Правда, теперь уж многим не нравится такой обычай. Если вы рассердились, отомстите мне: спросите, как меня зовут, и я назову вам свое имя, имя моего отца, и даже могу вам сообщить, как звали моего деда.

– Гнев мой не настолько велик, – рассмеялся Ромеш, – и я буду удовлетворен, узнав только ваше имя.

– Меня зовут Тройлокья Чокроборти. Но здесь, на западе, я всем известен просто как «дядя». Вы, конечно, изучали историю? Бхарата был правителем древней Индии и назывался раджой Чокроборти, так же и я, – «дядя Чокроборти» всей западной области. Вы обязательно услышите обо мне, если будете путешествовать по западу. Кстати, куда вы направляетесь?

– Еще до сих пор точно не решил, где остановимся.

– Ну, где высадиться, вы можете решать не торопясь, это при посадке нельзя мешкать.

– Я слез с поезда в Гойялондо и увидел готовый к отплытию пароход. Я понял, что, если буду медлить с решением, пароход уйдет без меня. Итак, я проявил быстроту там, где дело этого требовало.

– Испытываешь почтение к таким людям, как вы. Мы с вами прямая противоположность. Я все решу заранее, а потом уже сажусь на пароход. Это потому, что я по натуре человек очень робкий. Шутка ли? Вы решились поехать и сами не знаете куда. Вы с женой?

Ромеш замешкался, не зная, отвечать ли ему утвердительно на этот вопрос. Тогда Чокроборти сказал:

– Простите меня, ну, конечно, вы едете с женой, это я уже знаю из весьма достоверных источников. Ваша жена готовит пищу вон в той каморке. Под влиянием возросшего аппетита я забрел туда в поисках кухни. «Не пугайся, мать, – сказал я ей, – я только дядя Чокроборти западной области». Мне показалось, будто я встретил Оннопурну [29]29
  Оннопурна – одно из воплощений Дурги. В индийской мифологии Дурга – богиня созидания и разрушения, очень почитаемая в Бенгалии. По религиозным верованиям, Дурга кормит весь мир.


[Закрыть]. «Если ты, владея кухней, откажешь мне в пище, – сказал я вашей жене, – я погибну». Она чуть улыбнулась, но так ласково, что я понял: все улажено, и мне больше не о чем беспокоиться. Знаете, перед тем как отправиться в путь, я всегда выбираю по календарю благоприятный день, но такая удача, как на этот раз, еще никогда не выпадала на мою долю. Вы заняты, я не буду мешать вам и, если позволите, пойду помогать вашей супруге. Пока есть мы, зачем ей утруждать свои нежные ручки? Нет, нет, вы пишите, вам незачем вставать. Я знаю, как с ней познакомиться. – С этими словами дядя Чокроборти распрощался с Ромешем и отправился в кухню.

– Какой аромат доносится отсюда, – проговорил он, входя, – не пробуя, можно угадать, что это будет тушеная рыба. А я приготовлю тебе тамариндовый сироп! [30]30
  Тамаринд – дерево из семейства бобовых; мякоть плодов тамаринда используют для приготовления лимонадов, сиропов и конфет.


[Закрыть]Те, кто не жил на знойном западе, никогда не смогут его как следует приготовить. Ты, наверно, думаешь, что старик только говорит, ведь тут нет тамаринда, из чего же он приготовит сироп. Но раз я здесь, пусть тебя не тревожит отсутствие тамаринда! Имей лишь терпение, я все достану.

Он принес обернутый в газету глиняный горшочек с маринадом.

– Из того, что я приготовлю, возьми, сколько тебе надо на сегодня, а остальное поставь, пусть побродит дня три. Потом попробуешь и скажешь: «Дядя хоть и хвастун, а сироп все-таки приготовил на славу».

Пойди, мать, умойся, смотри, уже поздно. А со стряпней я сам справлюсь. Да ты не бойся, у меня есть опыт в этом деле. Моя жена все время хворает, так я ей постоянно готовлю тамариндовый сироп для возбуждения аппетита. Ты, я вижу, смеешься над стариком, но все это празда, я не шучу!

– Ну, так вы и меня научите готовить, – сказала Комола.

– Погоди, вот нетерпеливая! Разве знания даются так легко? Они потеряют всю свою силу, если я сообщу их тебе в один день, и богиня Сарасвати будет недовольна мною. Сначала тебе придется несколько дней поухаживать за стариком! Я не заставлю тебя раздумывать над тем, как мне угодить, – сам все объясню; больше всего я люблю побаловать себя паном, но мне не нравится, когда орехи попадаются нерастолченными. Как видишь, покорить меня нелегко, но ты уже почти добилась этого своим улыбающимся личиком. А это кто такой? Как тебя зовут?

Умеш промолчал. Он был сердит, так как считал, что старик уже сделался его соперником в завоевании сердца Комолы. Девушка ответила за него:

– Его зовут Умеш.

– Очень славный мальчик, – заметил старик. – Он из тех, чьи мысли сразу не разгадаешь. Но ты увидишь, мы с ним поладим. Не теряй времени, мать, мне надо поскорее покончить со стряпней.

Общество старика заполнило ту пустоту, которую ощущала Комола в своей жизни, да и Ромеш с его появлением стал чувствовать себя как-то спокойнее.

Какая огромная разница между теперешним поведением Ромеша и той свободной непринужденностью отношений, которые установились между ними в первые месяцы, когда Ромеш считал Комолу своей женой. И эта перемена не могла не ранить сердце девушки. Теперь же, с появлением Чокроборти, Ромеш надеялся, что старик сумеет хоть немного отвлечь мысли Комолы от него, и он, Ромеш, сможет заняться исцелением ран собственного сердца.

Подойдя к каюте Ромеша, Комола остановилась у дверей. Она собиралась провести с Чокроборти эти томительные и свободные полуденные часы, но тот, увидев ее, воскликнул:

– Нет, нет, мать! Это никуда не годится, так нельзя! – Не поняв, что ему не понравилось, она удивилась и пожелала узнать, в чем причина. – Да вот, обувь! – ответил дядя. – Это, конечно, твое дело, Ромеш-бабу, но что ли говори, а вы нехорошо поступаете. Родная земля оскверняется от прикосновения подошв. Как вы думаете, если бы Рама одел Ситу в доусоновскую обувь, смог бы Лакшман провести четырнадцать лет в ее обществе? Никогда! Ромеш-бабу смеется, слушая меня, и в душе недоволен мною. Но я скажу: неправильно вы все делаете, Ромеш-бабу! Ну кто же, едва заслышав свисток парохода, бросается на него очертя голову и совершенно не задумывается над тем, куда едет?

– А почему бы, дядя, вам не определить место нашей высадки, – рассмеялся Ромеш. – Ваш совет подействует на нас лучше пароходного гудка.

– Однако рассудительность ваша, я вижу, растет с каждой минутой, вы ведь меня едва знаете! Ну хорошо, высаживайтесь в Гаджипуре. Хочешь в Гаджипур, дорогая? Там плантации роз и там живет вот этот твой старый почитатель.

Ромеш вопросительно посмотрел на Комолу, и та тотчас кивнула головой в знак согласия.

После этого Чокроборти и Умеш устроили совещание в каюте смущенной Комолы, а Ромеш, тяжко вздохнув, остался на палубе. Был полдень. Накаленный солнцем пароход тихо покачивался на волнах. Перед глазами Ромеша, сменяясь как во сне, проплывали мирные, освещенные осенним солнцем пейзажи: то рисовое поле, то пристань с привязанными к ней лодками, то песчаная отмель, то одинокий деревенский дом. Где сверкнет на солнце железная крыша лавки, где вдруг покажется группа путников, ожидающих паром в тени старого баньяна [31]31
  Баньян – дерево, растущее в Индии. Его ветви дают многочисленные воздушные корни, которые, врастая в землю, образуют новые стволы.


[Закрыть].

В ласкающей тишине осеннего полдня до слуха Ромеша временами доносился из соседней каюты нежный и веселый смех Комолы. На этот смех откликалось его сердце. Как все кругом прекрасно и как далеко от него! Какой страшный удар отсек его искалеченную жизнь от всего этого!

Глава двадцать девятая

Комола была молода, поэтому опасения, подозрения и горести недолго тяготили ее сердце.

Последние несколько дней ей просто некогда было раздумывать над поведением Ромеша. Поток, встречая препятствия, течет еще стремительнее, так и спокойные мысли Комолы, внезапно натолкнувшись на странное отношение к ней Ромеша, закружились, как в водовороте. Появление старого Чокроборти, веселые шутки, хлопоты по хозяйству – все это помогло сердцу Комолы преодолеть затруднения. Тревожные мысли стремительно пронеслись мимо, и Комола больше не задумывалась.

В эти сияющие осенние дни речные пейзажи были особенно красивы. На фоне искрящейся золотом воды дни, заполненные веселыми хозяйственными хлопотами, мелькали, как страницы бесхитростной поэмы.

День, как обычно, начинался с постоянных забот, Умеш больше не опаздывал на корабль, но неизменно возвращался с полной корзиной. В маленькой кухне это вызывало всегда шумное оживление.

– Что это, неужели тыквы! Боже мой, откуда он только раздобыл эти бобы? Смотри, смотри, дядя, это же квашеная свекла! Вот не думала, что можно достать ее в такой глуши.

Каждое утро появление корзины сопровождалось такими восхищенными возгласами. И только с приходом Ромеша гармония нарушалась: он постоянно подозревал мальчика в воровстве.

Возмущенная Комола в таких случаях говорила:

– Глупости какие, ведь я своими руками отсчитала деньги.

– Ты даешь ему возможность извлечь двойную выгоду: и деньги присваивать и овощи воровать, – отвечал Ромеш и, обращаясь к Умешу, требовал: – А ну-ка подсчитай, сколько истратил.

Но сколько бы раз Умеш ни пересчитывал, цифры у него получались разные, но если даже подсчитать точно, расходы его всегда превышали выданную ему сумму. Однако Умеша это ничуть не смущало.

– Если бы я умел правильно считать, – говорил он, – разве я был бы в таком положении, как теперь? Уж наверняка стал бы сборщиком налогов, – правда, дедушка?

Чокроборти в таких случаях советовал Ромешу отложить суд на послеобеденное время, тогда можно будет все обсудить как следует.

– А теперь я не могу не похвалить этого ловкого мальчика, – говорил он. – Умение приобретать, дорогой Ромеш, – немалое искусство, оно дается очень немногим. Конечно, стремятся к этому все, но достигают успеха лишь некоторые. Я кое-что понимаю в этом деле, Ромеш-бабу. Скажем, сейчас не сезон бобов, и немного найдется мальчиков, которые сумели бы раздобыть их так рано утром в незнакомом месте. Подозревать умеют все, а вот приобретать – один из тысячи.

– Нет, все-таки это не дело, дядя, и вы нехорошо поступаете, оправдывая его! – упорствовал Ромеш.

– И так немного талантов у бедного мальчика, но будет очень обидно, если и те, что у него есть, погибнут за недостатком поощрения, особенно пока мы еще на пароходе. Вот что, Умеш, достань мне завтра листьев дерева ним [32]32
  Ним – название дерева, листья которого обладают целебными свойствами.


[Закрыть], но имей в виду, чем они выше на дереве, тем лучше. Суктуни [33]33
  Суктуни – острая приправа из специй.


[Закрыть]совершенно необходима, говорит наша Яджурведа [34]34
  Яджурведа – древнейший сборник, содержащий сведения по медицине.


[Закрыть]. Но довольно, оставим Яджурведу, мы и так задержались. А ну-ка, Умеш, вымой хорошенько овощи и неси сюда, только живо!

Чем больше Ромеш подозревал Умеша, бранил его, тем сильнее мальчик привязывался к Комоле, а благодаря присоединению к ним Чокроборти группа Комолы стала вполне независима от Ромеша. Он Со своей холодной рассудочностью был на одной стороне, а Комола, Умеш и Чокроборти, которых объединяли совместные заботы, развлечения и симпатии друг к другу, оказались на другой. Чокроборти относился к Комоле со все возраставшим обожанием. Это побудило Ромеша взглянуть на нее по-новому, но все-таки он не присоединялся к ее группе. Ромеш напоминал корабль большого водоизмещения, который из-за мелководья не может подойти вплотную к берегу и, бросив якорь на некотором расстоянии от суши, вынужден смотреть на нее издали, в то время как маленькие рыбачьи лодки свободно причаливают к самому берегу.

Приближалось полнолуние. Проснувшись однажды утром, путешественники увидели, что все небо заволокло громадами черных туч; ветер беспрерывно менялся; несколько раз начинал лить дождь, затем он переставал, и тогда снова появлялись робкие лучи солнца. На середине реки не осталось ни одного суденышка, а тем, которые еще не добрались до берега, грозила опасность. Девушки, приходившие к реке за водой, сегодня не задерживались у пристани… Временами по реке скользили зловещие отблески, проникавшие сквозь покров туч, и волны великого Ганга с шумом разбивались о берег.

Пароход продолжал свой путь.

При таких неблагоприятных обстоятельствах хозяйственные дела Комолы пошли хуже.

– Придется нам все приготовить сейчас, мать, – заметил Чокроборти, поглядывая на небо, – чтобы вечером не стряпать. Займись-ка тушеными овощами, а я пока замешу тесто.

Приготовление обеда в этот день заняло много времени. Ветер все крепчал, грозя перейти в ураган. Бурная река покрылась белыми гребешками, за тучами трудно было разобрать, зашло уже солнце или нет. Пароход бросил якорь раньше обычного.

Спустились сумерки, и только изредка через разрывы в тучах показывалась болезненно-бледная улыбка луны. Яростно выл ветер. Наконец, разразился ливень и начался ураган. Комола однажды уже испытала кораблекрушение, и теперь неистовство стихии заставляло ее дрожать от страха. Вечером к ней зашел Ромеш и попробовал успокоить ее.

– Не бойся за пароход, – сказал он, – ты можешь спокойно спать, Комола. Я рядом в соседней каюте и не скоро лягу.

Тут к дверям подошел Чокроборти.

– Не бойся, дорогая, – проговорил он, – отец бурь не посмеет тебя тронуть.

Трудно сказать, как велика власть отца бурь; но на что способна разыгравшаяся стихия, Комоле было слишком хорошо известно. Поэтому, подбежав к двери, она умоляюще сказала:

– Пожалуйста, посидите со мной, немного, дядя.

– Так вам, наверно, уже пора спать, – смущенно ответил Чокроборти.

Но, зайдя в каюту, увидел, что Ромеша там нет.

– Куда же делся Ромеш-бабу? – заметил он с удивлением. – Не ушел же овощи воровать, – это ведь не в его правилах!

– Это вы, дядя? – послышался голос. – Я здесь, в соседней каюте.

Заглянув туда, Чокроборти увидел, что Ромеш при свете лампы читает, полулежа в постели.

– Что же вы оставили жену в одиночестве? Разве не видите, что она боится? – обратился к нему старик. – Все равно книгой бури не испугаешь, лучше отложите ее и идите сюда.

Комола, не помня себя от охватившего ее страшного волнения, схватила Чокроборти за руку и прерывающимся голосом проговорила:

– Нет, нет, дорогой дядя, не надо, не надо!

Из-за рева бури Ромеш не расслышал этих слов, но удивленный Чокроборти быстро обернулся.

Ромеш отложил книгу и, войдя в комнату к Комоле, спросил:

– В чем дело, дядя Чокроборти? Кажется, Комола вас…

– Нет, нет, я позвала его, просто чтобы поболтать немного, – не глядя на него, воскликнула Комола.

Ей никто не противоречил, и, вероятно, она сама не смогла бы объяснить, что заставило ее все время повторять «нет». Этим «нет» она будто говорила: «Не думай, что меня надо успокаивать, нет, я не нуждаюсь в этом; не думай, что мне необходимо чье-нибудь присутствие – вовсе нет!»

Затем Комола обратилась к Чокроборти:

– Уже поздно, дядя, идите спать и посмотрите, как себя чувствует Умеш. Ему, наверно, очень страшно.

– Я вообще никого не боюсь, мать, – вдруг раздался голос.

Оказалось, что Умеш, кое-как закутавшись, сидел у ее двери.

Растроганная Комола выглянула из каюты.

– Боже мой, Умеш, зачем ты мокнешь под дождем? Сейчас же иди с дядей в его каюту, скверный мальчишка.

Вознагражденный за свое внимание таким обращением, «скверный мальчишка» покорно пошел за Чокроборти.

– Хочешь, я буду рассказывать тебе что-нибудь, пока ты не заснешь? – предложил Ромеш девушке.

– Нет, я уже засыпаю, – ответила Комола.

Нельзя сказать, чтобы Ромеш не догадывался о настоящем настроении Комолы, но настаивать не стал и, заметив на ее лице выражение оскорбленной гордости, тихо ушел к себе.

Комола была слишком взволнованна, чтобы спокойно лежать в ожидании сна, но все-таки заставила себя лечь в постель. Буря свирепствовала, волны вздымались все выше. Весь экипаж был на ногах; в машинном отделении то и дело раздавались звонки, это передавали приказания капитана. Под яростным напором ветра судно не могло держаться на одном якоре и стояло под парами. Комола поднялась и вышла на палубу. Дождь ненадолго перестал, но ветер, как раненый зверь, ревел и метался из стороны в сторону. Несмотря на густой покров туч, небо порой освещалось месяцем, являвшим свой искаженный страданием лик. Берега едва виднелись, и река тонула во мгле. Небо и земля, далекое и близкое, видимое и невидимое – все слилось в страшном вихре, и казалось, будто черный буйвол бога Ямы [35]35
  Яма – в индийской мифологии бог смерти.


[Закрыть], пригнув рога и мотая головой, мчится в слепой ярости, в диком безумии.

Когда Комола увидела эту обезумевшую жуткую ночь, это мятущееся небо, в ее груди все задрожало от страха или от радости – неизвестно. Неудержимая сила, безграничная свобода, которая слышалась в гуле разбушевавшихся стихий, будила что-то в ее сердце. Этот охвативший все бунт привел в волнение чувства Комолы. Против чего восстает природа? Но разве расслышишь ответ в грохоте бури? Он так же неясен, как неясны Комоле тревоги ее сердца. Одно она сознавала: небо и земля кипят возмущением и поднимают свой гневный рокочущий голос, чтобы освободиться от невидимых, неосязаемых сетей мрака, лжи и обмана. Откуда-то из беспредельных просторов мчался ветер, бросая в черную ночь одно повторяющееся «не-е-ет!»

«Нет» – только этот упорный протест слышался ей в его реве, но против чего? Этого нельзя было сказать определенно, но только нет, нет, ни за что!