Текст книги "Крушение"

Автор книги: Рабиндранат Тагор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Глава сорок пятая

Ранним утром Ромеш возвратился из Аллахабада в Гаджипур. Путников на дороге попадалось мало. Придорожные деревья замерли, будто окоченев от зимнего холода в своем легком лиственном наряде. Над пригородами, как нахохлившийся спящий лебедь, застыла белоснежная пелена непроницаемого тумана. Все время, пока Ромеш ехал по этой безлюдной дороге, плотно завернувшись в теплое пальто, сердце его учащенно билось.

Остановив экипаж около бунгало, он соскочил на землю. Он думал, что Комола слышала шум подъехавшего экипажа и, наверно, уже вышла на веранду. В Аллахабаде Ромеш купил дорогое ожерелье, которое хотел сам надеть на шею Комоле, и сейчас вынул футляр из глубокого кармана своего пальто.

Подойдя к самому дому, он увидел, что Бишон, безмятежно спит на террасе, а двери дома заперты. На лице Ромеша отразилось разочарование.

– Бишон! – позвал он довольно громко, в надежде, что разбудит кое-кого и внутри дома. Ромеша задело, что ему приходилось ждать пробуждения так долго, ведь сам он почти всю ночь не мог заснуть.

Ни от второго, ни от третьего оклика Бишон не проснулся, так что в конце концов его пришлось растолкать.

– Госпожа дома? – спросил Ромеш бессмысленно глядящего на него сторожа.

Сначала Бишон словно не понимал, что ему говорят, а затем вдруг очнулся.

– Да, да, она в доме, – сказал он, засыпая.

От толчка Ромеша дверь распахнулась. Он вошел, обыскал все комнаты – нигде никого не было!

– Комола! – громко позвал он. Никакого ответа. Он осмотрел весь сад, дошел до дерева ним, побывал в кухне, в комнатах слуг и в конюшне, но Комолы нигде не нашел.

Тем временем взошло солнце, загалдели вороны; неся кувшины на голове, показались группы девушек, они спешили за водой к каменному бассейну около бунгало. С противоположной стороны дороги доносилось разноголосое пение женщин, растирающих зерно во дворах своих хижин.

Ромеш вернулся в бунгало и увидел, что Бишон по-прежнему спит глубоким сном. Тогда он наклонился и принялся трясти его изо всех сил. Тут только он почувствовал, что от слуги пахнет пальмовым вином.

От непрестанных яростных толчков Бишон, наконец, кое-как пришел в себя и с трудом поднялся.

– Где госпожа? – повторил свой вопрос Ромеш.

– А разве она не дома? – пробормотал Бишон.

– Про какой дом ты говоришь?

– Но вчера-то она сюда пришла.

– А потом куда-нибудь уходила?

Разинув рот, Бишон продолжал бессмысленно смотреть на Ромеша.

В это время явился Умеш в новом дхоти, с покрасневшими глазами, размахивая рубашкой. Ромеш обратился к нему:

– Где мать, Умеш?

– Она здесь со вчерашнего вечера, – был ответ.

– А ты где был?

– Вчера вечером она отослала меня в дом Сидху-бабу, на праздник.

В это время извозчик напомнил Ромешу, что он еще не расплатился.

Тогда на этом же экипаже Ромеш тотчас отправился в дом дяди. Войдя, он заметил, что в доме царит страшный переполох. Ромеш подумал, не заболела ли Комола. Но затем узнал, что вчера, вскоре после сумерек, Уми неожиданно стала громко плакать, личико ее посинело, ручки и ножки похолодели, и это всех страшно перепугало. Дом был поднят на ноги, – всю ночь никто не ложился спать.

Ромеш подумал, что из-за болезни Уми вчера вернулась сюда и Комола. Он обратился к Бипину:

– Комола, наверно, очень тревожится о девочке?

Бипин точно не знал, Приехала вчера Комола или нет. И на вопрос Ромеша неопределенно ответил:

– Да, ведь она очень любит Уми, что и говорить. Но доктор утверждает, что опасаться нечего.

Как бы то ни было, из-за всех этих препятствий радостное волнение и мечты покинули Ромеша. Ему казалось, что сам рок препятствует их встрече.

В это время из бунгало пришел Умеш. Он имел доступ на женскую половину дома, так как сумел завоевать симпатию Шойлоджи.

Увидев входящего в комнату мальчика и боясь, как бы он не разбудил Уми, Шойлоджа вышла с ним за дверь.

– Где мать, госпожа? – спросил он ее.

– Как «Где», ты же вчера вместе с ней остался в бунгало! – удивленно ответила Шойла. – Поздно вечером я собиралась послать к ней нашу Лочминию, но из-за болезни малышки не смогла отпустить ее.

Улыбка сбежала с лица Умеша.

– Я не нашел ее в том доме, – проговорил он.

– Что ты говоришь! – воскликнула с тревогой Шойла. – А где же ты был этой ночью?

– Мать не позволила мне остаться. Как только она пришла в бунгало, сразу отослала меня к Сидху-бабу смотреть представление.

– Я вижу, ты очень послушен! А где был Бишон?

– Бишон ничего не может рассказать, вчера он выпил чересчур много.

– Беги скорее, зови хозяина.

Едва Бипин вошел, Шойлоджа кинулась к нему:

– Ты знаешь, какое несчастье случилось?

Бипин побледнел.

– Нет, а что такое? – взволнованно спросил он.

– Комола вчера вечером ушла к себе в бунгало, а сегодня ее не нашли там.

– А разве она не вернулась сюда вчера вечером?

– Конечно, нет! Я хотела за ней послать, когда Уми заболела, да некого было! Ромеш-бабу приехал?

– Да, не найдя ее в бунгало, он решил, что она, наверное, здесь, и поэтому сейчас пришел к нам.

– Немедленно отправляйся на розыски вместе с ним! Уми спит, ей сейчас уже совсем хорошо.

В экипаже Ромеша молодые люди возвратились в бунгало. После долгих поисков и расспросов им удалось, наконец, выяснить следующее: вчера вечером Комола ушла одна к Гангу. Бишон вызвался проводить ее, но она отказалась, дала ему рупию и вернула домой. Он сел сторожить у садовой калитки, – тут перед ним оказался продавец пальмового вина с кувшином, наполненным свежим пенящимся напитком. Что происходило на свете после этого, – Бишону было уже не вполне ясно. Он мог указать лишь тропинку, по которой Комола ушла к Гангу.

Ромеш, Бипин и Умеш отправились в поисках Комолы по этой тропинке, бежавшей среди полей, еще покрытых утренней росой. Умеш, как хищный зверь, у которого похитили детеныша, бросал по сторонам тревожные и пристальные взгляды. Выйдя на песчаную отмель, все трое сразу остановились. Здесь никого не было. Засверкала в лучах восходящего солнца серая галька. Никого!

– Мать, где ты, мать?! – отчаянно крикнул Умеш, но лишь эхо откликнулось ему с далекого противоположного берега, – и все!

Продолжая розыски, Умеш вдруг заметил вдали на отмели что-то белое. Подбежав, он увидел у самой воды завернутую в платок связку ключей. С криком: «Что это у тебя?» – к нему бросился Ромеш и узнал ключи Комолы. Там, где они лежали, был небольшой песчаный нанос. На чистом пеоке остались глубокие следы маленьких ног. Они обрывались у самой реки. Зоркий глаз Умеша заметил какой-то предмет, сверкавший в неглубокой воде. Он тотчас достал его, и все увидели маленькую золотую брошь с эмалью, – это был подарок Ромеша.

Все следы вели в Ганг. Умеш, не в силах сдержаться, с криком: «Мать, о мать!» – бросился в воду. В этом месте было мелко. Он как безумный барахтался в воде, царапая дно руками, пока не замутил всю воду.

Ромеш стоял в оцепенении.

– Что ты делаешь, Умеш! – крикнул Бипин. – Вылезай!

Но Умеш, снова погружаясь с головой в воду, кричал:

– Я не уйду, не уйду отсюда! Мать, ты не могла покинуть меня!

Бипин перепугался. Но Умеш плавал, как рыба, и ему было очень трудно утонуть самому. Долго он барахтался в воде, наконец, обессиленный, упал на берегу и принялся кататься по песку с громким плачем.

– Пойдемте, Ромеш-бабу, – произнес Бипин, тронув за плечо неподвижно стоявшего Ромеша. – Здесь оставаться бесполезно. Надо сообщить полиции, чтобы начали поиски!

В доме Шойлоджи в этот день не ели и не ложились спать. Плач раздавался по всему дому. Рыбаки на лодке обшарили сетью реку далеко вокруг. Полиция начала розыски. Со станции были получены достоверные сведения, что ни одна женщина-бенгалка, по описанию похожая на Комолу, вчера на поезд не садилась.

В этот же день к вечеру приехал Чокроборти. Когда он внимательно выслушал рассказы о поведении Комолы за последние несколько дней, у него не оставалось сомнений: Комола бросилась в Ганг.

– Поэтому и Уми вчера ночью заплакала и вела себя так странно, – заметила Лочминия. – Надо было отогнать от ребенка злых духов.

В груди Ромеша все будто окаменело, – у него даже не было слез.

«Комола пришла ко мне из Ганга и снова исчезла в нем, как чистый цветок, принесенный во время праздника Пуджа в дар Гангу», – думал он.

Когда село солнце, Ромеш снова пришел на берег реки. Остановившись там, где лежала связка ключей, он еще раз взглянул на следы ног на песке, а затем, сняв башмаки и подвернув дхоти, вошел в воду, вынул из футляра купленное ожерелье и бросил его далеко на середину реки.

Никто в доме дяди и не заметил, когда Ромеш покинул Гаджипур.

Глава сорок шестая

Ромешу казалось, что у него теперь не осталось ничего: ни дела, ни места, где бы он мог жить постоянно.

Нельзя сказать, чтобы он совершенно перестал думать о Хемнолини, но он отгонял мысли о ней. «Страшный удар, обрушившийся так внезапно, навсегда сделал меня недостойным этого мира, – думал он. – Пораженному молнией дереву нет места среди цветущих зарослей!»

Ромеш стал путешествовать, нигде не задерживаясь больше одного дня. Он плыл на лодке, любуясь великолепием бенаресских набережных; поднимался на Кутуб Минар в Дели, ходил смотреть при лунном свете на Тадж Махал в Агре, посетил Золотой храм в Амритсаре, оттуда отправился в Раджпутану посмотреть на храм, сооруженный на вершине горы Абу. Таким образом, ни душа его, ни тело не знали покоя.

Наконец, утомленный странствиями, юноша почувствовал в душе настойчивую тоску по дому. Его не покидали воспоминания о прошлой спокойной жизни в родном доме и сладостные мечты об устройстве своего собственного домашнего очага. И вот его скитания, в которых он старался забыть свое горе, внезапно кончились: с глубоким вздохом облегчения он купил билет до Калькутты и сел в поезд.

В Калькутте он не мог сразу решиться заглянуть в знакомый переулок в Колутоле; неизвестно, что его ожидало там! Его мучило опасение, что там могли произойти какие-нибудь серьезные перемены. Однажды он уже дошел до угла переулка, но повернул назад. На следующий день, вечером, собравшись, наконец, с духом, Ромеш приблизился к знакомому дому. Он нашел все двери и окна закрытыми, – ничто не указывало на присутствие в доме хозяев. Надеясь, что Сукхон во всяком случае стережет дом, он окликнул слугу и постучал в дверь, – никто не ответил.

Сосед Чондромохон сидел у своего дома, покуривая трубку. Увидев Ромеша, он воскликнул:

– Кого я вижу? Неужели Ромеш? Ну, как поживаете? В доме у Онноды-бабу сейчас никого нет.

– Не знаете ли вы, куда они уехали?

– Точно не могу сказать, знаю только, что отправились на запад.

– Кто же именно поехал?

– Оннода-бабу с дочерью.

– Вы хорошо знаете, что с ними больше никого не было?

– Разумеется! Я видел их как раз, когда они уезжали.

Тбгда Ромеш не удержался, чтобы не сказать:

– Мне говорил один знакомый, что с ними поехал господин по имени Нолин-бабу.

– Вы получили неверные сведения. Нолин-бабу, правда, жил некоторое время на вашей квартире, но за два-три дня до отъезда Онноды-бабу отправился в Бенарес.

Тогда Ромеш стал выспрашивать Чондромохона о Нолине-бабу. Полное его имя Нолинакха Чоттопадхайя. Рассказывали, что он раньше практиковал в Рангпуре, а теперь живет с матерью в Бенаресе. После недолгого молчания Ромеш спросил, не знает ли Чондромохон, где теперь Джоген.

Чондромохон сообщил, что Джогендро получил место старшего учителя в Майменсинге, в школе, основанной одним землевладельцем, и уехал в Бишайпур.

– Что-то вас давно не видно, Ромеш-бабу, – в свою очередь приступил к расспросам Чондромохон, где вы были все это время?

Ромешу больше незачем было скрываться, и он ответил, что практиковал в Гаджипуре.

– И теперь туда же собираетесь?

– Нет. Я жил там недолго. А теперь еще не решил, куда направиться.

Вскоре после того как ушел Ромеш, явился Окхой. Уезжая, Джогендро просил его иногда проверять, сторожат ли дом. Окхой же, как известно, никогда не относился небрежно к порученным ему обязанностям, поэтому время от времени он заглядывал сюда, чтобы убедиться, на месте ли один из двух сторожей оставленных Оннодой-бабу.

– Только что здесь был Ромеш-бабу, – сообщил Окхою Чондромохон.

– Что вы говорите! Зачем же он приходил?

– Не знаю, он все расспрашивал меня об Онноде-бабу. У него такой измученный вид, что сразу и не скажешь, кто это. Я бы так и не узнал его, если бы он не окликнул слугу.

– А где он сейчас живет, вы спрашивали?

– Все это время он жил в Гаджипуре, а теперь уехал оттуда и еще не решил, где поселиться.

Окхой ограничился неопределенным восклицанием и Нанялся своими делами.

«Какую ужасную шутку может сыграть судьба! – думал Ромеш, возвращаясь к себе домой. – С одной стороны – встреча моя с Комолой, с другой – Хемнолини с Нолинакхой, – все это похоже на роман, притом весьма скверно написанный. Придумать столь запутанный сюжет под силу только такому бесстрашному романисту, как судьба. В жизни случаются такие необычайные происшествия, которые робкий писатель не посмеет представить даже в виде фантастического романа».

Но Ромеш надеялся, что теперь он навсегда освободился от сетей неразрешимых загадок, опутавших его жизнь, и судьба в последней главе этого сложного романа не отнесется к нему жестоко.

Джогендро занимал в Бишайпуре небольшой одноэтажный домик, неподалеку от резиденции местного заминдара [49]49
  Заминдар – помещик, землевладелец.


[Закрыть]. Однажды утром он читал газету, когда какой-то человек вручил ему письмо. Увидев подпись на конверте, Джогендро остолбенел от изумления. Он раскрыл письмо, – действительно, это писал Ромеш. Он ждет его в бакалейной лавочке в Бишайпуре и хочет поговорить с ним о важном деле.

Джогендро тотчас вскочил с кресла. Правда, он был вынужден однажды выругать Ромеша, – но все-таки это друг его детства, а он в этой глуши так давно лишен всякого общества. Прогнать Ромеша он не мог. Кроме того, к радости видеть его здесь примешивалась и немалая доля любопытства. А главное, Хемнолини тут не было, и его присутствие не могло служить причиной опасений.

Присоединившись к подателю письма, Джогендро сам отправился разыскивать Ромеша. Он нашел его сидящим на пустом бидоне из-под керосина. Лавочник предложил было ему покурить трубку, которую он держал специально для брахманов, но, услышав, что господин в очках не курит, отнес его к разряду городских диковинок. После этого с обеих сторон никаких попыток продолжать знакомство не было.

Джогендро стремительно ворвался в комнатку и, схватив Ромеша за руки, заставил подняться.

– Ты невыносим! – заговорил он. – Ну что с тобой поделаешь! Все такой же нерешительный. Надо было сразу прийти ко мне, так нет, замер на полпути к дому в бакалейной лавке, среди ароматов патоки и жареного риса!

Ошеломленный Ромеш только слабо улыбался. По дороге Джогендро болтал без умолку.

– Пути господни неисповедимы! – говорил он. – Всевышний был настолько добр, что создал меня коренным городским жителем, так неужели он теперь похоронит меня до конца дней моих в этой ужасной деревушке?

– Почему, здесь не плохое место, – проговорил Ромеш, оглядываясь по сторонам.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Здесь так мало людей…

– Вот поэтому-то я испытываю неодолимое желание сделать его более пустынным, избавив еще от одного человека, то есть от себя самого.

– Ну, во всяком случае, если говорить о душевном покое…

– Не говори мне, пожалуйста, об этом! Некоторое время я тут прямо задыхался от «душевного покоя» и стараюсь, насколько могу, не упускать случаев нарушать его. Вот теперь начались потасовки с секретарем заминдара. Да и господина заминдара я так хорошо познакомил со своим характером, что, думаю, теперь он поостережется влиять на меня. Он хотел, чтобы я восхвалял его в английских газетах, но я вполне доходчиво объяснил ему, что имею свое независимое мнение. И все-таки не моя заслуга, что меня еще терпят здесь. Я очень по нраву пришелся здешнему судье – из страха перед ним заминдар и не увольняет меня. В тот же день, как я прочту в газете о том, что судья перевелся в другое место, – будет ясно, что солнце моего учительства на бишайпурском горизонте закатилось. А пока у меня единственный собеседник – собака Панч. Взгляды же, которыми меня награждают остальные, никак нельзя назвать благосклонными.

Наконец, они пришли на квартиру Джогендро, и Ромеш опустился в кресло:

– Нет, нет, подожди! – проговорил Джоген. – Я знаю, что у тебя есть скверная привычка совершать омовения по утрам. Пойди выкупайся. А тем временем я еще раз вскипячу чайник. Под предлогом гостеприимства я, таким образом, попью чай вторично.

Так, за едой, разговорами и отдыхом прошел весь день. И в течение всего дня Джогендро не давал Ромешу упомянуть о том важном деле, ради которого он приехал сюда. В сумерки, после вечерней трапезы, они придвинули свои кресла поближе к столу, освещенному керосиновой лампой. Где-то рядом выли шакалы, ночь за окном наполнилась стрекотом цикад. Наконец, Ромеш заговорил:

– Знаешь ли Джоген, о чем я приехал рассказать тебе? Однажды ты задал мне один вопрос, но тогда еще рано было отвечать на него, теперь к этому больше нет препятствий.

Сказав это, Ромеш несколько минут сидел молча. Затем постепенно изложил всю историю с начала до конца. Временами его голос дрожал и прерывался, иногда он на несколько минут замолкал совсем. Джогендро слушал, не произнося ни слова.

Когда повествование было окончено, Джогендро тяжело вздохнул.

– Если бы ты, тогда рассказал мне все, я не мог бы поверит этому, – наконец, сказал он.

– Сейчас у меня есть только те доказательства, которые были и тогда. Поэтому, прошу тебя, поедем со мной в ту деревню, где я женился, а потом к дяде Комолы.

– Не сделаю ни шагу. Не сходя с этого кресла, я и так верю каждому твоему слову. Я уже издавна привык тебе доверять во всем и прошу прощения за тот единственный случай в моей жизни, когда отступил от этого правила.

С этими словами он встал и подошел к Ромешу. Ромеш тоже поднялся – и друзья детства обнялись.

Овладев своим голосом, Ромеш проговорил:

– Судьба опутала меня такими крепкими сетями обмана, что я не видел другого выхода, как окончательно смириться. Теперь я вырвался из этих сетей, мне ни от кого не надо скрываться, и я, наконец, вздохнул свободно. Мне до сих пор непонятно, что заставило Комолу покончить с собой, – и никогда не смогу я этого узнать, – одно только несомненно, что если бы смерть не разрубила узел, в котором сплелись наши жизни, то в конце концов оба мы оказались бы в ужасном положении. Я содрогаюсь, когда думаю об этом. Неожиданно явилась эта мучительная загадка из пасти смерти и так же внезапно исчезла в ней снова.

– Я бы на твоем месте не был так твердо убежден в том, что Комола действительно погибла, – заметил Джоген. – Но как бы то ни было, во всей этой истории ты совершенно невиновен. А теперь я хочу рассказать тебе о Нолинакхе.

И тут Джогендро обрушился на Нолинакху.

– Я не совсем понимаю таких людей, – начал он, – а чего не понимаю, того и не люблю. Но знаю, что многие люди придерживаются другого мнения: их притягивает как раз то, чего они не понимают. Поэтому я так боюсь за Хем! Когда я заметил, что она перестала пить чай, есть мясо и рыбу, а на насмешки вместо слез отвечает ласковой улыбкой, то понял, что дело плохо! Но все же я уверен, что с твоей помощью мы живо спасем ее от этого пагубного влияния. Поэтому будь готов, – вдвоем мы вступим в бой с аскетом.

Ромеш рассмеялся.

– Хорошо. Хоть за мной и нет славы доблестного воина, но я готов.

– Отлично, только подожди до моих зимних каникул.

– Но ждать еще долго. Почему бы мне пока не попытаться одному?

– Нет, нет, этому не бывать. Я помешал вашей свадьбе, я своими же руками все и исправлю. Не допущу, чтобы ты поехал раньше и лишил меня этой приятной обязанности. Ведь до каникул осталось всего десять дней!

– Все-таки за это время я бы уже…

– Нет, и слышать не хочу об этом. Эти десять дней ты пробудешь у меня. Со всеми, с кем мог, я уже здесь перессорился, и теперь, чтобы перемениться, мне необходим друг. Как видишь, при создавшемся положении тебе нет надежды на спасенье! До сих пор по вечерам мне приходилось слушать лишь вой шакалов, и я дошел до такого печального состояния, что даже твой голос мне кажется слаще звуков вины [50]50
  Вина – струнный музыкальный инструмент.


[Закрыть].

Глава сорок седьмая

Сведения, полученные от Чондромохона заставили Окхоя призадуматься.

«В чем же дело? – думал он. – Оказывается, Ромеш имел практику в Гаджипуре и до сих пор тщательно скрывал это. Что случилось, почему он оставил там работу и снова смело появился на улице Колутолы? В один прекрасный день от кого-нибудь Ромеш узнает, что семья Онноды-бабу находится в Бенаресе и, бесспорно, пожелает отправиться туда».

Пока этого не случилось, Окхой решил поехать сначала в Гаджипур и навести справки о Ромеше, а затем – в Бенарес, чтобы повидаться с Оннодой-бабу.

И вот в один из декабрьских дней Окхой с саквояжем в руках появился в Гаджипуре. Прежде всего он пошел на рынок и там стал всех расспрашивать, где живет адвокат-бенгалец по имени Ромеш-бабу. Но выяснилось, что никто не знал бенгальского адвоката Ромеша-бабу. Тогда Окхой направился в суд, но суд в тот день оказался закрытым. Увидев, что какой-то адвокат-бенгалец садится в свой экипаж, Окхой спросил у него:

– Господин, где здесь проживает Ромеш Чондро Чоудхури, новый адвокат-бенгалец, недавно приехавший в Гаджипур?

– Ромеш до сегодняшнего дня жил в доме Чокроборти. Там ли он сейчас, или уехал куда-нибудь – сказать трудно. Жена его исчезла. Предполагают, что она утонула, – ответил незнакомец Окхою.

Окхой поспешил в дом дяди.

«И на этот раз ловкий ход Ромеша разгадан мной, – думал он по дороге. – Жена его умерла. Он же теперь, не чувствуя никаких угрызений совести, попытается доказать Хемнолини, что жены у него никогда и не было. И можно не сомневаться, что Хемнолини в теперешнем состоянии духа поверит любым словам Ромеша».

Решив, что всякий, кто старается показаться ревностным поборником нравственности и добродетели, в действительности оказывается очень опасным человеком, Окхой почувствовал к себе уважение.

В доме дяди Окхой стал расспрашивать о Ромеше и Комоле. Дядя не смог подавить свое горе, и из глаз его полились слезы.

– Как близкий друг Ромеша, – заговорил он, – вы, конечно, хорошо знали Комолу. Уверяю вас, что через несколько дней после нашего знакомства для меня не существовало разницы между ней и моей дочерью. Мог ли я знать, что она, наша Лакшми, покинет меня, нанеся удар тому, кто горячо полюбил ее за столь короткий срок!

Всем своим видом выражая печаль и сочувствие, Окхой сказал:

– Я не могу понять, как это случилось. Вероятно, Ромеш не очень хорошо обращался с ней.

– Вы не сердитесь на меня, – сказал дядя, – но я до сих пор не могу понять вашего Ромеша. Внешне он очень приятный человек, не невозможно угадать, что у него на уме. Трудно поверить, чтобы он не любил такую жену, как Комола! Ведь Комола – это сама Лакшми! Она любила мою дочь, как родную сестру, но никогда не жаловалась ей на мужа. Иногда дочь догадывалась, как тяжело у нее на душе, но до последнего дня не могла добиться от Комолы и слова признания. Вы можете себе представить, как у меня разрывается сердце при мысли о том, сколько невыносимых страданий должна была перенести молодая девушка, чтобы отважиться на этот поступок. К несчастью, я тогда уехал в Аллахабад. Будь я здесь, Комола не решилась бы покинуть меня.

Утром на следующий день Окхой вместе с дядей побывал в доме Ромеша и на берегу Ганга. Когда они вернулись домой, Окхой обратился к дяде:

– Выслушайте меня, господин. Я не могу, подобно вам, без всяких сомнений, согласиться с тем, что Комола утопилась в Ганге.

– Что же вы предполагаете? – спросил дядя.

– Мне кажется, что она просто убежала из дому. Следует хорошенько заняться ее поисками.

– Вы правы! – вскричал дядя, внезапно загоревшись этой идеей. – В ваших словах нет ничего невероятного!

– Недалеко отсюда, в Бенаресе, живут наши хорошие друзья. Очень возможно, что Комола нашла там приют.

– Ромеш-бабу никогда не рассказывал о них, – воскликнул дядя, вновь обретя надежду. – Если бы я знал это, разве не принялся бы за поиски?

– Тогда сейчас же едем вместе в Бенарес, – предложил Окхой. – Вам, должно быть, хорошо известна западная часть этого района, и вы легко найдете Комолу.

Дядя с восторгом принял это предложение. Окхой хорошо знал, что Хемнолини не поверит его словам, и поэтому в качестве свидетеля повез с собой в Бенарес дядю.