Текст книги "Крушение"

Автор книги: Рабиндранат Тагор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Глава двадцать вторая

Целый день метался Окхой по Гойялондо и только вечером уехал, наконец, с почтовом поездом в Калькутту. Утром прямо с поезда он отправился на квартиру Ромеша в Дорджипаре, но дверь оказалась запертой, было ясно, что сюда никто не возвращался.

Заглянул он в жилище Ромеша в Колутоле и тоже кашел его пустым. Тогда, придя в дом Онноды-бабу, он объявил Джогендро, что Ромеш сбежал и ему не удалось его задержать.

– Как все это произошло? – спросил Джогендро.

Окхой рассказал всю историю своих странствий.

Бегство Ромеша с Комолой при появлении Окхоя лишь укрепило подозрения Джогендро.

– Но все эти аргументы для нас совершенно непригодны, – заметил Джогендро. – Не только Хемнолини, а даже и отец повторяет одну и ту же глупость: он не потеряет доверия к Ромешу, пока сам все не услышит из его собственных уст. Дело дошло до того, что, приди сейчас Ромеш и заяви, что в данный момент ничего рассказать не может, отец и тогда, ни минуты не задумываясь, согласится на его свадьбу с Хемнолини. Я нахожусь в очень затруднительном положении. Отец не желает допустить, чтобы дочь страдала, и Хем близка к тому, чтобы капризно заявить: «Все равно выйду замуж только за него, пусть даже у него есть жена». Весьма возможно, отец согласится и на это, лишь бы не причинить ей малейшего огорчения. Теперь, как видишь, нам остается одно: надо выудить у Ромеша признание как можно скорей и любым способом. Тебе, Окхой, нельзя опускать руки ни в коем случае. Я и сам принял бы участие в этом деле, но мне в голову не приходит ни одного хитроумного плана, разве что просто с ним подраться. А теперь, Окхой, прежде всего поди умойся, нельзя пить чай в таком виде.

После умывания Окхой уселся за стол и задумался. В это время в комнату вошел Оннода-бабу, ведя под руку дочь. Однако при виде Окхоя Хем немедленно повернулась и вышла.

– Нехорошо поступает Хем, – раздраженно заметил Джогендро. – Ты не должен потакать ее бестактностям, отец, надо заставить ее вернуться. Хем! Хем!

Но Хемнолини уже была наверху.

– Джоген! Ты лишь портишь мне все дело, – заметил Окхой. – Не говори ей обо мне ни слова. Время – великий исцелитель, а прибегая к насилию, можно все погубить.

С этими словами Окхой допил свой чай и ушел.

Окхоя нельзя было обвинить в недостатке терпения. Он не оставлял раз задуманного, даже если обстоятельства складывались против него. Горячность вовсе не была в его характере. К тому же он не принадлежал к числу гордецов, которые с умным видом пускаются в рассуждения о высоких материях. Да и никакие оскорбления или неприязнь его не смущали. Вообще он действительно был человек терпеливый и сносил все, как бы с ним ни обращались.

Когда Окхой ушел, Оннода-бабу снова привел Хемнолини к чайному столу. Румянец сбежал с ее щек, под глазами легли темные тени.

Девушка вошла с опущенными глазами. Она не могла поднять их на Джогендро, зная, что брат зол и на нее и на Ромеша и сурово их осуждает. Потому-то и не решалась она встретиться с ним взглядом.

Любовь, поддерживая в Хемнолини веру, перед голосом рассудка оказывалась бессильной. Еще позавчера, показав перед Джогендро непоколебимую уверенность в Ромеше, девушка, оставшись темной ночью в спальне наедине со своими мыслями, уже не была так спокойна.

Сначала она, разумеется, ничего подозрительного в поведении Ромеша не видела и, верная данному ему обещанию, не допускала в своем сердце никаких сомнений. И тем не менее они все настойчивей одолевали ее.

Как мать, защищая от смертельной опасности дитя, обеими руками прижимает его к груди, так и Хемнолини изо всех сил старалась удержать в сердце веру в Ромеша, уберечь ее от всех враждебных доводов. Но, увы! Порой силы могут изменить нам.

Эту ночь Оннода-бабу провел в комнате, соседней со спальней Хемнолини. Он слышал, как беспокойно ворочается дочь, и то и дело заглядывал к ней. Но на вопрос:

– Тебе не спится, дорогая?

Неизменно получал ответ:

– А ты почему не спишь, отец? Я-то уже засыпаю… сейчас вот и усну!

На рассвете Хемнолини поднялась на крышу. Все двери и окна в квартире Ромеша были закрыты.

С востока, из-за гряды белоснежных горных вершин, медленно вставало солнце. Этот вновь загоравшийся день вдруг показался девушке до того тусклым и лишенным всяких надежд, что она присела в уголке крыши и, закрыв лицо руками, горько зарыдала. Некому теперь приходить к ней, некого ждать к чаю. Нет уже и радостного сознания того, что близкий ей человек находится рядом, в соседнем доме.

– Хем! Хем!

Хемнолини поспешно встала, вытерла глаза.

– Что, отец? – откликнулась она.

Оннода-бабу подошел к дочери и, ласково гладя ее по спине, сказал:

– Сегодня я поздно проснулся.

Всю ночь тревожился Оннода-бабу за Хемнолини, сон бежал от него, и он задремал только под утро. Но как только солнечные лучи коснулись его глаз, он быстро встал, умылся и отправился проведать дочь. Комната ее оказалась пуста. Тогда он поднялся на крышу. Вид одинокой Хемнолини заставил сердце Онноды-бабу сжаться.

– Пойдем пить чай, дорогая! – сказал он.

Девушке не хотелось сидеть за столом против Джогендро, но она знала, как всегда расстраивают отца малейшие отступления от обычного порядка. К тому же она ежедневно собственноручно наливала отцу чай и не хотела лишать его этой небольшой услуги.

Поэтому, когда утром Оннода-бабу пришел звать ее к чаю, она оперлась на его руку и направилась в столовую.

Спустившись вниз и еще стоя за дверью, Хем услышала, что Джогендро с кем-то разговаривает. Сердце в ней дрогнуло, она подумала, что это Ромеш, – кто же другой мог прийти к ним так рано!

Неверными шагами вошла она в комнату, но увидела Окхоя и, не в силах с собой справиться, выбежала вон.

Оннода-бабу вторично привел ее в столовую, Тогда, придвинувшись поближе к отцовскому креслу, опустив голову, она занялась приготовлением чая.

Поведение Хемнолини выводило Джогендро из себя. Он не мог равнодушно смотреть, как страдает сестра из-за Ромеша. Но возмущение его возросло еще больше, когда он заметил, что Оннода-бабу сочувствует ее горю, а Хем хочет укрыться под сенью отцовской любви от всего мира.

«Как будто все мы преступники! – думал он. – Мы, которые лишь из любви к ней стараемся выполнить свой долг, заботимся о ее счастье, устраиваем ее судьбу!.. И что же в ответ? Ни тени благодарности, нас еще обвиняют. Что касается отца, он вообще ничего не понимает в делах. Настало время не заниматься утешениями, а нанести решительный удар; отец же из жалости к Хем все отдаляет от нее неприятную правду».

– Знаешь, отец, что случилось? – обратился Джогендро к Онноде-бабу.

– Нет. А что такое? – испуганно воскликнул тот.

– Вчера Ромеш с женой отправился гойялондским поездом на родину, но, увидев, что в тот же поезд садится Окхой, сбежал обратно в Калькутту.

Рука разливавшей чай Хемнолини дрогнула, чай расплескался, девушка опустилась в кресло.

Искоса взглянув на сестру, Джогендро продолжал:

– Не понимаю, зачем ему понадобилось бежать? Для Окхоя ведь и раньше все было достаточно очевидно. Прежнее поведение Ромеша уже само по себе нельзя назвать красивым, но такая трусость – желание скрыться с поспешностью вора – кажется мне особенно отвратительной! Не знаю, что думает на этот счет Хем, по-моему же, его бегство – вполне определенное доказательство виновности.

Вся дрожа, Хемнолини поднялась с кресла.

– Я не ищу никаких доказательств, дада! Хотите его судить – дело ваше… А я ему не судья, – сказала она.

– Может ли быть для нас безразличен человек, за которого ты собираешься замуж? – заметил Джогендро.

– К чемутеперь говорить о свадьбе! Вы стремитесь ей помешать, ну и мешайте, если вам так угодно, но не прилагайте напрасных усилий изменить мое собственное решение.

Тут силы изменили девушке, и она разрыдалась. Оннода-бабу поспешно вскочил и, прижав к груди ее залитое слезами лицо, проговорил:

– Пойдем наверх, Хем!..

Глава двадцать третья

Пароход отчалил. В первых двух классах пассажиров не было вовсе, и Ромеш приготовил в одной из кают постель для себя. Утром Комола, выпив молока, раскрыла настежь свою дверь и залюбовалась рекой и проплывающими мимо берегами.

– Знаешь, куда мы едем, Комола? – спросил Ромеш.

– К тебе на родину.

– Но ведь тебе не нравится деревня, вот мы туда и не поедем.

– Ты ради меня раздумал ехать в деревню?

– Конечно, исключительно ради тебя.

– Зачем ты это сделал? – серьезно сказала она. – Мало ли что могу я наболтать, а ты и будешь все принимать всерьез! Из-за таких пустяков и уже обиделся.

– Я и не думал обижаться, – засмеялся Ромеш. – Мне самому не хочется ехать в деревню.

– Куда же мы в таком случае направляемся? – с любопытством спросила Комола.

– На запад.

Услышав про «запад», Комола широко раскрыла глаза.

Запад!.. Чего только не представляется при этом слове человеку, никогда не покидавшему свой дом!

На западе – святые места, целительный климат, красивые пейзажи и города, былое величие империй и царей, сказочные храмы! А сколько древних сказаний, сколько всевозможных легенд о героических подвигах!

Полная восхищения, девушка, продолжала расспросы:

– Куда же именно мы едем?

– Пока еще не решено. Нам предстоит проезжать Мунгер, Патну, Данапур, Боксар, Гаджипур, Бенарес, – в каком-нибудь из этих городов и сойдем.

При перечислении стольких известных и неизвестных названий воображение Комолы разыгралось еще больше.

– Как это интересно! – захлопала она в ладоши.

– Интересно будет потом! А вот как будем мы эти несколько дней питаться? Ты же не захочешь, наверно, есть кушанья, приготовленные матросами на пароходной кухне?

– Какой ужас! – воскликнула Комола с презрительной гримасой. – Конечно, нет!

– И что же ты предлагаешь?

– Сама буду готовить!

– Да разве ты умеешь?

Комола рассмеялась.

– Не понимаю, за кого ты меня принимаешь! Как же мне этого не уметь? Ведь я уже не маленькая, в доме дяди на мне лежала вся стряпня.

Ромеш тут же с раскаянием заметил:

– Вопрос мой действительно был совсем неуместен. А потому давай немедленно займемся сооружением кухни. Как ты на это смотришь?

Он ушел и вскоре притащил небольшую железную печурку. Кроме того, он договорился с ехавшим на пароходе мальчиком из касты каястха [14]14
  Каястха – одна из высших каст; каста писцов.


[Закрыть]по имени Умеш, чтобы тот за небольшую плату и билет до Бенареса носил для них воду, чистил посуду и исполнял всякую другую работу.

– Комола, – сказал Ромеш, – что же мы будем сегодня стряпать?

– А много ли ты мне принес? – заметила она. – Только рис да бобы! Значит, и будут тушеные бобы с рисом.

Нужные для Комолы пряности Ромеш достал у матросов, но она искренне посмеялась над его хозяйственной неопытностью.

– Ну и хорош! Что я стану делать с одними пряностями? И как я их разотру без шил-норы? [15]15
  Шил-нора – два плоских камня для растирания пряностей.


[Закрыть]

Покорно выслушав упреки девушки, Ромеш пустился на поиски шил-норы. Найти ее так и не удалось, пришлось занять у матросов металлическую ступку с пестиком, которую он и принес Комоле.

Она не умела толочь пряности в ступке и несколько растерялась.

– Давай попросим кого-нибудь это сделать, – предложил Ромеш, но поддержки не встретил. Комола решительно взялась за дело сама. Ей как будто даже доставляли удовольствие все эти затруднения в обращении с непривычными предметами. Пряности подскакивали, разлетались во все стороны, и девушка не могла удержаться от смеха. Глядя на нее, смеялся и Ромеш.

Когда закончился эпизод с приготовлением пряностей, Комола, обвязав свободный конец сари вокруг талии, принялась за стряпню. Для приготовления пищи ей пришлось воспользоваться захваченным с собой из Калькутты кувшином из-под сладостей. Поставив его на огонь, девушка обратилась, к Ромешу:

– Ступай живей, искупайся, у меня скоро все будет готово.

Ромеш вернулся во-время, кушанье как раз поспело. Но тут возник вопрос, на чем же есть, так как тарелок у них не было.

– Можно занять у матросов глиняные тарелки, – робко предложил Ромеш.

Комола пришла в ужас от столь необдуманного предложения. Ромеш с виноватым видом пояснил, что он и раньше совершал такого рода грех. [16]16
  По законам индуизма, человек из высшей касты, пользующийся посудой, принадлежащей членам низших каст или людям, исповедующим иную религию, считается осквернившимся.


[Закрыть]

– Что было, то прошло, – сказала Комола. – Но впредь этого не будет, я не выношу подобных вещей!

Затем она сняла крышку с кувшина, тщательно вымыла ее и подала Ромешу.

– Поешь сегодня на этом, а там будет видно.

Когда уголок палубы был начисто вымыт и место для ужина приготовлено, довольный Ромеш принялся за еду. Попробовав кушанье, он заметил, что блюдо получилось очень вкусное.

– Не нужно смеяться надо мной, – смутилась Комола.

– Да нет, какие уж тут шутки! Вот сейчас сама убедишься.

С этими словами он мгновенно опустошил тарелку и попросил еще. На этот раз девушка положила ему гораздо больше.

– Что ты делаешь! А себе, должно быть, ничего и не оставила!

– Тут еще много, не беспокойся, – сказала Комола.

Ей очень льстило внимание Ромеша к ее кулинарному искусству.

– На чем же станешь есть ты? – спросил Ромеш.

– На той же крышке.

– Нет, так нельзя, – забеспокоился Ромеш.

– Почему? – удивленно спросила Комола.

– Нет, нет, ни в коем случае!

– Уверяю тебя, я прекрасно знаю, что делаю, – возразила девушка. – Умеш! – крикнула она, – на чем ты будешь есть?

– Там внизу торгуют сладостями, вот я и возьму у продавца листок шалового дерева.

– Послушай, Комола, – обратился к девушке Ромеш, – если уж ты непременно хочешь есть на той же крышке, дай мне ее хорошенько вымыть.

– С ума сошел! – негодующе воскликнула она. А через несколько минут заявила: – Пан [17]17
  Пан – листья бетеля, употребляемые в Индии с примесью специй для жеванья.


[Закрыть]я тебе приготовить не могу, ты мне для этого ничего не принес.

– Внизу человек продает пан, – ответил Ромеш.

Так, без особых трудностей, была заложена основа их хозяйства. Но на душе Ромеша было неспокойно: он раздумывал над тем, каким образом избежать со стороны Комолы проявления супружеских забот.

Чтобы выполнять обязанности хозяйки, Комола не нуждалась ни в помощи, ни в обучении. В продолжение ряда лет готовила она для дяди обед, нянчила детей и делала всю работу по дому. Ромеш восхищался ловкостью, усердием и трудолюбием девушки и в то же время, не переставая, думал, как сложатся их отношения в дальнейшем. «Я не хочу оставлять ее у себя, – размышлял он, – но и покинуть тоже не могу». Где следует ему провести грань в отношениях с нею? Будь с ним Хемнолини, все устроилось бы отлично. Но, так или иначе, теперь эту надежду приходилось оставить, а разрешить проблему наедине с Комолой представлялось чрезвычайно трудным. Наконец, Ромеш твердо решил, что ему необходимо открыть Комоле все, – и с игрой в прятки будет покончено раз и навсегда.

Глава двадцать четвертая

Перед вечером пароход сел на мель. Снять его, несмотря на многократные попытки команды, в тот день так и не удалось.

От высокого берега, отлого спускаясь к реке, тянулась песчаная, испещренная следами водяных птиц отмель. Сюда пришли деревенские женщины набрать в последний раз до захода солнца воды. Они с любопытством поглядывали на пароход, – кто посмелее, с открытым лицом, а более робкие – из-под покрывала. Над обрывом плясала толпа деревенских ребятишек, громкими криками выражая свой восторг при виде затруднительного положения, в которое попало это дерзкое судно с высоко поднятым носом.

За пустынными песками противоположного берега зашло солнце. Ромеш, держась за поручни, долго стоял на палубе в быстро сгущающихся сумерках, глядя на западный край горизонта, где еще светлело небо. Комола, выйдя из своей отгороженной кухни, остановилась у дверей каюты.

Не зная, как привлечь к себе внимание Ромеша, она тихонько кашлянула, но он не оглянулся. Тогда девушка принялась постукивать о дверь связкой ключей. Когда, наконец, ключи загремели вовсю, Ромеш обернулся. Увидев Комолу, он подошел к ней и спросил:

– Что это у тебя за странная манера звать меня?

– А как же быть иначе?

– Для чего же, по-твоему, отец с матерью дали мне имя? Чтобы оно никогда не пригодилось? Почему бы не назвать меня Ромешем, если я тебе нужен?

– Не дело ты говоришь!.. [18]18
  Согласно индийской традиции, жена не должна называть мужа по имени, чтобы не навлечь на него несчастья.


[Закрыть]Послушай, кушанье готово. Поужинай сегодня пораньше, а то ты мало ел утром.

Свежий речной воздух давно возбудил у Ромеша аппетит, но он до сих пор молчал, не желая, чтобы Комоле пришлось лишний раз волноваться из-за недостатка провизии. Теперь же неожиданное ее предложение очень его обрадовало. И радость была не только по поводу одной предстоящей трапезы. Юноше пришло вдруг на ум, что заботу о его благополучии взяла на себя сама судьба, и он не вправе не склониться перед ее волей. Тем не менее он никак не мог избавиться от мучительного сознания, что все это основано на ошибке. Ромеш тяжело вздохнул и с поникшей головой вошел в каюту.

Заметив угрюмое выражение его лица, Комола удивленно спросила:

– Кажется, тебе совсем не хочется есть? Неужели не проголодался? Я тебя не неволю.

Но Ромеш с деланой веселостью поспешил ответить:

– Что тебе меня неволить, это делает мой собственный желудок. Смотри, как бы в другой раз, когда ты вздумаешь, гремя ключами, приглашать меня к столу, не явился на твой зов сам Мадхусудон! [19]19
  Мадхусудон – эпитет бога Вишну.


[Закрыть]Однако что-то я не вижу здесь ничего съедобного! – продолжал он, оглядываясь. – Хоть я и страшно голоден, но подобные предметы вряд ли смог бы переварить! – Ромеш указал на постель и другие находившиеся в каюте вещи. – Меня с детства приучили совсем к иной пище.

Комола разразилась звонким смехом и долго не могла успокоиться.

– Ну вот, а теперь тебе уж и не терпится! Стоял, смотрел на небо и никакого голода и жажды не чувствовал. А стоило только позвать тебя, как сразу вспомнил, что проголодался! Хорошо, хорошо. Подожди минутку, сейчас все принесу.

– Да поскорей, иначе придешь и не увидишь в комнате даже постельных принадлежностей! Прошу на меня в таком случае не обижаться.

Эта повторенная шутка снова доставила девушке большое удовольствие. В полном восторге, наполнив комнату звонкими переливами смеха, она скрылась за дверью. Напускная жизнерадостность Ромеша моментально угасла.

Комола скоро вернулась с плетеной, прикрытой листьями шалового дерева корзиной и, поставив ее на кровать, принялась вытирать пол краем сари.

– Что ты делаешь? – с беспокойствам воскликнул Ромеш.

– Да ведь я все равно сменю сейчас платье.

С этими словами Комола расстелила на полу листья шала и ловко выложила на них лучи [20]20
  Лучи – тонкие лепешки, жаренные в топленом масле.


[Закрыть]и овощи.

– Вот так чуда! Откуда ты раздобыла лучи? – удивился Ромеш.

Но девушке вовсе не хотелось, чтобы ее секрет был раскрыт так легко.

– А как ты думаешь? – с таинственным видом спросила она.

Ромеш сделал вид, будто очень затрудняется ответить.

– Несомненно взяла из запасов команды?

– Что ты! Как можно! – с возмущением воскликнула Комола.

Ромеш принялся уничтожать лучи, продолжая дразнить Комолу самыми невероятными предположениями относительно способа их получения. В конце концов он заявил, что это, наверно, владелец волшебной лампы, герой арабских сказок, Аладин прислал их из Белуджистана в подарок своей почитательнице. Этим Ромеш окончательно вывел девушку из терпения.

– Перестань! Теперь я ничего не буду тебе рассказывать! – отвернувшись, сказала она.

– Нет, нет! Признаю свое поражение! – воскликнул Ромеш. – Конечно, трудно себе представить, как можно приготовить лучи, находясь посреди реки, но на вкус они тем не менее замечательны.

И юноша с усердием начал доказывать, насколько аппетит преобладает в нем над жаждой знаний.

Как только пароход сел на мель, Комола для пополнения своей опустевшей кладовой послала Умеша в деревню. У нее еще осталось немного денег из тех, что дал Ромеш, провожая ее в школу. Их-то и потратила она на гхи [21]21
  Гхи – топленое масло.


[Закрыть]и муку.

– А ты чего бы хотел поесть, Умеш? – спросила Комола мальчика.

– У торговца молоком, госпожа, я видел хороший творог, а у нас есть бананы. Если еще купить на одну-две пайсы [22]22
  Пайса – мелкая индийская монета, около копейки.


[Закрыть]молотого рису, я сумел бы сегодня приготовить отличное блюдо, – ответил мальчик.

Комола сама разделяла эту его страсть к подобному лакомству.

– Осталось у тебя хоть немножко денег, Умеш? – спросила она.

– Совсем ничего, мать.

Это поставило ее в сильное затруднение. Девушка представить себе не могла, как решиться сказать Ромешу, что ей нужны деньги. Немного погодя она проговорила:

– Сегодня на сладкое не хватит, но ты не расстраивайся, у нас есть лучи. Пойдем замесим тесто.

– Так ведь я же говорю, мать, что видел еще и хороший творог. С этим-то как быть?

– Послушай, Умеш, когда сегодня господин сядет есть, ты и допроси у него денег на покупки.

Ромеш уже сидел и ел, когда к нему приблизился Умеш, смущенно почесывая в затылке. Когда Ромеш взглянул на него, мальчик бессвязно пролепетал:

– Мать… насчет денег… на покупки…

Только тут впервые пришло юноше в голову, что ведь для приготовления пищи нужны деньги и волшебная лампа Аладина в этом не поможет.

– У тебя же совсем нет денег, Комола, – озабоченно сказал он. – Почему ты сама мне об этом не напомнишь?

Девушка молча приняла на себя эту вину.

После ужина Ромеш вручил ей небольшую шкатулку и произнес:

– С сегодняшнего дня складывай сюда все свои драгоценности и деньги.

Успокоясь на том, что теперь все бремя домашних хлопот переложено на плечи Комолы, он снова встал у палубных поручней, устремив взор на запад, где край небосвода прямо на глазах погружался в темноту.

Умеш приготовил себе, наконец, кушанье из творога, бананов и риса, а Комола, стоя перед мальчиком, подробно расспрашивала о его жизни.

В семье его властвовала мачеха, и жилось ему там очень тяжело. Умеш убежал из дому и направлялся теперь в Бенарес к деду его матери.

– Если ты оставишь меня при себе, мать, я никуда больше не поеду, – заключил он.

Материнский инстинкт, заговоривший в каких-то тайниках сердца Комолы, откликнулся на эту трогательную просьбу мальчика-сироты, и она ласково сказала:

– Очень хорошо, Умеш, ты поедешь с нами.