Текст книги "Крушение"

Автор книги: Рабиндранат Тагор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава девятнадцатая

– Кто эта девушка? – обратился Джогендро к Ромешу.

– Одна моя родственница.

– Так как она явно не принадлежит к твоим старшим родичам, хочу надеяться, что вас связывают не узы любви? Ты мне рассказывал о всех своих близких, но об этой девушке я еще ни разу не слыхал.

Тут вмешался Окхой:

– Ты не прав, Джоген. Неужели человек не может иметь тайну, которой не хочет делиться даже с друзьями?

– Разве у тебя действительно есть такая тайна, Ромеш? – спросил Джогендро.

– Да, есть, – весь вспыхнув, ответил Ромеш. – И вообще я не желаю говорить с вами об этой девушке.

– Да я-то, к несчастью, испытываю сильное желание поговорить о ней, – настаивал Джогендро. – Если бы ты не делал предложения Хем, поверь, никто не стал бы расследовать, с кем завязываются у тебя родственные отношения. Тогда скрывай, что хочешь, дело твое.

– Могу сказать вам только одно, – заявил Ромеш. – Нет никого в целом свете, с кем бы меня связывали отношения, способные служить препятствием к моему браку с Хемнолини.

– Для тебя это, может быть, и так, – возразил Джогендро, – но родственники Хемнолини вправе усмотреть здесь весьма основательные препятствия. Мне лишь хочется тебя спросить, для чего вообще держать в тайне свои родственные связи, каковы бы они ни были?

– Назвать сейчас причину значило бы раскрыть тайну, – ответил Ромеш. – Ведь ты знаешь меня с детства, прошу тебя, не выпытывай мотивов моего поведения, просто поверь мне на слово.

– Эту девушку зовут Комола?

– Да.

– Ты выдаешь ее за свою жену?

– Да.

– И тем не менее требуешь, чтобы мы тебе верили? Намерен убедить нас, что она тебе не жена, тогда как всем другим говоришь обратное? Как тебе угодно, но это отнюдь не похоже на образец правдивости.

– Ты хочешь сказать, – заметил Окхой, – что подобное высказывание вряд ли может быть классическим примером логического мышления? Но, дорогой Джоген, в жизни случаются такие положения, которые решительно вынуждают одним говорить одно, а другим другое. В конце концов что-то из двух должно ведь соответствовать истине. Почему не предположить, что рассказанное тебе Ромешем-бабу как раз и есть истина?

– Больше я ничего вам сообщить не могу. Лишь повторяю, что женитьба на Хемнолини не противоречит требованиям моей совести. У меня слишком серьезные основания не осведомлять вас о Комоле, это было бы непорядочно с моей стороны. И я буду молчать даже в том случае, если вы не захотите отказаться от своих подозрений. Коснись дело личных моих неприятностей и огорчений, я не скрыл бы от вас ничего. Но тут речь идет о чужой репутации.

– А Хемнолини ты рассказал? – спросил Джогендро.

– Нет. Я собирался сделать это после свадьбы, но если она изъявит желание, объясню ей все теперь же.

– Можно ли нам задать несколько воягросов Комоле?

– Ни в коем случае! Если вы считаете виновным метя, применяйте ко мне любые меры, ноя не допущу, чтобы подвергалась допросу ни в чем не повинная девушка.

– Допрашивать кого бы то ни было больше не к чему. Все, что нам хотелось знать, мы узнали. Доказательств более чем достаточно. И теперь я говорю тебе прямо: только посмей после всего этого явиться к нам в дом, и тебе не миновать оскорблений.

Ромеш побледнел, но остался спокойным.

– И еще, – продолжал Джогендро, – не вздумай писать Хем. Между вами не должно существовать никаких отношений, ни явных, ни тайных. Если же ты все-таки ей напишешь, знай, что я перед всеми разоблачу так тщательно скрываемую тобой тайну и приведу имеющиеся у меня доказательства. А пока на расспросы, почему расстроилась свадьба, буду отвечать, что сам не дал согласия на этот брак, и настоящую причину никому не открою. Однако имей в виду, – один твой неосторожный шаг, и все получит огласку. Ты дешево отделался, Ромеш, только не думай, что меня удерживает сострадание к такому лицемеру и мошеннику, как ты. Мой поступок вызван единственно любовью к Хем, моей сестре. А теперь выслушай мое последнее слово: никогда, ни одним звуком, ни намеком не обнаруживай, что ты имел какое-то отношение к Хем. Я, конечно, не собираюсь полагаться на твое честное слово, даже правда неубедительна в устах лжеца. Но, если у тебя еще сохранились остатки стыда или страх перед разоблачением, не вздумай пренебречь моим советом!

– Ах, не довольно ли, Джоген? – заметил Окхой. – Посмотри, как безропотно принимает все это Ромеш-бабу! Неужели в твоем сердце нет ни крупинки жалости? Пойдем. Не беспокойтесь, Ромеш-бабу, мы уже уходим.

Наконец, оба покинули комнату. Ромеш застыл на месте, словно каменное изваяние. Когда состояние оцепенения прошло, ему захотелось уйти из дома, чтобы наедине с самим собой обдумать все происшедшее. Но он вспомнил о Комоле – нельзя же бросить ее здесь одну.

Войдя в соседнюю комнату, Ромеш увидел, что Комола, приподняв жалюзи выходящего на дорогу окна, молча смотрит вдаль. Заслышав шаги Ромеша, она опустила жалюзи и обернулась. Ромеш сел на пол.

– Кто были эти двое? – спросила девушка. – Сегодня утром они приходили к нам в школу.

– В школу? – удивленно переспросил Ромеш.

– Да, – подтвердила она. – А с тобой о чем они говорили?

– Спрашивали, кем ты мне приходишься.

Комоле не довелось пройти науку, как вести себя в доме свекра, никто ее не наставлял, в каких случаях принято проявлять застенчивость. Но скромность была в ней воспитана с детства, и, услышав слова Ромеша, она густо покраснела.

– Я им ответил, – продолжал юноша, – что ты мне чужая.

Комола решила, что он просто задался целью вывести ее злыми шутками из себя.

– Перестань, – резко сказала она и отвернулась.

А Ромеш продолжал размышлять, как ей обо всем рассказать.

Внезапно девушка забеспокоилась:

– Взгляни, вороны таскают твои фрукты!

Убежав в другую комнату, она отогнала ворон и вернулась обратно с подносом.

– Поешь, пожалуйста, – сказала она, ставя поднос перед Ромешем.

У Ромеша пропал всякий аппетит. Однако такая заботливость девушки тронула его.

– А ты сама?

– Возьми ты первый.

Конечно, это была мелочь, совершенный пустяк, но в теперешнем его состоянии робкий сердечный порыв Комолы причинил ему такую острую боль, что он едва удержался от слез. Не говоря ни слова, он заставил себя приняться за еду.

Когда завтрак был окончен, Ромеш сказал:

– Завтра мы поедем домой, Комола.

– Мне там не нравится, – опустив глаза, огорченно ответила девушка.

– Значит, ты хочешь остаться в школе?

– Нет, нет, пожалуйста, не отсылай меня туда. Мне стыдно, девочки только и делают, что расспрашивают меня о тебе.

– И что же ты им отвечаешь?

– Ничего. Они, например, все допытывались, почему ты собирался оставить меня на каникулы в школе. А я…

Комола не договорила. При одном воспоминании об этой обиде рана в ее сердце заныла снова.

– Почему же ты не сказала им, что ты мне чужая?

Комола окончательно рассердилась. Исподлобья взглянув на Ромеша, она вымолвила:

– Уйди!

Вновь и вновь спрашивал себя Ромеш, как должен он поступить. Словно червь, грызло его чувство гнетущего отчаяния. Что сказал Джогендро Хемнолини? Что она о нем подумала? Каким образом объяснить Хем истинные обстоятельства? Как ему перенести разлуку с ней?.. Все эти мучительные вопросы до того истерзали его, что он был не в состоянии хорошенько продумать свое положение. Ясно было одно: в Калькутте, в кругу друзей и врагов, его отношения с Комолой стали предметом живейшего обсуждения. И сплетня о том, что Комола его жена, наверняка уже разлетелась по всему городу. Теперь им нельзя здесь оставаться даже на один день.

Задумчивость и рассеянность Ромеша не ускользнули от внимания Комолы.

– Чем ты озабочен? – спросила она. – Если уж тебе так хочется жить в деревне, я согласна туда поехать.

Покорность Комолы причинила ему новую боль. В сотый раз встал перед ним вопрос: что же все-таки делать дальше?

Занятый своими мыслями, он снова не дал ей никакого ответа, продолжая лишь молча смотреть на нее.

Сразу посерьезнев, Комола сказала:

– Признайся откровенно, ты, должно быть, рассердился на меня за то, что я не хотела остаться на каникулы в школе?

– Уж если говорить правду, Комола, не на тебя я сердит, а на самого себя.

С трудом освободившись, наконец, от паутины собственных размышлений, Ромеш попробовал переменить тему разговора.

– Хотелось бы мне узнать, Комола, чему ты научилась за это время?

Девушка с величайшей готовностью принялась выкладывать перед ним все свои познания. Уверенная, что поразит этим Ромеша, она прежде всего заявила, что земля имеет форму шара. И он с вполне серьезным видом выразил сомнение в шарообразности земли, спросив, неужели это возможно.

Комола широко раскрыла глаза.

– Да ведь об этом написано в книге, и мы так учили!

– Что ты говоришь? – удивился Ромеш. – Даже в книге написано? А большая она?

Вопрос поставил Комолу в некоторое затруднение. Но, подумав, она с убежденностью сказала:

– Книга-то небольшая, зато печатная. В ней есть даже картинки.

Перед столь вескими доказательствами Ромешу ничего не оставалось, как отступить. Поведав все, что могла, о своих школьных занятиях, Комола принялась болтать о подругах и учителях, о том, как она проводила время в стенах школы. Ромеш изредка отвечал ей, продолжая предаваться своим думам, а порой, уловив лишь конец фразы, задавал вопросы совершенно невпопад.

– Но ведь ты меня не слушаешь! – воскликнула вдруг Комола и, очень рассерженная, поднялась с места.

– Ну, не сердись, Комола, – поспешил успокоить ее Ромеш. – Мне сегодня что-то не по себе.

Услышав это, Комола быстро повернулась к нему.

– Что случилось? Ты нездоров?

– Да нет, я не болен. Вообще-то ничего особенного, это со мной иногда бывает. Скоро все пройдет.

Тогда Комола решила окончательно поразить Ромеша своими познаниями.

– Хочешь, я покажу тебе картинки в учебнике географии? – сказала она.

Ромеш с готовностью согласился. Девушка немедленно принесла книгу и раскрыла ее перед Ромешем.

– Два шара, которые ты здесь видишь, на самом деле один, – принялась она объяснять. – Ведь мы не можем видеть у круглого предмета сразу обе стороны.

Сделав вид, что он сильно озадачен и должен немного подумать, Ромеш заметил:.

– Но и у плоских предметов тоже не видны сразу обе стороны.

– Потому-то и нарисованы на этой картинке обе половины шара отдельно, – авторитетно заявила Комола.

Так провели они этот вечер.

Глава двадцатая

Оннода-бабу надеялся, что Джогендро вернется с хорошими вестями и скандал удастся уладить. Когда сын и Окхой вошли к нему, он со страхом посмотрел на них.

– Кто бы мог подумать, отец, – обратился к нему Джогендро, – что ты позволишь Ромешу зайти так далеко? Знай я все, и разговаривать бы тебе с ним не позволил!

– Но ты же сам так хотел этой свадьбы, Джоген, – заметил Оннода-бабу. – Сам не раз говорил мне об этом. Если бы не ты, мне…

– Разумеется, мне вообще и в голову не приходило налагать запрет. Но, вместе с тем…

– Вот видишь, еще и «вместе с тем»! Разве так можно? Либо ты согласен, либо против, тут никакой середины быть не может!

– Но вместе с тем, хочу я сказать, нельзя было позволять ему заходить так далеко..

– Многим делам достаточно лишь толчка, – со смехом сказал Окхой, – а дальше для своего развития они ни в чьем поощрении уже не нуждаются. Растут себе да растут, как мыльные пузыри. Пока не лопнут. Но что толку спорить о том, что осталось позади? Теперь следует решать, что делать дальше.

Слушавший его с возрастающей тревогой Оннода-бабу, наконец, спросил:

– Вы видели Ромеша?

– Видели и весьма близко, – ответил Джогендро. – Ближе, чем рассчитывали. Даже познакомились с его женой.

Оннода-бабу глядел на них, онемев от изумления.

– С чьей женой вы познакомились? – переспросил он.

– С женой Ромеша, – повторил Джогендро.

– Не понимаю, о чем ты говоришь. Жена какого Ромеша?

– Нашего Ромеша! Несколько месяцев назад он ездил к себе на родину и там женился.

– Но ведь в то время умер его отец, никакой свадьбы в таком случае быть не могло.

– Она произошла как раз перед самой его смертью.

Оннода-бабу прямо оцепенел. Затем после некоторого размышления озадаченно почесал в затылке и сказал:

– Значит, теперь и речи быть не может о его женитьбе на нашей Хемнолини?

– Так мы же об этом и говорим, – заметил Джоген.

– Если таков был смысл ваших слов, то как же вы не подумали о том, что свадебные приготовления уже сделаны? Все оповещены, что свадьба состоится в будущее воскресенье! Выходит, надо рассылать письма, что свадьбы не будет вовсе?

– Окончательно отменять ее незачем, – заговорил Джоген. – Придется лишь произвести небольшую замену – и дело улажено.

– Что ты такое говоришь?

– Но это же так просто, отец! Конечно, замену производят лишь там, где она возможна. В отношении брачной церемонии есть лишь один выход, и мы должны его осуществить. Короче говоря, если мы на место Ромеша поставим другого жениха, свадьба так или иначе будет отпразднована в это воскресенье. В противном случае нам нельзя будет показаться людям на глаза.

И Джогендро выразительно посмотрел на Окхоя. Тот скромно потупился.

– Где же в такой короткий срок отыщешь жениха? – спросил Оннода-бабу.

– Можешь об этом не беспокоиться.

– Но ведь прежде всего надо добиться согласия Хем!

– Уверен, что она согласится, когда узнает, что произошло.

– Ну, если так, поступай, как находишь нужным. А все-таки жаль: и состояние у Ромеша значительное и разум под стать состоянию. Подумать только! Еще позавчера мы с ним решили переехать в Этойю, где он займется практикой, а тут вдруг… Надо же было случиться такому несчастью!

– Что ты о нем беспокоишься? Ему и сейчас никто не мешает отправиться в Этойю. Пойду позову Хем, времени терять нельзя.

Через несколько минут Джогендро возвратился вместе с Хемнолини. Окхой сидел в углу комнаты, скрытый книжным шкафом.

– Садись, Хем, – сказал Джогендро. – Нам нужно кое-что сообщить тебе.

Хемнолини молча опустилась в кресло. Она догадывалась, что ей предстоит перенести тяжелое испытание.

В виде предисловия Джогендро начал так:

– Не кажется ли тебе подозрительным поведение Ромеша?

Не произнося ни слова, Хемнолини отрицательно покачала головой.

– Что у него за причина, которую он не может нам сообщить?

– Разумеется, какая-то причина есть, – не поднимая глаз, ответила Хемнолини.

– Правильно, причина есть. А разве уже одно это не заставляет тебя насторожиться?

Хемнолини снова молча отрицательно покачала головой. Нет, ничего подобного она не думает.

Ее упорное желание верить Ромешу больше, чем всем своим родным, вывело, наконец, Джогендро из себя. Осторожные намеки, разговор издалека тут явно не годились. И он резко продолжал:

– Ты, конечно, помнишь, как несколько месяцев назад Ромеш вместе с отцом уезжал к себе домой? А потом мы еще долго удивлялись, что не имеем от него никаких вестей. Вряд ли забыла ты и то, что Ромеш, обыкновенно заходивший к вам по два раза на день, тот самый Ромеш, который все время занимал соседний с нами дом, возвратившись в Калькутту, совершенно перестал здесь показываться и скрылся в другом конце города. А вы, несмотря на все это, отнеслись к нему с прежней доверчивостью, даже вновь пригласили его к себе! Будь я здесь, могло ли произойти что-либо подобное?

Хемнолини продолжала хранить молчание.

– Пытались ли вы вникнуть в смысл такого поведения Ромеша? Неужели оно не вызвало у вас хоть малейших подозрений? До чего же глубоко ваше доверие к нему!

Однако Хемнолини попрежнему безмолвствовала.

– Ну хорошо! Вероятно, будучи сами честны, вы не в состоянии подозревать и других. В таком случае, ко мне-то, надеюсь, вы тоже питаете хоть какое-то доверие? Так вот: я сам, лично, отправился в школу, где и узнал, что Ромеш поместил туда свою жену Комолу, причем договорился даже не брать ее на каникулы. Однако дня три назад он неожиданно получил письмо от начальницы школы, в котором она просила его взять Комолу на праздники к себе. Сегодня начало каникул, и школьный экипаж доставил Комолу на прежнюю квартиру Ромеша в Дорджипаре. Я сам побывал на этой квартире. Когда мы пришли, Комола чистила яблоки и разрезала их на дольки, а Ромеш, сидя напротив, отправлял эти кусочки себе в рот. На мой вопрос, в чем дело, Ромеш мне ответил, что в настоящий момент рассказать ничего не может. А ведь вздумай он только упомянуть, что Комола ему не жена, и мы сразу бы поверили ему на слово, даже постарались бы как-нибудь рассеять возникшие подозрения. Но он не пожелал дать никакого определенного ответа… Ну, так как же? Вы и теперь, даже после всего услышанного, хотите ему верить?

Пристально глядя на Хемнолини, Джогендро ждал, что она скажет.

Лицо девушки побледнело. Она изо всех сил ухватилась за ручки кресла, стараясь сохранить спокойствие, но не прошло и минуты, как, склонившись вперед, девушка потеряла сознание и упала на пол.

Испуганный Оннода-бабу обеими руками прижал голову дочери к своей груди, без конца повторяя:

– Что с тобой, дорогая? Что с тобой? Не верь им, все это ложь!

Отстранив отца, Джогендро отнес сестру на диван и принялся брызгать ей в лицо водой из стоявшего рядом кувшина. Окхой усердно обмахивал ее веером.

Через несколько минут Хемнолини приоткрыла глаза, взрогнула и простонала:

– Отец, пусть Окхой-бабу немедленно уйдет отсюда!

Окхой положил веер и, выйдя из комнаты, остановился за дверью. Оннода-бабу сел рядом с Хемнолини и с тяжелым вздохом погладил ее по голове:

– Что ты, что ты, моя дорогая! Успокойся!

Вдруг слезы брызнули из глаз Хемнолини, грудь ее судорожно вздымалась от рыданий. Она склонилась к отцовским коленям, стараясь подавить взрыв нестерпимого горя.

– Успокойся, дорогая, перестань, – твердил прерывающимся от слез голосом Оннода-бабу. – Я слишком хорошо знаю Ромеша. Никогда он не поступит так бес ^:честно. Джоген, конечно, ошибся.

Раздосадованный Джогендро не выдержал:

– Не обнадеживай ее напрасно, отец. Успокаивая Хем сейчас, ты готовишь ей еще большие муки в будущем. Дай ей время все обдумать.

Хемнолини выпрямилась, пристально взглянула на брата и твердо сказала:

– Все, что мне нужно, я уже обдумала. Запомни, пока я не услышу обо всем от него самого, я ни во что не поверю.

С этими словами она встала.

– Только не упади, – забеспокоился Оннода-бабу, поддерживая ее.

Опираясь на его руку, Хемнолини удалилась к себе в спальню и легла в постель.

– Оставь меня одну, папа, – попросила она, – я попробую заснуть.

– Может, прислать к тебе Хори помахать веером? – спросил Оннода-бабу.

– Нет, нет, мне ничего не нужно, папа.

Оннода-бабу вышел в соседнюю комнату. Он думал сейчас о матери Хем, умершей, когда девочка была совсем маленькой. Ему вспомнились ее самоотверженная преданность, сдержанность и постоянная жизнерадостность. Он вырастил девочку, ее дочь, и она стала живым воплощением своей матери. Сердце Онноды-бабу обливалось кровью от сознания, что Хем страдает. Сидя за стеной ее спальни, отец мысленно обращался к ней:

– Не знай горя, моя дорогая девочка, будь счастлива! Как хотелось бы мне, прежде чем я соединюсь с твоей матерью, увидеть тебя радостной и довольной, знать, что ты нашла приют в доме человека, которого любишь!

Он вытер влажные глаза краем своей одежды.

Джогендро и раньше не был высокого мнения об уме женщин, теперь же убедился в этом окончательно. Что с ними поделаешь, если они не верят даже неопровержимым доказательствам! Им ничего не стоит безапелляционно утверждать, что дважды два вовсе не четыре, с полным безразличием к тому, как об этом думают другие. Разумные доводы говорят, что черное и есть именно черное, но стоит любви подсказать им, что черное это белое, как они с гневом обрушиваются на любые доводы! Непонятно, как еще может существовать мир, когда в нем есть женщины!

Наконец, прервав свои размышления, Джогендро окликнул Окхоя. Тот вошел в комнату как-то бочком.

– Ну, ты, конечно, слышал все? Что же нам теперь делать? – спросил Джогендро.

– Зря ты впутываешь меня, друг, во все эти дела. Я был совершенно к этому непричастен, а ты приехал и сразу втянул меня в неприятную историю!

– Довольно! Жаловаться будешь потом. Теперь нам остается лишь одно: принудить Ромеша, чтобы он сам все рассказал Хемнолини.

– С ума сошел! Кто же станет признаваться сам.

– А еще лучше, пусть напишет письмо. Этим тебе сейчас и придется заняться. Но имей в виду, нельзя терять ни минуты.

– Хорошо. Посмотрю, что тут можно предпринять, – ответил Окхой.

Глава двадцать первая

В девять часов вечера Ромеш и Комола отправились на вокзал в Шиялдохо. Пробирались кружным путем, – извозчику было приказано ехать переулками. Когда экипаж поровнялся с одним из знакомых нам домов в Колутоле, Ромеш высунулся из окна и с жадным вниманием оглядел его. Ничего здесь не изменилось, все оставалось попрежнему. Он вздохнул так тяжко, что разбудил задремавшую было Комолу.

– Что с тобой? – спросила она.

– Ничего, – ответил Ромеш и, усевшись поглубже, продолжал путь в молчании.

Комола снова прислонилась к спинке экипажа и моментально заснула. За те несколько минут, рока они проезжали по Колутоле, присутствие Комолы вдруг сделалось для Ромеша невыносимым.

На станцию они прибыли во-время и заняли купе второго класса, заранее заказанное Ромешем. Устроив на одном из диванов постель для Комолы, он спустил пониже абажур и обратился к девушке:

– Ложись, Комола, тебе уже давно пора спать.

– Как поезд тронется, так и лягу. А пока разреши мне немножко посидеть у окна, – попросила Комола.

Ромеш согласился. Тогда, натянув на голову покрывало, она уселась на краешек дивана возле окна и стала смотреть на заполненную толпой платформу. А он устроился на среднем сиденье, рассеянно поглядывая по сторонам. Когда поезд начал набирать ход, Ромеш неожиданно вскочил с места, – бегущий по платформе человек показался ему знакомым.

Комола тоже заметила этого человека и разразилась веселым смехом. Выглянув из окна, Ромеш увидел, что запоздалый пассажир, невзирая на протесты железнодорожного служащего, на ходу прыгнул в вагон, оставив при этом в руках противника свой шарф, за которым снова протянул руку, уже свесившись из вагонного окна. Тут Ромеш ясно разглядел незнакомца и убедился, что это Окхой.

Комола еще долго хохотала, вспоминая эпизод с шарфом.

– Уже половина одиннадцатого, – обратился к ней Ромеш. – Мы давно едем, ложилась бы спать.

Девушка послушно улеглась, продолжая все время смеяться, пока, наконец, не заснула.

Но Ромешу было не до веселья. Он хорошо знал, что Окхой коренной калькуттский житель и в деревне у него нет никаких родственников. Куда же, в таком случае, может он так спешно ехать, да еще как раз сегодня ночью? Совершенно очевидно, что он преследует его, Ромеша.

При одной мысли, что Окхой появится в его родной деревне и начнет наводить там справки, а это немедленно вызовет всевозможные толки в кругу его друзей и врагов, юношу охватило сильное беспокойство. Вся история могла принять очень неприглядный вид. Сердце его тоскливо сжалось, едва он представил себе, какие разговоры и пересуды поднимутся в их деревне. В таком большом городе, как Калькутта, всегда можно затеряться, потонуть, но маленькая деревушка подобна мелководью, – достаточно малейшего толчка, чтобы вызвать в ней настоящую бурю. И чем больше раздумывал над этим Ромеш, тем тяжелей становилось у него на сердце.

Выглянув из окна на остановке в Баракпуре, Ромеш убедился, что Окхой тут не сошел. Множество людей садилось и выходило в Нойхоти, но Окхоя не было и среди них. Напрасно нетерпеливо высовывался Ромеш и на станции Богула. Окхой нигде не появлялся. Очевидно, бессмысленно надеяться, что он сойдет и на следующей остановке.

Юноша бодрствовал до глубокой ночи и, наконец, заснул. Когда на следующее утро поезд остановился у вокзала в Гойялондо, Ромеш увидел закутанного шарфом Окхоя, который с чемоданом в руке торопливо шагал по направлению к пароходу.

До отплытия парохода, на котором Ромешу предстояло путешествовать дальше, еще оставалось немного времени, но возле второй пристани гудел, сигналя об отправлении, какой-то другой пароход.

– Куда направляетесь? – спросил Ромеш.

– На запад.

– До какого пункта?

– Если река не обмелеет, дойдем до Бенареса.

Ромеш поднялся на палубу, устроил в одной из кают Комолу и поспешил купить в дорогу молока, рису, бананов.

Между тем Окхой, опередив других пассажиров, забрался на первый пароход. Приняв массу предосторожностей, чтобы не быть замеченным, он занял местечко, с которого было удобно наблюдать всех входивших на пароход. Но пассажиры не особенно торопились. Пароход запаздывал с отплытием, и люди, воспользовавшись этим обстоятельством, мылись, купались, а некоторые даже занялись на берегу стряпней и тут же ели. Окхой решил, что Ромеш, вероятно, повел Комолу куда-нибудь в гостиницу позавтракать, но, совершенно не зная Гойялондо, разыскивать их не пошел.

Раздались гудки, пароход вот-вот готов был отплыть, а Ромеш все еще не появлялся. По колеблющимся сходням торопливо поднимались пассажиры. Непрерывные пароходные гудки заставляли их спешить, и толпа становилась все гуще. Но ни среди уже прибывших, ни в числе вновь прибывающих Ромеша не было видно.

Наконец, поток пассажиров схлынул, сходни убрали, и капитан отдал команду сниматься с якоря.

– Разрешите мне сойти! – крикнул встревоженный Окхой, но матросы не обратили на него ни малейшего внимания. Расстояние до берега еще было, невелико, и Окхой спрыгнул с парохода.

Однако и на берегу не обнаружил он следов Ромеша. Узнав, что несколько минут тому назад ушел поезд на Калькутту, Окхой решил, что Ромеш заметил его вчера на платформе во время спора с железнодорожником, угадал его недобрые намерения и, вместо того чтобы ехать в деревню, с утренним поездом вернулся обратно в Калькутту. А если человек вознамерился скрыться в Калькутте, разыскать его там – задача нелегкая.