Текст книги "Мотылёк"

Автор книги: Поппи Адамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

9
Еще одна ловушка

Теперь хочу рассказать вам о том, что произошло года через четыре, в пятьдесят девятом. Тот год изменил все на свете. Во-первых, состоялся съезд в Плимуте; во-вторых, Бернард Картрайт бросил свой вызов.

Но сначала я должна рассказать о Виви. Пока я занималась мотыльками, помогая Клайву, моя сестра обустраивала себе новую жизнь в Лондоне. Она сняла квартиру вместе с двумя девушками, с которыми она познакомилась на секретарских курсах. У нас она бывала нечасто, хотя мама вечно пыталась заманить ее домой, но зато каждую неделю от нее приходило письмо. Мама всегда забирала письма и газеты сразу после того, как почтальон их доставлял, и по пути на кухню просматривала конверты в надежде увидеть почерк Виви.

Мод думала, что, закончив курс, Виви вернется домой и найдет работу где-нибудь по соседству, но вместо этого моя сестра устроилась в лондонскую юридическую контору. Несколько месяцев спустя Виви уволилась и подыскала себе место поинтереснее – в какой-то газете, о чем она поведала нам в письме, но впоследствии оказалось, что это лишь начало долгих поисков непонятно чего. Спустя некоторое время Виви стала работать в частном хирургическом кабинете, затем поступила секретаршей к независимому журналисту. В конце концов я просто потеряла счет ее работам. Казалось, она находит новое место перед каждым своим приездом домой, и каждый раз ей удавалось убедить нас, что очередная работа намного лучше предыдущей.

Думаю, когда Виви уехала в Лондон, мама еще не понимала, что это навсегда. Но Виви говорила, что хочет добиться чего-то в жизни, и ни ветхий особняк в дорсетской глуши, ни чердак с тучами молей ее не устраивали. В одном из писем она сообщила, что собирается работать в кинокомпании, – возможно, даже в киностудии «Пайн-вуд». По ее словам, она познакомилась с человеком, который знал человека, которому кто-то там был нужен.

За это время мы с отцом отлично сработались: исследования, которые мы проводили в Балбарроу, дали немало значимых результатов и принесли нам кучу грантов. Я думаю, все дело было в том, что у нас превосходно получалось трудиться в команде. Если вы помните, пятидесятые годы ознаменовались расцветом экспериментальной науки. За это время были изобретены электронный микроскоп и микропроцессор, вошли в широкий обиход антибиотики и прививки, Уотсон и Крик открыли двойную спираль ДНК… А затем пришла генетика.

По причинам, которые отец установил еще за двадцать лет до этого, моль наряду с плодовой мушкой дрозофилой стала одним из наиболее популярных подопытных существ. К концу пятидесятых годов всеобщее увлечение мотыльками достигло пика. Новая волна смела энтомологов старой школы, и мотыльков стали активно использовать в своих исследованиях представители других областей биологии – молекулярные биологи, биохимики и, конечно же, сторонники эволюционной генетики. Кеттлевелл опубликовал свои знаменитые иллюстрации к механизмам индустриального меланизма – на этих фотографиях и рисунках была изображена пяденица березовая, – а эволюционные генетики Шеппард и Фишер благодаря работе с различными видами семейства молей смогли интерпретировать законы наследственности и хромосомного поведения, делающие возможными непрерывные изменения. В биологию пришли химики, пытавшиеся дать ответы (в виде уравнений и формул) на вопросы, над которыми отец, Бернард и их единомышленники размышляли многие годы. Химики определяли конкретные соединения, управляющие жизненным циклом живого существа, вызывающие впадение в спячку или выход из нее, на молекулярном уровне описывали события, заставляющие мотылька стремиться к свету, а самку – выделять из желез эфирное масло, и исследовали, каким образом самец может почуять эту самку с расстояния в несколько километров. Все эти возможности, а также химический анализ различных соединений (пигментов, гормонов, феромонов, энзимов, ингибиторов и стимуляторов нервной системы) или просто исследование химических эффектов этих веществ внезапно стали доступны каждому, и началось нечто вроде всеобщей гонки: кто первый сделает открытие и кто первый его опубликует.

Несомненно, в этой гонке мы с отцом имели некоторое преимущество на старте, а его самостоятельная научная работа, которая в прошлом не раз становилась объектом насмешек за то, что балансировала на грани двух научных дисциплин, не принадлежа ни к одной из них по-настоящему, теперь привлекла внимание серьезных заведений и крупного бизнеса, и занятости у нас поприбавилось. За год мы публиковали более десяти научных работ, читали по два десятка лекций, а гранты текли к нам устойчивым потоком.

Я хочу рассказать вам о ловушке Робинсонов. В эти пять лет усердной работы она была для меня едва ли не единственным темным пятном. О ловушке нам рассказала мама, прочитавшая о ней в одном из журналов, которые она выписывала, – кажется, в «Бритиш Кантри-сайд». Братья Робинсоны из Кента запустили в продажу световую ловушку новаторской конструкции, которая быстро получила широкую известность в наших кругах. Я помню, когда пришел тот номер, мама не поленилась принести журнал в лабораторию. Стоя посреди комнаты, она возбужденным голосом читала нам статью: «В графстве Хэмпшир с помощью приспособления Робинсонов за одну ночь удалось поймать более 20 тысяч экземпляров совки, Amathesc-nigrum L., Caradrinidae,а также большое количество других видов».

Я так и не поняла, почему Клайв тут же не побежал покупать эту ловушку, – он не заинтересовался даже после того, как рассказы о ее высочайшей эффективности появились во всех энтомологических журналах. «Роллс-Ройс среди ловушек», как ее вскоре стали называть, состоял из испаряющей ртуть лампы, установленной в хитроумной стеклянной колбе. Ловушка Робинсонов работала примерно так же, как известная в Англии корзина для ловли омаров. С наступлением темноты, когда большинство молей поднимаются в воздух, они, привлеченные светом, летят к большой банке в форме колокола, а оказавшись внутри, они уже не могут сообразить, как выбраться оттуда. Ловушка Робинсонов вызвала настоящую революцию в охоте на мотыльков, а также, что особенно удивительно, изменила всеобщие представления о том, какие виды являются в Англии распространенными, а какие – редкими. Некоторые мотыльки, ранее считавшиеся чуть ли не вымирающими, оказались очень даже многочисленными, а в некоторых случаях их обнаруживали в районах, где никогда не ловили ранее. Таким образом, весь банк статистических данных по ареалам распространения различных видов, собранный в стране за последние полвека, за одну ночь устарел. Это существенно повлияло и на цены коллекций «редких» насекомых, которые очень быстро спикировали вниз. Но даже после этого отец не приобрел ловушку Робинсонов.

Когда я спросила у мамы, почему он упорствует, она ответила, что он был бы не прочь заказать такую ловушку, но ему мешает это сделать гордость. По ее словам, Клайв всегда сам изготавливал свое оборудование на основе собственных чертежей, в течение многих лет совершенствуя его конструкцию, а потому отказывался признавать то, что его приспособления не самые лучшие на свете. Однако я не поверила маме: Клайв был не настолько твердолобым.

Все эти пять чудесных лет нашего сотрудничества отец упорно преследовал цель всей своей жизни – разобраться в химическом составе супа в куколке и с его помощью раскрыть секреты метаморфоза. И когда наставала очередная осень, мы с лопаткой и долотом в руках отправлялись в странствия по близлежащим лесам или огороженным живыми изгородями полям искать неуловимых маленьких куколок, которые так прочно завладели воображением отца. До наступления весны мы занимались этим многообещающим делом, анализируя содержимое коконов на различных стадиях их развития и пытаясь выяснить, какой механизм является ключом к чудесному процессу метаморфоза мотылька. Однако, к сожалению, наши усилия почти ничего не дали, если не считать кое-каких результатов второстепенной важности. Одна из американских исследовательских групп сообщила, что пигментация в развивающемся взрослом насекомом формируется под действием температуры, но все полученные нами данные говорили о том, что изменение температуры не влияет на развитие куколки и не способно запускать процессы метаморфоза в ее организме. Не выявили мы и влияния температуры на скорость разрушения тканей и органов личинки фагоцитами, за исключением того что этот процесс в зависимости от вида мог продолжаться от нескольких дней до нескольких лет. Кроме того, мы не обнаружили зависимости между температурой и активной фазой жизни куколки, ее превращением в насекомое или временем вылупливания. Отказавшись от экспериментов с температурой, мы стали исследовать другие возможные пусковые механизмы, такие как гормоны, изменение полярности или уровня pH, но три года работы так и не приблизили нас к открытию стимулятора, катализатора или регулятора, который вызывал бы начало генетического преобразования.

В конце концов мы достигли некоторых успехов в других областях, например в сфере пигментации. Я помню, как радовался Клайв, выяснив, что красный пигмент в красных молях Британии – медведице-госпоже, пестрянках и красной ленточнице – отличается от пигмента, обнаруженного в красных бабочках нашей страны (я уже говорила, что бабочки и моли – это разные семейства?), но совпадает с пигментом в видах, распространенных в континентальной Европе. Отец говорил, что это проливает новый свет на пути эволюции британских молей. Все эти вопросы он подробно изложил в своем докладе на международном энтомологическом съезде в Плимуте.

Этот съезд состоялся весной 1959 года, поэтому мой рассказ сейчас переносится в тот год. Готовя свой доклад, Клайв втайне от меня сделал его кульминацией один впечатляющий трюк, который участники съезда активно обсуждали все три дня до окончания его работы.

Ярко-желтый пигмент присутствует в крыльях только двух британских молей – крушинницы и пяденицы хвостатой, – поэтому их обеих относят к виду Selidosemindae.Однако отец наглядно продемонстрировал изъян в этой общепринятой классификации прямо перед участниками съезда, подвергнув флуоресцентное соединение, полученное из этих двух видов, ультрафиолетовому излучению. Этот фокус показал, что два на первый взгляд идентичных фосфоресцирующих вещества обладают различным химическим составом. Развивая свой успех, Клайв призвал к полному таксономическому пересмотру существующей классификации видов. Это выступление послужило причиной жарких споров: энтомологи никак не могли прийти к единому мнению, стоит ли выполнять новую классификацию на основании данных, которые противоречат существующей номенклатуре? Как вы можете догадаться, когда речь заходила о корректности классификации, Клайв становился чрезвычайно щепетильным.

Больше всего меня удивило то, что я не догадывалась, даже представить себе не могла, что отец собирается разыграть весь этот спектакль и подвергнуть сомнению систему классификации в целом. Я знала наизусть доклад, который он намеревался прочесть, и не раз слышала, как он репетирует его, но последний отрывок он никогда не проговаривал вслух. Можно было ожидать, что он хотя бы упомянет о своих планах, однако финал его выступления стал для меня такой же неожиданностью, как и для всех остальных.

Впрочем, самое примечательное событие, связанное с тем съездом в Плимуте, произошло уже после его окончания, когда мы приехали домой.

Мы отправились в Плимут во вторник после обеда, а вернулись в пятницу в конце дня. Когда мы вошли, в доме было тихо, никто нас не встречал. Я едва не поскользнулась на куче почты, скопившейся на полу в холле. В прошлые годы нас у двери приветствовал бы Бэзил, но он умер пару лет назад: у него отказали почки. Мы позвали Мод, но, как ни странно, она не ответила. На кухне раковина была заставлена грязной посудой, а из переполненной корзины для мусора тянуло какой-то сладковатой гнилью. Все это было очень не похоже на маму. Подушки на диване в библиотеке были примяты, шторы на окнах наполовину задернуты. На столике красного дерева стояла чашка без блюдца и лежал засохший огрызок яблока, и это тоже сразу бросалось в глаза. Любопытно, что некоторые другие вещи также были не на своих местах: один из портретов предков на лестнице был сильно перекошен, какой-то сертификат в рамке и вовсе лежал на полу, и в целом создавалось впечатление некоего беспорядка.

Ускорив шаг, Клайв стал одну за другой осматривать комнаты на первом этаже. Я держалась за ним. Во мне медленно рос тошнотворный страх – как у ребенка, который на улице потерял мать из виду. Клайв молчал, но я чувствовала, что его тоже охватил ужас, – он проявлялся в его семенящих шагах, в том, как он распахивал дверь, словно демонстрируя непокорность своему разыгравшемуся воображению, в том, как он, входя в очередную комнату, негромким, но напряженным голосом отрывисто произносил мамино имя: «Мод!» Во рту у меня пересохло, а в животе что-то трепетало. Мы обошли весь первый этаж: посмотрели в кладовой, в оранжерее с ее неглубоким прудом, спустились по крутым ступенькам, ведущим с веранды, обошли дом и заглянули в помещение, где висели крюки для мяса…

На первом этаже мамы не было видно, поэтому мы вернулись в холл. Но когда Клайв начал подниматься по лестнице, я с несказанным облегчением увидела наверху маму, которая махала нам рукой, элегантно спускаясь вниз в сине-зеленом вечернем платье пестрой расцветки.

– Привет, милые мои! – радостно воскликнула она нам на полпути. – Как съездили?

Ее платье было коротким и открытым на груди, а тонкую талию обтягивал кушак. Я уже давно не видела ее в подобном наряде. Картину довершали тугие кружевные рукава по локоть и две длинные нитки бус янтарного цвета на шее, повязанные свободным узлом. Именно так мама одевалась в молодости. На ее запястьях играли потемневшие от времени серебряные браслеты, а в правой руке она держала большой стакан с хересом. Возможно, она и забросила дом, но о своей внешности она явно позаботилась: что ни говори, она производила сильное впечатление.

– Похоже, ты устраивала вечеринку, – заметил Клайв, заглянув в кухню.

– Ну конечно, дорогой! Пока вас не было, я затеяла тут кучу вечеринок. И не переживай насчет беспорядка – все под контролем.

– Я и не переживаю, – ответил отец, целуя мать в щеку.

Я все еще с удивлением рассматривала ее платье. Уверена, что никогда не видела его раньше, тем не менее оно напомнило мне о чем-то. Я подумала, что если перестать думать об этом, воспоминание может неожиданно выскочить из памяти когда-нибудь потом.

– Ты что, действительно устраивала вечеринки? – спросила я.

– Нет, милые мои, я просто дразню вас. – Мама скорчила гримаску и, сжав пальцами мочку моего уха, слегка подергала его. – Понятно?

Она показалась мне чересчур оживленной, даже беспокойной.

– Клайв, у меня для тебя подарок. Будем считать, что это на будущий день рождения, – кокетливо произнесла она.

Вообще-то до дня рождения отца оставалось полгода с лишним.

Мама опустила стакан на подлокотник кресла, стоящего в холле, и вытащила из-под него большую коробку в коричневой обертке, перевязанную ленточкой.

– Держи, дорогой, – сказала она и обеими руками разгладила платье на талии. – Что скажешь? Узнаешь?

Клайв внимательно посмотрел на коробку:

– Нет, даже представить себе не могу. Что там?

Мама засмеялась.

– Ну же, вскрывай! Смелее!

Клайв достал из кармана перочинный ножик, ловко перерезал ленточку и снял оберточную бумагу. Наконец разглядев надпись на коробке, я воскликнула:

– Это же ловушка Робинсонов!

Бумага упала на кресло.

– Да, это она, – безжизненным тоном произнес Клайв.

Я вспомнила, как презрительно он всегда отзывался о братьях Робинсонах. Он четко дал нам всем понять, что ему эта ловушка не нужна. Разумеется, я догадывалась, как непросто было Мод связаться с компанией Робинсонов в Кенте и организовать доставку ловушки к нашему возвращению. Глядя на то, как отец с небрежным видом раскрывает коробку и достает оттуда детали ловушки, я думала, что он вряд ли будет благодарен матери за этот подарок.

Но вопреки моим опасениям, он не стал отвергать его сразу. Вместо этого он принялся изучать ловушку, что-то бормоча о недостатках, которых, само собой, он отыскал немало. Даже не глядя в руководство по эксплуатации, он разобрал ловушку на части, а затем стал вновь собирать ее. Перед тем как присоединить очередную деталь, он некоторое время рассматривал ее на предмет динамических свойств и надежности. Я вдруг поняла, что Клайва охватило сильное возбуждение. Но все равно, собрав устройство, он раскритиковал неправильный выбор патрона для лампы и то, что братья использовали в производстве очень дешевую, непрочную ткань.

Мама предложила ему стакан лимонного сока, но он, похоже, даже не услышал ее. Я хорошо помню, как он выпрямился, держа в руках наполовину собранную ловушку, подавил довольный смешок и, не сводя с приспособления глаз, сказал:

– Это замечательно, замечательно! Спасибо, Мод!

Держа ловушку в вытянутой руке, он стал ходить по кругу, словно перекупщик, который осматривает сначала голову, а затем и круп купленной им лошади.

– Вы только посмотрите на нее! Она просто превосходна!

Мама вряд ли могла рассчитывать на более экспансивный отклик или более очевидную благодарность, но она пошла на кухню накрывать ужин, как будто происходящее ничуть ее не касалось.

Я последовала за ней – посмотреть, могу ли я чем-нибудь ей помочь. Было забавно слышать, как Клайв бормочет себе под нос обрывки каких-то фраз: «Ага, понятно…», «Так вот как они это сделали!», «Интересно, но будет ли оно держаться?», «Он же упадет от ветра!». Время от времени из холла доносились ругательства – видимо, очередная деталь не становилась на свое место, – а иногда мы слышали тихий смех. Казалось, он забыл обо всем на свете, настолько непосредственной была его реакция.

Ловушка Робинсонов увлекла отца до такой степени, что я поняла: было ошибкой преподносить ему этот подарок до ужина. Думаю, мама тоже это осознала – когда она позвала его за стол, в ее голосе слышалось сомнение. Прождав минут десять, мы решили, что сегодня мы Клайва не дождемся.

Мы сели за стол вдвоем. Как в детстве, мама расставила на столе букетики цветов и достала столовое серебро. Я и забыла, насколько красива моя мать, и это впечатление ничуть не портило то, что платье было ей не по возрасту. Декольте казалось слишком строгим, талия – слишком тонкой, а изящные, отороченные кружевами рукава врезались в мешковатую кожу ее предплечий, поэтому ее плоть выпирала из-под ткани и тряслась, когда она резала мясо. Тем не менее стало ясно, что когда-то Мод была очень красива, – даже теперь на меня произвело впечатление то, с какой легкостью она превратилась в красавицу. Она нанесла на щеки немного румян и подвела глаза голубыми тенями. Ее ресницы загибались вверх, отчего она выглядела еще более чувственно, – но радость, с которой она встретила нас, куда-то пропала. За столом она в основном молчала и у нее, похоже, не было особого аппетита.

Мама открыла бутылку вина.

Насколько мне известно, перед тем как отправиться спать, отец каждый вечер устанавливал на шиферном подоконнике за окном зала ловушку для мотыльков – простое приспособление, изготовленное им лично. Он называл эту ловушку «ночным дозором». Особенно серьезных целей он не преследовал – просто хотел посмотреть, какие мотыльки прилетали к нам ночью, и связать это с температурой или погодой, а в некоторых случаях и предсказать ее будущие изменения.

В тот же вечер, когда мама подарила ему ловушку Робинсонов, он установил ее на подоконнике в зале, убрав ту, что в течение десяти с лишним лет несла ночной дозор. Этой ночью я спала хуже, чем обычно, – меня беспокоило предвкушение того, каких редких гостей мы поймаем с помощью чудо-ловушки. Утром я первым делом бросилась проверять добычу. Клайв уже находился на месте и внимательно изучал улов. Следует признать, что банка была почти полна, но, бегло осмотрев пойманных мотыльков, я поняла, что чего-то экстраординарного, каких-нибудь сенсационных открытий здесь не предвидится.

В то утро Клайв сделал нечто такое, что можно назвать невероятным, хотя истинное значение его поступка я осознала не сразу.

Обычно отец на скорую руку просматривал результаты «ночного дозора», выбирал все интересное, а остальных мотыльков отпускал. Иной раз он обнаруживал редкий экземпляр, который стоило попробовать разводить, или же мотылька, химический состав пигментации которого он хотел проанализировать. В этом случае он бросал в банку пару граммов тетрахлорэтана, чтобы успокоить пойманных насекомых, и доставал тех, что его интересовали. Но в то утро он почему-то ловил нужных мотыльков руками, словно какой-нибудь любитель. Я уверена, что попутно он повредил немало чудесных экземпляров. Медведицы-кайи, опоясанные моли, ленточницы, пяденицы пухологие, несколько шелкопрядов-монашенок и различные виды цветочных молей, – увлеченный поисками чего-то своего, он не обратил на них ни малейшего внимания. Я решила, что он заметил малиновую ленточницу и хочет исследовать пигментацию ее ярких крыльев, но почему он сначала не бросил в банку анестетик? Он целую минуту шарил в банке рукой, убивая и калеча мотыльков, пока наконец не поймал мелкую, ничем не примечательную моль, которую я даже не заметила.

В Британии водится около тысячи крупных видов моли и более трех тысяч мелких, которых обычно называют микромолями. Их слишком много, чтобы давать всем отдельные имена, поэтому когда я увидела, кого поймал Клайв, то даже не смогла вспомнить название этого вида. Я думала лишь о том, как это нелепо – повредить множество превосходных крупных молей ради одной-единственной, невыразительной и даже, возможно, безымянной мелкой. Но на этом его странные действия не закончились. Отец аккуратно проколол грудку моли ногтями большого и указательного пальца – должна сказать, этот способ умерщвления обычно используется лишь в крайнем случае, например, когда вы находитесь в поле и у вас под рукой нет никаких ядов или если вы намеренно избегаете побочных эффектов яда, таких как обесцвечивание, вызываемое аммиаком, или затвердевание тела мотылька от цианида. Прокалывая грудку, вы неизбежно повреждаете тело мотылька, и я бы ни за что не применила этот прием к столь крохотному экземпляру. Я бы просто вколола ему в брюшко иголку с азотной кислотой.

– Это Nomophilla Noctuella, – наконец провозгласил отец, укладывая моль в специальную коробочку.

Причину необычайного интереса к ней я узнала только через два с лишним года, в день смерти Мод.