Текст книги "Мотылёк"

Автор книги: Поппи Адамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Пока длится эта ужасная тупиковая ситуация у дверей комнаты Вивьен, я скажу вам кое-что важное: всю жизнь я жертвовала своими желаниями ради окружающих. Нет, меня никто не заставлял, и делала я это по своей воле. Думаю, вы согласитесь, что я отношусь к категории людей, которые предпочитают отдавать, а не брать, которые лучше себя чувствуют, помогая другим, и черпают удовлетворение в том, что их страдания помогают кому-то стать счастливым. Но по-моему, даже такие люди, как я, должны верить, что хотя бы пару раз в жизни их любовь оценят, а то и вознаградят.

– Джинни, ты вызовешь врача?

Я резко, решительно раскрываю ладонь – во мне говорит новый человек, родившийся на свет этой ночью. Диапазон движений моих пальцев просто удивителен. Пораженные артритом суставы обязательно надо упражнять, не давая болезни прогрессировать.

Посмотрев на дверь комнаты Вивьен через просвет между пальцами, я тихо говорю:

– Хорошо.

После этого я прохожу по коридору, спускаюсь по лестнице и открываю входную дверь. Кажется, меня впервые в жизни вынудили принять активное решение, сделать выбор. Выбор, который окажет необратимое воздействие на будущее в целом.

Подождав несколько секунд и один раз глубоко вдохнув запах жимолости, я со стуком закрываю дверь – так, чтобы Вивьен услышала это. После этого я иду в кабинет, открываю бар и нахожу черную коробочку с цианистым калием – KCN. Она стоит за липкой бутылкой с вермутом – там, где я оставила ее ночью. Мне немного странно, что она действительно здесь, – а значит, все происходившее в свете луны мне не померещилось. Протянув руку к верхней полке, я достаю оттуда стакан и насыпаю в него полчайной ложки порошка, после чего закрываю крышку и ставлю коробку обратно. Думаю, именно это называют «умыслом» – тщательное обдумывание каждого шага, подбор всех нужных компонентов, холодные размышления о том, как вызвать смерть. Но при этом я чувствую себя свободной, сбросившей оковы. Впервые за все время я управляю не только своей жизнью, но и будущим. Я впервые делаю так, чтобы нужное мне событие произошло. И одновременно та же сила толкает меня вперед – всепобеждающая сила, которая, к моему удивлению, заставляет каждое новое действие стать продолжением предыдущего. Я словно бы окаменела и с ужасом наблюдаю за собой со стороны.

Я методично и бесстрастно продолжаю свое дело. Разумеется, это во мне говорит ученый. Настоящий ученый быстро понимает, что нельзя доверять своим чувствам и следует подниматься над всеми посторонними инстинктами и эмоциями. Все расчеты необходимо подкреплять неопровержимыми доказательствами и абсолютно логичными выводами.

По существу, этот процесс ничуть не отличается от такой рутинной работы, как приготовление чая. Убийство. Я не испытываю никакого удовольствия, но и угрызений совести и беспокойства тоже нет. Однако на этот раз я не делаю вид, что оставляю все на волю случая. Я полностью принимаю свои поступки и их последствия. На этот раз то, что я делаю, вполне можно сравнить с заряжанием пистолета и выстрелом в переносицу или ударом чем-то тяжелым по голове, но вместо того чтобы ужаснуться своим действиям, я чувствую себя независимой и свободной от тех сил, которые всегда управляли мной. На этот раз всем управляю я, моя собственная воля.

Все в моих руках, и одновременно у меня, похоже, нет выбора. Я ничего не могу поделать с тем, как события всей моей жизни и трех последних дней породили во мне новые качества, подведя меня к этому печальному итогу. Наверное, вы знаете, что стоит толкнуть первую костяшку домино, как она падает, – и если остальные выстроены в ряд на соответствующем расстоянии друг от друга, остановить их падение будет невозможно. То, что происходит сейчас, – последствия влияния обстоятельств моей жизни на характер, которым меня наделила природа. И с этой точки зрения мои действия нельзя назвать предумышленным убийством. Они определены заранее, заданы математическим уравнением. Вот это уравнение:

я + падение Вивьен с колокольни + насмешки в школе + алкоголизм Мод + яд, который нашелся в доме +…

Я чувствую себя гусеницей, которая, как думает большинство людей, принимает решение поесть или окуклиться – но на самом деле это не так. Ее действия определяются молекулярными силами, воздействующими на основные компоненты мотылька. И точно так же я стану убийцей не по своей воле, а под влиянием обстоятельств, действующих на мое биологическое строение. Само собой, все это означает, что я ни в чем не виновата и я тут ни при чем.

Мне нравится мысль о том, что я хоть раз сама управляю своими поступками, но точно так же мне нравится то, что все определено наперед.

Я несу стакан ко входной двери. Чтобы Вивьен подумала, что я зашла в дом, я еще раз громко хлопаю дверью. После этого я иду на кухню и открываю кран. Трубы, по которым подается холодная вода, начинают свое обычное пение, пробуждая весь дом. Я до половины наполняю стакан водой и размешиваю его, чтобы растворить яд. По кухне разносится слабый миндальный запах цианида. Со стаканом в руках я выхожу в холл, минуя кабана Джейка, поднимаюсь по лестнице, оставляю за собой большое витражное окно. Я иду медленно, но уверенно. Верхняя ступенька подо мной издает громкий скрип. Я шагаю на лестничную площадку.

Тут я останавливаюсь – у меня перед глазами проплывает гроб Вивьен, который несут какие-то люди в черном. Они помогают ей совершить последнее путешествие вниз по ступеням и из стен Балбарроу-корта. Это словно последнее предупреждение, призыв подтвердить, что я действительно намерена изменить будущее. Но теперь я уверена, что у меня нет выбора: я всего лишь марионетка в чьих-то руках.

Я отступаю в сторону, пропускаю процессию и продолжаю свой путь по лестничной площадке, через двойные двери и по коридору к комнате Вивьен. Я сосредотачиваюсь, стараясь не думать ни о чем, кроме как о Средстве, созданном моими руками. Это очень просто. Спасибо тебе, Мод! В конце концов, именно она научила меня компенсировать свою слабость, именно она дала мне возможность поверить в себя. Как вы думаете, что она сказала бы, узнав, что одна ее дочь убила другую? Быть может, она сейчас смотрит на меня с неба и как обычно берет на себя всю полноту ответственности за мои действия?

Когда я захожу в комнату Вивьен, ее часы показывают четырнадцать минут шестого. Ее глаза закрыты, она еще не знает, что я вошла. Теперь я вижу всю комнату – ее нельзя было разглядеть с того места в коридоре, на котором я стояла. Она настолько яркая и беспорядочная, что прежде чем остановиться на Вивьен, мои глаза долгое время рассматривают ее вещи. Она развесила на стене над своей кроватью какие-то яркие фонарики и свои фотографии с неизвестными мне людьми. Еще больше фотографий засунуты под раму зеркала, а по другую сторону кровати на полу стоят три перепачканные чаем кружки и грязная тарелка. Над всем этим в стену в качестве крючков были вбиты четыре гвоздя, на которых теперь висит разнообразная одежда. Маленький столик заставлен армией пузырьков – здесь есть духи, кремы для лица и всевозможные мази, – но во всем этом нет даже намека на порядок. Кое-что даже валяется на полу, а жестяная коробочка с тальком остановилась на самом краю столика, и через отверстия в крышке часть порошка рассыпалась. Меня вдруг начинает сильно раздражать неустойчивое положение этой жестянки – мне хочется подвинуть ее на середину столика. Огромным усилием воли я подавляю в себе это желание и сосредотачиваюсь на задаче, которую мне предстоит выполнить, то есть на Вивьен.

Ее глаза моргают, открываясь и закрываясь вновь. Она пытается смотреть прямо, но глаза не подчиняются ей, едва не вываливаясь из орбит. Ее правая рука лежит на одеяле ладонью вверх довольно близко от меня, и когда она закрывает и открывает ладонь, хватая воздух, я понимаю, что это приглашение взять ее за руку. Я не хочу, чтобы в последнюю секунду у меня возникла жалость к ней, но я все равно выполняю ее просьбу – это все равно что проглотить полный рот чего-то омерзительного, зная, что терпеть придется совсем недолго.

– Доктор уже идет, – лгу я. – Эйлин тоже скоро будет тут, она дожидается его.

Вивьен пожимает мне руку. Я внимательно смотрю на ее часы: методика, результаты, выводы, методика, результаты, выводы… Тик-так, тик-так, тик-так. Секундная стрелка вот-вот пройдет отметку в двенадцать часов, передвинув минутную на половину пятого. Я решила, что это станет для меня сигналом. Тик-так, тик-так. Четыре, три, два, один. Пора! Сейчас шестнадцать тридцать пять, двадцать седьмое апреля.

– Доктор сказал, что ты должна выпить воды, это очень важно. Ты сразу почувствуешь себя лучше. Ты в состоянии сесть?

Глаза Вивьен открываются – правда, не до конца, – и ей удается немного передвинуться, приподняв голову над подушкой. Пока она благодарно пьет воду, у меня мелькает мысль о том, что, если бы в тринадцать лет я прихлопнула несколько мух под домом, возможно, сегодня мне не пришлось бы убивать свою сестру.

Я ставлю стакан на пол у кровати. Глаза Вивьен невидяще смотрят куда-то в потолок. Она глотает ртом воздух, словно выловленная из воды рыба, ее рука один раз хлопает по кровати. Меня внезапно одолевает любопытство, должна ли я почувствовать сейчас что-то особенное, – например, ощутить поток жизненных сил, покидающих ее тело в смертный час. Но ничего такого я не чувствую. Ее тело начинает конвульсивно дергаться, как будто сквозь ее кожу пытается вырваться наружу другое живое существо. Я рассматриваю ее, зная, что она этого уже не понимает. Она уже мертва. Однако должна признаться, что наблюдать за непроизвольными движениями ее тела мне весьма интересно, – с научной точки зрения, само собой.

Если хотите, я расскажу поподробнее. Цианистый калий относится к так называемым синаптическим блокирующим ядам. Он блокирует слабые электрические импульсы, посредством которых функционирует нервная система человека, в синапсах – точках, в которых происходит обмен информацией между нервами. На молекулярном уровне этот яд представляет собой химическое соединение, способное проникать в рецепторы, предназначенные для приема нейротрансмиттеров, информационных пакетов рибонуклеиновых кислот, таким образом не давая им выполнять свои задачи и не пропуская никакие сигналы по нервам. Иначе говоря, за считанные секунды по телу распространяется паралич – при условии, что доза достаточна, чтобы блокировать рецепторы до того, как организм выработает противоядие и выведет яд из себя. Это настоящая гонка, в которой умение почек выводить яд соревнуется с его силой.

Вивьен уже лежит неподвижно. Я глажу ее волосы – не знаю, поймете ли вы меня, но я все еще ее люблю. Я люблю и ненавижу ее одновременно. Я даже люблю те ее качества, которые мне ненавистны, – ее жизнерадостность и эксцентричность, ее склонность к разрушению и неаккуратность, ее веселье и отчаяние, заносчивость и самолюбование – все то в ней, чего нет во мне. Теперь, когда она мертва, я чувствую, как любовь во мне вновь побеждает ненависть. Если не считать тех минут счастья, которые я испытала после ее приезда сюда в пятницу, эти мгновенья – лучшие с момента ее возвращения домой. Ей надо было оставаться там, где она была. Интересно, зачем она вернулась? Я так мало знаю о ней.

С подъездной дорожки долетает шум приближающейся машины. Выглянув в окно, я, к своему удивлению, вижу, что это полицейский автомобиль.

22
Констебль Болт и инспектор Пигготт

Полицейский выходит из машины; я иду ему навстречу. Мое новое «я» почти не боится открывать дверь незнакомым людям, хотя еще вчера в такой ситуации я не знала бы, что делать. Низкое солнце отражается от ветрового стекла, ослепив меня. Небо над нами бледно-голубое, и я слышу запах жимолости, который доносит до меня легкий ветерок.

– Вивьен Моррис? – издалека спрашивает он, и я сразу вспоминаю о Вивьен, из неподвижного тела которой уже успела вытечь вся жизнь. – Я констебль Болт из участка Биминстер. Прошу прощения – кажется, я поднял вас с постели? – говорит он, переводя взгляд с моей ночной рубашки на тапочки с отрезанными носками у меня на ногах.

На вид констеблю Болту лет девятнадцать. Он стоит у своей машины, опершись об открытую дверцу, которая играет роль барьера между нами.

– Нет, – отвечаю я, отчаянно пытаясь сообразить, что привело его сюда и как он умудрился так быстро узнать, что я отравила свою сестру. У меня в голове проносится мысль, что он обладает экстрасенсорными способностями, которые позволяют ему видеть все правонарушения, происходящие в графстве.

– Вам нечего беспокоиться, – с улыбкой произносит он. – Мы называем это визитом вежливости.

Чувство облегчения во мне сменяется головокружением, и меня даже немного ведет в сторону. Я вспоминаю, что самого утра ничего не ела. Когда нарушается распорядок дня, я забываю о еде и тому подобных вещах.

– Да, и еще, – каким-то легкомысленным тоном продолжает он, – к нам поступил телефонный звонок от крайне взволнованной… – он достает из нагрудного кармана блокнот и сверяется по нему, – …от Эйлин Тернер, проживающей в Уиллоу-коттедж. Она была вне себя от беспокойства – по ее словам, сегодня в четыре часа вы должны были зайти к ней на чай, а время давно прошло.

– Вы уверены?

Я смотрю на свои электронные часы: они показывают двенадцать минут пятого.

– Я имел в виду, что вы опоздали, и миссис Тернер решила, что с вами что-то случилось. Я так и сказал ей, что вы, по всей видимости, просто забыли о приглашении, но она была иного мнения: настаивала, что я должен лично все проверить. – Он качает головой с таким видом, что сразу становится ясно: ему часто приходится улаживать разногласия престарелых, вызванные опозданием на чай. – Да вы наверняка и сами знаете этих пенсионеров. Ей просто не хотелось идти сюда самой.

Он замолкает, видимо, ожидая, что я ему что-то отвечу. Я молчу, и он, словно извиняясь, продолжает:

– Она заставила меня дать обещание, что я заеду сюда и проверю, все ли в порядке.

Я все так же молчу.

– Что ж, по пути назад я заеду к миссис Тернер и скажу ей, что все в порядке, – вы не против? Хотите, я передам ей, что вы зайдете позже, – или нет?

Я киваю. Констебль смеется:

– Это означает «да» или «нет»?

Я киваю опять.

– Что ж, тогда… – Полицейский заносит одну ногу в машину, уже собираясь сесть за руль, но потом поднимает глаза на возвышающийся над нами дом, башенки и горгулий, которые словно бы не дают кирпичам рассыпаться.

– Отличное место, – говорит он. – Очаровательное. Мне кажется, что по его телу пробегает дрожь.

– Всего хорошего, мадам.

– Так который, вы говорите, сейчас час? – спрашиваю я, совсем забыв, что еще минуту назад мне хотелось, чтобы он как можно быстрее убрался отсюда, что на втором этаже лежит мертвая – вернее, убитая – Вивьен.

Констебль смотрит на часы:

– Сейчас чуть больше семи.

– Правда? – Я не в состоянии скрыть свое изумление. – А я думала, что сейчас двенадцать минут пятого.

Полисмен смеется так, словно я удачно пошутила, я же столь потрясена, что у меня даже пропал дар речи, а мысли путаются.

– Ну, все понятно, – произносит он с таким видом, словно раскрыл сложное дело. – Это объясняет всю путаницу…

Но я его не слушаю – я в ужасе. Верхушки лип, выстроившихся вдоль подъездной дорожки, раскачиваются… Я думала, что часы опаздывают самое большее на одиннадцать минут – но на три часа?! Я наблюдаю за тем, как шевелятся полные влажные губы полицейского, складываясь в большие продолговатые овалы и открывая розовые десны внутри. Весь мир кажется мне каким-то ненастоящим, на меня накатывает головокружение. У лип такой вид, словно они собираются перевернуться вверх тормашками.

И на этом все.

На меня сверху вниз смотрят два человека. В одном из них я узнаю констебля Болта, а другой, незнакомый, светит мне в лицо карманным фонариком. В затылке у меня пульсирует резкая боль. Я слышу женский голос, а также еще какие-то голоса, звучащие за дверью. Я лежу на своей кровати. Ко мне разом возвращается память о том, что произошло. Я стояла на дорожке, констебль Болт сказал мне, который час, а потом я, должно быть, потеряла сознание. Я даже не представляю, сколько времени прошло с тех пор.

До меня доносится мягкий голос:

– Мисс Стоун? Вы меня слышите? Я констебль Болт.

Я поднимаю на него глаза.

– Вы мисс Вирджиния Стоун?

Я киваю.

– Да, а я и не понял, что вы та самая сестра, – говорит он.

– Который час? – спрашиваю я.

– Постарайтесь расслабиться и говорить поменьше.

– Который час? – вновь спрашиваю я.

– Все хорошо. Я доктор, с вами все будет хорошо, -

отвечает он громким голосом, словно разговаривает с глухой. Это просто невыносимо!

– Доктор, пожалуйста, скажите мне, который сейчас час, – умоляю я, но собственный голос кажется мне чужим: он какой-то слишком напряженный и исходит словно не из моего горла. Чтобы побороть разочарование, я вынуждена зажмуриться.

– Сейчас около восьми, – даже не взглянув на часы, небрежно отвечает доктор.

В отчаянии я перевожу взгляд на констебля Болта – быть может, хоть он меня поймет?

– Констебль, пожалуйста, скажите мне точное время. Мне надо знать! – прошу я его.

Он довольно долго рассматривает свои часы и наконец отвечает:

– Десять минут девятого.

Я ловлю себя на том, что, сама того не зная, напрягала шею – но теперь я могу опуститься на подушку и расслабиться.

Проходит пятнадцать минут. Я сижу на своей постели. На тумбочке исходит паром чашка чая. Мне хочется чаю, но я не могу заставить себя взять его – ведь это не я его приготовила. Кроме того, в нем слишком много молока. Со мной в комнате другой, совсем пожилой полисмен; он стоит рядом с кроватью.

– Не хотите чаю? – спрашивает он, жестом указав на чашку.

– Нет, спасибо.

– Я инспектор Пигготт.

Затем инспектор Пигготт, не сказав ни слова, идет в ванную и спустя пятнадцать секунд возвращается обратно (пока его нет, я смотрю на часы на тумбочке). В руках у него стакан воды.

– Выпейте это, – велит он. – Вы почувствуете себя намного лучше.

– А что это?

Я заглядываю в стакан – он напоминает мне, что лишь сегодня утром я то же самое говорила Вивьен. Бог ты мой, я совсем забыла! Вивьен!

– Вода, – отвечает он.

О господи! Знает ли он о Вивьен? Учуял ли он ее запах?

Сделав глоток, я возвращаю стакан инспектору.

– Думаю, вы поймете то, что я собираюсь вам сообщить, – громко и четко произносит он. – Мне очень жаль. Я получил весьма тревожные известия.

Он ставит стакан на тумбочку.

Как вы можете догадаться, за последнее время я получила слишком много тревожных известий, и к новым я не готова. На меня вновь накатывает слабость, а сердце болезненно щемит. Это ожидание нестерпимо.

– Ваша сестра Вивьен умерла.

Так вот оно что? Меня охватывает благодарность – новость, которую сообщил инспектор Пигготт, ничуть не тревожная.

– О боже, – выдавливаю я из себя ответ, ведь он внимательно смотрит на меня, дожидаясь моей реакции.

– Да, и похоже, это произошло уже несколько часов назад, – громко, с расстановкой продолжает он, после чего словно невзначай спрашивает: – Вы видели ее этим утром?

– Да, – отвечаю я, затем поправляюсь. – Вообще-то нет.

Потом, еще через несколько секунд, я добавляю:

– По правде говоря, я совсем запуталась.

Я пытаюсь ответить так, как лучше, а не так, как было на самом деле.

– Не беспокойтесь, миссис Стоун. Вы слегка ударились головой, и думаю, вскоре все разъяснится. Сейчас мы увозим ее, нам надо будет установить конкретную причину смерти, – говорит он, присаживаясь на край кровати.

Он как будто собирается рассказать мне длинную сказку на ночь. В лицо мне бросается кровь, и я ничего не могу с этим поделать. Я не привыкла к тому, чтобы на мою кровать садились чужаки.

– Была ли она больна и принимала ли какие-либо лекарства? – спрашивает он.

– Я об этом ничего не знаю.

Констебль Болт и доктор выходят из комнаты, а инспектор Пигготт остается сидеть. Когда за ними закрывается дверь, он тяжело вздыхает и потирает бровь кончиком пальца, словно пытаясь стереть морщины, которые вокруг нее сформировались.

– Я знаю, для вас все это слишком тяжело, но думаю, вам следует это знать. В стакане, стоявшем у кровати вашей сестры, мы обнаружили кое-что, и мы считаем, что это может быть цианид. Характерный запах, знаете ли.

Во рту у меня внезапно пересыхает. Мне хорошо известен этот миндальный запах.

Он опять ждет от меня какого-то ответа, и я повторяю:

– Цианид.

– Миссис Стоун, у вас есть какие-нибудь предположения, откуда мог взяться этот яд?

Он что, не собирается спрашивать, почему я убила ее? Вот на этот вопрос ответить будет непросто, а на предыдущий – легче легкого.

– У нас здесь полно цианида, – отвечаю я.

Инспектор Пигготт с удивлением смотрит на меня сверху вниз:

– Серьезно? Но скажите, зачем он вам?

Я протягиваю к нему руку, чтобы он поддержал меня: мне хочется сесть на кровати. Когда я выпрямляюсь, мою голову пронизывает резкая боль, и я жалею, что решила пошевелиться. Но спустя две минуты мы с ним выходим из комнаты и медленно движемся к лестнице. Ко мне подбегает незнакомый молодой человек и протягивает мне тросточку – тросточку Вивьен, ту самую, с помощью которой она попыталась сделать свой приезд более эффектным.

Когда мы подходим к моему наблюдательному пункту, я вижу, как из двойных дверей восточного крыла появляются Эйлин Тернер и констебль Болт. Эйлин, всхлипывая, говорит:

– Она вернулась только три дня назад…

Но, заметив меня, они разом обрывают разговор и замедляют шаг. Когда мы проходим мимо них, полицейские переглядываются, а Эйлин опускает глаза. Должна сказать, я понятия не имею, почему она так поступила, – чтобы выразить мне свое сочувствие или потому, что ей страшно смотреть на меня. Мой дом переполнен людьми, по всем комнатам расхаживают незнакомцы, и это вызывает у меня ощущение, что они какие-то муравьи, забравшиеся во все доступные уголки.

Я открываю дверь, ведущую на спиральную лестницу, и начинаю очень медленно подниматься по ней – что ни говори, я уже в возрасте. До меня доносится тихий, приглушенный голос Эйлин, которая сейчас находится в дальнем конце лестничной площадки. В левой руке у меня трость Вивьен, а Пигготт поддерживает меня за локоть, помогая мне идти. Мы оба молчим, я – потому, что внимательно смотрю себе под ноги. Мы наконец достигаем верха, и я открываю дверь на чердак. Со своих мест взлетают потревоженные летучие мыши, они исчезают в соседней комнате. Инспектор Пигготт морщится и издает такой звук, словно подавился, затем достает из верхнего кармана носовой платок и прижимает его ко рту и носу. Я довожу его до лаборатории и показываю тросточкой Вивьен на стеллаж слева, на котором стоят пузырьки с нарисованными черепами и костями.

– Жидкости для умерщвления, – говорю я.

– Ага, – приглушенным платком голосом отвечает инспектор. – Для умерщвления чего?

– Главным образом мотыльков. Это… – я хочу сказать «профессия», но решаю, что данное слово здесь неуместно, – …область специализации нашей семьи.

Эти слова я произношу с, гордостью.

Инспектор просит меня показать цианиды, и я указываю ему на несколько бутылочек, объясняя, что это главным образом цианиды натрия или калия – NaCN и KCN соответственно, – но здесь также есть синильная кислота, или цианид водорода, формула HCN. Также я рассказываю, что в бутылочках хранятся только растворы, но на верхней полке яды лежат в чистом виде, в форме порошков.

– Здесь одной не хватает? – прерывает он мою лекцию, указывая на заметную прореху в шеренге коробочек.

– Да, – отвечаю я.

После того как он берет сверху парочку пузырьков и коробочек и аккуратно укладывает их в полиэтиленовый пакет, я веду его вниз, в холл. В доме вновь стало тихо, если не считать глухого тиканья напольных часов. Я медленно обвожу взглядом старый холл, пустой и огромный. В верхнем углу, там, где в дом проникает сырость, обои почти повсюду отстали от стены, но в целом все выглядит так, как и раньше. Здесь я всегда чувствовала себя в безопасности, и сейчас здесь спокойно, надежно и уютно. Я ощущаю, как напряжение, нараставшее всю эту неделю, начинает рассеиваться, отпуская меня. Я почти счастлива.

Подойдя ко входной двери, инспектор Пигготт поворачивается ко мне:

– Мисс Стоун, известны ли вам какие-либо причины, по которым ваша сестра могла покончить с собой?

Ни о чем таком я даже не задумывалась.

– Нет, – отвечаю я.

У меня мелькает мысль, что самоубийство – это последнее, что пришло бы Вивьен в голову.

Он кивает. Когда он уже поворачивается, чтобы уйти, я останавливаю его:

– Инспектор Пигготт, хотелось бы знать…

– Да? – поворачивается он ко мне, словно ожидая, что я поделюсь с ним какой-то тайной.

– У вас есть часы?

– Часы?

– Да, я хотела бы знать, который сейчас час.

– Девять, – отвечает он.

– Ровно девять?

– Ну, чуть больше. – Он вновь смотрит на свои часы. – Пять минут десятого.

Он вновь поворачивается к выходу.

– Ровно пять минут? – быстро переспрашиваю я – его ответ все равно кажется мне слишком общим.

Он останавливается, вновь поворачивается ко мне и внимательно смотрит на часы. У меня появляется уверенность, что сейчас он сообщит мне время настолько точно, насколько сможет.

– Я бы сказал, что сейчас почти семь минут десятого, – говорит он, окинув меня осторожным взглядом.

– О, большое спасибо! – искренне благодарю я его. – А как вы думаете, время на ваших часах соответствует времени на часах в полицейском участке? Я имею в виду, вы часто сверяете свои часы по ним?

Помолчав, инспектор уверенно отвечает:

– Да, регулярно.

– Спасибо еще раз, инспектор! – восклицаю я и с облегчением вздыхаю.

Затем, поправив время на обоих своих наручных часах, я запираю за полицейским дверь.