355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Поппи Адамс » Мотылёк » Текст книги (страница 10)
Мотылёк
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 09:14

Текст книги "Мотылёк"


Автор книги: Поппи Адамс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Вторая стадия наступала, когда мама превращалась в совсем другого человека. Обычно это происходило уже после того, как я выходила из комнаты, но в тот день она напивалась слишком быстро, и фаза ясности пролетела во мгновенье ока. Я увидела, что внутри Мод нарастает что-то темное, тщательно скрываемое, вырываясь на поверхность, как мяч из-под воды. Она с трудом поднялась и перенесла свое тело на диван рядом со мной.

– Итак, дорогая, что ты скажешь? – хрипло прошептала она.

– Скажу о чем?

– О парне. Он какой-то холодный, тебе не кажется? – уже громче продолжала Мод. – Упрямый и напыщенный!

Последние слова она произнесла во весь голос, после чего, хлопнув ладонью по спинке дивана, разразилась хохотом.

– Чертов Лондон, чертов маленький индюк! – произнесла она сквозь смех, явно упиваясь собой.

Я молчала.

– Джинни, сделай лицо попроще, черт возьми! – сказала Мод. – Я вижу, ты слишком многое себе позволяешь! У тебя тоже есть недостатки, между прочим!

Это был уже совсем другой человек.

В этот миг мы услышали в холле смех Артура, и внимание Мод вновь переключилось на него.

– Индюк! – крикнула она в потолок.

Ее глаза опять нашли меня.

– Дорогая, правда, он просто чертов индюк? – уже тише спросила она.

Я метнула взгляд на дверь, словно пытаясь понять, как далеко разносится ее голос. Мама уловила мое движение и с раздражением произнесла:

– Джинни, дорогая, не будь такой пай-девочкой, черт тебя подери! Ты что, не видишь, что он всего лишь напыщенный индюк? Наверное, мне надо переехать в Испанию – отличная мысль, правда? Что скажешь – навсегда убраться отсюда, сидеть на солнце и смотреть в море… Как ты думаешь, дорогая?

Я поняла, что мне пора уходить.

– Индюк! – проговорила она и вновь рассмеялась, как будто ей было неимоверно приятно само это слово.

– Пойду помою посуду и вернусь, – быстро произнесла я и вышла из библиотеки, не дав ей возможности возразить. Я знала, что проще всего от нее отделаться, пообещав вскоре прийти обратно. Закрыв за собой дверь, я облегченно вздохнула и прислушалась. Я должна была позаботиться о том, чтобы ее больше никто не увидел пьяной.

Пару секунд было тихо, но затем раздался стук стекла о стекло. Стало очевидно, что этим вечером Мод натворит бед. Глубоко вдохнув, я взялась двумя пальцами за ключ в двери библиотеки. Следовало предусмотреть все. Я слышала, как Виви и Артур о чем-то болтают в зале; Клайв уже ушел на свой чердак; в библиотеке оставалось еще несколько бутылок хереса, к тому же я сомневалась, что Мод сможет до утра подняться с дивана. Я приняла решение.

Затаив дыхание, я потянула дверь на себя, чтобы замок нечаянно не щелкнул, и очень медленно, очень осторожно повернула ключ.

Все прошло хорошо – мне удалось изолировать возмутительницу спокойствия от всех остальных.

Я отправилась на кухню убрать после ужина. Сегодняшняя выходка Мод показалась мне более дикой и зловещей, чем все предыдущие. Моя задача заключалась не только в том, чтобы скрыть ее поведение от Клайва, Виви и остального мира – я ведь дала торжественное обещание другой Мод, моей матери Мод. В особняке находилась Виви, так что мне следовало всю ночь оставаться настороже. Внезапно равновесие в доме показалось мне очень хрупким и непрочным.

Когда я уже почти домыла посуду, до меня донеслись глухие удары в дверь библиотеки и громкий крик Мод, в котором звенела нескрываемая ярость:

– Джинни, немедленно открой дверь!

Из-за двери долетел грохот: по-видимому, она сбрасывала на пол книги – и похоже, у самого порога. Ну зачем я ее закрыла?

– Джинни, ты меня слышишь? Как ты посмела меня запереть?!

Я уже стояла у двери и молча размышляла, стоит ли открывать: возможно, все остальные не слышали шума? Мне не хотелось злить Мод еще больше, но я понимала, с чем мне придется столкнуться, если я все же отопру дверь. Не успела я прийти к какому-либо выводу, как за дверью раздался зловещий, переходящий на рык шепот:

– Джинни, клянусь, если ты сейчас же не откроешь дверь, я убью тебя!

Я повернула ключ. Дверь распахнулась, и на меня обрушились три больших тома в твердой обложке. Я успела пригнуться, и удар пришелся вскользь. Вслед полетели новые книги – по одной-две за раз. Опустившись на пол, я молча смотрела на все это.

Из зала показалась голова Виви.

– Черт, что происходит? – спросила она. – Джинни, что ты делаешь?

К счастью, она не увидела книги в полете. Я стояла на коленях, а весь пол вокруг был усыпан книгами. Не теряя ни секунды, я стала собирать их и складывать в стопки.

Едва заслышав голос Виви, Мод закрыла изнутри дверь библиотеки.

– Я просто отбираю старые книги. Мы наконец решили навести порядок в библиотеке, – нашлась я.

– Но ведь для этого необязательно было швырять их? – с легким раздражением в голосе произнесла Виви и вернулась к Артуру.

Придвинув книги к стене, я отправилась спать. Меня радовало только то, что к завтрашнему дню Виви уже не будет в доме и мы сможем вернуться к нормальной жизни без необходимости скрывать что-либо.

Швыряние книг ознаменовало собой начало периода буйства, которое вскоре затянуло Мод так же сильно, как алкоголь. Напившись, она неизменно пыталась устроить драку – правда, только со мной, – и чем сильнее я старалась утихомирить ее, говоря то, что, по моему мнению, она хотела услышать, тем более агрессивной она становилась. Хорошо, если Мод на меня просто кричала, – мне все чаще приходилось претерпевать нечто худшее. Однако я не ненавидела и не презирала ее за это – лишь жалела. Я видела, как она теряла над собой власть, как прежняя Мод куда-то исчезала, сменившись совсем другим существом, у которого с ней не было ничего общего. Это существо вселялось в нее, с каждым днем набирая силу, подпитываясь ее слабостью. В такие минуты передо мной была не моя мать, а захвативший ее тело злобный демон, исходивший неуправляемой яростью и злобой. Удивительно то, что это существо было намного более крепким физически, чем моя мать. Я видела, как она поднимает столы, разбивает двери, швыряет шкафы – а ведь все эти предметы Мод даже не смогла бы сдвинуть с места. Казалось, в такие минуты сила ее мышц многократно возрастала.

Но сильнее всего изменились ее глаза: очень быстро они стали глазами другого человека – ясными, пронзительными и светящимися решимостью. Глазами, которые видели все в темном свете. Я точно знала, что Мод не сможет победить это существо, – его сила и желания с каждым днем становились все более очевидными.

Было еще кое-что, чего я никогда не могла понять. Я уверена, Мод практически не осознавала, что с ней происходит, не контролировала свои приступы, но, услышав приближение Клайва, она неизменно прекращала буйство и начинала заниматься каким-нибудь делом. Она напоминала мне пятилетнего ребенка, который кажется неуправляемым, но все равно где-то в глубине души понимает, что ему не следует так себя вести.

Закрывая глаза перед тем как заснуть, я вспоминала свою мать, серьезную Мод, которая в минуты ясности обнимала меня, гладила по голове и говорила, что она любит меня до боли в сердце. А потом она благодарила меня за все. Я почти видела ее мокрые от слез глаза и задавалась вопросом, знает ли она вообще о том ужасе, который вселился в нее.

12
Я шпионю

Вивьен дома вот уже сутки – двадцать четыре часа без малого. Я все утро пролежала в постели. В последний раз я видела ее, когда использовала стакан молока в качестве маскировки – и когда выяснилось, что у нас совсем разные воспоминания о нашем покойном отце.

Все это время я пыталась избавиться от навязчивого странного ощущения, которое регулярно посещало меня с той минуты, как Вивьен вошла в дом: потребности точно знать, где она сейчас и что делает. И время лишь усиливает эту тягу. Последние сорок семь лет я прожила, не имея ни малейшего представления о том, где ее носит, но теперь, спустя день после ее возвращения, меня тревожит и пугает мысль о том, что я не знаю, где она сейчас. Я понимаю, что это напрочь противоречит всякой логике. Возможно, причина в том, что я привыкла точно знать, что и где происходит в доме – ведь мое окружение уже давно устойчиво и неизменно, и до возвращения Вивьен единственным непостоянным его элементом была сама я.

К счастью, ей неизвестно, что я за ней шпионю. Я знаю этот дом как облупленный, и чтобы следить за Вивьен, мне необязательно ходить за ней по пятам. Я уже почти разработала систему, с помощью которой можно практически не сходя с места отслеживать ее передвижения по звукам, которые она издает. Мне в точности известно, из какого окна что видно, и я знаю голос каждой скрипнувшей двери или половой доски, а также бормотанье каждой трубы. Я умею читать отзвуки, которые слышатся в коридорах, дрожь окон, вызванную открыванием или закрыванием той или иной двери, а также звуки, которые приносят мне из разных уголков дома старые вентиляционные трубы. Внутреннее строение дома словно превратилось в разветвленную систему связи, которая доносит до меня информацию о том, где сейчас Вивьен.

К примеру, если, посмотрев в окно на первом этаже, я вижу ее, идущую в другое крыло дома или переходящую на другой этаж, я знаю, в какую комнату на первом этаже мне надо перейти, чтобы слышать ее шаги над головой. После этого по скрипу пола я определяю, куда она направляется. Я изучаю ее привычки – а в нашем возрасте человек движется по жизни как часы, и в этом нет ничего удивительного, ведь в старости организм непременно навязывает вам свои законы. Прошлой ночью Вивьен дважды вставала в туалет, а утром готовила нам чай. Все эти звуки мне принес мой верный дом, живой и внимательный, и я живу в унисон с ним – а может, как когда-то говорила Вира, даже являюсь его частью. Дом на моей стороне.

Впрочем, я стараюсь не попадаться ей на глаза, а значит, наши пути пересекаются намного реже, чем вы могли подумать, и между нами остается немало невысказанного.

До меня вновь долетает порождаемый ею шум – похоже, она чем-то стучит в холле. Встав с кровати, я осторожно выхожу в коридор. Вивьен старается открыть дверь, ведущую в подвал, а стук производят найденные ею ключи, связку которых она держит в руке и по очереди пытается вставить в замочную скважину. Меня разбирает любопытство, что ей нужно в подвале. Стараясь двигаться как можно тише, я спускаюсь по лестнице и останавливаюсь у нее за спиной.

– О господи, как же ты меня перепугала! – От неожиданности Вивьен дергается и поджимает руки.

– Извини.

– Я никогда не знаю, где ты и откуда можешь появиться. В доме всегда тихо, и ты вдруг возникаешь ниоткуда.

– Я увидела, что ты пытаешься открыть дверь, – говорю я.

Она опускает взгляд на свои руки, словно забыв, чем она занималась.

– Так и есть, – отвечает она. – Именно это я и пытаюсь сделать.

Вновь взявшись за задвижку, она демонстративно дергает за нее.

– Что тебе там нужно? Скажи, Вивьен, что ты ищешь?

Я хочу дать ей понять, что я знаю: она вернулась с целью найти здесь что-то.

– Ничего я не ищу. Мне просто интересно посмотреть, что там, но чертов замок заел, – говорит она, вновь начав трясти засов.

Затем она останавливается и переводит на меня внимательный взгляд.

– Я имею на это право, знаешь ли, – с раздражением произносит она, как будто я утверждала обратное. – Иногда мне кажется, ты забыла, что это и мой дом тоже.

Ее слова и впрямь немного удивляют меня. Разумеется, я всегда знала, что дом принадлежит нам обеим, но кое в чем она права: я никогда не думала о Балбарроу-корте как о ее доме.

– Я попросила запереть эту дверь, – говорю я.

Пусть знает, что ее усилия тщетны.

– Но я открыла замок.

– Ты открыла замок, но дверь заперта на засов изнутри.

– Изнутри?

– Я попросила Майкла установить там еще один засов. Он вылез через окно.

Вивьен окидывает меня недоумевающим взглядом:

– Но зачем ты это сделала?!

– Это произошло много дет назад, после смерти мамы. У меня не было никакого желания видеть этот чертов подвал. Я не хотела, чтобы он напоминал мне о ней, а также чтобы это произошло с кем-нибудь еще. Дело в том, что здесь очень темно, а ступеньки крутые. Запросто можно, протянув руку к выключателю, не попасть ногой по ступеньке и ухнуть вниз – и тогда тебе конец.

– Так вот зачем ты заперла дверь!

– Да.

– Потому что мама упала с лестницы?

Она в очередной раз за день обводит меня осторожным, неуверенным взглядом. Мне становится неловко, как будто она рассматривает мою наготу сквозь одежду.

– Да! – с легким недовольством отвечаю я и тут же понимаю, что Вивьен заранее составила план этого разговора. Мне становится не по себе.

– Так значит, ты все еще считаешь, что это был несчастный случай? – спрашивает она, к моему изумлению.

Меня уже много лет не подхлестывали вот так. Мне казалось, что я переросла подобные вещи, но сейчас я чувствую, как во мне, словно в каком-нибудь подростке, сжимается пружина протеста. Я с раздражением вспоминаю, что Вивьен частенько напускала туману, и тогда мама просто приказывала ей прекратить: ведь я неизменно попадалась на ее удочку и, отвечая, лишь выставляла себя в глупом свете.

– Да, именно так оно и было! – стараясь сдерживать свое возмущение, говорю я.

Помедлив пару секунд, Вивьен кивает.

– Ладно, не будем об этом, – роняет она, отступив от двери и повернувшись, чтобы уйти.

Неужели она и впрямь собирается закончить разговор вот так? Ну уж нет! Нельзя начать революцию, а потом остановиться на полдороге и отправиться домой пить чай.

– Вивьен, я была здесь, – говорю я. – Я видела ее, и это я позвонила в «скорую».

– Так ли это, Джинни? – отвечает она, остановившись и глядя на чучело Джейка на стене. – Говоришь, ты стояла здесь? И видела, как она упала?

– А ты где была? – резко отвечаю я.

Я и не знала, что способна разговаривать в таком тоне.

Покачав головой, она вновь поворачивается, чтобы уйти, – вот еще одна из ее повадок, которые так раздражали меня в молодости. Она имела привычку подбросить провокационную мысль или зародить нестерпимое подозрение, а потом отказаться объяснять, что она имела в виду, – возможно, потому, что на самом деле она ничего в виду не имела. И даже если сама мысль была абсолютной чепухой, Вивьен умела оставить после себя толику сомнения, которая мучила вас годы напролет.

– Вивьен, ты не можешь вот так уйти. Я задала тебе вопрос. Могу повторить: «Где была ты?»

Кажется, ее удивили мои слова.

– Где ты была, когда умерла мама? – продолжаю я.

– В Лондоне, само собой.

– Вот именно.

Но она, похоже, не понимает, какая здесь связь, поэтому я поясняю свою мысль:

– Так кому лучше знать, что здесь произошло?

Несомненно, ее озадачил мой отпор. Я чувствую, как лицо мне заливает краска. За всю жизнь ни разу я не спорила с ней так. По логике, победа в этом споре остается за мной, но я по непонятной причине не чувствую себя победителем. Вивьен внимательно смотрит на меня – так долго, что мне даже становится это неприятно. Неужели она впервые не находит слов для ответа?

– Вообще-то, – медленно начинает она, – многое зависит от способности человека видеть вещи в истинном свете.

Затем она вдруг быстро проговаривает:

– Дверь в подвал всегда оставалась открытой?

Ответ на этот вопрос ей также прекрасно известен.

– Нет, это была случайность. Мод перепутала вход в подвал с дверью в кухню.

Вивьен издает смешок – не подлинный, а притворный, снисходительный смех, от которого разит высокомерием. Мы ли ведем этот разговор – словно девочки-подростки, вечно прибегающие к недомолвкам и скрытым упрекам? И почему она вынуждает меня чувствовать себя неловко в собственном доме?

– Перепутала с дверью в кухню? – с веселым неверием в голосе переспрашивает она. – Джинни, как бы мне хотелось иметь твои удобные взгляды на жизнь, расставить все на свете по полочкам! Ты что, никогда ничего не ставишь под сомнение?

Конечно же, ее уничижительная манера вести разговор должна была сбить меня с толку, но вместо этого лишь вывела меня из себя. Я никак не могу сообразить, к чему она ведет.

– Джинни, она не была полной идиоткой! Ну как она могла перепутать подвал с кухонной дверью?

Меня вмиг пронзает понимание. Я вспоминаю, что Вивьен ничего не знает, – никогда не знала. Я сама об этом позаботилась.

Мне очень хочется сообщить ей правду, крикнуть во весь голос: «Нет, твоя мать не была идиоткой, она была пьянчугой!», но я не в состоянии так поступить – ведь это разобьет ее светлую память о матери. Но теперь я осознаю, что, скрыв от Вивьен правду о взаимоотношениях Мод с бутылкой, я тем самым дала ей повод сомневаться в обстоятельствах смерти матери. Если бы только можно было рассказать, какой буйной стала Мод под конец жизни! Рассказать, что она постоянно путала оранжерею со спальней и могла зайти в пруд, думая, что это ванная. Представить себе, что мама могла перепутать подвал с кухней, было ничуть несложно – но только если знать, до какого состояния она докатилась.

– Но Вивьен… – начинаю я и замолкаю.

Мысль о том, что я твердо блюду обещание, данное Мод, наполняет меня спокойствием и позволяет подняться над нашей перепалкой. Если ей угодно, пусть смотрит на меня свысока, но я много лет защищала ее от неприятной правды и не стану под конец жизни разрушать ее представления о прошлом лишь для того, чтобы доказать свою правоту, – это было бы просто нечестно. Я не сделаю этого не только потому, что хочу сберечь честь Мод, но ради самой Вивьен.

– Вообще-то они расположены совсем близко друг от друга, – негромко замечаю я.

Возможно, она так и не смогла пережить смерть Мод. Возможно, именно эта смерть столько лет не позволяла ей вернуться домой.

– Извини меня, – говорит Вивьен, подходя ко мне вплотную.

Она прижимает мою голову к своему плечу. Я и не думаю сопротивляться – я знаю, что таким образом она демонстрирует, что ей требуется поддержка.

– Нет, это ты меня извини, – отвечаю я.

13
Прогулка по холму

Я никогда не забуду зиму того года, когда Виви впервые привезла к нам Артура. Она пришла очень быстро. Вообще-то я люблю зиму. Мне по душе ее противоречия: холод и уют, пустота и красота, безжизненность и душевность.

Изгороди покрылись льдом, земля стала белой и замерзла. Деревья сбросили все лишнее, отдав свои скелеты на растерзание ветрам. В наших краях говорили, что в тех согбенных подобно ветхим мудрецам деревьях, растущих на самом гребне холма, обитают души мертвых.

В наш дом тоже пришла зима, но для всех нас она была не такой, как снаружи, – бездушной, но не безжизненной. Клайв по-прежнему гонялся за широкой известностью в узком кругу, а Мод все больше подпадала под власть темной стороны своего «я» – ее буйства становились все нестерпимее. Я же служила шатким мостиком между ними и остальным миром. На моих плечах лежала ответственность за родителей.

Мод больше никуда не выходила – она была просто не в состоянии проделать все необходимые для этого подготовительные процедуры. Все последующие недели и месяцы я отвечала на адресованные ей телефонные звонки и письма, а когда к нам кто-нибудь приходил, Мод либо была очень занята, либо крепко спала. Иногда деревенские начинали расспрашивать меня о ней, так что мне приходилось лгать, чувствуя, как на лбу от напряжения выступает испарина, и надеясь, что моя ложь незаметна. После того как миссис Джефферсон обратила внимание, что мы перестали бывать в церкви по воскресеньям, она несколько раз заходила к нам и спрашивала, не нужна пи нам ее помощь. И каждый раз перед уходом она пыталась своими маленькими пронзительными глазами разглядеть, что творится у меня в душе, и повторяла, что если нам требуется помощь, она всегда к нашим услугам.

Поведение Мод во хмелю становилось все более необычным и все менее предсказуемым. Я то и дело внезапно обнаруживала, что она втайне от меня что-нибудь учудила, – скажем, звонила телефонисту. Судя по всему, она предлагала ему выполнять различные обязанности в доме или в саду, хотя за домом мы в то время практически не следили, а за усадьбой присматривали Коли. Телефониста настолько возмутила назойливость Мод, что как-то утром он позвонил и сказал мне: «Мне приятно поболтать по телефону, но если вы пытаетесь нанять меня в мои рабочие часы здесь, я должен сообщить об этом своему начальнику». После этого я завела привычку каждый вечер выдергивать телефонный кабель из гнезда, отключая телефон во всем доме.

В ту зиму дела шли неважно не только у Мод. Нам пришлось пережить самые ужасные бури на моей памяти, и в конце концов холод, ветер и сырость пробрались под огромную шиферную крышу северного крыла дома. Клайва это ничуть не интересовало. Вместо того чтобы определить, где и почему прохудилась крыша, он велел мне заколотить два верхних этажа – раньше в этих комнатах жила Вира. Что ни говори, дом был слишком большим для нас троих, и Клайв заявил, что незачем тратить время на уход за крылом, в котором больше никто никогда не будет жить.

В конце января воздух в доме слегка согрела Виви, которая приехала к нам погостить на денек. Она предложила мне прогуляться по гребню. Мы с ней относились к прогулкам на свежем воздухе так же, как большинство людей относятся к кафе: как к месту, где можно непринужденно поболтать. Но на этот раз, судя по настрою Виви, ни о какой непринужденности речь не шла. Она едва ли не вытащила меня из дому, схватив наши пальто и шапки. Я еще не успела выйти за порог, а она уже шла вверх по склону, крича, чтобы я поторапливалась. Она явно собиралась обсудить со мной что-то важное.

Было уже за полдень, и в долине лишь недавно рассеялся туман, открыв россыпи мягкого белого шербета на полях и на голых склонах холмов. Холод уже собирался отступить под лучами слабого зимнего солнца, низко висевшего в безоблачном небе. Такая погода считалась лучшей для здешних мест.

Мы вышли на вершину холма. С этого места можно было видеть, как сходятся в одной точке три извилистые долины. Вид этот мы хорошо знали – как, наверное, и целые поколения наших предков. Я остановилась, чтобы полюбоваться им, но Виви пошла дальше по тропе, ведущей вдоль гребня. Я заметила, как жадно она вдыхает холодный свежий воздух, которого ей, похоже, не хватало в Лондоне. Зрелище раскинувшейся внизу деревни и лоскутного одеяла полей, одиноких ферм и домишек всегда завораживало меня. На самом краю долины угнездилась другая деревушка, Сакстон, и все внизу было связано паутиной дорог и тропок, которые объединяли жизни здешних обитателей в одно целое.

Я уже собиралась двинуться дальше, но тут заметила гусеницу коконопряда малинового, которая спала, свернувшись в плотный черный мохнатый шарик на изгороди. Я решила, что этот шарик, наверное, замороженный, твердый как камень и даже несъедобный для птиц. Глядя на него, сложно даже представить себе, что и во время зимней спячки где-то внутри теплится жизнь – какая-то едва различимая пульсация живой материи. Но придет весна и сотворит чудо – черный шарик возродится. Как бы сильно он ни промерзал за зиму, весна вдохнет в него жизнь. Он выживет, даже если проведет всю зиму на дне лужи, и даже не одну зиму, а целых пять. Что-то было в природе такое, что побуждало насекомых после зимней спячки быстро возвращаться в мир. Что же это? Какой-то очень простой механизм, запустить который может тепло солнца, заставив крошечные клапаны внутри них вновь начать толкать холодную, застоявшуюся кровь. Каким образом этот механизм рассылает импульсы, пробуждающие группы нервных клеток в каждом уголке организма? Ведь если гусеница зимой не дышит, а все ее нейроны застывают в неподвижности, теоретически ее можно назвать мертвой? Но если так, то, значит, каждой весной происходит подлинное воскрешение? Как странно: сама гусеница не имеет никакого понятия обо всех этих заложенных в нее чудесных свойствах. Ее нервная система слишком проста, чтобы знать что-либо, чтобы мыслить и осознавать. У нее даже нет мозга в том виде, в котором мы его себе представляем: единого центра управления организмом. Вместо этого у гусеницы в каждом сегменте тела имеется нечетко выраженный узел из перепутанных нервных клеток – ганглий, – совокупность которых представляет собой нечто вроде нитки, на которую нанизаны примитивные подобия мозга. Люди обращают внимание на то, как умна природа, и считают, что умно само живое существо, но я-то понимала, что каждая отдельная частичка этой гусеницы не обладает сознанием как таковым. Мне пришло в голову, что у меня нет ни малейшего желания жить, не осознавая себя и мир вокруг. Какой смысл в такой жизни, в таком существовании, если ты даже не знаешь о том, что живешь? Еще раз посмотрев на коконопряда, я мысленно пожалела бедную, не обладающую сознанием тварь, но потом подумала, что она просто никогда не узнает, чего лишена, так что разочарование ей не грозит.

Я услышала, как ко мне, тяжело дыша, подходит Виви. Она успела уйти далеко вперед, но потом вернулась.

– Джинни, тук-тук! – Она тихонько постучала пальцем по моей голове. – Хватит разыгрывать из себя статую!

В ее голосе слышались ребяческие интонации. Я промолчала, по-прежнему обдумывая свою мысль: если у тебя от рождения отсутствует сознание, жить тебе намного проще – ты попросту ни о чем не задумываешься. И совсем другое дело в один прекрасный день проснуться и осознать, что ты существуешь.

– Джинни, что с тобой? – уже более серьезным тоном спросила Виви. – Почему ты не шевелишься?

Затем она опустила ладонь мне на плечо и протяжно позвала, словно мы с ней находились на разных этажах дома:

– Джи-и-нни!

Ну зачем она это делает? Я же все прекрасно слышу!

– Джинни! – вновь повторила она, на этот раз более твердо – как мать, одергивающая ребенка, – и слегка потрясла меня за плечо.

Я повернулась к ней.

– О господи, Джинни, никогда так больше не делай! – воскликнула Виви.

– Не делай как? – спросила я.

– Не улетай куда-то далеко. За последние пятнадцать минут ты даже не пошевельнулась.

Разумеется, она преувеличивала.

– Никуда я не улетала. Я задумалась.

– Я знаю, но со стороны это выглядит так, словно ты где-то далеко-далеко. Честное слово.

Помолчав немного, Виви игриво добавила:

– Тебе нужна специальная табличка: «Вернусь через двадцать минут».

– Я просто сосредоточилась на своих мыслях.

Я умею сосредотачиваться лучше всех, кого я знаю. Я сосредотачиваюсь до такой степени, что напрочь отключаюсь от всего вокруг. Это всегда нервировало моих родных, но такой уж я уродилась. Меня раздражало, когда Виви утверждала, что я куда-то улетаю. Еще она говорила, что я способна неподвижно стоять часами напролет, но она вообще любила немного приврать. На самом деле я могу оставаться в таком состоянии лишь несколько минут.

– Джинни, мне надо кое-что у тебя спросить, – внезапно произнесла Виви.

Казалось, она вновь прибегла к одной из своих уловок, чтобы заинтриговать меня.

– Ты здесь? – спросила она, к моему вящему раздражению.

– Да.

– Ну и хорошо. Я хочу выйти замуж, – быстро сказала она с такой интонацией, словно это было не утверждение, а вопрос.

От удивления я остановилась. За предыдущие месяцы мне не раз приходило в голову, что она может выйти за Артура, и меня удивили не столько ее слова, сколько то, что они прозвучали именно сейчас, а также манера, в которой была преподана эта новость.

– Виви, но это же замечательно! – радостно воскликнула я, попытавшись непринужденно обнять ее, – но получилось нечто неловкое.

– Ах, Джинни, он не предлагал мне этого – я только сказала, что хочу.

Мне следовало догадаться, что она столкнулась с какими-то сложностями. Виви всегда удавалось привносить неоднозначность в самые простые вещи. Ну как я не поняла, что будь Виви обручена, она нашла бы возможность подать эту новость более эффектно?

– Но я не могу выйти за него, – продолжала она, плотно зажмурившись.

Мне пришло в голову, что на всем свете одна Виви умеет в считанные секунды перекрутить все – и вот уже то, что казалось вам радостным событием, превращается в нечто противоположное. Ее невероятная эмоциональность могла порядком раздражать вас, но как бы там ни было, привлекала к ней окружающих, и мне было неприятно видеть ее грустной. Я могла справиться и с болью, и с разочарованием, Виви же было не по плечу противостоять страданиям. Их тяжесть всегда угрожала раздавить ее хрупкую натуру. Ей нужна была защита, возможность жить без боли, а в ответ она охотно привносила в вашу жизнь счастье, радость и веселье.

– Виви, мне очень жаль. Я думала, ты хочешь сказать, что выходишь замуж, – наконец проговорила я.

Воцарилось долгое молчание. На ржавую жестяную бочку, которая лежала, никому не нужная, у изгороди, уселась сойка и стала прыгать по ней, механическими движениями поворачивая голову туда-сюда. Я знала, что в подобных обстоятельствах я не сумею как следует утешить кого-либо: как человек практичный, я не в состоянии оказывать эмоциональную поддержку. Тем не менее надо было попробовать.

– Так ты считаешь, он сделает тебе предложение? – осторожно спросила я.

– Можно сказать, уже сделал.

– Но ведь это замечательно? – неуверенно проговорила я.

– Но Джинни, я не хочу выходить за него!

Я была уверена, что лишь недавно она этого хотела. Как всегда при общении с Виви, следовало ожидать самых неожиданных вещей. Довольно часто я даже не старалась понять ее и те головоломки, в которые она превращала свою жизнь. Я стала смотреть, как сойка, сидя на краю бочки, изгибается, чтобы заглянуть внутрь. Затем она соскочила на землю и осторожно обошла какую-то плесень, росшую под бочкой, после чего прыгнула в сторону и исчезла из виду в темноте теней.

– Ты что, не хочешь узнать, почему это так? – спросила Виви.

Она высоко подняла воротник, но даже сквозь ткань я различила в ее голосе нотку раздражения.

– И почему? – спросила я.

– А ты как думаешь, Вирджиния? – неожиданно для меня резко произнесла она.

То она хотела, чтобы я задала вопрос, а то реагировала на него как на несусветную глупость…

– Потому что у меня никогда не будет детей, – продолжала она. – А раз так, какой смысл в замужестве? Я имею в виду, если у тебя нет семьи, это не… Это не та жизнь, которой мне хотелось бы. Что может быть мрачнее, чем бездетный брак?

Тут Виви расплакалась и сразу же сделалась похожей на себя пятнадцатилетнюю. Я обняла ее за плечи, помогла опуститься на заледеневшую траву и попыталась подложить под нее полу куртки, чтобы защитить ее от сырости. Затем я уселась на землю рядом с ней. Мы по-настоящему так никогда и не обсуждали ее неспособность иметь детей – это казалось всем не такой уж большой ценой за возможность жить дальше. Я никогда не испытывала желания завести детей и считала, что Виви чувствует то же.

Я попыталась говорить твердо:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю