355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Поппи Адамс » Мотылёк » Текст книги (страница 17)
Мотылёк
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 09:14

Текст книги "Мотылёк"


Автор книги: Поппи Адамс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

19
Охотник на мотыльков

Сама не знаю, что меня разбудило, но я лежу и смотрю на яркую луну в небе. Она висит низко над горизонтом, своим блеском затмевая звезды. Быть может, она была послана, чтобы разбудить меня? Ее свет заливает всю долину и с кровати кажется, что ночь настала только в доме. Я закрываю глаза, желая, чтобы крепкий сон вернулся ко мне, принеся забвение, и зная, что этого не случится. С возвращением, очередная бесконечная ночь!

Часы на тумбочке показывают, что сейчас двенадцать минут первого. Я с трудом сажусь и инстинктивно проверяю время на обоих наручных часах – они идут правильно. И тут я чувствую жжение в кистях рук. Я смотрю на раздувшиеся костяшки большого пальца, обтянутые тонкой, похожей на бумагу кожей, которая в опухших местах кажется лоснящейся. Пришла весна, принеся с собой боль. Я вспоминаю, как Клайв наполнял на кухне синий таз для стирки, пробовал воду – она должна была быть теплой, но не горячей, – а потом осторожно нес его, стараясь не расплескать, в эту комнату, к кровати, на которой лежала скованная болью Мод. Он берет ее за руки и с любовью опускает их в воду, теплом, нежностью и массажем возвращая их к жизни. Мои родители молчат, объединенные общей болью, но я вижу глаза Мод, напуганные и молящие о помощи, находящие утешение в твердокаменной надежности Клайва. Опустив глаза в таз, он весь уходит в заботу – а Мод растворяется в святилище его силы и решимости, всецело положившись на него. Восхитительные, умиротворяющие воспоминания.

Я сижу в постели, настраиваясь на упражнения для кистей, которые надо выполнять вопреки боли. Делать растяжку мучительно, но я знаю, что другого выхода нет. Сначала я пытаюсь сжать пальцы в кулаки, но их суставы так сильно опухли, что не сгибаются. Потом я пытаюсь выпрямить их, как можно сильнее выровняв ладонь, и тут на меня обрушиваются воспоминания о вчерашнем дне. В моем теле вздымается нечто вроде несогласия, пробиваясь на поверхность, и сквозь гул голосов я вспоминаю обвинения Вивьен: что мой отец расчетливо убил мою мать прямо у меня под носом. Я забываю о боли, которая растворилась в моих руках и ступнях, обтянутых теплыми шерстяными носками, – вернее, она отступает на задний план. Наедине сама с собой я решаю проанализировать все и попытаться отыскать факты, подтверждающие эту версию, – что Клайв и впрямь убил Мод из-за меня, – но ловлю себя на том, что отчаянно ищу доказательств невозможности такого поворота событий. Я вижу мать, лежащую у подножья лестницы, и Клайва, замершего в шоке. Руки Мод все еще теплые на ощупь, я чувствую запах крови, которая еще не застыла в ее волосах, и отвратительный запах хереса. Это я позвонила доктору Мойзе, я попыталась спасти ее жизнь. За предыдущие недели и месяцы я много раз видела, как Мод в пьяном отупении натыкается на все, спотыкается о стулья, пытается заходить в шкафы, а один раз она даже залезла в пруд на верхней террасе. У меня никогда и мысли не было, что причиной ее смерти мог стать не очередной подобный случай, а что-то еще.

Однако самого падения я не видела.

Соскользнув с постели, я засовываю ноги в тапочки, которые подобно часовым стоят на полу у кровати. Поднявшись, я медленно иду по слегка наклонному деревянному полу, залитому серебристым светом луны, выхожу в дверь и иду к лестнице. Меня терзают вопросы без ответов. Вивьен спит в своей комнате, расположенной чуть дальше по коридору, за двойными дверями. От самого ее присутствия в доме я начинаю задыхаться и вдруг понимаю, что ответы мне и не нужны. Убивал Клайв Мод или нет? Была я тому причиной или нет? Все это уже не важно – какая, собственно разница? Не важно все прошлое целиком – имеет значение лишь то, что я помню. На меня накатывает нехарактерный для меня приступ ярости, щеки начинают пылать: да как Вивьен посмела вернуться сюда и украсть мои драгоценные, такие надежные воспоминания? Еще три дня назад моя память о прошлом была четкой и полной: беззаботное детство, дружная, любящая семья, блестящая карьера… Но затем пришла Вивьен и испортила все своими сомнениями, злостью и беспардонностью. Мое прошлое на глазах растаяло, превратившись в нечто нестойкое, кривое и бесформенное. Теперь я никогда не смогу думать о своих родителях, детстве или жизни в целом, не видя тех пятен, которые она оставила повсюду. Сейчас же я вижу только одно: как отец в тазу с теплой водой бережно разминает руки матери, возвращая их к жизни.

Луна вновь приветствует меня – я подхожу к своему наблюдательному пункту в дальнем углу лестничной площадки. Луна тихонько выползает из-за одинокого полупрозрачного облачка, словно приглашая меня следовать за ней. Мне нравится луна и цикличность, которой она подчинена. Еще мне нравится, что хотя на первый взгляд она прибывает и убывает, приходит и уходит сама по себе, но она незримо связана с солнцем, землей и приливами устойчивыми, неизменными отношениями. Между ними нет никаких неопределенностей, и эти связи никто никогда не пытается разорвать.

Неужто Вивьен действительно вернулась домой, чтобы мучить меня, чтобы показать, что мои воспоминания ошибочны, и исправить их, наставив меня на путь истинный? Я всегда заботилась о ней – в частности, скрывая то, что ей не понравилось бы. Она же, пятная мое прошлое своими отвратительными измышлениями, думала отнюдь не обо мне.

Тонкое облачко рассеивается, и крут луны становится безукоризненно четким. Что же изменилось в эту тихую, спокойную ночь? Я воспринимаю не так, как раньше, все на свете – не только прошлое. Луна и мир в целом стали для меня намного четче, и даже на собственные шерстяные носки и тапочки с прорезанными отверстиями для пальцев я смотрю совсем другими глазами. Я ли это стою у окна в старых поношенных тапках?

Отступив от окна, я иду к темной дубовой двери, за которой расположена спиральная лестница, ведущая в чердачные помещения. Я зачем-то начинаю расшатывать деревянный колышек, фиксирующий запор. Мне приходится несколько раз дернуть его туда-сюда, но вот он наконец подается, и дверь распахивается передо мной. Я вижу в голубоватом неясном свете луны пыль, покрывающую стены и пол, и сама не знаю почему начинаю ощупью пробираться мимо деревянной двери к внешней стене спиральной лестницы, стараясь двигаться по середине прохода. Справа от меня есть канат, игравший роль перил, но я ему не доверяю. Ступеньки более круты, чем мне казалось, поэтому я наклоняюсь вперед, по мере сил отталкиваясь руками от верхних ступеней, – я как будто поднимаюсь в гору. Двигаться приходится очень медленно, по одной ступеньке за раз, кроме того, я проверяю все щели и трещины, и хотя подниматься тут совсем немного, прошла не одна минута, прежде чем я добралась до двери, ведущей в чердачные помещения, и выпрямилась. Вокруг царит непроглядная темнота. За этой дверью расположены коллекции – дело всей моей жизни.

Я знаю, что где-то справа от меня есть выключатель, который позволит осветить комнату за дверью, и начинаю нащупывать его – я хорошо помню этот неуклюжий конус с квадратным рубильником. Я поворачиваю его, и в комнате действительно вспыхивает свет, бросив свои острые лучи в щели над и под дверью. А еще оттуда доносится приглушенный шелест – свет потревожил каких-то крылатых созданий.

Свет луны рождает в нас желание погрузиться в мечты и фантазии. Этот мрачноватый холодный свет освещает ваш ночной путь, не расцвечивая его, и если вы идете куда-то, вам может показаться, что вы так и не проснулись и находитесь сейчас не в мире живых, а где-то еще. Но теплый оранжевый свет электрической лампочки, проникающий из-за двери, приглашает меня проснуться по-настоящему, обещая показать не просто общие очертания моего мира, а его цвета и оттенки. Некоторое время я продолжаю стоять в спокойной темноте, думая о том, что ответы на интересующие меня вопросы расположены за этой дверью и залиты ярким светом. В отличие от меня, Вивьен никогда не испытывала затруднений с открыванием дверей.

Я просовываю руку в тонкий столб света, исходящий из щели между дверью и косяком, пальцами разбивая его на отдельные лучи, играя с ним. У меня в душе всегда жила сокровенная вера в то, что наши с Вивьен различия лишь поверхностные, что внутри нас объединяет некая прочная связь. Ей не следовало ничего мне рассказывать, ведь теперь я понимаю больше, чем она хотела бы. Глядя на себя в прошлом – девочку, девушку, женщину, – я вижу, что всегда воспринимала жизнь через розовые очки. А еще я вижу ее – и не такой, как раньше. Когда-то я любовалась очарованием и детской непосредственностью маленькой девочки, мечтавшей об общем будущем для нас; когда-то смотрела на школьницу, которая любила свою сестру непостижимой любовью двойняшки, соединенная с ней неразрывной, твердой как гранит связью, неподвластной стихиям и всем жизненным бурям. Но теперь этот гранит прямо на моих глазах крошится, рассыпается подобно кусочку рафинада в чашке с чаем, и над ним поднимается струйка пара – все, что осталось от незыблемого когда-то чувства. Быть может, то, что связывало нас как сестер, было лишь фарсом, долгими годами запутанного обмана, бесконечными лживыми уверениями в любви и попытками управлять мной, пуская в ход свое очарование, – лишь затем, чтобы однажды забрать у меня то, чего ей хотелось? Чтобы гарантировать возможность использовать мое тело и вырвать из него то, чего она никак не могла получить без меня, – ребенка?

А не получив желаемого, она в один день бросила меня точно так же, как, по ее словам, Клайв избавился от Мод, – как от ненужного больше мотылька.

Отодвинув засов, я открываю дверь. Меня ослепляет двойной удар обиды и яркого света. Я злюсь на Вивьен за то, что она разбила мои иллюзии не только в отношении наших родителей и моей жизни, но и в отношении ее самой. Теперь я ставлю под сомнение ее саму, ее любовь, ее преданность – все, о чем она мне говорила.

Комната встречает меня разложением, старыми воспоминаниями и аммиачной вонью от кала летучих мышей. Четыре свисающие с балок нетопыря недовольно шевелятся. Как и всегда, вдоль стен стоят домики для гусениц – в основном это самодельные стеклянные баночки, но есть и жестянки, несколько огромных покупных банок из-под варенья и с десяток коробок от патронов, из которых, как утверждал Клайв, получались самые лучшие клетки для гусениц. На дне некоторых из них накопился слой старого гумуса из веточек, листьев и сброшенной жесткой шкуры.

Возможно, вы ожидали, что в комнате будет полно мотыльков, но их здесь нет. Мотыльки не любят подобные места. Здесь живут летучие мыши, пауки, я заметила гнездо шершней – огромный, очень красивый шар словно из папье-маше, расположенный под самым карнизом и многократно выросший за годы, в течение которых его обитателей никто не тревожил. У меня остался только один вопрос – и не о том, каким образом тело Мод скатилось по лестнице в подвал. Любила ли меня когда-нибудь Вивьен и любила ли ее я? С того самого дня, когда уехали эвакуированные и я поняла, что она особенная, мне казалось, что это так.

Балка в дальнем углу обрушилась под весом крыши, и в образовавшуюся прореху виден кусочек неба. На полу под этим местом лежат осколки шифера, а утеплитель, которым были обклеены стены, отчаянно цепляется за штукатурку, клочками свисая вниз. Но если она никогда не любила меня, если я ей просто была нужна, чего она хочет от меня сейчас? Зачем она приехала?

Я пересекаю комнату и захожу в следующую – комнату для вылупливания. Она представляет собой коридор, по обе стороны которого громоздятся устланные муслином коробочки. В некоторых из них еще остались веточки и кучки земли и сухой травы. Именно сюда мы каждую весну приносили куколок из холодного подвального хранилища под домом – они зимовали там на подносах или в коробках. После этого мы расселяли их по клеткам, создавая им наиболее благоприятные условия для последующего отложения яиц на муслине. Каждый вид мотыльков требовал веточек разных растений, каждый вылуплялся в разное время, и каждому нужны были особые условия.

Над некоторыми из баков до сих пор висят тщательно составленные Клайвом инструкции по уходу. Первая озаглавлена «Гарпия большая», далее перечислены задачи, которые «следует выполнять ежедневно и неукоснительно».

1. Убедиться, что веточки ивы стоят вертикально и устойчиво.

2. Каждые два дня заменять веточки ивы.

3. Убедиться, что хризалида реагирует на прикосновение (осталось три дня).

4. Температура не должна превышать 66,2° по Фаренгейту.

5. Дважды в день распылять воду.

6. После вылупливания предложить 2,5 см 3раствора сахара на вате.

Клайв скрупулезно печатал указания для каждого вида, а затем прикреплял их где-нибудь в комнате – это позволяло избежать ошибок или, по крайней мере, однозначно указывало на их виновника. Не менее четырех раз в день один из нас проверял расположенные в ключевых точках термометры, барометры, электрические обогреватели, блюдца с водой и ультрафиолетовые лампы – следовало убедиться, что все эти устройства создают необходимые условия. Весной вся наша жизнь подчинялась этому расписанию. Вивьен считала его скучным и не верила в чудеса, которые нам обещал Клайв. Я же подходила к своим обязанностям со всей серьезностью и всегда спешила к Клайву, чтобы сообщить, что в одном из баков температура на градус отличается от нужной, а в другом я почувствовала сквозняк. Мы совместно записывали свои открытия в отцовский дневник наблюдений и проверяли, скажутся ли отличия на особенностях вылупливания мотыльков.

Клайв записывал все на свете – он много раз говорил мне, что это главное для настоящего ученого и особенно для настоящего энтомолога.

Но даже если температура, освещение и влажность были правильными, когда подходил срок, я по многу часов проводила на чердаке, дожидаясь, когда проявятся первые признаки вылупливания, – мне не хотелось пропустить это чудо. Все начиналось как вялые, едва видимые даже опытному глазу движения где-то внутри куколки. Затем раздавались звуки – потрескивание и хруст, похожие на шаги ботинок по сухой листве или тонким веточкам. Они были невероятно громкими для такого крошечного существа. Если одновременно вылуплялось очень много мотыльков, шум, который они издавали, просто потрясал воображение. Я даже не могла спать по ночам, ведь моя спальня расположена точно под комнатой для вылупливания.

Проходил час, и крышка хризалиды, то есть куколки, отлетала – и внутри уже можно было разглядеть влажную лоснящуюся голову мотылька. Вскоре и он сам выбирался наружу – извиваясь, протискиваясь навстречу миру. Освободившись, он карабкался на палочку, установленную мной для него. На его спине можно было разглядеть две мелкие влажные почки, которые после того, как насекомое забиралось на верх, лопались и разворачивались в два больших влажных крыла. Новорожденное существо махало ими, высушивая, и очень скоро они принимали вид тех тонких, словно пергаментных крыльев, которые знакомы всем. Вот так на свет появляются мотыльки.

Чтобы стать хорошим ученым, я записывала все, что видела.

Я прохожу эту комнату и захожу в библиотеку. Запыленные справочники расставлены в идеальном порядке, строго по алфавиту. Не задерживаясь здесь, я наконец достигаю «лаборатории» – запыленной каморки, потолок которой с одной стороны плавно переходит в стену с круглым, смотрящим на север окном. Комнатка представляет собой музей времени. По ее периметру на уровне пояса установлена пластиковая полка, на которой находятся подносы с иссохшими химикатами и лежит на доске для препарирования скальпель. Он грязный, и можно подумать, что мы с Клайвом пять минут назад пошли обедать. У стены есть длинная стойка, изготовленная лично Клайвом для мелких и тонких инструментов. Их ручки вставлены в отверстия, которые суживаются книзу, чтобы инструменты не проваливались. Перед круглым окошком стоит самодельный вытяжной шкаф Клайва. Он представляет собой просто стеклянный ящик, одной из стенок которого является окно комнаты. Здесь Клайв занимался самыми вонючими химикатами, после просто открывая окно, чтобы выпустить пары и проветрить ящик.

Вдоль правой от меня стены полки стеллажей заставлены сотнями коричневых и зеленых бутылочек со стеклянными пробками. На каждый пузырек аккуратно наклеен ярлык. Глядя на них, я вдруг ощущаю глубинное беспокойство, нарастающее где-то в недрах моего нового «я». Некоторые из бутылочек помечены краткими названиями – «Дубильная кислота», «Йод», «Эфир», «Бор», на других стоит только химическая формула – KCl, PSO 2, NO 2, надписи на остальных занимают все доступное пространство: «salicylas antipirini salipyrine», «chloret hydrargyros mere. dulc. каломель», «гидрохл. эфедрина», «gydras chloradi», «салицил. азотн. С-темо-бром-натр. диуректин loco».

За рядами химикатов расположено окно с вытяжкой, из которого хорошо видно лежащую ниже деревню. Мне все равно, ненавидела ли Вивьен Клайва, и, как я уже говорила, теперь меня не волнует, каким образом Мод скатилась с лестницы, – это не самая плохая вещь, которая приходит мне в голову. Хуже всего поступила сама Вивьен: она прошла мимо могилы своего сына, даже не обратив на нее внимания, не отдав минимальной дани уважения его одиноким косточкам. Она не прошла мимо него намеренно, не побоялась останавливаться у его надгробья, а попросту забыла о его существовании. А это намного хуже, вы не находите? Мне вспоминается, как ее взгляд равнодушно скользнул мимо плиты, установленной Артуром, – он наполовину закопал ее в землю, как видно, ожидая, что под влиянием стихий могила будет оседать. Артур знал все, что можно было знать о сыне. Мне известны только две вещи: что он был багровый и что он был мудрый. Вивьен же не знает о нем ничего. Я нутром чувствую, что здесь что-то не так, и именно об этом говорил Артур много лет назад. Вот почему он не попытался завести еще одного ребенка, вот почему он увидел в Вивьен то, что ему сильно не понравилось.

Артуру хотелось говорить о мальчике и его рождении, хотелось не дать своим воспоминаниям о нем угаснуть, а Вивьен даже думать об этом не желала – лишь требовала как можно быстрее завести другого ребенка. Но Артур отказался наотрез. «Она даже не взглянула на этого», – сказал он.

– Человек не может выбирать детей, не может брать себе только лучших, только тех, что выжили, тех, что родились с правильным цветом кожи! – горячо говорил Артур Вивьен спустя некоторое время после родов. – Если ты решил завести этого ребенка, ты должен принять его, что бы ни случилось. Ты обязан заявить свои права на него.

Тогда я лишь молча выслушала тираду Артура, кивая в знак согласия. Я не понимала, почему он так злится на Вивьен и почему его так разочаровало ее поведение. Он же думал, что я его понимаю, – ведь я слушала его, никак не возражая.

Спустя четыре дня после родов мы с Артуром зашли в заведение «Энджел» в Хиндоне. Он забрал меня из больницы, чтобы отвезти домой. По пути мы остановились перекусить. Мы сидели за круглым столиком у огня, под свисающими старыми латунными котелками и каминными щипцами, и ждали, пока примут наш заказ. По дороге мы почти все время молчали.

Артур наклонился ко мне и положил ладонь мне на колено:

– Джинни, мне очень жаль.

Жаль? Жаль, что нас никак не обслужат? Или жаль, что Вивьен в расстроенных чувствах сбежала в Лондон и до сих пор так и не объявилась? Или что ему тоже скоро придется возвращаться в Лондон, оставив меня здесь? Причина могла быть любой.

В конце концов он разъяснил свою мысль:

– Мне очень жаль, что наш ребенок умер.

Наш ребенок? Я больше года настраивала себя на то, что это не мой ребенок. Я постоянно повторяла про себя: «Это не мой ребенок, я не буду его матерью», и скажу честно, я и впрямь ни капельки не ощущала его своим. Ни на одну секунду. Материнский инстинкт так и не возник во мне, не воспротивился необходимости отдать его. Я не чувствовала никакой связи с ним и знала, что он не мой. О биологии как таковой я даже не думала. Я лишь выносила его – именно так, – а теперь Артур говорит, что считает меня матерью мальчика. Вивьен отказалась от него, и теперь он хочет вернуть его мне. Я не собиралась иметь детей и не собиралась принимать на себя тяжесть горя Вивьен, когда ее ребенок родился мертвым. Получается, если бы он выжил, он принадлежал бы ей, но раз он умер, оплакивать его должна я.

Поэтому ради Артура я попыталась стать матерью младенца – но по-настоящему я себя таковой не ощущала. Сидя за столом в «Энджеле», мы дали ему имя Сэмюэл, Артур сделал для него самое дорогое надгробье, которое мог себе позволить, и мы вдвоем смотрели, как его закапывают в землю рядом со свежей могилой его бабушки.

Хотя в то время я не догадывалась, почему Артур так отчаянно хотел, чтобы у его мертвого сына была мать, сегодня, когда я увидела, как его мать прошла мимо него, все изменилось. Меня посетило очень странное чувство: с этой минуты Сэмюэл принадлежал не Вивьен, а мне. Как будто мой дремлющий, призрачный материнский инстинкт разом вернулся к жизни, весь пропитанный желанием жестоко отомстить. Да как она посмела отшвырнуть как нечто ненужное сына, которого я ей доверила?! А если бы Сэмюэл был недоразвитым или увечным, она тоже ничтоже сумняшеся вернула бы его мне?

Я наконец-то поняла Артура и его гнев. Теперь мне ясно, что слова на надгробье «любовь наша от этого не стала меньше» – не просто слова, и относятся они не только к Артуру, но и ко мне тоже. Во мне теперь живет сосущая, опустошающая любовь, которой я никогда не знала раньше, любовь, рождающая чувство, что у тебя забрали часть тебя самого.

Сквозь окно лаборатории я всматриваюсь в серебристую тьму – и вдруг начинаю чувствовать, что он там! А ведь он был там все это время… Я думаю о надгробье из кремня и о неподвижном холмике земли, меня охватывает желание вернуться и подобно дикарке отчаянно разгребать землю ногтями, откопать его, поднять, прижать к себе его одинокие косточки, заявить свои права на него, стать его матерью – и все это лишь потому, что его настоящая мать слишком эгоистична, чтобы считать его своим ребенком.

Мне очень хотелось бы рассказать Артуру о внезапной перемене моих чувств. Ах, если бы можно было поговорить с ним о Сэмюэле, как он того хотел! И что с того, что с этими разговорами я опоздала почти на полстолетия? Но разумеется, после всех этих лет Артур просто не поймет меня. Краткий союз, заключенный между нами и Вивьен, и рождение Сэмюэла теперь для него лишь крошечная точка в долгой истории его жизни, которая вряд ли имела для него хоть какие-то последствия, но я теперь понимаю, что эта точка всегда была главной в наших с Вивьен жизнях, всегда оставалась для нас глубокой ямой, из которой мы так и не смогли выбраться, хоть мы с ней и делали вид, что давно все забыли и ушли за горизонт.

После того как мы похоронили Сэмюэла, я видела Артура лишь однажды. Это произошло спустя пять лет и на том же самом месте: он неожиданно приехал на похороны Клайва. По его словам, он решил узнать, как идут мои дела. Он ничуть не изменился, если не считать того, что женился второй раз.

За тем, как гроб с телом Клайва опускали в яму рядом с могилами Мод и Сэмюэла на кладбище у церкви Святого Варфоломея, наблюдала лишь горстка людей – Артур, две монахини из Анкориджа и я. Монашки сказали, что Клайв сам приближал свою смерть – как раньше он приближал свое безумие.

Вам наверняка показалось бы, что бутылочки, которыми заставлены полки в лаборатории, стоят безо всякого порядка. И они действительно расставлены не в алфавитном порядке – но поверьте мне, расположение их четко продумано и зависит от того, как их использовали. Те химикаты, которые брали чаще всего, размещены там, где их легче всего достать, – примерно так, как расположены буквы и знаки на клавиатуре пишущей машинки. Те, которые часто используют вместе, также стоят рядом, кроме того, бутылочки сгруппированы по функциям – например, необходимые для восстановления окраски крыла или для устранения трупного окоченения экземпляра. Я пробегаю глазами вдоль стены, узнавая те химикаты, к которым я прибегала наиболее часто. Камфара, спирт, борная кислота, бром, поташ, нафталин, карболовая кислота… Мне нравится произносить эти названия. Не стану скрывать, я горжусь тем, что мне известны все эти препараты и их назначение. Мне приятно то, что я специалист и обладаю знаниями, которых нет у многих обычных людей.

Мои глаза переходят на пузырьки, расставленные на верхней полке слева, поодаль от всех прочих. Это полка ядов, анестетиков и жидкостей для умерщвления. Каждая из бутылочек помечена большим белым черепом с костями, некоторые еще и красным треугольником и красными буквами «ОПАСНО – ЯД» на тот случай, если черепа с костями недостаточно, чтобы понять, что за вещество находится внутри: аммиачный раствор анетола, бромид калия, Nuics Vomictincture, перекись водорода, раствор эфира 1,5 на 5 граммов.

Я наблюдаю затем, как мои пальцы пробегают по ряду бутылочек с ядами, очищая их ярлыки от толстого слоя пыли. Теперь пыль покрывает кончики моих пальцев.

Самое удивительное то, что я впервые в жизни по-настоящему чувствую свое «я».

Клайв часто говорил: для того чтобы стать успешным охотником на мотыльков, надо быть специалистом не в одной области, а сразу в нескольких: в биологии, в ботанике, химии, экологии, метеорологии, туризме, а также в латыни.

С мотыльками часто приходится порядком повозиться. Они могут не только питаться разными видами растений, но и обитать в различных средах, в которых эти растения произрастают. Поэтому, охотясь на какую-то моль, необходимо сначала найти нужное растение в соответствующем месте, а для этого надо хорошо знать наиболее неприглядные уголки природы, – например, сухие, закрытые со всех сторон глубокие лощины, где растет крестовник. Скажем, Cyclophora pendularia,которую видели в Дорсете лишь пару раз, водится в небольших количествах только в зарослях бредины в низинных болотах, поэтому, чтобы найти ее, необходимо хорошо знать самые заболоченные части пустыря Эбботсбери и полузаброшенные угодья во влажных уголках долины Блэкмор. Если бы несколько фермеров из этой долины решили почистить принадлежащие им участки, зоны обитания этого вида навсегда исчезли бы.

После того как вы определили, где можно найти мотылька, вам понадобится знание его повадок, чтобы поймать его. Следует ли ловить его на патоку, на световую ловушку или на феромоны? Каждый из этих способов необходимо подстраивать под конкретный вид – учитывать, когда мотыльки летают, какой состав сладкой смеси предпочитают, а также какая сила света наиболее привлекательна для них.

И наконец, поймав мотылька, надо решить, каким образом умертвить его, – а для этого необходимо разбираться в химии.

Вы узнаете, что мотыльки отчаянно цепляются за жизнь. Можно сжимать их тела, протыкать их булавками, даже отрезать головы – они все равно живут. Можно окунуть булавку в азотную, синильную или щавелевую кислоту, каждая из которых смертельна, и вогнать эту булавку в тело мотылька, но если вы неправильно подобрали концентрацию, он может остаться в живых. Каждый из ядов имеет свои минусы – трупное окоченение, вызываемое цианидами, обесцвечивание от аммиака, затвердение крыльев от тетрахлорида углерода, – поэтому универсального подхода не существует.

Тетрахлорид – это аккуратный, быстрый яд, но, как я уже говорила, от него крылья могут затвердевать, так что в некоторых случаях вместо него используется тетрафторид. Но и он не идеален: он может изменить внешний вид экземпляра, в частности его расцветку, и избежать этого можно, лишь предварительно зафиксировав ее. В качестве яда весьма полезен хлороформ, особенно если учесть, что его несложно применять в полевых условиях, однако подобрать нужную дозировку не так уж просто. Если доза слишком мала, хлороформ лишь усыпит моль, если слишком велика – ее тело окоченеет. Щавелевая кислота и цианистый калий смертельны и полезны при работе с более крупными экземплярами. Их можно уколоть непосредственно в брюшко или опустить в пузырек с промокательной бумагой, смоченной умерщвляющей жидкостью, но опять же, если перебрать с дозой, тело мотылька окоченеет. Трупное окоченение всегда было проклятием для энтомологов, фиксирующих пойманные экземпляры: после этого приходилось несколько дней размягчать их посредством отпаривания и специальных растворов. Довольно часто я обнаруживала, что наиболее эффективна комбинация нескольких веществ: чтобы выполнить аккуратное умерщвление, я сначала усыпляю мотылька хлороформом, затем прокалываю его тело с использованием никотина или щавелевой кислоты. Несомненно, для массового умерщвления наилучшим выбором является аммиак – но, как и цианид, он обесцвечивает оттенки зеленого. Для усыпления или умерщвления в полевых условиях подойдут эфир, хлороформ или муравьиная кислота, а измельченные листья лавра, которые вырабатывают синильную кислоту, не дадут телам сильно затвердеть, однако такие листья нельзя собирать в сырую погоду, иначе может развиться ложномучнистая роса. В этом случае синильную кислоту можно получить, добавив несколько капель цианистого калия в винную кислоту и использовав подходящий катализатор.

Подобрав оптимальный яд для умерщвления, затем следует выбрать правильную концентрацию. Например, я знаю, что если накапать пять миллиграммов цитроновой кислоты в тюбик с мотыльком, это лишь оглушит его. Семь миллиграммов усыпят насекомое, а десять его убьют – при условии, что оно весит не больше 3, 5 граммов. Также я знаю: чтобы умертвить пятьдесят мотыльков, потребуется пятикратная концентрация или объем умерщвляющей жидкости, а чтобы убить семь тысяч – лишь двухсоткратная концентрация. Мне известно, что хлорид калия никогда не убьет более крупную моль, а сульфид калия сможет лишь усыпить ее. И я знаю, что цианид ядовит для всего живого. Но чего я не знаю, так это точного его количества, которое мне понадобится, чтобы убить Вивьен.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю