Текст книги "Мотылёк"
Автор книги: Поппи Адамс
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
– Джинни, – произносит Вивьен, остановившись между нами с видом рефери на боксерском ринге, – познакомься с Эйлин.
– Привет, Эйлин, – послушно здороваюсь я, заставив себя поднять глаза.
Я вижу тщедушное тело, совершенно белые волосы, чуточку желтоватые спереди, и очки с толстыми стеклами, которые сильно увеличивают ее глаза, придавая им странный вид. Между нами говоря, я много раз видела эту Эйлин со своего наблюдательного пункта – она шла по дороге к церкви или назад, ждала автобуса, опускала письмо в почтовый ящик на стене дома пастора, а по вторникам после обеда навещала женщину в Ист-Лодж. Но меня она не видела ни разу.
– Привет, Джинни, – бодро отвечает она.
Мне приходит в голову, как все же странно, что мы познакомились лишь теперь, хотя много лет прожили менее чем в полумиле друг от друга в малонаселенной сельской местности. Если бы мы хотели познакомиться, то давно бы это сделали.
– Эйлин живет в Уиллоу-коттедж – том самом, в котором раньше жила ее мать, – говорит Вивьен.
– Я знаю, – отвечаю я.
Мы усаживаемся кружком на три стула. Я еще раньше заметила, как Эйлин беспокойно теребит стакан в руке, поворачивая его то так, то сяк. Вивьен наливает себе золотистую жидкость, затем предлагает мне. Но я не пью алкогольные напитки.
– Ну что, за знакомство? – говорит она.
– За знакомство, – с некоторым сомнением отвечает Эйлин, и я могу ее понять – ведь оно, по сути, было нам навязано.
Они поднимают свои стаканы.
– Джинни, а я многое о тебе знаю, – говорит она. – Правда, это было давно.
– Так, значит, тебе известно о моей работе? – спрашиваю я.
Вряд ли она могла слышать обо мне что-то кроме рассказов о моих профессиональных достижениях, которым я посвятила всю жизнь. Эйлин переводит взгляд на Вивьен с таким видом, словно ей требуется помощь, чтобы ответить правильно. Ее рука со стаканом слегка дрожит. Не знаю почему, но ее нервозность приятна мне, и я постепенно расслабляюсь.
– Ее работе с мотыльками, – кивнув Эйлин, громко произносит Вивьен.
Я решаю, что Эйлин, должно быть, глуховата, поэтому по примеру Вивьен медленно и с расстановкой произношу:
– Да, я довольно известный энтомолог, но в последнее время я этим практически не занимаюсь.
Эйлин ничего не отвечает.
– Видишь ли, руки уже не те, – продолжаю я.
Эйлин неотрывно смотрит на меня и молчит.
– Но полностью забросить такую профессию нельзя, – веду я дальше. – Она навсегда останется здесь. – Я подношу ладонь к сердцу и пару раз похлопываю себя по груди, надеясь на то, что такой язык жестов поможет собеседнице лучше понять меня.
Эйлин вновь неуверенно смотрит на Вивьен и так же неуверенно говорит:
– Да, я слышала о твоей работе.
– Мне пришлось пойти по стопам своих предков.
Мое первоначальное волнение ушло без следа. Должно быть, неуверенность в себе, которая охватывает меня, когда необходимо общаться с другими людьми, отчасти вызвана недостатком практики, и когда первый этап позади, я чувствую себя намного увереннее.
– Доверху? – спрашивает Вивьен у Эйлин, указав на ее стакан.
– Да, пожалуйста, – охотно соглашается та.
А ведь сейчас только одиннадцать тридцать утра!
Для человека, который начал с того, что сообщил мне, как много ему известно о моей работе и моей репутации, Эйлин проявляет странное отсутствие интереса к дальнейшему обсуждению этой темы. Я вполуха слушаю их с Вивьен беседу, к которой мне нечего добавить. Они говорят о том, как бы мне понравилось в церкви, о том, сколько времени отнимает у Эйлин каждую неделю уход за цветами, о том, каким большим теперь кажется дом… Потом разговор переходит на лошадь, принадлежавшую матери Эйлин, – Ребекку. После того как эту лошадь признали негодной для работы в поле, она прожила до двадцати трех лет, отличаясь очень тихим нравом, так что на ее спине даже любила спать кошка.
Все это ничуть меня не интересует. Я рассматриваю мраморный камин в противоположном конце комнаты, слева от Эйлин, – две широкие колонны полосатого серого мрамора и крашеная плитка между ними, а сверху основательная каминная полка. Мое внимание привлекает дымчатый белый кристалл, жилка которого неизвестно как затесалась в структуру серого мрамора. Его форма напоминает мне фрагмент нейрона под электронным микроскопом, который я не раз видела на фотографиях в научных журналах, – такие же длинные аксоны и дендриты, тянущиеся друг к другу в попытке установить соединение… Пока Вивьен и Эйлин обсуждают старость, новый кинотеатр, построенный в Крюкерне, и боулинг-центр, я пускаюсь в короткое путешествие по нервной системе камина, перемещаясь по неровным нейронам и подобно нейромедиатору перескакивая через синаптические щели. Вивьен с Эйлин причитают о том, как сильно изменился боулинг, – раньше в него обычно играли старики на деревенской лужайке, теперь же боулинговые дорожки найдешь разве что в пабах, к тому же они вечно заняты молодежью. Я знаю, что если смотреть на какой-то узор достаточно долго, можно заставить его двигаться и менять форму, а потому пытаюсь мысленно войти в лабиринт изломанных кривых на мраморе, слепив их в один сплошной мозг, – как будто я связываю вместе свободные концы веревочек разной длины. Однако меня сильно раздражает то, что как только я соединяю несколько нитей, они сами начинают развязываться и двигаться как им заблагорассудится, так что нервная система в целом распадается и я теряю контроль над ней. Я вдруг замечаю, что Вивьен встает со стула.
– Я принесу, – говорит она Эйлин и выходит из комнаты.
Я смотрю на Эйлин, наши взгляды встречаются. Ее присутствие больше не путает меня. Мы обе знаем, что говорить не о чем, что нас соединили помимо нашего желания, а потому молчим. Она подбирает с пола рядом с креслом сумочку и начинает рыться в ней. В конце концов она достает оттуда пачку сигарет «Бенсон энд Хеджес» и маленькую белую зажигалку. Взяв сигарету, она подкуривает ее парой коротких резких затяжек, потом с наслаждением делает одну длинную. Меня изумляет то, что такое тщедушное тельце способно произвести такой продолжительный вдох.
Эйлин отваживается взглянуть на меня и видит, что я внимательно за ней наблюдаю. Мне интересно наблюдать, как она курит, как дым выходит у нее из носа и поднимается вверх, окутывая ее волосы спереди, – так вот почему передние пряди показались мне желтоватыми! Отведя сигарету от губ, она рассматривает тлеющий кончик и длинную палочку пепла, образовавшуюся на нем. Затем она вновь подносит сигарету к губам и затягивается. Я ищу на ее лице какие-нибудь указания на то, о чем она сейчас думает и что чувствует, но тщетно. Ее каменное лицо напоминает мне что-то или кого-то…
Ну конечно – картинку на карте! Как я могла забыть? Картонную картинку с изображением бабушки, которая вяжет, сидя в кресле. Я уже рассказывала вам, что в детстве частенько играла с доктором Мойзе в карточные игры и на одной из карт была эта бабушка? Я давно уже обо всем этом забыла, но сейчас мне разом припоминаются все остальные карты – рисунки членов одной и той же семьи в самых разных местах. Девочка в ванне, играющая с пузырьками; папа за штурвалом самолета; дедушка в реке (мне казалось, что он не плавает, а тонет); мальчик на велосипеде или на перевернутом ведре; папа, с размаху бьющий кулаком по столу; мама за школьной партой; девочка в джунглях и тигр рядом с ней…
На самом деле все было очень просто. Знаете, что надо было сделать? Всего лишь догадаться, о чем они думают, по выражению на их лицах. Однако задача эта была с закавыкой: карты намеренно сбивали вас с толку. Например, девочка, которую в следующую секунду должен был растерзать тигр, на некоторых картинках выглядела перепуганной, а на других – всем довольной. Папа стучал кулаком по столу то в гневе, то с выражением восторга на лице. Но больше всего меня всегда озадачивала карта с вяжущей бабушкой в кресле. Она казалась мне какой-то неправильной, настоящим джокером в колоде. Счастлива бабушка или грустит? Счастлива или грустит? Счастлива или грустит? В конце концов я пришла к выводу, что и то и другое: слегка радуется, слегка грустит. Но так не могло быть – доктор Мойзе говорил, что одновременно радоваться и грустить нельзя. Совсем не так, как в жизни, правда? Я знаю, что это была лишь игра, и если смешивать чувства бабушки нельзя, то настоящая жизнь тут ни при чем: старая женщина, у которой вся жизнь уже позади, наверняка испытывала противоречивые чувства. Но в нашей игре чувство должно было быть только одно, и мне приходилось выбирать. Счастлива или грустит?
В комнату входит Вивьен и передает Эйлин пепельницу. Усевшись на свой стул, она начинает рассказывать гостье о замечательном зубном враче, которого она нашла в Лондоне благодаря подруге Этти.
– Вообще-то он не дантист, а гигиенист, но, как бы там ни было, ему удалось сделать мои зубы не такими чувствительными, – говорит она. – Он дал мне специальную щетку, от которой мои десны первое время кровоточили, но теперь я пользуюсь только ею – и могу есть что угодно.
Я впервые слышу от нее что-то о ее жизни в Лондоне. Теперь мне известно, что у нее там была подруга Этти и дантист, который гигиенист.
Вивьен вновь наполняет стакан Эйлин, и они начинают обсуждать свою вчерашнюю встречу, пытаясь вспомнить, о чем они говорили. Потом разговор переходит на погоду, которая стояла вчера во второй половине дня. Они сравнивают эту погоду с сегодняшним проливным дождем, который, к счастью – именно так они говорят, – постепенно переходит в морось. Никто так и не задал ни единого вопроса о моих исследованиях.
Спустя некоторое время Эйлин прощается, а мы с Вивьен переходим на кухню и начинаем готовить совместный обед. Вивьен подготавливает к жарке цыпленка, а я чищу и режу в раковине брюкву. Время от времени один из нас напоминает другому о каком-нибудь эпизоде из детства, о человеке, которого мы оба знали, песнях, которые мы пели, или вещах, что мы носили, – теперь бы они показались нелепыми. Как же приятно натыкаться на что-то общее, на тему, которую можно совместно развить, или оживлять память друг друга тем или иным высказыванием, дополняя подробностями наши воспоминания! Но на каждое общее воспоминание приходится немало таких, которые мы не можем разделить, которые полностью или почти полностью выветрились из памяти одной из нас, хотя другая помнит все так, словно это было вчера. А если их и удается оживить, они нередко не совпадают.
Тупой стороной ножа я сдвигаю порезанные ярко-оранжевые брюквины с разделочной доски в кастрюльку с холодной водой, затем с дуршлагом сажусь за стол чистить бобы.
– Дорогая, правда, было приятно повидать Эйлин? – говорит Вивьен, возвращая разговор в наше время. – Хорошо, что в деревне еще остались люди, которых ты помнишь.
– Да, наверное, – не думая, отвечаю я.
Вивьен замолкает; на ее лице мелькает гримаска раздражения.
– Джинни, ну почему ты думаешь, что все на свете должны знать о твоих исследованиях? – резко произносит она, обкладывая цыпленка веточками розмарина.
– Ничего я не думаю… – начинаю я.
– Если человек ничего об этом не знает, это может поставить его в неловкое положение, – перебивает меня она.
Я молчу, хотя Вивьен явно ждет моего ответа.
– И потом, вряд ли кому-то есть дело до твоих достижений, – добавляет она.
Безусловно, это грубая выходка, но я знаю, что она всего лишь провоцирует меня. Зачем ей это нужно, у меня нет никаких догадок. Кроме того, мне не известно, в каком направлении она будет развивать свою атаку. Тем временем Вивьен оставляет цыпленка и ладонями опирается на стол по обе стороны от него:
– Джинни, я не хочу тебя обидеть, но ты уже очень давно ушла на покой, вот и все.
Я раскрываю очередной стручок и отросшим ногтем большого пальца выковыриваю из него бобы. Интересно, когда вышла на пенсию сама Вивьен? Она ничего не рассказывала мне о своей жизни – хотя той же Эйлин она, само собой, поведала многое, – так с какой стати она должна строить какие-то догадки о моей? В конце концов, что она может знать о моей работе?
– Вивьен, моя работа – это не просто работа, а призвание, и полностью «уйти на покой» мне вряд ли возможно, – объясняю я. – Боюсь, что я прекращу заниматься своим делом только в могиле.
Вивьен молчит, не сводя с меня напряженного взгляда. Наконец она произносит:
– Тогда скажи, как именно ты работала с мотыльками в последнее время?
Взяв лимон, она заталкивает его внутрь цыпленка.
– В последнее время, Вивьен, – отвечаю я, слегка утомленная этим допросом, – я работаю намного меньше, чем раньше. Но к чему ты ведешь, позволь спросить?
– Мне известно, сколь велик объем твоих знаний, но разве ты все еще занимаешься настоящими исследованиями?
– Настоящими исследованиями?
– Я думала, что ты уже давно забросила все это.
– Я постоянно что-то исследую, – сообщаю я. – Один проект непременно перерастает в другой – такова уж природа моих занятий. Исследования нельзя так просто завершить: всегда остается некая область, где тебя ждут дальнейшие открытия.
Вивьен наклоняется над столом в мою сторону.
– Джинни, – тихо, почти шепотом начинает она, и я тоже наклоняюсь над столом, чтобы расслышать ее слова. – Ты такая эксцентричная…
Внезапно она разражается смехом.
– Эксцентричная? – переспрашиваю я, откинувшись назад с нераскрытым стручком в руках.
– Да, эксцентричная, – уже более серьезным голосом продолжает она. – Я хочу сказать, ну почему ты никогда этого не понимала?
Я молчу. Если она ждет моей реакции, то какой именно? Что же касается моей эксцентричности – что ж, вы уже имели возможность понять, что я человек простой, иногда, пожалуй, излишне осторожный и скрытный, возможно, чересчур серьезный, но назвать меня эксцентричной – это явно преувеличение. Я не такая импульсивная, как Вивьен, и не облекаю свои мысли и чувства в замысловатые наряды скрытых значений, невразумительных подтекстов и неискренности. Вивьен сама всегда была до невозможности сложным человеком, нагроможденья смыслов в словах которого еще надо было расшифровать. Она постоянно говорит не то, что думает на самом деле, и притворяется тем, кем не является. Я даже не знаю, как она видит мир сквозь всю ту путаницу, которую она создает у себя в голове.
– Что ж, наверное, сама ты так не считаешь. Да? – продолжает Вивьен тем временем. – Думаю, ты считаешь себя самым обычным человеком, таким же нормальным, как все твои соседи. Но не находишь ли ты странным то, что весь мир тебя считает эксцентричной? – язвительно произносит она.
В одном я могу быть уверена: что весь мир очень редко обо мне вспоминает. Я не выхожу из дому, не вижусь с людьми. Похоже, Вивьен за что-то разозлилась на меня, но за что, я никак не могу понять. К счастью, мне не составляет труда пропускать ее колкости мимо ушей.
Но тут настроение Вивьен вдруг меняется. Она подходит ко мне вплотную, тихонько сжимает мою голову между ладонями и гладит мои волосы – как мать ребенка. Заведя седую прядь за ухо, она произносит:
– Джинни, я веду к тому, что…
Многообещающее начало… Но продолжения нет.
– К чему? – подстегиваю ее я.
– Я не понимаю, почему они считали, что ты всегда будешь нуждаться в защите, – отвечает она, как будто это хоть что-то мне говорит. – Не понимаю, почему они решили, что ты не способна понять другого человека. Ты была нежным, редким цветком, который мог сломать поток правды. Они оба пытались воздвигнуть вокруг тебя высокую стену и всю жизнь заботиться о тебе. Что ж, теперь я считаю, что это было неверно, что у тебя есть право знать истину.
Так она пьяна! Теперь я это вижу. Вивьен взволнована, даже возбуждена. Все признаки налицо, и я понимаю: то, что она сейчас сделает или скажет, не будет иметь никакого отношения к действительности, к ее подлинным мыслям. Это все вино! Я закрываю глаза.
– У меня идея! – бодро восклицает она, меняя курс разговора.
Я открываю глаза. Лицо Вивьен покраснело от выпитого, глаза возбужденно сверкают. Она стоит у стола, рядом с готовым к жарке цыпленком, и на миг неведомая сила переносит меня в другое время: она вот-вот схватит цыпленка и бросит им в меня или даже двумя руками возьмется за стол и перевернет его. Я обеими руками хватаюсь за край стола – в этом случае, даже если он упадет на меня, удар будет не таким сильным и я не буду раздавлена.
– Я решила, что приглашу президента Королевского энтомологического общества, что в Квинс-Гейт… – Виви на несколько секунд замолкает, – …а также куратора отдела бабочек и мотыльков Британского музея – что скажешь? – Она делает неопределенный жест в ту сторону, где расположен Лондон. – Я приглашу их сюда на обед. Они смогут посмотреть коллекцию, а ты расскажешь им о том, чем ты занималась всю жизнь! – торжественно заканчивает она.
Затем, уперев руки в бока, она уже ровным голосом добавляет:
– Ну как? Что ты на это скажешь?
Я буквально ошарашена ее поведением. В таких случаях у меня всегда возникало чувство, что я беспомощно вишу в воздухе, совсем не понимая, что у нее в голове и почему она ведет себя подобным образом, то есть крайне непредсказуемо. Мне кажется, что это не я наблюдаю за происходящим, – а впрочем, сомневаюсь, что действия Вивьен сейчас смог бы расшифровать хоть кто-нибудь.
– Ну так как? – вновь спрашивает она.
– Даже не знаю…
Еще вчера я бы, не задумываясь, отвергла эту идею, но встреча с Эйлин прошла намного лучше, чем я думала, несмотря на то что у нас с ней нет совсем ничего общего. Кроме того, я до сих пор не могу понять, с кем я сейчас говорю – с Вивьен или просто с пьяным человеком. Я не в состоянии определить, дошла ли она до того состояния, которое я так легко распознавала в Мод, – состояния, когда мама превращалась в другого человека. И меньше всего мне сейчас хотелось раздражать Вивьен.
– Не знаешь, говоришь? Но Джинни, они сочтут большой честью отобедать с одним из наиболее известных членов энтомологического общества. Ты только представь себе, наверное, они сгорают от желания увидеть тебя. Весь обед они только и будут делать, что расхваливать тебя и твою работу, и их приведет в восторг все то, что ты им здесь покажешь. Я почти уверена, что ты уже много лет не виделась с ними и не показывалась в Квинс-Гейт. Я права?
Она права. Я и впрямь очень давно не бывала в Квинс-Гейт, и их наверняка сильно интересует, как идут мои исследования. Даже странно, почему эта мысль не приходила мне в голову раньше.
– Ну хорошо – если ты уверена, что они согласятся.
Вивьен поднимает противень с цыпленком и несет его к печи.
Чем больше я обдумываю ее предложение, тем больше оно мне нравится. Мне и впрямь нечего было сказать Эйлин, но совсем другое дело – обсуждать с коллегами наиболее актуальные вопросы мира энтомологии, особенно если учесть, что за последнее время мне никак не удавалось вырваться в Лондон.
Вивьен открывает духовку и ставит туда противень.
– А ты слышала, что Британский музей перевез свою коллекцию из Лондона? – спрашиваю я после того, как она закрыла дверцу. – Кажется, в новый энтомологический музей в Тринге – это где-то в Хертфордшире.
Вивьен вздыхает:
– Но ведь это было много лет назад!
– Ужасно, правда? Они просили передать им часть нашей коллекции, но что ни говори, это разные вещи – выставлять коллекцию в Лондоне и в какой-то несусветной глуши.
– Да, я помню. Именно это говорил Клайв. – Вивьен садится напротив и внимательно смотрит на меня. – Кстати, кто такие «они»?
– Кто? – переспрашиваю я, глядя на последний стручок у меня в руках.
– Если я должна пригласить этих людей к нам на обед, мне нужно знать их имена. Как зовут президента энтомологического общества и куратора Британского музея? – Я… – начинаю я.
Самое смешное то, что, зная этих людей на протяжении многих лет, я так и не запомнила их имена. Я помню, что не так давно был избран новый президент общества, но куратор, должно быть, занимает свой пост уже не один десяток лет. О боже, неужели я схожу с ума?
Виви уже встала и сейчас протирает стол перед окном, напротив раковины, в которой я резала брюкву. Затем она моет тряпку под краном, расправив ее под струей воды, как парус. Закончив, она медленно отжимает тряпку и вновь принимается все протирать: краны, подоконник, вазы и бутылки, которые на нем стоят… Потом она затыкает раковину пробкой и пускает горячую воду, выдавив из бутылочки немного чистящего средства «Фэйри». Вода в раковине покрывается густой пеной. Вивьен начинает мыть в ней кухонные принадлежности, а мне приходит в голову, что необходимо до приезда гостей проверить коллекцию и подготовить наиболее значимые из моих исследований.
– Когда ты хочешь их пригласить? – спрашиваю я, несколько обеспокоенная тем, какую подготовительную работу мне предстоит выполнить.
Вивьен прекращает мыть посуду, но не поворачивается, а лишь опирается о раковину обеими ладонями и стоит так, спиной ко мне.
– Даже не знаю, – небрежным тоном отвечает она. – Может, во вторник?
– Во вторник! – восклицаю я. – В этот вторник? Через два дня?
– А почему бы и нет? – каким-то вкрадчивым голосом произносит Вивьен.
Ей не понять того панического страха, который нарастает у меня внутри. Этого времени мне не хватит даже для того, чтобы подготовиться ко встрече гостей самой, не говоря уже о том, чтобы просмотреть всю коллекцию.