Текст книги "Первый ученик"

Автор книги: Полиен Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

ПРОЩАЙ, ЛОПОУХИЙ!

После маёвки, с которой так жестоко расправилась царская полиция, прошло уже много времени. Мухомор с матерью уехали в другой город. Лихов поправился. Теперь он еще больше сблизился с рабочими. Окончился учебный год. Корягин с Медведевым кое-как переползли в следующий класс.

Минаев и Долгополов окончили гимназию и готовились к поездке в университет.

Лебедев все чаще и чаще задумывался о Лихове, об Ане. Как-то он забежал к Самохе.

– Ну что, аптекарь? – спросил он. – Как дела?

У Самохина было такое выражение лица, что можно было подумать, будто счастливей его нет на свете. Он сказал:

– Уезжаю!

– Куда? – удивился Лебедев.

– Тсс… Это секрет. Это большой секрет. И дома об этом никто не знает. Еду к Володьке Токареву. Недавно получил от него письмо. Он на заводе и меня устроил. Клянется, что место обеспечено.

– А почему же ты это от родных скрываешь? – спросил Лебедев. – Они что, против?

– Куда там! Отец и слушать не хочет. А мне что за интерес ступки мыть? А на заводе я научусь, слесарем буду или токарем. Да там, главное, интересно. Володька пишет: «Приезжай, тут, брат, у нас…» Он не договаривает, а я догадываюсь.

– Что же ты догадываешься? – спросил Лебедев.

– Как что? Что вы Володьку не знаете? Наверное, у него опять всякие приключения. А здесь, в аптеке, я уже одурел.

Но дальнейшему их разговору помешал вошедший Карл Францевич. Лебедев тепло пожал Самохину руку и, распрощавшись, ушел.

Дня через два Самоха, уходя из дому в аптеку, сказал матери:

– Сегодня я ночевать не приду. Карл Францевич велел дежурить ночью. Дай мне хлеба и чего-нибудь еще, а то захочется поужинать, а у Карла не очень-то разживешься на этот счет. И белье, мама, дай мне чистое.

– Зачем же тебе бельё? – удивилась мать. – Дома и переменишь.

– Нет-нет, я там переменю, а грязное принесу домой.

Собрав узелочек, в котором, помимо белья, было и еще кое-что, чего, впрочем, ни отец, ни мать не видели, Самоха зашел в комнату к сестрам.

Старшая, Оля, спросила:

– Что ты ищешь, Ваня?

– Так, ничего, – ответил он и погладил младшую, Верочку, по голове.

– Оля, – наконец, сказал Самоха, – как ты думаешь, токарем стоит быть?

– Почему же, – ответила сестра, – всякое знание и всякое умение полезны. А почему ты спрашиваешь об этом?

– Да так, – уклончиво ответил Самоха. – А что лучше – быть токарем или слесарем?

– Не знаю.

– А аптекарем или слесарем?

– Конечно, аптекарем.

«Ничего она не понимает», – решил Самоха, но ему не хотелось уходить от сестер, и он стал рассматривать лежавший на столе альбомчик с фотографическими карточками.

– Опоздаешь в аптеку, – напомнила Оля.

Самоха вдруг встрепенулся.

«А чего я волнуюсь? – подумал он. – Ну и опоздаю, большое дело! Что мне теперь Карл Францевич?»

Вдруг вспомнил, что отец вот-вот уйдет на службу, и пошел к нему в столовую.

– Папа, ты уже уходишь?

– Да-да. А ты чего так копаешься?

– Я сейчас. Я вслед за тобой…

Самоха проводил отца до дверей и сказал как-то особенно нежно:

– До свидания, милый папа!

Отец даже оглянулся. А когда шел на службу, думал: «Что это с Иваном стало? Такой тихий и деликатный… И грустный какой-то… Наверно, не сладко ему в аптеке».

И опустил голову.

А Самоха снова зашел к матери.

– Мама, что это у тебя на щеке? – спросил он и, подойдя близко-близко, вдруг обнял и поцеловал ее.

– Убирайся, – сказала та ласково. – Вечно ты балуешься.

– Нет, мамочка, я уже не балуюсь, – ответил Самоха и вдруг, взяв решительно узелок, быстро ушел из дома.

Раза два по дороге он оглянулся, посмотрел на знакомые и родные окна и, махнув рукой, ускорил шаги.

В аптеке весь день был рассеян и только под вечер вдруг оживился. Задел его за живое лопоухий.

– Ты, Ваня, – сказал он. – не фармацевт, а так – настоящее недоразумение. Тебе не в аптеке служить, а на базаре торговать квасом.

– Это почему же? – спросил Самоха, и глаза его вдруг заблестели лукаво.

– А потому, что ты балда, – ответил лопоухий. – Сиволапый ты. Ничего не умеешь и топчешься, как носорог.

– Скажите, – серьезно спросил Самоха, – если встретятся носорог и дурак… Кто кого скорей придавит? Вот, скажем, я носорог, а вы, предположим, дурак. Вот мы, для примера, встретились. Так?

– Пошел вон! – вышел из себя лопоухий. – Ты с кем разговариваешь, остолоп?

– Если дурак носорогу кричит, так, вы думаете, носорог молчит? – не унимался Самоха. – Носорог наклоняет рог, и дурак от него бежит без ног. Вот как бывает. Поняли?

И, не ожидая ответа, Самоха ушел в свою ступкомойку.

Лопоухий не утерпел и выбежал за ним.

– Ты уже забыл, – спросил он, – как я однажды тебя отдубасил? Еще захотелось?

Самоха взял в руки пестик от самой большой ступки и спокойно посмотрел на врага.

– Это у меня в руках носорожий рог, – засмеялся он. – Не угодно ли попробовать?

И глаза его так сверкнули, что лопоухий вдруг сбавил тон.

– Но-но, – сказал он, – положи пестик. Что за глупости?

– То-то, – засмеялся Самоха, – не надо дураку раздражать носорога.

– Идиот! – только и мог выговорить лопоухий и сейчас же ушел в аптеку.

Через некоторое время Самоху позвал Карл Францевич.

– Если ты будешь дерзить… – начал было он, но Самоха перебил его и сказал:

– Уже скоро не буду. Честное слово, завтра с утра звука от меня не услышите.

– Вот и хорошо, – обрадовался Карл Францевич. – Получи-ка жалование.

Получив восемь рублей, Самоха спрятал деньги в, карман и обратился к Карлу Францевичу с просьбой остаться ночевать в аптеке.

– Но ведь сегодня Георгий Саввич дежурный, – сказал тот, указывая на лопоухого.

– Ничего, я тоже останусь. Я хочу сегодня вечером помыть всю-всю посуду.

– Оставайся, если желаешь, – ответил ему Карл Францевич. – Это хорошо, что ты прилежный.

Вечером, когда Карл Францевич ушел, а лопоухий прикорнул в дежурке, Самоха вынес из ступкомойки свою небольшую корзиночку, поставил ее в сенях и вернулся.

– Ну, – сказал он, – прощай, милая моя аптечка, чтоб тебе ни дна ни покрышки…

Затем он подошел к пюпитру, за которым обычно принимали от посетителей рецепты, и написал на четвертушке бумаги:

«Карл Францевич! Я обещал, что утром моего голоса в аптеке не будет слышно. Я не обманул вас. Кстати, сообщаю, что вашего голоса я тоже больше не услышу. Я этому очень рад. Вы меня всегда обижали и заставляли работать сверх сил. Вы все боялись, как бы я вас не обокрал. Я не вор. А вот вы вместо одного лекарства наболтаете в пузырек другого и обманываете больных, а в хину тоже что-то подмешиваете. Вы хотели и меня этому научить, а я не хочу. Вот вам и все. Если к вам зайдет папа, вы на него не обижайтесь, он ни при чем, он не знает, что я уезжаю. Ключ от двери, через которую я уйду, найдете на подоконнике, я его брошу туда через форточку. Ступки и все прочее оставляю чистыми. Не подумайте, что я унес кусок мыла, он упал за умывальник. Я бы мог умывальник отодвинуть и мыло найти, но там спит ваш лопоухий. Мне его по некоторым причинам будить нельзя…

И. Самохин».

Перечитав письмо, Самоха оставил его на пюпитре и, взяв бутыль с касторкой, осторожно вошел в комнату, где спал лопоухий. Его новенькие ботинки стояли тут же возле кровати.

«Прощай, мой аптечный Амосик, – сказал про себя Самоха и до краев наполнил ботинки касторкой. – Ничего, не обижайся, от касторки кожа становится только мягче», – мысленно утешил он врага.

Возвратясь в аптеку, Самоха взял шапку и пошел в сени. Там в темноте он нашел корзиночку и, тихо отворив дверь, переступил порог. На дворе уже было темно. Замкнув дверь на ключ, он бросил его в форточку и побежал к воротам.

Через полчаса конка доставила его на вокзал…

***

Прошло пять лет.

Стояла осень.

Дул сильный ветер и трепал во все стороны красный флаг. Его полотнище то билось о древко, то разворачивалось во всю ширь.

Наступал вечер. Над заводом пылал закат.

Тысячи рабочих с напряженным вниманием слушали молодого оратора.

– Товарищи! – звучал над толпой его свежий звонкий голос. – Товарищи, будем твердо стоять, как один!

Оратор скинул с головы шапку, и копна рыжих, как солнечный закат, волос заколыхалась под ветром. А когда он закончил свою короткую и яркую, как огонь, речь, по всей заводской площади понеслось ураганом:

– Долой царя! Долой самодержавие!

Самоха в лоснящейся рабочей куртке стоял недалеко от оратора и не спускал с него своих влюбленных глаз.

«Так вот ты какой, рыженький мой Мухомор», – думал он и уже твердо знал, что за ним он пойдет до конца.

А ветер шумел и гудел в проводах, густою сетью опутавших большой завод.

Вдруг кто-то крикнул:

– Драгуны!

И все повернулись в сторону широкой улицы.

К заводу на рысях шел эскадрон. Впереди него, сжав крепко в руках стек с серебряной ручкой, ехал молодой корнет Николай Амосов…

Самоха наклонился и, не спуская с корнета глаз, схватил с мостовой булыжник…