Текст книги "Первый ученик"

Автор книги: Полиен Яковлев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

В МАСТЕРСКИХ

Как– то ночью Лихов задержался на заводе дольше обычного времени, а утром по цехам обнаружили массу листовок. Они призывали к маевке.

– Смекаешь, рыженький? – подмигнул Володьке рабочий Алферов.

Володька улыбнулся.

– А мастер как? Не сцапал ни одной листовочки?

– Нет, – отрицательно покачал головой Володька. – В нашем цехе их моментально по карманам спрятали.

– Ну-ну, отлично, – засмеялся Алферов. – Пусть люди почитают, чтение интересное… А ты беги-ка на свое место, а то, смотри, сразу под штраф попадешь и останется тебе от жалованья одна дырка в бублике.

Володька ушел. Но не прошло и десяти минут, как его вызвали в заводскую контору, а там объявили коротко:

– Получай расчет.

– Расчет?

Но спорить Володька не стал: во-первых, знал, что никто его слушать не будет, а во-вторых, боялся, как бы снова не вспомнили про отца. Он молча расписался в получении одного рубля и восьмидесяти трех копеек и побежал к Алферову.

– Иван Захарович!

– Ну?

– Уволили…

– Что?

– Уволили, говорю.

– Уво-ли-ли? Уво-ли-ли? – несколько раз переспросил Алферов и стал шарить у себя в карманах. Он был так взволнован, что сам не знал, что искал. Наконец вытащил папиросу, но не успел донести ее до рта, как сломал, и с досадой швырнул на землю.

– Уволили, говоришь?

И, порывисто сорвавшись с места, он решительно пошел к дверям.

– Иван Захарович, куда вы? – испуганно спросил Володька. Он понял, что тот начнет воевать с мастером. – Иван Захарович!

И побежал вслед за ним.

Догнал он Алферова в другом цехе.

– Ты это что? – строго говорил Алферов мастеру, – А? За что, спрашиваю, мальца уволил?

Мастер посмотрел на него исподлобья и, чуть улыбнувшись, пожал плечами.

– За водкой тебе не бегает, а? – не унимался Алферов. – Со мной поругаешься, а на мальчишке свою злость срываешь?

Их окружили рабочие.

– Рубль штрафу, – холодно бросил мастер Алферову. – Почему работу оставил? Почему не в свой цех пришел? Иди на место. Нечего глотку драть.

– Я тебе дам рубль штрафу! – вышел из себя Алферов. – Ишь, хозяйская гнида. Душа продажная!

– Что? – заревел мастер. – Ты это кому? Мне? Мне? Глаза его налились кровью, и он со всего размаху ударил Алферова в грудь.

– Драться? – бросились к мастеру стоявшие тут же рабочие. – Драться? Рукам волю давать?

И зашумели бурей:

– Дай ему сдачи!

– До каких еще пор издеваться будут?

– Гони его по шеям, Алферов!

– К хозяину его!

– Какой там хозяин, – вышел вперед рабочий, прозванный почему-то Любой. – В тачку его да за ворота.

– Правильно!

Мастер волком заметался среди обступивших его рабочих, и вдруг решительно шагнул к дверям, намереваясь бежать в контору, но ему сейчас же преградили путь.

– Нет, брат, постой, погоди!

– Сажай! – кто-то крикнул сзади.

– Давай тачку!

В это время худенький маленький человек с землистым цветом лица, с вечно бегающими и неспокойными глазками, недавно принятый на работу, незаметно юркнул за дверь и исчез из цеха.

– Давай тачку! – снова крикнул кто-то, но тачку уже подкатывал Люба.

Мастер рванулся.

– Не позволю! – взвизгнул он по-щенячьи. – Вы что? В тюрьму захотели?

– Не стращай! – угрюмо зашумели со всех сторон. – Не очень-то мы пугливые. Сажай его, пса хозяйского!

– Вали!

И несколько человек быстро сбили его с ног и опрокинули в тачку.

– Хо-хо! – дружно понеслось вокруг. – Алферов, провожай голубчика!

– Лей слезу!

– Пиши до востребования!

– Хо-хо!

– Припудри его! Обсыпай золой! – крикнул кто-то.

– Покрась мазутцем!

С криком, с хохотом мастера выкатили из цеха на заводской двор, и только собрались вывезти за ворота, как со всех сторон понеслись тревожные полицейские свистки.

– Фрр! Трр!

Усатые, краснорожие городовые, поддерживая на бегу, свои неуклюжие шашки («селедки», как называли их рабочие), бежали на помощь мастеру и орали, по-звериному выкатив глаза.

– Раз-зойдись! Осади назад!

Двое городовых бросились к мастеру. Тот, увидя подмогу, рванулся из тачки, вскочил на ноги.

– Хватайте, хватайте его! – закричал он городовым, отыскивая глазами Любу, но Любу уже оттеснили назад рабочие. Тогда он указал на Алферова:

– Вот зачинщик!

– Ты? – подскочили к Алферову двое городовых.

Рабочие заволновались.

– Не Алферов, а мастер всему виной, – закричали со всех сторон. – Не дадим Алферова!

– Давай сюда администрацию!

– Давай хозяина!

– По шеям таких мастеров! Не будем с такими работать!

– Осади назад! Назад! – напирали на рабочих городовые.

Вдруг в конторе распахнулась дверь, и на крыльце показался пристав. Он почтительно пропустил хозяина мастерских и, подозвав старшего городового, что-то приказал ему. Тот козырнул и побежал куда-то. Мастер вынырнул из толпы стал позади хозяина.

– Что здесь происходит? – обратился хозяин к рабочим и придал своему лицу выражение полного недоумения. – Не понимаю, – сказал он. – Что это за безобразие! К чему это?

Рабочие заговорили все разом. Все зашумели, закричали, каждый старался доказать, что виной всему мастер, а не они.

Пристав поднял руку в белой нитяной перчатке.

– Смирно! – крикнул он.

– Не солдаты мы, чтобы нам «смирно» кричать, – раздалось из толпы. – Своими фараонами[7] 7
  Фараонами рабочие дразнили царских полицейских.


[Закрыть]командуй!

– Кто хочет говорить – выходи вперед, – скрывая раздражение, приказал пристав.

– Все хотим! – раздались отовсюду голоса. Рабочие прекрасно поняли, чего хочет пристав. Ему надо выяснить вожаков, а затем арестовать их.

– Все будем говорить! – продолжали шуметь они.

– Уволить мастера!

– Принять обратно уволенного ученика!

– Штрафы отменить!

– Довольно! Поизмывались над нами!

И вспомнились рабочим все обиды, накопившиеся годами.

Вдруг, раздвигая толпу, вышел вперед Алферов.

– Я буду говорить, – сказал он.

И сразу умолкли все.

– Ну-с? – наклонил хозяин голову. – Слушаю. Говори.

– Не говори, а говорите, – спокойно поправил его Алферов.

– Правильно! – дружно подхватили рабочие. – Повежливей надо с нами.

Хозяин что-то промычал невнятное и покосился на пристава. Тот кашлянул.

Володька чуть приоткрыл рот и уставился немигающими глазами на Алферова. Среди толпы он не чувствовал себя чужим. Он уже прочно слился с рабочей массой, хотя и видел, что многие даже не замечают его и не знают, существует ли вообще на свете какой-то Володька Токарев.

А Алферов вскочил на крыльцо, повернулся лицом к рабочим и крикнул:

– Товарищи! Я буду говорить не о себе. Я буду говорить о всех рабочих. До каких пор будем терпеть мы…

– Стой! – перебил его пристав. – Ты что? Митинг здесь открываешь?

Алферов, не слушая пристава, продолжал:

– Мы должны выставить свои требования. Мы требуем…

– Фрр! Трр! – снова залились со всех сторон сверчки, и усатый городовой, подскочив к Алферову, столкнул его плечом с крыльца. Тут подбежали и другие городовые и Алферова окружили, схватили. Рабочие бросились было к нему на выручку, но в эту минуту в ворота неожиданно ворвались конные жандармы и оттеснили их.

Алферова увели в контору.

Рабочих оттеснили частью к распахнутым дверям цеха, частью к забору, частью за ворота. Среди последних оказался и Люба, и ему вместе с другими удалось скрыться.

Мастер бегал, искал его всюду, и вдруг, наткнувшись на Володьку, крикнул:

– А ты чего здесь? Вон отсюда!

Володька посмотрел вокруг себя. Двор уже был пуст. Только из дверей конторы выглядывал человечек с лицом землистого цвета, с беспокойно бегающими глазами.

– Шпик, – догадался Володька и, не говоря ни слова, ровным шагом пошел со двора, все еще зажимая в руке один рубль восемьдесят три копейки, которые он так и не успел положить в карман…

В РОЩЕ

Как только долетела до гимназистов весть о том, что рабочие готовятся к маевке, старшеклассники сбились в уборной, и начался жаркий спор. Многие быстро присоединились к Лебедеву и Минаеву, считая необходимым поддержать рабочих, но два восьмиклассника – Веретенников (тот самый, что в прошлом году выхватил собранные для Лихова деньги и отдал директору) и Самохвалов, отец которого владел в городе самой большой паровой мельницей, быстро пронюхав об этом, стали собирать свою компанию и выставили требование: «Никакой политики, а кончать гимназию».

Часов в одиннадцать вечера, как раз накануне Первого мая, Лебедев, Аня Шурупова и Федя Долгополов осторожно вышли из квартиры Минаева и, стараясь избегать людные, освещенные улицы, направились по домам. На первом же перекрестке Долгополов, кивнув головой товарищам, юркнул, в свой переулок. Аня и Лебедев пошли вдвоем.

– Я провожу вас, Аня, – сказал Лебедев.

– Не надо. Я не боюсь одна.

– Нет-нет. Одну я вас не пущу. Мало ли что может случиться. На улицах бывают пьяные…

– Но ведь мне совсем близко.

– Все равно.

Лебедев и сам знал, что Ане идти недалеко и что живет она не в глухом переулке и что никто ее на улице не тронет, но ему очень не хотелось с ней расставаться. В этом году, зимой, когда начал собираться тайный ученический кружок, Лебедев стал часто встречаться с Аней, и она ему очень понравилась. Аня в этом году, как и Лебедев, кончала гимназию и собиралась ехать в Москву на высшие женские курсы. Лебедев стал мечтать о том, как они с Аней поедут в университетский город, как будут встречаться там, вместе работать, вместе иногда ходить в театр («Хотя бы раз в месяц, хотя бы на галерку – и то бы хорошо», – думал Лебедев, учитывая свои скудные средства). Уже давно он искал случая остаться с Аней наедине и по-дружески поговорить с ней, поделиться своими надеждами и мечтами, и вот этот случай представился. Поэтому-то Лебедев и не хотел, чтобы Аня шла домой одна.

Однако, шагая с ней рядом, он вдруг почувствовал какую-то странную, непонятную ему робость и не решился ей ничего сказать.

«Скажу в другой раз, – подумал он, – а сейчас не до того… Завтра Первое мая… Надо сделать все так, как мы только что решили на квартире у Минаева».

– Аня, вы только будьте осторожней, – сказал тихо Лебедев. – В случае чего…

Он хотел добавить: «В случае, если налетят полицейские, вы держитесь ближе ко мне, я защищу вас», но и это он не решился сказать и только вздохнул. Однако он чувствовал, что, если и на самом деле так случится, то он скорее даст себя изувечить, чем позволит кому бы то ни было обидеть Аню.

Аня шла спокойно, все о чем-то думала и, когда они остановились возле ее квартиры, она протянула Лебедеву руку и сказала:

– До свидания, Петя… Вы знаете, чего бы я хотела? Я хотела бы, чтобы мой брат, который сейчас в ссылке, знал бы о том, что завтра я буду участвовать в маевке и…! – Она опустила голову.

Лебедев молча смотрел на нее и ждал.

– Я очень люблю брата, – горячо сказала Аня. – Очень!

– Да… Жаль, что я его почти не знаю, – ответил Лебедев. – Я его, наверное, тоже очень бы полюбил…

Аня горячо пожала ему руку и позвонила.

Когда за ней закрылась дверь, Лебедев еще долго стоял и чувствовал, что какая-то большая-большая радость наполнила его всего.

Наконец он бросил последний взгляд на окна Аниной квартиры и быстро пошел домой.

Утром, подойдя к матери, он сказал:

– Мама, я в гимназию не пойду сегодня.

– Почему?

– Ты знаешь, мама, я тебя никогда не обманываю. Скажу прямо. Я сегодня с товарищами иду на маевку. Мы сегодня демонстративно не занимаемся. Понимаешь?

Мать встревоженно посмотрела на Лебедева.

Лебедев это заметил.

– Ты не бойся, мама, – сказал он.

– Я, – ответила мать, – боюсь, конечно. Боюсь, Петя. Но… Я понимаю… Делай так, как ты находишь нужным, только… Только, Петя, будь все-таки осторожным.

Лебедев с благодарностью взглянул на нее.

– Право, – сказал он, – не у каждого есть такая хорошая мама, как у меня. Ну, не тревожься, я побегу.

Он поспешно надел фуражку и ушел из дому.

За городом, где дорога поворачивала в рощу, он столкнулся с Долгополовым, и они пошли вместе.

– Никого из наших не встретил? – стараясь скрыть свое волнение, спросил Лебедев.

– Нет, никого.

– Что же это они?

– Да еще рано.

– Как ты думаешь, не отступят они в последнюю минуту?

– Смотря кто. Некоторые, конечно, струсят. Что касается нашего кружка, уверен, что явятся все.

– Относительно Ани Шуруповой я не сомневаюсь.

– Еще бы, – многозначительно улыбнулся Долгополов и кашлянул.

Лебедев покраснел.

– Ты дурак, – сказал он Долгополову, но так, что тот ничуть не обиделся.

– Ничего-ничего, – ответил Долгополов, – ты, главное, Петька, не смущайся. Это, во-первых. А во-вторых, мы с тобой, кажется, вышли из дому раньше, чем следует. Смотри, вон уже роща, а никого не видно.

Однако когда они вошли в рощу, то заметили несколько небольших групп рабочих. Рабочие сидели на лужайках и о чем-то оживленно беседовали. При появлении же Лебедева и Долгополова они не то с любопытством, не то с недоумением посмотрели на них и умолкли.

Лебедева охватило чувство неловкости, и он шепнул товарищу:

– Черт нас принес так рано.

– Не смущайся, – ответил Долгополов и, повернувшись в сторону ближайшей группы рабочих, приподнял фуражку я сказал:

– Доброе утро, товарищи.

– Доброе утро, – ответил средних лет рабочий. Он был чисто выбрит, в свежей, только что выглаженной сатиновой косоворотке и начищенных ваксой сапогах. Да и вообще все рабочие выглядели как-то по-праздничному. Одеты они, правда, были плохо, бедно, но из того, что имели, выбрали лучшее.

Другие рабочие тоже кивнули Долгополову.

– С Первым маем! – посмелев, сказал Лебедев.

– С Первым маем! – дружно ответили ему. А рабочий в сатиновой косоворотке сказал:

– А вы что же не в гимназии нынче?

– А вы что же не на работе нынче? – лукаво спросил Долгополов.

Все засмеялись.

– Садитесь, – предложил один из рабочих, и Лебедев с Долгополовым присели к ним.

Тем временем роща стала понемногу наполняться людьми. По двое, по трое со всех сторон сходились рабочие. Были здесь и молодые, и пожилые.

Вдруг Лебедев вскочил на ноги. Он увидел несколько гимназисток и среди них Аню.

– Сядь, – улыбаясь, дернул его за брюки Долгополов.

Лебедев посмотрел на него и, вдруг покраснев, снова опустился на траву.

– Эх ты, Петя, Петя, – тихо и добродушно засмеялся Долгополов и, похлопав приятеля по плечу, крикнул весело гимназисткам:

– Товарищи, идите к нам!

Когда гимназистки подошли близко, он посмотрел на них и деланно строго сказал:

– Вы что же это? Ась?

Те в недоумении посмотрели на него.

– Вы что же это, – повторил Долгополов, – не поздравляете нас с Первым маем? Ась?

Тут все сразу заговорили, зашумели, засмеялись.

– Ох, – покачал головой рабочий в косоворотке, – молодые же вы, зеленые…

Но он произнес это не зло, а как-то тепло, по-отечески.

– А Паша Минаев не пришел еще? – спросила Аня у Лебедева, но спросила она это больше для того, чтобы скрыть свое смущение. Среди рабочих она и ее подруги были впервые. Какое-то чувство робости и неловкости сковывало их. Но вскоре это чувство прошло, так как рабочие заговорили с ними просто, искренне, по-товарищески.

У Ани раскраснелись щеки, она то и дело посматривала по сторонам, и ее мучило нетерпение, хотелось скорее дождаться того главного, ради чего пришла она сюда сама и привела подруг.

– Ох, будет вам от вашего начальства! – сказал рабочий в косоворотке и засмеялся.

– Пусть. Не так страшно, – расхрабрились гимназистки.

– Анна Шурупова, пожалуйте к доске-с? Вы почему это не явились Первого мая-е на урок-с, – подражая Швабре, крикнул Долгополов.

А роща все наполнялась и наполнялась людьми.

– А вы чего здесь? – вдруг искренне удивился Лебедев, увидя Медведева и Корягина.

– Так… – ответил Корягин. – Мы тоже…

– Чего – тоже?

Корягин с Медведевым переглянулись.

– Вот, – сказал, наконец, Медведев и вытащил из кармана полуфунтовую гирьку. – Вот. Мы тоже.

– О-го-го! Вот это так да! – засмеялся сидевший поблизости рабочий. – Только вы, гимназистики, все-таки того… С гирькой-то не спешите. Тут на драку нас и без вас постараются натравить. Спрячь-ка гирьку, а лучше дай-ка ее сюда. Уж если придется пустить ее в дело, так я лучше тебя пущу.

– Пожалуйста, – любезно сказал Медведев и отдал гирьку. – Если бы я знал, я бы еще и фунтовую принес.

Прибежал и Минаев и еще несколько гимназистов. Но вдруг все увидели Лихова.

– Лихов! Вася! – бросились к нему бывшие его одноклассники. Лихов улыбался, жал друзьям руки, но тут внимание всех отвлек чей-то голос. Все повернули головы и увидели высокого стройного рабочего, взобравшегося на большой пенек и говорившего оттуда.

– Товарищи! – кричал он громко. – Сегодня, в Международный день Первого мая…

Все, кто был в роще, быстро окружили оратора.

Это был Алферов. Его, после истории с мастером, продержали несколько дней в полиции, а из литейных мастерских совсем уволили.

– Товарищи! – громко и четко говорил Алферов, и все его напряженно слушали. Он говорил о революционном значении дня Первого мая, о международной рабочей солидарности, о приближающихся революционных боях с царским правительством, о партии, которая руководит рабочими, и о их ближайших революционных задачах и закончил свою речь возгласом: «Да здравствует Первое мая! Да здравствует революция! Долой самодержавие!»

– Долой самодержавие! – подхватили со всех сторон.

– Долой царя! – звонко выделился голос Ани.

Вслед за Алферовым стали выступать и другие ораторы. Тут же около пня, служившего трибуной, стоял и рабочий Люба.

Вдруг к нему подбежал взволнованный Володька Токарев и что-то шепнул на ухо. Люба нахмурился и передал услышанное Алферову. Алферов сейчас же поднялся на пень и крикнул собравшимся:

– Товарищи! Полиция пронюхала место нашего собрания. Будьте спокойны. Сейчас же расставим посты. При первом сигнале расходитесь небольшими группами и усаживайтесь тут же на лужайках. Делайте вид, что вы собрались на пикник. У кого есть что закусить, раскладывайте еду на газетах, на платках. Понятно? Главное же, товарищи, спокойствие! Не поддавайтесь на провокации.

Спрыгнув с пня, Алферов с помощью Любы выслал разведчиков, которые разбрелись по окраинам рощи и стали следить – не покажется ли где полицейский наряд.

В качестве разведчиков Володька захватил с собой Корягина и Медведева.

Они оба поглядывали на бывшего своего одноклассника с чувством какого-то почтения и восторга и не знали, как теперь с ним разговаривать: так ли, как разговаривали когда-то в классе, или по-иному. Ведь они понимали, что Токарев уже оторвался от гимназии, что он живет какими-то другими, новыми интересами, им мало знакомыми и не всегда понятными, что оборвалась какая-то нить, которая еще не так давно крепко связывала их с любимым рыженьким Мухомором.

– Ну как, Володька? – осторожно спросил Корягин.

Он сам не знал, о чем хочет спросить приятеля, и поэтому, задав вопрос, смутился и потупился.

– Ничего, – так же неопределенно ответил Мухомор. – А вы?

– Мы тоже ничего, – сказал Медведев, и они умолкли, не зная, о чем еще говорить. И только тогда, когда выбрали место для наблюдения за полицией, когда уселись за деревом и стали следить, только тогда они вновь почувствовали прежнюю свою дружбу и сразу нашли общий язык.

Коряга даже вздохнул от удовольствия.

– Ох, Володька, – сказал он, – у нас в гимназии Швабра по-прежнему, как дракон.

– У нас в мастерских, где я работал, тоже драконы вроде Швабры. Вот, например; один мастер…

Он не договорил. На дороге показались полицейские. Они шли прямо к роще.

– Бежим! – шепнул он Корягину и Медведеву.

И, прячась по кустам, они бросились в рощу, чтобы предупредить Алферова. Но рабочие уже знали о приближении полиции и сидели, разбившись на маленькие группы. У кого на обрывке газеты лежал хлеб и кусочки тарани, у кого твердые, как камень, пряники. У некоторых были бутылки с фруктовой водой или квасом. Все вполголоса переговаривались между собой, стараясь изобразить на лицах полное равнодушие, но за этим равнодушием скрывались озлобление и напряженность.

Когда наконец в роще показались полицейские, кто-то из рабочих запел:

 
Ах вы, сени, мои сени,
Сени новые мои…
 

– Это что же? – спросил старший городовой. – Что это за поминки? Тут не кладбище!

Никто ничего не ответил, все сделали вид, что даже не замечают полицейских.

Старшего полицейского это покоробило. Он уставился глазами на Любу и крикнул:

– Ты кто такой?

– Я? – спросил Люба. – Человек. А ты?

Кто– то из рабочих не выдержал, засмеялся.

– Сборище? – надулся полицейский. – А на работу почему не выходите?

– А ты что? Хозяин, что ли? – спросили его.

– Не ваше дело, – ответил полицейский и, прикинув глазом силу своих приближенных, которые, только и ждали приказа, крикнул грубо: – А ну! Марш все отсюда! Не знаете, что скопляться нельзя?

 
Не брани меня, родная,
Что я так тебя люблю, —
 

вдруг снова запел какой-то парень, и снова среди рабочих раздался хохот. Полицейский рассвирепел и, сунув в рот свисток, огласил всю рощу звонкой трелью. С окраин рощи ему сейчас же ответили переливчатыми свистками, и тогда рабочие, поняв, что они окружены, один за другим поднялись на ноги.

– Расходись! – снова приказал полицейский, но никто не двинулся с места.

Две враждебные силы с ненавистью смотрели друг на друга. Тогда на пенек поднялся Алферов и крикнул:

– Товарищи! Вы видите, что у нас в России рабочему даже нельзя мирно провести свой праздник.

– Какой там праздник? – заорал полицейский. – Никакого нет праздника.

Алферов, не обращая на него внимания, продолжал:

– В наш лучший рабочий праздник – Первое мая – являются сюда царские лакеи…

– Псы, – поправил кто-то Алферова, и тогда, по короткому знаку своего начальника, все полицейские, выхватив шашки, стали теснить народ, требуя очистить рощу.

– Ну! – подбежал один из полицейских к пожилому рабочему и с силой толкнул его в грудь, но в ту же минуту между ним и рабочим выросла фигура Ани. У нее гневно сверкнули глаза и щеки покрылись румянцем.

– Не сметь! – не помня себя, закричала она. – Не сметь! Назад!

Полицейский вытаращил глаза. Этого он не ожидал никак. Но после секундного замешательства у него вдруг надулись на лбу жилы, и он, оскалив зубы, выругал Аню нехорошим, неприличным словом. Тогда стоявший рядом рабочий в сатиновой косоворотке со всего размаху ударил его по лицу. Полицейский чуть не упал, но, оправившись, замахнулся шашкой, Подоспевшие рабочие сшибли его с ног, отняли шашку и забросили ее в кусты. Шашку сейчас же схватил Медведев, но, не зная, что с ней делать, забросил ее еще дальше. Там ее подобрал Люба и, воткнув с силой в дерево, сломал пополам.

Полицейские рассвирепели, но они не принимали последних мер, видимо, ожидая кого-то. Обрадованные стойкостью рабочих, Лебедев и его товарищи тоже вошли в азарт. Они вовсю бранили городовых, упрекая их в дикости и беззаконии, но городовые меньше всего обращали на них внимание и только грозили одним: директором.

И вдруг Долгополов дернул за рукав Лебедева.

– Гляди! – шепнул он и кивком головы указал на появившегося неизвестно откуда Попочку. Попочка держал почему-то фуражку в руках и улыбался.

– Господа, господа, как не стыдно, – вдруг подбежал он к гимназистам. – Я доложу Аполлону Августовичу. Идите, сейчас же идите все по домам.

Лебедев посмотрел на Аню и ответил твердо:

– Мы не пойдем.

– Лебедев, – сказал Попочка, – вы делаете очень плохо. Не забывайте – вы в этом году кончаете гимназию… Вы можете лишиться аттестата.

– А вы… А вы… – вышел из себя Лебедев, – а вы не бегайте, как (хотел сказать: «Как ищейка», но воздержался)… Не бегайте по пятам… Вы… Вы отбиваете хлеб у этих фараонов, – кивнул он на полицейских и презрительно посмотрел на Попочку.

– Хорошо, – спокойно сказал тот. – Я и об этом доложу Аполлону Августовичу.

И, повернувшись, он было пошел, но в этот момент в рощу ворвались конные полицейские, и в воздухе засвистели нагайки.