Текст книги "Миры Пола Андерсона. Том 19"

Автор книги: Пол Уильям Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

– Мы поедем на юг, – смущенно предложил Иеясу. – Вы можете видеть его новое солнце.

– Думаю, я умру раньше, чем он туда доберется, – сказал Свобода. Он задумчиво покусал губу, потом выпрямился и похромал от окна. – Ладно. Давай-ка навестим кое-кого из моих друзей-Советников и испортим ему настроение.

ГОРЯЩИЙ МОСТ

Глава 1

Послание было подобно электронному крику в ночи – самый мощный, узконаправленный и точный коротковолновый радиолуч, какой только позволяла создать математика и техника. И все же этот луч мог долгие годы блуждать по космосу в надежде случайно наткнуться на цель. Когда расстояния измеряются световыми неделями, малейшая неточность разрастается в чудовищную ошибку.

Но на сей раз случай оказался счастливым. Как только флагманский корабль сбросил ускорение, офицер-радист Анастас Марди– кян врубил свои локаторы – огромные, окружавшие «Рейнджер», как паутина неосторожную муху, – и настроил их на широкий диапазон. Радиолуч попался в сети. Призрачно-рассеянный, с удвоенной допплеровским эффектом длиной волны, заглушенный космическими шумами, он, даже пройдя через сложную систему фильтров и усилителей, остался не вполне разборчивым.

Но этого было достаточно.

Мардикян ворвался в рулевую рубку. Радист был молод, и месяцы, проведенные в полете, еще не притупили в нем восторга от первого в жизни космического путешествия.

– Сэр! – крикнул он. – Сообщение!.. Я только что прослушал запись... Передача с Земли!

Командующий флотилией Джошуа Коффин вздрогнул. Это движение в невесомости подбросило его с палубы вверх. Притормозив натренированной рукой, он завис на месте и рявкнул:

– Если вы до сих пор не удосужились выучить устав, надеюсь, недели гауптвахты вам для этого хватит!

– Я... Но, сэр...

Радист попятился. Его униформа радужными бликами отразилась на металлических и пластиковых поверхностях. Коффин единственный из всех офицеров флотилии носил черный мундир, давно забытый сотрудниками космической службы.

– Но, сэр, – повторил Мардикян. – Весточка с Земли!

– Только дежурный офицер имеет право входить в рулевую рубку без разрешения, – напомнил ему Коффин. – Если у вас что– то срочное, существует переговорное устройство.

– Я думал... – выдохнул Мардикян. Помолчал немного и изобразил вариацию стойки «смирно» в свободном падении. Глаза его пылали гневом. – Виноват, сэр.

Коффин повисел еще, не двигаясь, глядя на темнокожего юношу в ослепительно ярком одеянии. Расслабься, сказал он сам себе. Времена изменились. Он вовсе не худший из них, из нынешних – беспечных, суеверных, болтающих между собой на незнакомых мне языках. Благодари Господа, что вообще удалось набрать рекрутов, и уповай, чтобы на твой век их еще достало.

Дежурный офицер Холлмайер – высокий, белобрысый – был уроженцем Ланкашира, но наблюдал за капитаном и радистом раскосыми азиатскими глазами. Все трое молчали, слышно было только тяжелое дыхание Мардикяна. А в носовом иллюминаторе теснились в кучу звезды, сгущая вечную ночь вокруг.

– Ладно уж, – вздохнул Коффин. – На сей раз прощаю.

В конце концов, подумал он, сообщение с Земли и правда событие. Радиолуч в принципе способен преодолеть расстояние от Солнца до альфы Центавра, но для этого нужна специальная аппаратура. А засечь горсточку кораблей, летящих с полусветовой скоростью, да еще засечь так точно, чтобы сравнительно слабый приемник Мардикяна смог поймать радиолуч... Да, у парнишки были уважительные причины для радости.

– Что передают? – спросил Коффин.

Он ожидал, что послание окажется обычной пробой, посланной для того, чтобы инженеры, отделенные от них расстоянием длиною в жизнь, могли узнать по возвращении флотилии, был зарегистрирован сигнал или нет. Если к тому времени на Земле еще останутся инженеры. И вдруг Мардикян выпалил:

– Старый Свобода умер! Новый Советник по психологии, Томас... Томсон... тут запись невнятная... Во всяком случае он сочувствует конституционалистам. Он аннулировал декрет об образовании... Обещал с большим вниманием относиться к местным традициям. Да вы сами послушайте, сэр!

Коффин невольно присвистнул:

– Но ведь из-за декрета колонисты и отправились к Эридану!

Его слова нелепо упали в глухую тишину.

Холлмайер проговорил наконец на своем шипящем английском (Коффин терпеть не мог этот акцент, напоминавший ему о Змие в некогда благословенном саду):      ,

– Причины для основания колонии больше не существует. Но как мы узнаем мнение трех тысяч будущих пионеров, спящих в анабиозе?

– А разве мы обязаны их спрашивать? – Коффин не мог пока понять отчего, но мозг его работал в бешеном темпе, подгоняемый необъяснимым страхом. – Наше дело доставить их на Рустам. До получения особого приказа с Земли мы не имеем права вносить какие бы то ни было изменения в планы... Тем более что общее голосование провести все равно невозможно. Лучше, во избежание переполоха, вообще не упоминать...

Он осекся. Лицо Мардикяна исказилось смятением.

– Но, сэр! – вскричал радист.

Коффин похолодел.

– Вы уже проболтались, – сказал он.

– Да, – прошептал Мардикян. – Я встретил Конрада де Смета, он пришел за какими-то деталями для ремонта, и... я же не думал...

– Вот именно! – прорычал Коффин.

Глава 2

Флотилия насчитывала пятнадцать кораблей – более половины всего космического флота, имевшегося в распоряжении у человечества. Пересечь шесть парсеков до эпсилона Эридана и вернуться обратно они могли не быстрее чем за восемьдесят два года. Но правительство ничего не имело против. Оно расщедрилось даже на речи и оркестры по случаю отбытия колонистов. После чего, подумал Коффин, наверняка довольно ухмыльнулось и возблагодарило своих языческих богов за то, что гора свалилась с плеч.

– Не совсем, как выяснилось, – пробурчал капитан.

Он праздно сидел в общем зале «Рейнджера», ожидая начала совещания. Суровую строгость Стен зала нарушало всего несколько картин. Коффин хотел оставить стены голыми (кому, кроме него, интересно смотреть на фотографию шлюпки, на которой юный Джошуа ходил по Массачусетскому заливу, глянцево блестевшему на солнце тем далеким летом?), но даже теоретически абсолютная власть командующего флотилией имеет свои пределы. Слава Богу, экипаж все-таки не испоганил стен непристойными изображениями голых женщин. Хотя, если быть до конца откровенным, Коффин не был уверен, что эти картинки лучше... Мазки кисти по рисовой бумаге, намек на дерево и классический иероглиф... Нет, не понимает он новые поколения.

Шкипер «Рейнджера», Нильс Киви, был для командующего как дыхание родного дома: маленький бойкий финн сопровождал Коффина и в первом полете к Эридану. Они не были друзьями, ибо адмиралу положено держать дистанцию, но их молодость прошла в одном и том же десятилетии. Вообще-то, подумал Коффин, большинство астронавтов – ходячие анахронизмы. Я мог бы поговорить разве что с Гольдбергом, или Ямато, или Перейрой, не рискуя встретить недоуменный взгляд, если случайно упомяну фамилию умершего актера или спою пару тактов забытой песенки. Но они сейчас в анабиозе. Каждый из нас по очереди выстоит годовую вахту, а затем отправится в морозильник, так что до конца путешествия поболтать нам не придется.

– А это было бы занятно, – задумчиво протянул Киви.

– Что? – спросил Коффин.

– Еще раз пройтись по Верхней Америке, половить рыбку в Императорской речке, раскопать нашу старую стоянку, – пояснил Киви. – Были на Рустаме и славные денечки, не одна только работа да опасность.

Коффин подивился тому, как близко, почти в одном русле, текли их мысли.

– Да, – сказал он, вспоминая странные и дикие. закаты над Расщелиной. – Хорошие пять лет мы провели.

– На сей раз все иначе, – вздохнул Киви. – Мне не очень-то хочется туда возвращаться. Мы были первооткрывателями, мы ходили там, где не ступала нога человека. Теперь пионерами будут колонисты, а мы всего лишь извозчики.

Коффин пожал плечами. Он наслушался подобных жалоб еще до старта, и во время полета тоже. Что ж, люди, запертые в замкнутом пространстве, должны научиться терпеливо сносить ограниченность друг друга.

– Надо с благодарностью принимать то, что тебе дано, – сказал он.

– Я вот о чем беспокоюсь, – сказал Киви. – Вдруг мы вернемся домой, а нашу службу уже ликвидировали? Никаких больше космических экспедиций. Если такое случится, я отказываюсь принимать это с благодарностью.

Прости его, воззвал Коффин к своему Богу, не очень-то щедрому на прощения. Страшно, когда рассыпается в прах весь фундамент твоей жизни.

В глазах у Киви вспыхнули искорки.

– Конечно, – сказал он, – если мы прервем полет и сразу повернем обратно, мы еще можем успеть. Не исключено, что там сейчас снаряжают какие-нибудь экспедиции к звездам и включат нас в списки.

Коффин усмехнулся. И снова он не совсем понимал причину своих эмоций – на сей раз гнева и злости

– Я никому не позволю подвергать сомнению целесообразность нашего полета, – отрезал он.

– Ах, оставьте, – сказал Киви. – Будьте же благоразумны. Я не знаю, какие побуждения подвигли вас на этот несчастный круиз. Ваш ранг позволял вам отказаться – только вам из всего экипажа, Вы ведь не меньше меня хотите отправиться в разведывательную экспедицию. Если бы Земле было на нас наплевать, она не стала бы звать нас обратно. Зачем же упускать такой шанс? – Он прервался и взглянул на стенные часы. – Пора начинать совещание! – И включил межкорабельную связь.

Видеопанель ожила четырнадцатью экранами сразу, по экрану на каждое судно. На Коффина уставились встревоженные лица. Корабли, перевозившие только груз да команду в анабиозе, были представлены своими капитанами. На экранах же судов, груженных спящими колонистами, виднелись, кроме шкиперов, еще и штатские представители.

Коффин внимательно осмотрел всех по очереди. Космолетчиков он знал. Они все входили в Сообщество, и даже родившиеся гораздо позже Коффина были чем-то на него похожи. На всех лежал отпечаток дисциплины ума и тела, а глубоко в душе – мечта, подчинившая себе всю жизнь: новые горизонты под новыми солнцами. Хотя подобного рода поэзией никто из них не увлекался, слишком много было повседневных забот.

Колонисты – дело другое. Хотя что-то общее было у Коффина и с ними. Почти все они выходцы из Северной Америки, у них научный склад ума, и они питают глубокое недоверие к правительству. Но верующих среди конституционалистов немного, да и те в основном или католики, или иудеи, или буддисты – в общем, иноверцы. И все без исключения погрязли в характерном для новой эпохи грехе потворства своим желаниям: у всех у них на скрижалях написано, что ни один закон не властен над личной моралью и что свобода слова может быть ограничена лишь там, где она переходит в клевету. Коффин порой ловил себя на мысли, что с радостью распрощается с ними навеки.

– Все готовы? – начал он. – Прекрасно, приступим к делу. Наш офицер-радист, к несчастью, оказался чересчур болтливым. Он раз_г> ворошил осиное гнездо... – Коффин увидел, что идиома осталась для многих непонятной. – Он возбудил недовольство, угрожающее всему проекту. Мы должны как-то решить этот вопрос.

Конрад де Смет, колонист со «Скаута», ехидно усмехнулся.

– Вы предпочли бы просто умолчать о сообщении, верно? – спросил он.

– Это упростило бы нам жизнь, – натянуто отозвался Коффин.

– Другими словами, – сказал де Смет, – вы лучше нас знаете, чего мы хотим. От подобного высокомерия, сэр, мы как раз и надеялись избавиться. Никто не имеет права утаивать информацию, важную для общества.

Тихий насмешливый голос проговорил из-под маски:

– И вы еще обвиняли Коффина в склонности к чтению проповедей!

Глаза командующего устремились к экрану с изображением женщинй. Он не мог разглядеть ее под бесформенным балахоном и маской, но он встречался с Терезой Зелены на Земле, во время подготовки к полету. Ее голос вдруг вызвал у него в памяти бабье лето на лесном косогоре столетие назад. Уголки 1уб непроизвольно поползли кверху.

– Благодарю вас, – сказал он. – Вы полагаете, мистер де Смет, что вы знаете, чего хотят спящие колонисты? Что вы вправе за них решать? К сожалению, мы не можем разбудить их для голосования, даже если будить только взрослых. У нас попросту нет места. И регенераторы воздуха не в состоянии обеспечить столько кислоррда. Вот почему я не хотел ничего сообщать до прибытия на Рустам. А оттуда желающие могли бы вернуться на Землю вместе с флотилией.

– Мы можем будить их по нескольку человек и после голосования сразу погружать в анабиоз, – предложила Тереза Зелены.

– Это займет не одну неделю, – сказал Коффин. – Вам известно лучше, чем мне, что метаболизм трудно остановить и так же трудно опять привести в норму.

– Если бы вы могли увидеть сейчас мое лицо, – сказала она, опять со смешком в голосе, – я изобразила бы на нем «аминь!». Мне так надоело возиться с безжизненной человеческой плотью, что... В общем, я рада, что все они женщины и девушки. Заставь меня кто-нибудь делать массаж и уколы мужчинам, я дала бы обет безбрачия.

Коффин покраснел и выругал себя за это. Оставалось надеяться, что на ее экране ничего не будет заметно. Он увидал, как ухмыльнулся Киви. Чтоб он провалился!

Молодой колонист подхватил шутку и добавил, что его занятие – прекрасное лекарство от гомосексуальных наклонностей. Коффин отчаянно пытался найти слова, чтобы укротить насмешников. Ни стыда, ни совести не осталось у людей! Здесь, перед лицом вечной тьмы Господней, они говорят такие вещи, за которые их следовало бы покарать ударом молнии, а он, Коффин, вынужден все это выслушивать.

К счастью, Киви переменил тему:

– Будить колонистов по группам бессмысленно. За несколько недель мы уже минуем критическую точку.

– Какую точку? – спросил девичий голос.

– Вы не знаете? – изумился Коффин.

– Вы ей потом объясните, – вмешалась Тереза. И снова, как и раньше, Коффин подивился ее решительности. Она отсекала все несущественное с мужской прямотой и женской практичностью. – Просто поверь нам на слово, Джун, что, если мы не повернем назад в течение ближайших двух месяцев, нам придется продолжить полет к Рустаму. Значит, голосование отпадает. Мы могли бы разбудить несколько человек, но для статистики с таким же успехом сгодятся и те, что бодрствуют.

Коффин кивнул. Она говорила о пяти женщинах на своем корабле, стоявших годовую вахту и заботившихся о 295 спящих колонистках. За время перелета только 120 из них не будут разбужены для несения вахты – 120 детей. Пропорция на остальных девяти кораблях с колонистами была приблизительно такая же, в то время как экипаж всех судов насчитывал 1620 человек, 45 из которых бодрствовали одновременно. Будет ли жребий брошен двумя процентами человек или четырьмя-пятью – большой разницы нет.

– Давайте вспомним точно, что говорилось в сообщении, – сказал Коффин. – Декрет об образовании, непосредственно угрожавший вашему конституционалистскому образу жизни, отменен. Вы теперь не в худшем положении, чем до старта, но и не в лучшем, хотя в послании есть намеки на будущие уступки. Вас приглашают вернуться домой. Вот и все. Больше передач нам поймать не удалось. Согласитесь, для принятия такого ответственного решения, как возвращение, данных маловато.

– Решение о продолжении полета еще более ответственно, – возразил де Смет. Большой, нескладный, он склонился вперед, пока не занял весь экран. В голосе его зазвенел металл. – Мы люди способные, материально обеспеченные. Смею надеяться, Земле уже недостает наших услуг, особенно в области техники. Судя по вашему собственному отчету, Рустам – суровое место. Многие из нас там погибнут. Почему бы не повернуть домой, если есть такая возможность?

– Домой, – прошептал кто-то.

Слово наполнило внезапную тишину, как вода наполняет чашку, пока тишина не выплеснулась через край. Коффин сидел, прислушиваясь к голосу корабля – его генераторов, вентиляторов, регуляторов, – и вдруг уловил в их шуме новую частоту: домой, домой, домой.

Только у него нет дома. Отцовская церковь разрушена, да ее месте восточный храм; леса, где горел октябрь, расчищены под новые отростки города, а залив огорожен и превращен в планктонную ферму. Все, что у него осталось, – это корабль и несколько отвлеченная надежда на небеса.

Совсем молоденький юноша сказал, скорее сам себе, чем окружающим:

– У меня там осталась подружка.

– А у меня – подлодка, – откликнулся другой. – Я ходил на ней вокруг Большого Барьерного рифа, нырял с аквалангом из люка и всплывал на поверхность. Вы не поверите, какими голубыми бывают волны! На Рустаме, говорят, невозможно спуститься с горных вершин.

– Зато у нас будет целая планета, – сказала Тереза Зелены.

Человек с тонким лицом ученого ответил ей:

– В том-то вся и проблема, дорогая моя. Три тысячи колонистов, включая детей, абсолютно изолированные от магистральной линии развития человечества. Можем мы надеяться создать свою цивилизацию? Или хотя бы не деградировать?

– Вся ваша проблема, папаша, – сухо заметил стоявший рядом с ним офицер, – заключается в том, что на Рустаме нет средневековых манускриптов.

– Не стану спорить, – сказал филолог. – Больше всего я хочу, чтобы мои дети выросли мыслящими людьми. Однако, похоже, теперь они могут сделать это и на Земле... А будет ли у первых поколений на Рустаме возможность спокойно посидеть и подумать?

– Будут ли на Рустаме следующие поколения вообще?

– Сила тяжести на целую четверть больше земной. Господи! Я уже сейчас ее чувствую!

– И синтетика, год за годом синтетика и гидропоника, пока мы не установим экологическое равновесие. На Земле хоть иногда удавалось полакомиться бифштексом.

– А моя мама не смогла лететь, она у меня слишком слабенькая. Но она заплатила за сто лет анабиоза, все свои сбережения отдала... Просто на случай, если я все же вернусь.

– Я проектировал супернебоскребы. На Рустаме мне светят разве что бревенчатые срубы.

– А помните лунный свет над Гранд-Каньоном?

– А помните, как исполняли Девятую симфонию Бетховена в Федеральном концертном зале?

– А помните тот потешный кабачок на Среднем уровне, где мы пили пиво и распевали старинные романсы?

– А помните?

– А помните?

Тереза Зелены закричала, перекрывая их голоса:

– Во имя Анкера! О чем вы говорите? Если вам так неохота лететь, зачем вы вообще садились на корабль?

Они угомонились – не сразу, постепенно, пока Коффину не удалось наконец стукнуть по столу и призвать всех к порядку. Он поглядел Терезе прямо в глаза и сказал:

– Спасибо, мисс Зелены. Я боялся, что с минуты на минуту слезы хлынут потоком.

Одна из девушек всхлипнула под маской.

Чарльз Локабер, представитель колонистов «Курьера», кивнул:

– Конечно, это удар по нашей решимости. Я и сам, быть может, не стал бы голосовать за продолжение полета... Да только сомневаюсь я, стоит ли доверять сообщению на все сто.

– Что? – Квадратная голова де Смета, втянутая в плечи, подскочила вверх.

Локабер безрадостно усмехнулся.

– Правители с каждым годом становятся все деспотичнее, – сказал он. – Они отпустили нас, что верно, то верно. Но теперь, возможно, пожалели – не потому, что мы представляем собой непосредственную для них угрозу, а потому, что мы будем примером неблагонадежности для других. Или просто потому, что мы будем. Заметьте, я вовсе не уверен. Но они вполне могли решить, что мертвые мы будем надежнее, и хотят хитростью заманить нас обратно. Для диктаторов такое поведение вполне характерно.

– Самый фантастический бред, который я* когда-либо... – возмущенно воскликнул женский голос.

– Не такой уж фантастический, как вам кажется, дорогая, – сказала Тереза. – Я немного изучала историю – настоящую, а не ту цензурованную кашку, что нынче подают под видом истории... Для нас тут есть еще одна опасность. Сообщение может быть совершенно правдивым. Но останется ли оно в силе, когда мы вернемся? Не забывайте, сколько времени пройдет. И даже если бы мы могли вернуться завтра и Земля встретила бы нас с распростертыми объятиями, кто из вас поручится, что наши дети и внуки не столкнутся с теми же проблемами, не имея, подобно нам, возможности вырваться на волю?

– Значит, вы голосуете за Рустам? – спросил Локабер.

–Да.

– Благослови нас Господь! Я с вами.

Киви поднял руку. Коффин заметил его жест и произнес:

– Думаю, экипаж тоже нельзя лишать права голоса в этом вопросе.

– Что?! – Де Смет побагровел. Подавился словами, клокоча от возмущения, и наконец выплюнул: – Вы всерьез считаете, что имеете право проголосовать за то, чтобы оставить нас в этой пристройке к аду, а потом благополучно смотаться на Землю?

– Вообще-то, – улыбнулся Киви, – экипаж, по-моему, предпочел бы вернуться сразу. Я лично...

– Я объяснил вам, как недальновиден ваш подход, – вмешался Коффин. – Космические полеты никогда не приносили барышей. Они были научными авантюрами, исследованиями в чистом виде, если хотите. И они скоро заглохнут, если люди не будут в них заинтересованы. Успешное основание колонии на Рустаме вдохновит Землю на снаряжение новых разведывательных экспедиций.

– Это вы так думаете, – парировал Киви.

– Надеюсь, вы осознаете, – с неприкрытым сарказмом проговорил совсем молоденький юноша, – что с каждой секундой наших дебатов мы удаляемся от дома на 150 тысяч километров.

– Не берите в голову, – посоветовал ему Локабер. – Что бы мы ни делали, ваша подружка превратится в старую грымзу раньше, чем мы доберемся до Земли.

Де Смет все еще шипел на Киви:

– Ты, извозчик паршивый, ты считаешь себя вправе играть нами, как пешками...

– А ты выбирай выражения, пень неотесанный! – окрысился Киви. – Не то я вобью их тебе обратно в глотку!

– Молчать! – крикнул Коффин. – Молчать!

– Пожалуйста! – эхом подхватила Тереза. – Во имя наших собственных жизней... Вы что, забыли, где мы находимся? Между нами и вечностью всего лишь несколько сантиметров! Пожалуйста, здесь не место для драк, иначе мы вообще не увидим ни одной планеты!

Ее слова не звучали ни мольбой, ни плачем. Они были скорее материнским увещеванием (неожиданным для незамужней женщины) и успокоили разъяренных мужчин быстрее, чем окрики Коффина.

Командующий флотилией подвел черту:

– Все, хватит. Мы чересчур возбуждены и не способны мыслить здраво. Продолжим совещание через четыре вахты, то есть через шестнадцать часов. Обсудите вопрос со своими попутчиками, поспите немного, а на следующем собрании изложите общую точку зрения.

– Шестнадцать часов! – ахнул кто-то. – Вы представляете, сколько времени обратного пути они нам прибавят?

– Вы слышали, что я сказал, – отрезал Коффин. – Желающие поспорить могут заняться этим на гауптвахте. Все свободны.

Он выключил видеопанель.

Киви, уже успокоившись, улыбнулся ему исподтишка:

– Суровый отеческий нагоняй не дает осечки, верно?

Коффин встал из-за стола.

– Я ухожу, – сказал он, и собственный голос показался ему хриплым и незнакомым. – Продолжайте полет.

Никогда в жизни он не чувствовал себя таким одиноким,– даже в ту ночь, когда умер отец. О Господи, Ты, что говорил с Моисеем в пустыне, яви ныне волю Твою! Но Господь молчал, и Коффин почти бессознательно отправился туда, где надеялся найти поддержку.

Глава 3

Одевшись в скафандр, Коффин помедлил немного в воздушном шлюзе перед выходом. Двадцать пять лет он уже был астронавтом – сто лет, если прибавить время, проведенное в анабиозе, – но до сих пор не мог без трепета предстать лицом к лицу перед творением Господним.

Бескрайняя тьма мерцала звездами, уводя взгляд все дальше и дальше, вплоть до яркого потока Млечного Пути, и еще дальше, простираясь вглубь другими галактиками и скоплениями галактик, свет от которых, пойманный телескопом сегодня, родился раньше Земли. Глядя из пещеры воздушного шлюза за локаторы и вереницу кораблей, Коффин почувствовал себя растворенным в ледяной беспредельности и абсолютном безмолвии. Но он знал, что эта пустота пылает и гудит смертоносной энергией, играет потоками пыли и газа, более массивными, чем планеты, и в муках рожает новые солнца; и он произнес вслух самое страшное имя: «Я есмь Сущий»⁶, и капли холодного пота выступили под мышками.

Все это мог увидеть человек в пределах Солнечной системы. Полет же с полусветовой скоростью уносил сознание в такие дали, что порой оно не выдерживало нагрузки, и тогда еще одного лунатика погружали в анабиоз. Ибо движение искажало всю картину космоса, сгоняя толпы звезд прямо к носу, так что корабли рассекали пылающее звездное облако адской допплеровской синевы. Созвездия тоненькой полоской лежали на траверзе, а в боковых иллюминаторах был кромешный мрак. За кормой по-прежнему ярко сияло Солнце, но с каким-то зловещим красноватым оттенком, точно оно уже состарилось и скитальца по возвращении домой ожидала заледеневшая планета.

«Что значит человек, что Ты помнишь его?»⁷ Строка принесла привычное успокоение; ведь и его, Коффина, бренную плоть, создавал Творец солнц атом за атомом, и меньше всего желал Он, чтобы душа человеческая была обречена на вечные муки. Коффин никогда не понимал, как его коллеги-атеисты выносят открытый космос.

Что ж, пора...

Он нацелился на ближайший корпус и выстрелил из маленького пружинного арбалета. Легкий линь размотался вслед за магнитной стрелой. Коффин машинально проверил прочность каната, подтянулся к соседнему кораблю, отцепил стрелу и выстрелил снова – и так от одного судна к другому, пока не добрался до «Пионера».

Неуклюжий уродливый корабль встал надежной стеной между Коффином и звездами. Астронавт проплыл мимо ионных трубок, ныне холодных. Хрупкие, скелетообразные – просто невозможно было поверить, что они выбрасывали из себя поток ионизированных атомов со скоростью, лишь вполовину меньшей скорости света. Вокруг судна опухолями выпячивались баки с реактивной массой. С учетом расходов на торможение (плюс небольшой запас) массовое соотношение составляло примерно девять к одному, то есть девять тонн топлива на каждую тонну, которой предстояло достигнуть эпсилона Эридана. Чтобы очистить достаточное количество реактивного материала на обратный путь, потребуются месяцы работы на Рустаме. А свободная часть экипажа будет тем временем помогать основывать колонию.

Если колонии вообще суждено состояться.

Коффин добрался до наружного люка и нажал на «дверной звонок». Внешний клапан открылся, и командующий очутился на борту. Капитан Карамчанд встретил его, помог выбраться из скафандра. Дежурный офицер под каким-то предлогом подплыл поближе, чтобы послушать, ибо однообразие жизни на судне разъедало душу не меньше, чем беспредельность и отчужденность космоса.

– О, сэр! Что привело вас сюда?

Коффин собрался с духом и выпалил резким от смущения тоном:

– Я хочу видеть мисс Зелены.

– Конечно. Но зачем идти самому? Я хочу сказать: телесвязь...

– Лично! – рявкнул Коффин.

–Что?

Дежурный офицер попятился и быстренько исчез, опасаясь скандала. Коффин не удостоил его даже взглядом.

– Срочно, – бросил он капитану. – Пожалуйста, свяжитесь с ней и организуйте нам конфиденциальную встречу.

– Нуда... нуда... Слушаюсь, сэр. Сей момент. Будьте любезны, подождите, пожалуйста, здесь... Я хочу сказать... Будет сделано, сэр!

Карамчанд умчался по коридору.

Коффин криво усмехнулся. Этим бедолагам можно посочувствовать. Он сам установил закон насчет женщин – твердый, как сталь, – а теперь сам же его нарушает.

Нужен ли вообще был этот закон? Коффин не мог сказать с уверенностью. До сих пор женщины ходили в космос лишь в пределах Солнечной системы и на отдельных кораблях. Межзвездных прецедентов не существовало. Тем не менее казалось очевидным, что за спящими в анабиозе колонистками должны ухаживать женщины, а мужчин к ним подпускать не следует (и наоборот). Но не будет ли свободное общение бодрствующих мужчин и женщин еще более взрывоопасным? Коффин решил изолировать дам от греха подальше в своего рода гарем и не будить супружеские пары одновременно.

Для здорового мужика и так нелегко осознавать, что женщина лежит в нескольких километрах от него. Нелегко глядеть на нее, спрятанную под маской, во время телесовещаний. (А может, маски только ухудшают дело, подогревая воображение? Кто знает?) В общем, лучшее, что можно было сделать, – это задраить жилые помещения и морозильные камеры, дабы не дразнить экипаж, а космолетчиков отправлять на женские суда только отстаивать вахты: пускай возвращаются обедать и спать на свои корабли. А потом оставалось лишь молить Всевышнего, чтобы твои распоряжения оказались правильными, да надеяться, что сатана не возьмет реванш, когда всех колонистов разбудят на Рустаме.

Коффин взял себя в руки. Закон потерял бы силу, если бы, например, в нас ударил большой метеорит. А послание с Земли гораздо опаснее. Поэтому не волнуйся о том, кто что подумает.

Карамчанд вернулся, отдал честь и, запыхавшись, отрапортовал:

– Мисс Зелены примет вас, капитан. Сюда, пожалуйста.

– Благодарю.

Коффин Проследовал к главному люку. Ключи от него были только у женщин, но сейчас дверь стояла нараспашку. Коффин с такой силой протиснулся в нее, что пролетел до противоположной стены и отскочил рикошетом.

Тереза засмеялась. Закрыла дверь, заперла ее на ключ.

– Исключительно ради спокойствия экипажа, – сказала она. – Бедняжки мужчины с их благими намерениями! Добро пожаловать, капитан.

Он с опаской обернулся к ней. Мешковатый балахон, слава Богу, по-прежнему скрывал фигуру, но маску она сняла. Красавицей ее не назовешь, подумал Коффин: курносая, с квадратной челюстью, почти уже старая дева. Но улыбка приятная.

– Я... – он не находил слов.

– Идите за мной. – Она повела его по короткому коридору, хватаясь руками за скобы. – Я предупредила девушек, чтобы не высовывались, так что не бойтесь.

В конце коридора был отгороженный переборкой отсек. Взять с собой на корабль можно было не так уж много вещей, но Терезе удалось придать отсеку индивидуальность с помощью картин, микроплейера, томиков Шекспира и Анкера. У нее были записи Баха, Бетховена и Рихарда Штрауса – музыки, в которой вечно открываешь что-то новое. Тереза, придерживаясь за опору, кивнула, внезапно посерьезнев:

– Зачем вы хотели меня видеть, капитан?

Коффин обнял опору согнутой рукой и уставился на свои ладони. Пальцы напряженно прижались друг к другу.

– Хотел бы я дать вам четкий ответ, – сказал он вполголоса, с трудом выговаривая слова. – Я никогда не сталкивался с подобной проблемой. Если бы дело касалось только мужчин, думаю, я бы справился. Но с нами женщины... и дети.

– И вы хотите услышать женскую точку зрения. Вы мудрее, чем я думала. Но почему вы выбрали меня?

Он заставил себя посмотреть ей в глаза.

– Вы показались мне самой разумной из всех бодрствующих женщин.

– Серьезно? – Она засмеялась. – Благодарю за комплимент, но неужели обязательно преподносить его таким суровым торжественным тоном да еще буравить меня глазами насквозь? Расслабьтесь, капитан. – Она вскинула голову, разглядывая его. – У меня тоже есть к вам вопрос. Некоторые девушки никак не могут понять этот фокус с критической точкой. Я пыталась объяснить, но я всего лишь дипломированная медицинская сестра и не сильна в математике, так что, боюсь, я только окончательно задурила им головы. Вы в состоянии объяснить суть вопроса в двух словах?