Текст книги "Феодора"

Автор книги: Пол Уэллмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

Император и ближайшие его сподвижники беспомощно наблюдали, как вспыхивают все новые пожары в городе.

– Я оставлю вас, высокочтимые мужи, – заявила она и, не дожидаясь ответа, начала спускаться по лестнице в сопровождении Нарсеса.

Каждый час казался вечностью, прожитой среди смятения и страха. К воротам дворца беспрерывно стекались беженцы, умоляющие об убежище. Это были большей частью священнослужители православной церкви во главе с самим Гиппией, с опозданием осознавшие, что единственным могущественным покровителем для них является император. О, теперь они сокрушались о том, что нечистый, лишив разума, подтолкнул их к разжиганию этих беспорядков. Юстиниан велел впустить их, и церковники были размещены во дворце.

Стражники, несущие караул на дворцовых стенах, постоянно сообщали о возникновении новых пожаров, издалека без конца доносились звериные вопли и завывания толпы мародеров, опьяненных жаждой разрушения. До сих пор, однако, никаких выступлений в непосредственной близости от дворца не было, но Юстиниан, цеплявшийся за малейшую надежду, пытался убедить себя, что негодование черни не направлено против его особы. Каждому, с кем он говорил, Юстиниан упорно внушал, что этот бунт – всего лишь временное затмение разума, вполне объяснимое в такие смутные времена, а столкновения являются результатом межпартийных распрей и прекратятся, как только одна из сторон одержит верх.

Около полуночи, когда уже было точно известно, что нечестивцы подожгли по меньшей мере семь храмов, не считая множества других зданий, пришло сообщение об ужасной трагедии. Разрастающийся пожар перекинулся на Виа Амастрия и охватил приют, где находились пятьдесят беспомощных больных, которые и погибли страшной смертью, так как были не в силах подняться.

– Гнусные убийцы! – воскликнул Юстиниан, услышав об этом. – Почему бездействует городская стража? Где пожарные отряды, кто-то же должен бороться с этим ужасным огнем!

– Боюсь, о великий, что городская стража и пожарные сейчас сами промышляют разбоем, и им ни до чего нет дела, – заметил Трибониан.

Юстиниан заломил руки.

– Что же делать? – простонал он. – Это же полная анархия, хаос!

– Прикажи эскувитам атаковать этот сброд, – предложила Феодора.

Но император панически метался взад и вперед, не в силах ни на что решиться.

– Нет… нет! – выговорил он наконец. – Я не могу послать воинов уничтожать моих подданных! Они опомнятся. Надо только подождать… К утру все должно измениться!

От этой мысли он приободрился.

– Да, да, я уверен в этом! К рассвету толпа устанет от бесчинств, и люди мирно разойдутся по домам.

– Многим из них некуда будет возвратиться, судя по тому, как распространяется пожар, – заметил Трибониан.

– Это будет прекрасной возможностью для нас проявить к ним любовь и милосердие! – воскликнул Юстиниан, который, казалось, убедил-таки себя в реальности желаемого. Он повернулся к Иоанну Каппадокийцу, молча стоявшему в стороне.

– Бездомные будут обеспечены жильем, я обещаю это! Кроме того, надо организовать дополнительную раздачу еды и одежды. Пусть это решение огласят, как только будет восстановлен порядок!

Однако буйные вопли толпы не ослабевали, сопровождаемые треском пожара, который рос и ширился и все ближе подползал к дворцовым стенам, взмывая иногда над ними жаркими языками пламени. В такие мгновения за каждым выступом сгущались черные тени, которые затем расползались, и дворец опять погружался в зловещие багровые сумерки.

ГЛАВА 27

Если император и убедил себя в том, что ему удастся утихомирить народ и вернуть его преданность раздачами и милосердием, то один из членов императорского совета в это не верил абсолютно.

На протяжении всего совета Иоанн Каппадокиец не проронил ни слова. Затем он удалился в свои покои и долго стоял неподвижно, ссутулившись, сцепив за спиной руки и мрачно уставившись в пол. Остатки его волос потемнели от пота, но не жара была тому причиной, поскольку стояла зима и январская ночь была прохладной. Причина заключалась в его крайнем нервном напряжении, вызванном навалившейся на него бедой и ощущением безысходности.

Как никто другой, префект претория понимал все глубинные причины восстания, которое Юстиниан теперь тщетно пытался усмирить. Взрыв недовольства не был случайным. Впервые Зеленые и Синие объединились, и именно он, Иоанн, приложил к этому руку. Эти крикуны в красных накидках, разжигающие страсти и доводящие толпу до неистовства, – разве не его словами, не его доводами пользовались они столь успешно? Свобода, с которой мятежники перемещались по городу, совершая все новые поджоги и грабежи, наводила на мысль, что городская стража либо держится в стороне, либо, что вероятнее всего, переметнулась на сторону бунтовщиков, польстившись на легкую наживу, как и предположил Трибониан. Иоанн знал, кто посеял в столице семена раздора и неповиновения.

Плебеи восстали и вооружены. Теперь им нужен только предводитель, который смог бы объединить их, подчинить своей воле и повести восстание по давно разработанному плану, цель которого – свержение императора и, что еще важнее, императрицы.

Но мысли эти вовсе не воодушевляли Иоанна. Он обхватил голову руками и, вцепившись в короткие, обрамляющие блестящую лысину волосы, так рванул их, что едва не лишился совсем.

– О, Сатана! – воскликнул он. – Почему все так обернулось?

На него нахлынуло чувство обиды на судьбу, словно свершилась величайшая несправедливость.

Все его усилия, долготерпение и хитроумнейшие ходы, которые он так кропотливо предпринимал и готовил, – все это принесло обильные плоды, но он-то и не мог ими воспользоваться.

Он знал – толпе нужен вождь, и чувствовал, что мог бы им стать. Он бы организовал и вооружил эту огромную шайку разбойников, и под его началом они бы без труда справились с дворцовой стражей, которая, вероятнее всего, не оказала бы никакого сопротивления, об этом он тоже успел позаботиться.

Но в голове его уже в который раз с поразительной ясностью прозвучали громогласные призывы оратора Зеленых, потрясшие его на Ипподроме: «Твой народ жаждет справедливости!.. Долой притеснения!», а затем – угрожающе однозначно: «Всем известно… кто угнетает нас!» И, наконец: «Он умрет… как Иуда!».

Иоанн провел пальцами по взмокшему лбу, и словно ледяная рука сжала его сердце. Он был единственным из всех императорских чиновников, к кому толпа была единодушна в своей ненависти. И в этом повинен он сам. В последние месяцы, утратив надежду на то, что его тайные замыслы удастся осуществить, он оборвал связь со многими, кого вознес и кому покровительствовал. Зеленые, несомненно, сочли его отступником, что было достаточно веским основанием, чтобы от него отвернуться. Что же касается толпы, она и не подозревала о его личном вкладе в подготовку беспорядков, однако имела предостаточно оснований ненавидеть его. Стараясь завоевать благосклонность Юстиниана, он слишком усердствовал в исполнении обязанностей префекта претория. Императору нужны были деньги – и Иоанн добывал ему эти деньги, используя всю изощренность своего ума, изобретая все новые налоги, продавая исключительные права на торговлю богатым купцам и даже государственные должности, которые, как на торгах, доставались тому, кто предлагал наивысшую цену. Наконец, он просто конфисковывал имущество горожан под любым предлогом и безо всякой жалости.

Иоанн осознавал, что, наполняя казну, он перегнул палку, и знал, что развелось множество недовольных, но никак не ожидал, что сумеет вызвать негодование такой разрушительной силы.

В какой-то момент он даже ощутил желание выйти из дворца и, представ перед народом, предложить себя в качестве вождя. Но тут же отбросил эту мысль. Ему даже рта не дадут открыть. Опьяненные злобой, они мгновенно разорвут его в клочья. Слишком сильно его ненавидели за безжалостные поборы.

Наконец он принял решение и тотчас выпрямился. Что ж, он способен взглянуть на события философски и приспособиться к любой ситуации. Если он не может возглавить мятежников, то уж по крайней мере не даст поймать себя в ловушку, как паршивую крысу. Избитое сравнение с крысой не казалось ему оскорбительным. Оно ему даже понравилось, потому что это всеми презираемое создание обладало ценным, с точки зрения префекта, качеством – способностью чуять момент гибели корабля и предпринимать шаги для спасения собственной шкуры.

При этой мысли Каппадокиец внимательно осмотрелся, словно что-то разыскивая. Затем он начал снимать с себя пурпурную мантию, золотые наплечники, шафрановую с золотом тунику, нарукавники и котурны, – все те великолепные знаки отличия, которые так любил; но в первую очередь он стремился избавиться от дорогих украшений, которые могли привлечь внимание…

Полчаса спустя у входа в кафисму, на ступенях, ведущих из дворцового перехода на Ипподром, появилась одинокая фигура, которая бесшумно двигалась в полной темноте. Невероятно было уже то, что кто-то смог воспользоваться этим ходом, так как ключи от него имелись только у дворцового управляющего, командира эскувитов и префекта претория. Но самое поразительное – это был прокаженный. Это сразу заметил бы всякий, не будь Ипподром совершенно пуст в этот поздний час. На нем была грязнобелая хламида, которую закон предписывал носить всем прокаженным, чтобы их можно было отличить издалека; в одной руке у него был колокольчик, также предназначенный для предостережения встречных, а в другой – посох; вокруг головы было обмотано грязное серое покрывало, закрывающее лицо, очевидно, обезображенное болезнью. На мгновение человек замер, осматривая огромные пустые трибуны, которые неясно проступали в темноте сквозь пелену дыма и лишь изредка озарялись вспышками отдаленных пожаров. Затем человек в хламиде начал долгий спуск по ступеням к арене, по песку которой он уверенно направился к Вратам Смерти, открытым днем и ночью. Здесь его движения и весь облик вдруг изменились. Статная фигура согнулась, словно страшная болезнь, изуродовавшая его лицо, сгорбила также и его спину. Посох теперь неуверенно нащупывал дорогу, очевидно оттого, что его слепые глаза не могли указать ногам, куда идти. Каждый шаг сопровождался унылым позвякиванием колокольчика.

Таким образом Иоанн Каппадокиец по-своему выразил уверенность в безнадежности ситуации – он дезертировал из дворца, выбрав для этого почти идеальную маскировку: прокаженному всегда уступят дорогу и никто не посмеет тронуть его, поскольку его прикосновение равносильно смерти.

Посох громко стучал по плитам мостовой, а колокольчик издавал печальный надтреснутый звон… Сгорбленный путник прошел мимо внешней стены Ипподрома на Виа Альта, взглянул на запад, где вершина одного из семи холмов, на которых раскинулся город, была полностью охвачена пламенем, затем свернул на восток и двинулся по главной улице мимо императорского дворца и здания суда. Улица огибала западный фасад Августеона, где мятежники взломали двери в книгохранилище и теперь топтали ногами пергаментные и папирусные свитки с творениями поэтов, историков и философов Греции, Рима, Египта и Персии; они расшвыривали их, рвали и жгли, охваченные манией разрушения.

Безвозвратная потеря человеческого разума, однако, не произвела на Каппадокийца особого впечатления. Он не видел никакого проку в учении, к тому же в данный момент его гораздо больше волновал вопрос, достаточно ли надежным окажется его маскарад в тех передрягах, которые еще впереди. Тысячи константинопольцев знали его в лицо, и он содрогнулся при мысли, что может быть случайно узнан.

Галереи Августеона не пострадали, но на противоположной стороне площади он увидел дымящиеся руины здания Сената. Затем Иоанн свернул на север и поплелся по улице, ведущей к вратам Евгения, с которой открывался вид на причалы Золотого Рога. Картина разрушений здесь была просто ужасающей. От великого собора Святой Софии остались только обугленные стены: кровля рухнула, место, где прежде возвышался величественный купол, теперь зияло непривычной пустотой, подобно выбитому зубу, тогда как остатки стен среди развалин, казалось, светятся изнутри зловещим светом тлеющих углей. Не отличающийся особой набожностью, а скорее суеверный, Иоанн, однако, похолодел при виде такого страшного святотатства.

На протяжении всего пути он никого не встретил. Казалось, жители города покинули окрестности дворца и сожженного собора, словно это было зачумленное или проклятое место. Однако, миновав Святую Софию, он натолкнулся на первые трупы: это был старик, очевидно иудей, с залитой кровью седой бородой, и маленькая девочка, возможно, его внучка, с разбитым затылком. Бездомная собака слизывала кровь с мостовой. Когда прокаженный проходил мимо, она оскалилась и зарычала. Улица впереди была вся в дыму, и Иоанн остановился в нерешительности. Затем он разглядел, что дым идет от догорающих руин церкви Святой Ирины, и поспешил вперед. Еще один труп. На этот раз – священник, выглядевший так, словно его рвала стая хищников. В отсветах огня было видно, как какие-то люди дрались из-за священных сосудов, украденных из алтаря.

Путник в белой хламиде шел дальше. Вокруг него во мраке сновали тени, кто-то истошно кричал, был слышен треск взламываемых дверей и вопли женщин. Что там происходит, он не мог разглядеть из-за дыма, от которого слезились глаза, душил кашель и не спасала даже закрывающая лицо тряпка. Однако он знал, что находится в одном из самых богатых городских кварталов. Именно здесь бунтовщики вымещали все свои обиды и утоляли жажду мести.

Наконец дым стал не таким едким и стали различимы фигуры пробегающих мимо людей. Здесь Иоанну неожиданно представился случай убедиться в том, насколько удачно выбрал он свое новое обличье.

Он оказался перед богатым домом, на ступенях которого лежал человек в тоге, с расколотым черепом. Иоанн узнал и дом, и человека, вернее, то, что от него осталось. Это был сенатор Фигул, весьма почтенный, хотя и несколько самодовольный патриций, принявший смерть на пороге своего жилища.

Дверь была распахнута, из нее лился яркий свет. Слышны были женские крики. Внезапно из дома выбежала молодая женщина. Было видно, что она красива, хотя лицо ее было искажено рыданиями. Волосы, из которых были вырваны гребни и заколки, рассыпались по спине. Двое пьяных парней в грязных туниках рабов выскочили следом и бросились догонять ее. Они мчались прямо на Иоанна, и тот отпрянул в сторону. Девушка, бегущая из последних сил, внезапно увидела в дыму и во тьме мрачную фигуру, закутанную в белое, и остановилась в ужасе. Преследователи тут же настигли ее, и тогда, словно предпочтя насильников прокаженному, она перестала сопротивляться. Иоанн видел, как ее поволокли обратно в дом.

Этот эпизод добавил к картине еще один зловещий мазок. Очевидно, рабы начали примыкать к восставшим и нападать на своих хозяев. Однако тот факт, что рабы сенатора убили его, захватили дом и теперь насилуют женщин, не особенно потряс Иоанна. Зато он почувствовал настоящее облегчение, убедившись в том, насколько надежно защищает его наряд прокаженного.

Постукивая посохом и звеня колокольчиком, он торопливо продвигался к императорскому Арсеналу, встречая на своем пути все больше следов насилия. На улицах повсюду валялись камни, мусор и обломки. То здесь то там грабители вламывались в лавки и брали все, что могли унести. А чего не могли – рвали, разбрасывали, уничтожали. В темном проеме двери что-то колыхалось. Это был повешенный, судя по одежде – богатый купец. Ноги его были босы и покрыты ожогами, – очевидно, грабители, прежде чем повесить беднягу, пытали его раскаленным железом, дознаваясь, где тот прячет золото.

В одном месте Иоанн натолкнулся на перепуганного ребенка не старше двух лет, который сидел на темной пустой улице совершенно один и заходился отчаянным плачем.

Мимо него прошла толпа мародеров, которые орали пьяными голосами и громогласно смеялись. Многие из них были одеты на гуннский манер – в хитоны с непомерно широкими рукавами, – их силуэты напоминали крылья летучих мышей. У многих были бороды и усы – дань последней моде ювентов. Правда, у некоторых юнцов, только вышедших из подросткового возраста, растительность на лице была жидковатой, зато весьма впечатлял их вид – свирепый и воинственный. Несколько человек несли горящие факелы, а один отрубленную человеческую голову на шесте… Узнать ее было невозможно. Вероятно, это был один из воинов городской стражи, оставшийся верным своему долгу. Вся эта свора двинулась к Августеону, намереваясь сровнять его с землей.

Внезапно Каппадокийцу стало жутко. В толпе мелькнуло очень знакомое лицо. Неужели это Герон, сын сенатора Полемона, который был сослан императрицей? Значит, весть о мятеже достигла провинций и враги императорского дома слетались, чтобы принять участие в его свержении! В какой-то момент Иоанну показалось, что взгляд человека, который знал его более чем хорошо, проникает сквозь тряпье прокаженного. Однако раскрасневшийся от выпитого Герон обошел его стороной и ринулся дальше вместе со всеми, размахивая сыплющим искры факелом.

Наконец впереди показалась мрачная громада Арсенала. Здание еще было целым; перед ним собралась большая толпа. При свете многочисленных факелов Иоанн увидел, как идет раздача оружия и щитов. Тот, кто руководил этим распределением, был также хорошо знаком Иоанну – Сергий, бывший начальник эскувитов, которому он когда-то лично покровительствовал. На минуту прокаженный остановился, испытывая желание подойти и открыться своему бывшему протеже, а заодно и некоторым из его подручных, которых он также узнал, – среди них были представители как Синих, так и Зеленых. Но в этот момент Иоанн услышал, как кто-то хрипло выкрикнул его имя, и обернулся на крик.

На ступенях стоял оратор в алой накидке и со всей страстью обрушивал на головы собравшихся потоки брани, адресованной высшей власти:

– Юстиниан – гнусный тиран, смерть ему!.. Феодора… И этой шлюхе – смерть! Смерть им всем и всей их своре, купающейся в нашем поту и крови, и в первую очередь – надутому убийце и грязному негодяю Иоанну Каппадокийцу!..

Воплями одобрения и ненависти толпа заглушила оратора. Сергий и его люди также поддержали обладателя накидки аплодисментами.

Фигура прокаженного беззвучно удалилась. Теперь он окончательно понял, в какую бездну швырнула его судьба, – ведь оратор, только что призывавший предать его смерти, был одним из тех лизоблюдов, которых Иоанн много лет натаскивал, опекал и поддерживал деньгами.

Оставив позади Арсенал и мятежников, он поспешил по темной улице на запад. Защищенный от бунтовщиков, он был лишен всякой надежды на помощь со стороны мирных жителей, в страхе захлопывающих перед ним окна и запирающих двери на засовы. Дым становился все гуще, и он понял, что приближается к еще одному очагу пожара, зарево над которым становилось тем ярче, чем дальше он продвигался. Тем не менее он продолжал идти вперед, так как это был самый короткий путь к вратам Евгения.

Ему навстречу тек все густеющий поток беженцев: матери с младенцами на руках и детьми, цепляющимися за их юбки, мужчины, согнувшиеся под тяжестью узлов с нехитрым скарбом, старуха, прижимающая к себе собачку, и множество других несчастных, лишившихся крова. Проклиная их, он должен был остановиться на обочине и ждать, пока они пройдут. Затем он двинулся дальше. Наконец, завернув за угол, он увидел, откуда все эти люди. За площадью полыхал пожар, одна сторона улицы была сплошь в огне. Он неистово рвался из проемов окон и взмывал над крышами, распространяя вокруг волны невыносимого жара. Иоанн услышал треск рушащихся крыш и стен, отдаленные разрозненные крики.

Поначалу он решил было, что отрезан от цели своего путешествия, однако, заметив, что горит только одна сторона улицы, понял, что, если поторопиться, он мог бы благополучно миновать опасное место. Заслоняясь локтем от жары, он приблизился к пылающим домам. У одного из них стоял, заломив руки, невысокий человек, не обращая внимания на порывы раскаленного ветра и неотрывно глядя в огонь.

– Моя жена, мой ребенок! Они там, внутри!..

Иоанн равнодушно прошел мимо. Прижимаясь как можно плотнее к стене, он стал огибать опасное место. Человек бросился за ним, обливаясь слезами и, очевидно, не замечая хламиды прокаженного. Желая от него отвязаться, Каппадокиец ускорил шаг, но вдруг с ужасом увидел, что стена одного из горящих домов клонится наружу. Забыв о своей роли калеки, он бросился бежать. На мгновение стена повисла над ним, а затем начала падать. Рванувшись из последних сил, он едва успел проскочить то место, на которое мгновение спустя рухнули горящие обломки стены. За его спиной раздались треск и грохот, как при землетрясении, в небо взметнулся столб искр и горящих головней, но он остался цел и невредим.

Иоанн обернулся. Стена, рухнув, перекрыла всю улицу, достав до домов напротив, которые теперь начали заниматься от пышущих адским жаром руин. Маленький человек, бежавший сзади, был заживо погребен под пылающими обломками. Каппадокиец почувствовал, что весь дрожит от ужаса перед чудовищной смертью, которой ему едва удалось избежать. Однако постепенно ему удалось взять себя в руки. До городских ворот было уже рукой подать, по пути пожаров больше не было. Он пошел дальше.

Ночью ворота обычно были закрыты и охранялись, но сегодня они были распахнуты настежь, и поблизости не было видно ни одного стражника. Множество людей стремились вырваться из города, давя и толкая друг друга. Но даже эта перепуганная, бегущая от пожара толпа расступалась, давая дорогу прокаженному и стараясь не прикоснуться к нему даже случайно.

Спустившись к набережной, Иоанн вдруг почувствовал испуг и растерянность. Причалы были так запружены народом, что негде и яблоку было упасть, однако люди все прибывали и прибывали. Были слышны панические вопли тех, кто под напором толпы падал с причалов в воду. И поскольку в обстановке всеобщей неразберихи никто даже и не пытался их спасать, несчастные шли ко дну.

Судовладельцы, опасаясь, что толпы, хлынув на палубы, перевернут и утопят их корабли, отвели их подальше от берега. На некоторых судах, которых течение прибило друг к другу, перепутались снасти. Там сновали моряки, с криками разрубая перекладины и веревки, тогда как другие отбивались веслами и шестами от плывущих к ним людей, головы которых черными горошинами виднелись на озаренной красным отсветом пожаров воде.

Но даже в этой толчее платье прокаженного давало Иоанну преимущество. Люди, увидев его, крестились и, бормоча молитвы святым, шарахались прочь, освобождая при этом некоторое пространство. Ему удалось добраться до места, где всегда стояла на якоре его барка. Однако там ее не оказалось. В ярости начал он искать ее, вглядываясь в силуэты кораблей, – но тщетно. Увидев на расстоянии четверти мили от берега бухты большое сирийское судно, освещенное дразняще спокойным светом корабельных огней, он сорвал с головы покрывало и бросился в воду.

Несколько минут спустя сирийский моряк увидел с низкой палубы фелуки приближающегося пловца и угрожающе поднял шест.

– Прочь, а не то я размозжу тебе голову! – закричал он. В ответ пловец бросил что-то, приятно звякнувшее при падении на палубу. Это заставило моряка невольно вытянуть шею и присмотреться. На досках лежал золотой солид.

– Ты получишь еще, если возьмешь меня на борт, – крикнул человек в воде.

– Что случилось? – спросил привлеченный шумом хозяин корабля.

– Этот человек предлагает золото, – ответил моряк.

– Вытащи его.

Но когда Иоанн начал перелезать через планшир, мореходы в страхе отпрянули.

– Матерь Божия! Прокаженный! – воскликнул хозяин. – Прочь с корабля, а не то заколю!

– Не прокаженный, а тот, кто может заплатить за услуги, – возразил Иоанн.

Он невозмутимо совлек с себя хламиду прокаженного, с которой ручьем стекала вода, и выбросил ее за борт, оставшись в одной тунике.

– А ты в этом уверен? – недоверчиво отозвался хозяин, не убирая кинжала.

– Взгляни на мои пальцы, они так же невредимы, как и твои, – отозвался Иоанн, – а платье это я использовал, чтобы выбраться из города.

Хозяин корабля внимательно осмотрел Иоанна и, поскольку знал, что отвратительные признаки проказы скрыть невозможно, осмотром остался удовлетворен.

– Ну, допустим, – сказал он. – И ты утверждаешь, что можешь заплатить?

Иоанн отстегнул от пояса кошель, туго набитый золотыми монетами.

– Сколько ты хочешь за то, чтобы отвезти меня в Сирию? – спросил он.

Ни хозяин, ни его команда никогда не видели Каппадокийца и поэтому не представляли, какая важная персона намерена стать их пассажиром, однако жадность сделала свое дело.

– Я возьму кошель со всем, что там есть, – заявил хозяин.

Иоанн скривился, однако кошель протянул. В конце концов, не так уж это и дорого. Он заплатил бы любую цену, лишь бы спастись из этого ада, который он сам сотворил в Константинополе.

Всю ночь Юстиниан не спал, а Феодора дремала урывками. Рассвет застал императрицу на ногах в окружении ее свиты. Женщины от страха тоже почти не спали, и лица у них были изнуренные и напуганные.

Феодора заказала завтрак раньше обычного, а за завтраком старалась держаться так, словно не происходит ничего особенного. Однако ее старания не увенчались успехом, так как еще до того, как подали еду, ей сообщили, что поздно ночью галереи Августеона вместе с торговыми рядами и библиотекой, хранившей множество книг и манускриптов, сожжены дотла. Это было совсем рядом с дворцом. Августеон теперь представлял собой груду дымящихся развалин, а когда пожар был в разгаре, искры и горящие головни долетали до самого дворца, от них даже занялись две крыши, которые, к счастью, удалось быстро потушить. Проникающий повсюду удушливый запах гари висел в воздухе и заполнял легкие, вызывая резь при каждом вздохе.

– Что же нам теперь делать? Что с нами будет? – причитали женщины.

– Держите себя в руках! – оборвала их Феодора.

Женщины жались друг к другу, некоторые плакали. Все лица были обращены к маленькой фигурке императрицы, молча и бесстрастно сидящей на большом троне, служащем для официальных приемов. Она явно не впадала в отчаяние и не поддавалась панике перед страшной угрозой. И это немного успокаивало остальных и придавало им уверенности. В эту минуту крайней опасности Антонина и Хризомалло инстинктивно расположились как можно ближе к Феодоре, чувствуя, что, как бы ни повернулись события, судьба у них одна.

– Кто же виноват в том, что все так ужасно обернулось? – воскликнула Антонина. – Ведь кто-то должен быть виноват!

Охваченная страхом, она не смогла с обычной тщательностью совершить утренний туалет, и краска с ресниц оставила на щеке темный след, похожий на мазок копоти.

– Никто не виноват, – коротко ответила Феодора. – Чернь отбилась от рук, вот и все.

В этот момент императрица увидела приближающегося Нарсеса и вздохнула с облегчением. Уж евнух не будет, по крайней мере, задавать бессмысленных вопросов.

– Твое императорское величество! – сказал он. – Полководцы Велизарий и Мунд ожидают в атрии.

Велизарий и Мунд! Это испытанные воины. Услышав их имена, она сразу почувствовала, что на сердце стало легче.

– Проси их немедленно, – велела Феодора.

Велизарий с его львиной гривой казался воплощением стойкости и уверенности. Мунд был ниже ростом и немного колченог, но отличался мощным телосложением. Его широкоскулое лицо и слегка раскосые глаза говорили о том, что в нем течет кровь гуннов, это подтверждала и жидкая растительность на верхней губе и подбородке. Когда оба наклонились, чтобы поцеловать подъем ее стопы, она жестом велела им подняться с колен.

– Сейчас не время для церемоний, военачальники, – сказала она. – Что привело вас на женскую половину?

– Мы были на императорском совете и хотели засвидетельствовать почтение нашей императрице, – отвечал Велизарий.

Мунд украдкой осмотрелся. В этой части дворца он оказался впервые, и все здесь у него вызывало интерес, особенно придворные дамы в роскошных нарядах. Случайно он встретился взглядом с Антониной, с которой был немного знаком, и Феодора не без досады заметила, как бывшая куртизанка игриво сощурила глазки в ответ, тут же позабыв о своих страхах. Только Велизарий, казалось, не замечает ничего.

– Что ты думаешь обо всех этих событиях? – спросила его Феодора.

– Думаю – дела плохи, – ответил он.

– Можно ли что-либо сделать?

– Это необходимо, нельзя сидеть сложа руки.

Велизарий говорил твердо и хладнокровно. Мунд, оторвав удивленный взгляд от Антонины, стоял молча, всем своим видом показывая готовность исполнить свой долг. Как женщина, Феодора инстинктивно искала защиты у отважных и сильных воинов.

– Я рада, что вы пришли, – сказала она. – Но что же сказал император?

– Его императорское величество еще не пришел ни к какому решению, – ответил Велизарий. – Императорский совет продолжался целый час, но хотя разговоров было много, никто не смог предложить выход, который устроил бы его величество.

– А у тебя есть какие-нибудь предложения?

– Есть, о великолепная, но оно не заслужило одобрения.

– И в чем же оно заключается?

– В том, чтобы мы явили бунтовщикам свою силу.

– Можно ли положиться на эскувитов? – спросила немного озадаченная Феодора.

Велизарий презрительно фыркнул:

– На этих оловянных солдатиков? Нет!

– В таком случае как бы ты осуществил свой план?

– На исходе прошлой ночи, когда дела начали принимать серьезный оборот, я из предосторожности велел ввести на территорию дворца отряд комитатов, а также подразделения герулов под началом Мунда. Мы разместили их на нижнем ярусе парка, за Порфировым дворцом.

– И какова их численность?

– Комитатов – девятьсот человек, а герулов – около семисот. Но это настоящие воины, о великолепная.

– Я бы хотела взглянуть на них.

Военачальник поклонился.

Феодора принимала приветствия комитатов и герулов, сидя в своем императорском паланкине у нижней стены дворца, примыкающей к морю. Ей сразу бросились в глаза чистота и порядок в лагере, а воины, замерев, стояли ровными рядами в полной боевой готовности.

– По внешнему виду их трудно сравнить с эскувитами, о великая, но драться они умеют, – заявил Велизарий.

Однако Феодора не согласилась с тем, что внешний вид его воинов не заслуживает внимания. Кольчуги и стальные шлемы комитатов не выглядели слишком эффектно, но зато было видно, что ими пользовались и тщательно за ними следили. Их длинные мечи в ножнах почти касались земли и, вероятно, создавали бы трудности на марше, если бы эти воины не передвигались верхом. Перед собой они держали копья, а за спиной у каждого висел мощный лук и колчан, полный стрел. Взгляд у них был уверенный и невозмутимый, как у людей, не раз побывавших в сражениях.