Текст книги "Феодора"

Автор книги: Пол Уэллмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

Каждую ночь она стирала тунику и вывешивала ее просушить в каюте. По ночам же она принимала ванну, несмотря на жалобы капитана, что она безоглядно расходует пресную воду. Она обнаружила, что красный пояс Экебола из иллирийской кожи, если потереть об него мокрый палец, отдает немного краски. Этот пояс очень кстати оказался в ее каюте: он стал источником цвета ее губ и легкого румянца на щеках. Увидев ее по обыкновению привлекательной и свежей, никакой мужчина никогда не догадался бы о ее заботах.

Но однажды плотный северный туман, висевший над морем, рассеялся, и перед ними открылось побережье Африки, сверкающее в солнечных лучах. Вдали виднелась гряда лиловых гор, ближе – склоны холмов, покрытые густой растительностью, и залив; группа белых строений, словно выточенных из мягкой слоновой кости, отражалась в заливе.

Услыхав крик вахтенного, Экебол поднялся на палубу. Лицо его было мрачным, глаза ввалились, но в этот миг его уже не мучили боли в желудке, так как море стало гладким, как зеркало.

Он стоял, глядя на далекий берег. Капитан отдал приказ – и флаг империи взвился на верхушку мачты.

– Почему ты поднимаешь флаг? – спросил наместник.

– Это Аполлония, ваше превосходительство, – отвечал бородатый мореход. – Когда я выходил отсюда два месяца назад, Фратес, начальник порта, просил меня поднять знамя империи, если я вернусь с новым наместником, чтобы они были готовы.

– Готовы к чему? – спросил Экебол.

– Ну как же, ваше превосходительство, чтобы приветствовать нового наместника должным образом. Им еще повезло, что нам потребуется два часа, чтобы добраться до пристани. У них будет достаточно времени, чтобы подготовить почетное сопровождение и завершить другие приготовления, необходимые для встречи правителя провинции.

– Хм! – буркнул Экебол. – Сопровождение, говоришь?

– Разумеется. А поскольку нас ждали примерно в это время, здесь уже собрались магистраты пяти городов, чтобы встретить вас на пристани, ваше превосходительство.

Экебол кивнул и отпустил капитана.

– Аполлония – наша столица, – сказал он Феодоре, – один из пяти городов Киренаики, которые вместе зовутся Пентаполисом. Я рад, что снова вижу твердую землю после этого проклятого моря!

Когда минутой позднее он повернулся к ней, лицо его выражало вопрос и смущение.

– Пожалуй, я не знаю, что дальше делать, – внезапно проговорил он.

– Что ты имеешь в виду?

– Это… ну, наместничество… совсем ново для меня. Я понял, что, пожалуй, не знаю… чего от меня ждут. Должен ли я произнести речь?

Феодора была несколько изумлена.

– Я думаю, что они не ждут от тебя речей, – сказала она. – Скорее, они сами примутся ораторствовать. Если они намерены вести себя так, как принято в Константинополе, то тебе следует только нарядиться как можно богаче и, сохраняя значительный вид, позволить им приблизиться и почувствовать, что ты заслуживаешь уважения и покорности. Конечно, эти провинциалы уже расписали всю церемонию, и тебе остается только следовать регламенту, поскольку, я уверена, самая важная роль в нем отводится тебе, и ты услышишь, возможно, куда больше лести, чем заслуживаешь, потому что эти люди хотят снискать твое расположение.

Его лицо прояснилось.

– Значит, мне нужно только держаться с достоинством?

– И принимать приветствия как первое лицо провинции.

Экебол кивнул.

– Хорошо. Я знал все это, однако хотел выяснить, понимаешь ли ты, что здесь происходит.

Девушка улыбнулась.

Минутой позже он сказал:

– Приготовься сразу же сойти на берег.

– Сейчас? – У нее перехватило дыхание. – Но я не могу! Это невозможно!

Он повернулся к ней с недовольным видом.

– Почему?

– Ты только взгляни на меня! Мне необходима достойная одежда. Я не меняла ее в продолжение всего путешествия…

Наместник нахмурился сильнее. Очевидно, воззвав к состраданию, она ошиблась. Феодора мгновенно изменила тактику:

– Хотел бы ты явиться здесь впервые в качестве правителя с дамой, одетой, как нищенка?

Экеболу и не приходило в голову, что она одета, как нищенка. Но обращение к его тщеславию попало в цель. Возможно, внешность любовницы можно улучшить и таким образом явить себя в еще более выгодном свете.

– Сколько времени тебе на это потребуется? – спросил он.

– По меньшей мере три часа.

Он нахмурился снова.

– Три часа? При том, что депутаты городов ждут, чтобы приветствовать меня?

– Пусть ждут! Разве ты не для того здесь, чтобы управлять провинцией? Произведи на них впечатление! Им полезно научиться терпеть и смиряться, чтобы доставить тебе удовольствие.

Он еще хмурился, но последняя фраза решила исход спора. Ворча, что эта задержка неразумна, Экебол приказал исполнить желание девушки – добыть в городе подходящую одежду и доставить на корабль особу, которая помогла бы Феодоре сделать прическу и надеть украшения. Чем больше размышлял он о том, что заставляет депутации городов ждать, тем больше эта мысль нравилась ему. С этим он и удалился в сумрак своей каюты.

Таким образом, после того, как корабль наместника бросил якорь у набережной, толпа встречающих из пяти городов, состоящая из военачальников, гражданских сановников, землевладельцев, аристократов и прочих, кто счел необходимым присутствовать при этом событии, а также две центурии всадников, три центурии тяжелой пехоты я военный оркестр, все в парадном облачении или держащие в руках столько железа, меди, кожи и дерева, из которых изготовляются оружие, снаряжение и музыкальные инструменты, что можно было полностью загрузить небольшой корабль, – стояла, парилась и потела под жгучим африканским солнцем в течение трех убийственных часов в ожидании, пока молодая женщина приведет свою внешность в соответствие со всеми представлениями о должном виде.

Когда же Феодора появилась, то почти оправдала это ожидание: на ней было белоснежное, украшенное золотым шитьем платье, которое очень шло ей, глаза и губы девушки ярко горели, фигура была полна волшебной грации, волосы неподражаемо уложены – все вместе представляло собой столь очаровательное зрелище, что разгоряченные и сердитые сановники, выдающиеся мужи и воины, забыв о своем гневе и мучениях, с восхищением воззрились на нее.

Она положила свою хрупкую руку на запястье Экебола, пышно вырядившегося в пурпур и золото, и вместе они двинулись между рядами встречавших.

Военный оркестр громогласно затрубил. Множество холеных и роскошно одетых людей, выступив вперед, преклонили колена перед наместником, а затем произнесли пространные речи, восхваляющие правителя и заверяющие его в совершенной преданности. При этом маленькая возлюбленная наместника оставалась как бы в стороне от происходящего и молча ждала. И хотя на ее долю досталось больше косых взглядов, чем полагалось по ее роли, церемония встречи показалась ей нескончаемой.

В конце концов она оказалась в предназначенном для нее паланкине, и восемь носильщиков одним мощным движением вскинули его на плечи. Феодора расслабилась, ощущая себя драгоценностью в достойной оправе.

Оркестр грянул походный марш, и процессия пришла в движение. Впереди следовала сотня всадников в стальных шлемах, латах и алых плащах, затем оркестр с барабанщиками, руки которых летали в воздухе, отбивая ритм, затем пешие воины со склоненными копьями, затем паланкин наместника, а сразу за ним – паланкин его возлюбленной, окруженные с обеих сторон колоннами громыхающих доспехами пехотинцев; далее шли сановники, и, наконец, вторая сотня всадников в алых плащах замыкала шествие. Хотя это и нельзя было сравнить с процессиями в Константинополе, здесь тоже было на что посмотреть.

С моря Аполлония показалась Феодоре красивой: белые постройки, стоящие на террасах или взбегающие по склонам холмов, длинный мол, вытянутый, как рука, и корабли, бросившие якоря в заливе. Однако вблизи эта иллюзия быстро рассеялась.

Узкие улицы оказались еще уже из-за своеобразной архитектуры зданий, у которых вторые этажи, поддерживаемые колоннами из кедра или камня, почти смыкались над мостовой. Все дома были каменными, выбеленными известью, с плоскими крышами и без окон, которые заменяли узкие щели, защищенные решетками из железа или дерева, что превращало их в подобие маленьких крепостей. Все улицы были, кроме того, чудовищно грязны. Мухи тучами роились над разлагающимися в канавах отбросами. Повсюду на улицах, у зарешеченных окон и на крышах домов толпились горожане. Некоторые возгласами приветствовали процессию, но Феодоре их крики и рукоплескания казались искусственными и лишенными подлинного энтузиазма.

Теперь ей предстояло новое испытание. Впервые в жизни она играла важную роль в публичной процессии, привлекая внимание огромной толпы – это вовсе не то, что случайные взгляды мужчин, к которым она привыкла.

Везде она видела обращенные к ней лица – тысячи лиц. Лица греков, римлян, евреев, левантинцев и кочевников-берберов. Она чувствовала на себе взгляды сотен глаз, которые приводили ее в смущение и вызывали беспокойство, особенно взгляды женщин. Ей казалось, что ее оценивают, судят по женским меркам, а этого боится каждая женщина, что эти люди уже враждебно настроены и ищут только недостатки и, как только процессия отдалится, собираются кучками, чтобы поделиться впечатлениями и посостязаться в умении отпустить самое убийственное замечание о ней. Один из кварталов, через который двигалась процессия, она узнала сразу – это был квартал проституток. Здесь городские шлюхи, сидя на крышах, вели беспрерывный словесный огонь, комментируя, выкрикивая, бранясь и зазывая свистом ухмыляющихся солдат почетного сопровождения. Но эти женщины умолкали, когда мимо проносили пышные паланкины, и снова Феодора чувствовала десятки пристальных женских взглядов. Знают ли они что-нибудь о ней?

Нижний город остался позади, и процессия стала неторопливо подниматься по крутым улицам, лежащим на склонах. Начали появляться общественные здания, более внушительные, чем нагромождения лачуг, теснящихся у воды. Феодора увидела базилику и акведук, бассейны, маленький ипподром, общественные бани и театр. Хорошо бы разузнать, разрешат ли ей посещать театр? Сейчас, во всяком случае, она чувствовала то, что чувствует актер перед тысячеликой толпой.

Увенчивая холм, раскинулось белое здание с красной черепичной крышей, а вокруг него – ухоженные сады, окруженные стеной. Перед воротами выстроилась двойная цепь почетного караула.

Тириец Экебол волею Юстина, императора ромеев, новый наместник Киренаики, со/ своей юной возлюбленной вышли из носилок и вступили во дворец, их новую резиденцию.

ГЛАВА 10

Исходя из того, что с самого начала не оправдывались ни ее ожидания, ни надежды, Феодора решила, что ее положение в Африке довольно шатко.

Она тосковала по Константинополю, климат был скверным, событий – не много. Но с этим еще можно было бы смириться, если бы не Экебол. Она знала, как обращаться с мужчинами, или думала, что знает. Но до сих пор ей никогда не приходилось подолгу заботиться об одном любовнике. Кроме того, ей не доводилось встречаться ни с кем, кто до такой степени напоминал бы забальзамированную египетскую мумию, а с мумией, как известно, бесполезно вести обычную женскую игру.

С самого начала их отношений она совершила роковую ошибку, хотя, вспоминая происшедшее, понимала, что не могла ее избежать.

Из-за того, что она вынуждена была бежать от опасности, хоть Экебол и не знал об этом, она была слишком озабочена тем, чтобы ублажить его. Во время путешествия при всех обстоятельствах она была одинаково покорной. Даже в краткий миг ее самоутверждения, когда она задержала высадку на берег, Феодора добилась успеха не потому, что хотела этого, а потому, что Экеболу понравилась идея заставить депутацию дожидаться его. Таким образом, он привык к ее покорности, как к чему-то само собой разумеющемуся, когда же впоследствии она попыталась отступить от этого, последовал взрыв мужского гнева, с которым она не сумела справиться, еще более усугубив свою зависимость.

Здесь было над чем поразмыслить. Время наибольшей власти женщины над мужчиной – в самом начале отношений, когда для него все еще внове и он жаждет угождать возлюбленной. Кроме того, непредсказуемость – одно из сильнейших орудий женщины.

Пока она резвится за гранью досягаемости, она кажется мужчине самой драгоценной вещью в мире и он не жалеет никаких усилий, чтобы завладеть ею и удержать. Это время, когда она еще не полностью завоевана, лучшее для того, чтобы побольше выторговать в свою пользу. Но когда женщина полностью познана, а любовь становится рутиной, ей неизмеримо труднее добиться каких-либо преимуществ для себя, потому что нет ничего хуже, чем когда что-либо воспринимают как само собой разумеющееся.

Но даже при таком жалком начале Феодора верила, что могла бы завладеть Экеболом, будь он обычным мужчиной. Не в том смысле, что он имел особые достоинства или исключительные качества, а в том, что он был непостижим и в высшей степени странен.

Иногда, уединившись, она пыталась разобраться в нем, что также было для нее новым – до сих пор она делала выводы о мужчинах инстинктивно и моментально, но Экебол вновь и вновь ставил ее в тупик.

Он поместил ее в гинекее, женской половине, а сам жил в противоположном крыле дворца. Поначалу он нередко посещал ее поздно вечером. Физически он не был для нее привлекательным – сальная кожа и уныло висящий нос не придавали мужественности его чертам.

Но и с этим можно было мириться. А вот другие его черты иной раз ее даже пугали. Например, у него была тяга к жестокости. Он всегда был самодоволен и жаден, но раболепие, которое выказывали жители провинции, разожгло в нем высокомерие и низкие страсти. Теперь он никогда не забывал напомнить Феодоре, что подобрал ее в публичном доме, и все чаше играл на этой струне, ибо ему нравилось унижать ее.

В беседе он был невыносимо скучен. Без устали толкуя о себе, он, бывало, так утомлял ее этим, что у нее едва хватало терпения сдерживаться.

Иногда на протяжении всей ночи ей только и приходилось, что выслушивать хвастовство Экебола и не забывать восхищаться им. Это стало привычным ритуалом, и она знала все его тонкости, как бы они ни были ей противны.

– Когда ты увидела меня, ты, наверно, и не думала, что будешь жить во дворце наместника, не так ли? – спрашивал он.

– Да, светлейший. Я даже и не мечтала об этом, – с готовностью отвечала она.

– Повезло же тебе, что ты поехала со мной!

– Моя удача превзошла всякие ожидания, светлейший.

Он мог бы уже заметить, что она никогда не говорит нежностей, обращаясь к нему. Теперь она не могла себя заставить это делать.

– Надо заметить, я высоко вознесся, – продолжал он самодовольно. – Наместник в сорок лет – это тебе не что-нибудь, знаешь ли…

Это повторялось по многу раз, и Феодора терпеливо произносила то, чего от нее ожидали:

– Я все время восхищаюсь вашими поразительными успехами.

– Не легко, знаешь ли, управлять огромной провинцией. Люди пытаются обмануть меня, обойти закон и извлечь выгоду любым способом. Но я знаю, как обращаться с собаками. Необходимо вселить в них страх Божий. Только сегодня я поймал одного сборщика налогов, пытавшегося утаить от меня кое-что. Ты ведь знаешь, они должны отдавать часть товаров в виде натурального налога…

У него была привычка подолгу растолковывать простые вещи, будто она была не очень способным ребенком, хоть многое она понимала, пожалуй, лучше его. Но она только кивала, благодаря за науку.

– Этот парень, – продолжал он, – скрыл от меня целую деревню – кажется, его семья живет в ней и вроде бы у них случился неурожай. Он вообразил, что из-за этого они могут не платить налог. А я недолго размышляю, когда дело касается денег. Взял список поселений и вычислил его. Видела бы ты его лицо!

Он наконец перестал потешаться над незадачливым чиновником.

– Что ты сделаешь с ним? – спросила Феодора.

– Естественно, он умрет. Завтра увидишь, как ему отрубят голову, если дашь себе труд спуститься вниз к окружной тюрьме. Ну а деревня исчезнет с лица земли, если не будет уплачен налог в двойном размере. Это научит их прямоте и добросовестности!

Такая неоправданная жестокость была ей противна. Но она могла лишь проговорить:

– Конечно, любой будет выглядеть глупцом, если станет пытаться сравниться умом со светлейшим.

Такая грубая лесть – Экебол не чувствовал фальши – наполняла его самодовольством.

А иногда, хотя и редко, он вообще не желал говорить, а только валяться в постели и получать наслаждение, не считаясь с ее желаниями и чувствами. То, что она, возможно, презирает его, подчиняясь против своей воли, не приходило ему в голову, либо не имело для него значения.

Эти нечастые всплески его мужской природы обычно происходили, когда он был пьян и, следовательно, вел себя особенно оскорбительно. В такие минуты ой получал особое удовольствие, грубо насмехаясь над ней и при этом требуя со странной настойчивостью, чтобы она восхваляла его мужественность, словно не будучи сам в ней уверен.

– Где бы ты была, похотливая крошка, – бывало, начинал он тотчас после ее объятий, – если бы я не подобрал тебя прямо на улице Женщин?

– Я бы сгинула в безвестности, – обычно отвечала она, что доставляло ему неизъяснимое удовольствие.

– А ты ведь и сейчас потаскушка – ты знаешь это? Маленькая сучка с хорошеньким личиком, но в конце концов все равно сучка. Тебе крупно повезло, что я люблю сучек.

– Я осчастливлена, светлейший.

– А что, если ты мне надоешь? – Его лицо злорадно искажалось, черные глаза съезжались к длинному горбатому носу.

– Я не знаю, что тогда случилось бы со мной, – говорила она тихо.

– Ну, тогда поцелуй меня, – он с минуту слюнявил ее губы. – Я люблю сучек, как я уже сказал. Особенно если они любят меня. Ты ведь любишь меня, не так ли?

– Да, светлейший, – соглашалась она, хотя ей хотелось закричать.

– Как сильно?

– Больше всего на свете.

Это было отвратительно, но что она могла поделать?

– Но почему?

– Потому, что ты – великий человек и мудрый правитель.

– Будь честной со мной. Наверняка потому, что я хороший любовник, разве не так?

– М-м… да… – она колебалась.

– Ну скажи, ведь я замечательный любовник?

Феодора кивала, опуская глаза.

– Никто не усомнится в этом.

– Лучший из тех, что были у тебя?

– Непревзойденный. Намного лучше других.

Еще одна ложь, но он проглатывал ее, испытывая странное удовлетворение.

Но его грубая натура не могла обойтись без грязи.

– Это все, что вам, женщинам, требуется, не так ли? – толстые губы складывались в скверную ухмылку. – Вы живете плотью. Вам и дела нет до того, что у человека выше пояса. Но мне это нравится. Я обожаю бабенок, у которых в голове ничего, кроме постели.

Последнее звучало и дико, и хвастливо, хотя хвастать было особенно нечем. В то же время это была насмешка над всеми женщинами.

Ей стали отвратительны его визиты. Иногда, когда она думала о нем, у нее пробегал по коже холодок страха. Что она станет делать, когда наместник действительно отвернется от нее?

С болезненной силой она поняла, что одна вещь, в которой она когда-то убедила себя, – право любовницы прервать связь с мужчиной, когда ей захочется, – здесь не действует. Она была пленницей во дворце. Никто во всей провинции не защитит ее из страха навлечь на себя гнев Экебола.

Иногда она принималась тосковать по старым временам, когда была куртизанкой в Константинополе. Но Боже упаси вновь стать ею здесь. Она видела квартал блудниц в Аполлонии, и одна мысль о нем заставляла ее содрогаться.

Гинекей, находящийся в западной части дворца, поначалу казался Феодоре довольно роскошным. Ее спальня была богато обставлена, у нее была купальня, достаточно просторная даже для двух десятков молодых женщин, если б они решили понежиться в бассейне одновременно. У нее были двор и сад, окруженные стеной и, можно сказать, принадлежащие ей, собственная кухня и столовая, помещения для прислуги и рабов.

Ей служили пять евнухов и вдвое больше рабынь. Впервые в жизни ей приходилось иметь дело с евнухами, и когда в первое утро она принимала ванну и трое из них, явившись, назвались массажистами и парикмахерами, она неприятно удивилась. Ей вовсе не пришлось по вкусу то, что они будут прислуживать ей в таких интимных вещах, больше того, эти лжемужчины вызывали у нее неловкость и раздражение.

В конце концов она определила евнухов на другие работы, а для интимных нужд держала только женщин. И впредь, когда бы ей ни приходилось иметь дело с евнухами, она использовала их только как секретарей или работников по дому.

Вскоре ее новая жизнь стала нестерпимо скучной. Кроме тех случайных появлений в обществе, когда ее хозяину хотелось выставить ее напоказ, она не видела никого, кроме Экебола.

Поначалу они посетили один за другим несколько официальных пиров. Алчность Экебола проявлялась и в его любви к роскоши. Демонстрация произведений искусства, нарядов или чего-либо иного, свидетельствовавшего о его богатстве и вызывавшего восхищение и зависть других, щекотала его тщеславие. Одной из таких дорогих вещиц, которой можно было подразнить других мужчин, стала и его молодая любовница.

В первый раз, когда он приказал Феодоре подготовиться к пиру, она постаралась одеться и украсить себя так, чтобы Экебол остался доволен. Она испытывала некоторую робость, опасаясь, что женщины на пиру найдут в ней слишком много недостатков, за которые ее можно осудить. Но ее окружила атмосфера всеобщего поклонения, несмотря на присутствие жен первых лиц провинции. Разумеется, она моментально стала объектом всяческих пересудов, но ее не презирали и не избегали.

– Так это и есть дама наместника? – шептала супруга начальника порта Фратеса жене командира гарнизона Уль-тора.

– Довольно хорошенькая, – отвечала жена военачальника без всякого энтузиазма, – но несколько переусердствовала, вам не кажется?

– Ну и прическа! – восклицала ее подруга. – Если это последняя столичная мода, то не могу сказать, что я в восторге от нее.

– Я тоже. Но мужчины, по-моему, так не думают. Посмотрите на них. Они с трудом могут отвести от нее взгляд.

– Не удивительно. Чего стоит это платье! Это просто непристойно! Вырез так глубок, что можно рассматривать все, что у нее там имеется. А этот разрез на бедре, чтобы показать ноги! Ну как после этого винить мужчин, что они глядят во все глаза?

– Любая может заставить мужчину таращиться, если ей безразлично, каким способом это достигнуто.

И обе матроны целомудренно фыркали, несомненно противопоставляя увиденному достоинства собственных нарядов.

Но ни у кого не вызывало вопросов то обстоятельство, что Феодора живет с наместником не в браке. Киренаика держалась римской традиции, а институт любовниц был одним из древнейших в Римской державе. Женщина, которую Экебол желал выделить, могла не опасаться испытать оскорбительное пренебрежение со стороны общества.

Таким образом, язвительные замечания упомянутых дам были вполне безобидны. Другие дамы в это время были заняты тем, что запоминали детали прически и костюма, чтобы затем скопировать то, что критиковали другие, ведь и в самом деле это наверняка было последней модой в столице. Сходились на том, что любовнице проконсула недостает здоровой полноты, которая приличествует всякой честной матроне, однако в ее лице практически не было найдено изъянов.

Что же касается мужчин, то их взгляды выражали откровенное восхищение. Платье Феодоры тесно облегало ее фигуру, ее безупречные плечи оставались обнаженными, а ожерелье из миндалевидных гранатов, казалось, уводило взгляд прямо к очаровательной ложбинке между грудей. Ступни в позолоченных туфельках казались миниатюрным совершенством, а разрез на платье – мода, недавно завезенная из Египта, – тянулся от середины икры вниз и являл бегло брошенному взгляду скульптурное великолепие точеной лодыжки.

Отлично известно, что явное поклонение и тайное злословие женщин является двойным доказательством женского успеха, и это вселяло в Феодору некоторую уверенность.

Однако за исключением выходов в свет с Экеболом, которые становились все более редкими, жизнь любовницы наместника оставалась крайне однообразной. Даже болезнь на этом фоне воспринималась как событие.

Примерно через месяц после их прибытия в Африку у Феодоры разыгралась легкая лихорадка. Дворцовый лекарь, грек Линней, приплывший в Аполлонию на том же корабле, был, как и прочие слуги, рабом, но при этом не был евнухом. Феодора сразу поняла это. Видеться и говорить с мужчиной, пусть даже и низкого звания, было для нее большим облегчением. К тому же у него были красивые глаза, чувственный рот, а его скупая, лаконичная речь была умной, хотя в ней и звучала некая отчужденность. Ей хотелось подольше беседовать с ним, но Линнея явно смущало ее общество. Он приходил еще дважды, осматривал ее, прописывал лекарства и торопливо удалялся. Когда она окончательно выздоровела, он больше не появился.

Однажды Экебол заявил Феодоре:

– Пришла пора посетить четыре остальных города Пентаполиса – Арсиною, Птолемаиду, Беренику и Кирену. Я желаю, чтобы ты сопровождала меня. Назови, кого из слуг ты намерена взять с собой, и приготовь наряды на неделю, если не больше. Ты должна произвести хорошее впечатление.

Феодора пришла в радостное возбуждение.

– Я все сделаю, вы увидите, все будет как нельзя лучше! – вскричала она и тотчас загрузила слуг работой, готовясь к тому, что представлялось ей долгожданным праздником в ее монотонной жизни.

Путешествие, которое началось на следующий день, было неторопливым. В пышных паланкинах они объезжали один за другим города провинции, проводя ночь в каждом из них в домах самых богатых граждан, которые соревновались в пышности приемов. Где бы она ни появлялась, Феодора вызывала всеобщее восхищение, которое принималось Экеболом как дань его вкусу и умению разбираться в женщинах.

Больше других ей запомнился день, когда они посетили древнюю Кирену, бывшую когда-то главным городом провинции, но теперь представляющую собой нагромождение руин.

– Но ведь это был знаменитый город! – воскликнула она, когда они стояли рядом с Экеболом на горе, увенчанной остатками акрополя. Свита, чиновники, сверкающая латами стража, слуги и рабы с паланкинами ожидали их поодаль.

– Видимо, так, – согласился Экебол равнодушно.

С огромным интересом смотрела она вокруг. Вдалеке неясно вырисовывались горы африканской пустыни – граница цивилизации. Прямо перед ними скалистый склон круто спускался к равнине, а несколькими милями далее виднелось океанское побережье, где располагалась Аполлония, ныне столица провинции, а когда-то морской порт Кирены, как Пирей для Афин или Остия для Рима.

Склоны холмов были усеяны развалинами: храмы без крыш, рухнувшие колонны, дворцы и общественные здания, словно пережившие землетрясение, акведуки и даже гробницы были разрушены и разграблены.

Среди нагромождений руин встречались небольшие дома и хижины более поздней постройки, в которых обитали какие-то люди. Однако они только усиливали впечатление грандиозности бедствия, постигшего этот край.

– Что могло вызвать такое опустошение? – спросила девушка.

– Откуда мне знать, – ответил Экебол.

– Но разве это тебе не интересно? Хотя бы как правителю этой провинции?..

Всякий намек на критику раздражал Экебола.

– У меня есть дела поважнее, – резко оборвал он Феодору. – Я не могу беспокоиться о том, что случилось много веков назад!

Гравий заскрипел под подошвами его сандалий, когда он повернулся и направился к свите, приказав подготовить паланкины для продолжения путешествия. Феодора уже привыкла к его отталкивающему высокомерию, но тупое отсутствие любознательности в этом человеке никогда не переставало удивлять ее.

Молча она последовала за ним к носилкам. На следующий день, когда они вернулись во дворец в Аполлонии, она послала за человеком, который мог бы просветить ее и который был интересен сам по себе.

Линней явился и встал перед ней, сидящей на террасе в окружении нескольких женщин.

– Мне нужно не твое искусство, лекарь, а кое-что иное.

– Твой раб, лучезарная, по крайней мере сделает все, что в его скромных силах, чтобы ответить на вопрос, который ты соблаговолишь задать.

Как всегда, в его поведении сквозила собачья покорность.

– С чем связано разрушение Кирены? – спросила она.

Он помолчал, удивленный вопросом, а затем проговорил:

– Это страшное и скорбное событие, лучезарная, случилось много столетий назад, так много, что ничтожный раб знает об этом не многое. Мне известно, что это был мятеж еврейских поселенцев в Киренаике, где находилась большая колония этих людей. Все это произошло во времена правления императора Траяна[42]42
  Траян (53—117, правил с 98) – римский император из династии Антонинов. В результате его завоевательных войн империя достигла своих максимальных пределов, и в нее вошли Дакия, Аравия, Великая Армения, Месопотамия


[Закрыть].

Он умолк. На секунду его темные глаза поднялись к ней, затем опустились снова, и он продолжал:

– Но если лучезарная хочет узнать об этом все, то может прочитать пергаментные свитки, хранящиеся в библиотеке дворца. Они поведают об этих событиях гораздо лучше, чем я, раб, которому не позволено вторгаться в твое благородное общество иначе как для исполнения его прямых обязанностей.

Услышав почти умоляющие интонации в его последних словах, она позволила Линнею уйти.

Любопытство проснулось в Феодоре. Когда она еще куртизанкой оказывалась в обществе умных и опытных людей, она не упускала возможности поучиться у них в промежутках между занятиями любовью. Это было одной из ее привлекательных черт, поскольку мужчины любят женщин, задающих неглупые вопросы, касающиеся их интересов и достижений, к тому же и выслушивающих их ответы с неподдельным интересом. Эта тонкая форма лести приносит, к тому же, пользу слушателю.

Она послала в библиотеку за упомянутыми манускриптами и с радостью обнаружила, что большинство из них написано на греческом и латинском языках, на которых она могла читать, а не на коптском или персидском.

Ее глазам предстал ужасающий отчет Диона Кассия[43]43
  Кассий Дион, Коккеян (ок. 160–235) – греческий историк и римский сенатор из Никеи в Вифинии.


[Закрыть], римского историка, описавшего восстание киренайцев в 115–116 годах по Рождеству Христову. Мерным слогом историк повествовал, как еврейские поселенцы, ожесточившиеся от унижений, перенесенных при завоевании Палестины и разрушении Иерусалима римлянами, попытались основать новое государство на севере Африки, уничтожив всех, кто там обитал, не будучи иудеем. План был тщательно и умело разработан и со зверской жестокостью осуществлен. Он практически увенчался успехом, поскольку иудеи удерживали в своих руках провинцию в течение двух лет. Временами резня принимала ужасающие формы. Феодора читала: «Иудеи области Кирена выбрали себе в предводители некоего Андрея и истребили всех римлян и греков. Они варили их в масле живьем, делали пояса из их кишок, носили их кожу вместо верхней одежды. Многих они распиливали надвое сверху донизу. Других же бросали диким зверям на съедение или заставляли сражаться друг с другом, как гладиаторов. Таким образом, двести двадцать тысяч жителей Киренаики погибли».