Текст книги "Феодора"

Автор книги: Пол Уэллмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 36 страниц)

Однажды вечером он вернулся во дворец с новостью.

– Гонцы только что принесли с границы известие, что царь Кавад и Хосров, получив наше предложение об усыновлении посредством «Обряда оружия», тотчас же сняли шатры и ушли в глубь Персии вместе с войском.

– Что же это означает? – спросила она.

– Этим доказывается, что их намерения не были добрыми! Как ты верно все угадала! Тебя бы следовало ввести в государственный совет.

Он произнес это шутливо, и она засмеялась.

– Не удастся. Я женщина. Разве смогу я быть советником, или военным, или законником, или хотя бы привратником в совете?

– Да, – сказал он и привлек ее к себе. – По-моему, ты можешь быть только подругой для любящего мужчины.

Он поцеловал ее, а затем она сказала:

– И все-таки я чувствую, что у меня как бы два ума. Один для женских мыслей и чувств. А другой тем временем строит всякие теории…

– Какие же теории возникли в твоей милой головке?

– Наступит день, когда ты станешь императором и окажешься в самом центре подмостков истории. Именно история рассудит, останется ли твое имя жить в веках или нет.

– Ах, скажите, пожалуйста! – воскликнул он со смехом. – Ради Бога, как же мне добиться, чтобы мое имя жило в веках?

– Следует снискать славу великого правителя.

– Это не так просто, милая. Не многие правители становятся великими. Если бы я носил порфиру – как мне достигнуть того, что оказалось недоступным ни одному из моих предшественников за два столетия, минувших со времен Константина, прозванного Великим?

– Удача и обстоятельства иной раз сопутствуют правителю, – отвечала она, – но я полагаю, что громкую славу может стяжать и политическая деятельность.

Он перестал посмеиваться и спросил уже с интересом:

– Скажи мне, каким путем, по-твоему, может правитель добиться, чтобы его звали великим?

– Мне случилось однажды поговорить об этом с одним весьма умудренным человеком, – ответила она медленно и серьезно. – Это был нищий.

– Нищий? Что может знать нищий об искусстве правления?

– Мудрость может пребывать там, где ее не ищут. Этот нищий был также и философом. Разве Диоген[57]57
  Диоген Синопский (ок.400 – ок.325 до н. э.) – древнегреческий философ-киник, практиковавший крайний аскетизм, доходивший до эксцентричного юродства


[Закрыть] не принимал подаяния?

– Допустим. – Он кивнул. – Каковы же советы твоего нищего императорам?

– Прежде всего я хочу сказать тебе, что в бытность мою в Киренаике я развлекалась преимущественно чтением исторических сочинений, которые брала в дворцовой библиотеке. И тогда я убедилась в правоте мудреца, который говорил, что правителей называют великими по различным причинам, а не по какой-то одной.

– По каким же?

– Во-первых, это грандиозные завоевания. Мне кажется, это самый быстрый путь. Им пошел Александр Македонский. Затем – законотворчество. В нем величие Моисея, вождя Израиля. Далее – строительство величественных общественных сооружений, таких, как укрепления, дороги, акведуки, храмы, дворцы и даже флоты военных кораблей. Именно это принесло величие Августу.

– Ну а как с мудрым и великодушным правлением?

– Я задавалась и этим вопросом, – отвечала она. – Именно так ты сейчас правишь народом. Но поверь мне, для истории это не имеет большого значения. Человек бывает велик не столько по свойствам души, какими может обладать и нищий, сколько по власти над мыслями и воображением людей. Сколько было монархов, которые правили со справедливостью и добротой? Тысячи, наверное. Однако их имена навеки затерялись в летописях.

Он спросил, медленно выговаривая слова:

– Значит, ты считаешь, война – это лучший путь?

– Я сказала – самый быстрый. Он также и самый опасный, ибо войну можно проиграть. Но, принц, почему бы не сочетать все три способа, о которых я сказала?

Услышав эти слова, он прищурился и впоследствии много раздумывал над ними. Так была заложена, без преувеличения, политическая основа всей его жизни и деятельности.

Всегда после серьезных разговоров такого рода его подруга увлекала его жаркими любовными утехами. И когда он, обласканный, забывал о больших делах, то бесконечно расспрашивал ее о ней самой – он хотел знать обо всем, ничего несущественного для него не было.

Большинство женщин стали бы лгать. Но Феодора была умнее. Если она хочет удержать Юстиниана, то пусть это произойдет несмотря на то, что он о ней узнает, а поскольку он принц, то, конечно, узнает многое. Сейчас самое время все рассказать ему, пока он влюблен, пока у него не возникло ложных представлений, могущих привести к разочарованию. Необходимо, чтобы очарованность не оставляла его, пока он не проглотит и не переварит то, что может оказаться не слишком аппетитным, зато впоследствии будет приниматься как данность.

Поэтому по большей части она говорила ему правду. Она не стала упоминать о ребенке, который был у нее в Египте, или о любовном эпизоде с рабом. Кое-что еще она предпочла держать про себя, но, в общем, не скрывала от него своего прошлого.

И она не ошиблась. Поскольку она была куртизанкой, Юстиниан ничему в ее предшествующей жизни не удивлялся, ничто не вызывало у него отвращения, и прежде всего потому, что говорила она откровенно, всегда с деликатностью, часто с юмором и ни в чем не раскаивалась.

Он смеялся с нею над тем, как она поспособствовала падению Хионы, переживал с нею ее мытарства в пустыне, сочувствовал ей во всех других несчастьях.

Таким вот образом, возбуждая его же собственное воображение, она становилась все более близкой ему, пока Юстиниану не стало казаться, что никого на свете он не знает лучше ее, и одновременно она завоевывала его уважение, проявляя временами удивительную проницательность и ум. Более того, она – хотя и не рассчитывала на это – снискала молчаливую благодарность мужчины не первой молодости к девушке, чья молодость не презрела его лет в делах любовных.

По-прежнему охваченной тревогой за будущее, Феодоре пока невдомек было то, чего не осознал еще и сам Юстиниан, а именно, что вследствие живейшей его заинтересованности уже сделан немалый шаг к чему-то гораздо большему, нежели простая страсть.

И это стало вдруг отчетливо видно при неожиданных и угрожающих обстоятельствах.

Однажды вечером Дромон, главный евнух Гормизд, принес Юстиниану свернутый и запечатанный пергамент. Он сломал печать, прочел, хмурясь, послание, а затем протянул его Феодоре.

Оно было от императрицы, написано по-гречески и, очевидно, под диктовку, ибо Евфимия, как, впрочем, и сам император, так и не овладела таинством письма и чтения. Послание заключало в себе следующее:

«Ее Великолепнейшее и Благороднейшее Величество Евфимия, императрица ромеев, – Юстиниану. Повелеваем тебе явиться перед нами во дворце Сигма завтра в три часа пополудни».

Феодора подняла глаза на Юстиниана, стараясь прочесть выражение его лица.

– Это из-за меня, не так ли? – спросила она.

Он кивнул.

– Должно быть.

– Что будешь делать?

Он приказал принести принадлежности для письма, написал ответ и дал ей прочесть, прежде чем поручил Дромону отдать ожидавшему курьеру. Там было вот что:

«Юстиниан – Ее Высочайшему Величеству императрице Евфимии. Повинуюсь твоему повелению и буду у ног твоих в означенный тобою час».

Ужин в тот вечер прошел в молчании. Для Феодоры наступило время большой тревоги.

Ей было неизвестно, кто в действительности властвует во дворце. Говорили, будто император впал в детство, что он то и дело задремывает и клюет носом, а то капризно жалуется на больную ногу. По всей вероятности, старая женщина, его супруга, отлично умела управляться с ним, немощным и недужным. Так, может быть, Евфимия и есть теперь верховная власть?

Это была ужасная мысль. Мужчин Феодора в большинстве случаев не боялась. Но женщина, старая, мстительная женщина…

Когда на следующий день, едва солнечные часы показали указанное Евфимией время, Юстиниана проводили в приемный покой императрицы, и та, судя по его исполнительности и почтительности, заключила, что он готов повиноваться ее воле, она сурово начала:

– До нас дошли странные известия о тебе, Юстиниан.

Принц взглянул на придворных дам, числом в сорок, выстроившихся у кресла Евфимии, в котором она восседала, как на своего рода троне в своем приемном покое. Было хорошо известно, что императрица неизменно удаляет из своего окружения веселых, жизнерадостных и красивых женщин и держит лишь совершенно безупречных и безжизненных. Эти сорок явили взору принца исключительно безрадостное зрелище – внушительный возраст и, вероятно, единодушное неодобрение его поступков.

Позади них и вдоль стен стояли наготове многочисленные евнухи, некоторые с оружием; это были одновременно и слуги, и охранники женской части дворца. Ничего не скажешь, в предстоящей беседе слушать его будут скорее враги, чем друзья. Юстиниан медлил.

– Какие же известия, о великолепная?

– Что ты в порочных и безнравственных целях держишь во дворце Гормизды женщину.

Сорок пар глаз дам окружения императрицы переглянулись, сорок пар бровей приподнялись. Императрица сердито уставилась на принца.

– В самом деле, величественная? – спросил Юстиниан.

– Тебе отлично известно, что держать такую женщину для удовлетворения порочных плотских страстей, – Евфимия любила подчеркивать такие слова, – есть большой и постыдный грех. Столь злостный и противный святому учению церкви, что ты рискуешь своей бессмертной душой – даже если бы эта женщина и была из хорошего семейства и имела положение в обществе.

Юстиниан побагровел. Он был единственным мужчиной здесь, и ему не пришлось по вкусу, что его распекают, будто школяра, в присутствии всех этих женщин и евнухов. Однако он лишь проронил:

– Возможно.

– Но что еще хуже, – продолжала императрица, – и должна заметить, я не поверила своим ушам от удивления и возмущения, когда услышала, что эта женщина – простая куртизанка.

– Была таковой, – поправил он.

– Была или есть – это все равно! – перебила она.

– Да простит меня всемилостивейшая, я полагаю, это не вполне так.

Снова переглянулись сорок дам, послышался шепоток, легкий, словно дуновение ветерка.

– Ты хочешь сказать, что она не блудница, ведущая дурной, распутный образ жизни? – строго спросила императрица.

– Разве не может женщина порвать с прошлым? – парировал он.

– Уличная девка? Вздор! Она одурачила тебя – и это в твоем-то возрасте!

Он призвал на помощь все свое самообладание и постарался сохранить примирительный тон, чувствуя себя крайне неуютно под пристальными взглядами сорока дам и надеясь избежать открытого столкновения. Он знал, что Евфимия не обладает реальной властью, однако опасался ее влияния на императора, влияния, какое любая настырная женщина может оказывать на больного и дряхлого мужчину.

Она вперила в него свирепый взгляд.

– Приведи же ее сюда, я хочу видеть ее!

– Покорнейше прошу простить, но я почитаю за благо воздержаться, – отвечал он.

– Тогда, Юстиниан, я повелеваю тебе избавить себя и дворец от присутствия этой женщины!

Теперь настало время принять решение и, возможно, серьезное. К его удивлению, это решение уже сложилось само собой, ясное и определенное.

– Против этого, с твоего милостивого согласия, я должен возразить, – спокойно заявил он.

Возмущенный ропот среди дам стал громче. Сердито взглянув на них, Евфимия заставила их замолчать.

– А если я настаиваю? – осведомилась она.

– О великолепнейшая, я всегда старался следовать твоим желаниям во всем, о чем ты просила меня. Но эта женщина дорога мне. Я не хотел бы расстаться с ней.

– Ты отказываешься повиноваться моему повелению?

Впервые за все время на лбу у него запульсировала вена – верный признак нараставшего в нем гнева.

– Я ли первый держу во дворце любовницу? – спросил он.

Сорок пар глаз широко раскрылись, сорок пар ртов разинулись, а императрица откинулась на подушки своего кресла. Придворные дамы не хуже Евфимии расслышали в его словах намек на ее собственное унизительное положение. В нем были одновременно вызов и оскорбление.

Несколько мгновений императрица не могла выговорить ни слова, но когда слова пришли, в них звучали ярость и угроза:

– Это еще не конец разговора, Юстиниан! А пока можешь удалиться – немедля!

Низко поклонившись и покинув приемный покой императрицы, принц не стал сразу возвращаться в Гормизды. Он направился по галереям в канцелярии, располагавшиеся в соседнем дворце Дафны, поскольку в тот день его ждали трудные и неотложные дела.

Когда несколько часов спустя он наконец встретился с Феодорой, его лицо было мрачно.

Ее день прошел в волнениях, в озабоченности его судьбой, так же как и собственной, и теперь она пыталась прочесть что-нибудь на его лице, но тщетно.

Юстиниан не поцеловал ее, как обыкновенно делал, переступив порог. Отметив это про себя с замиранием сердца, она какое-то мгновение молча смотрела на него.

Наконец она проговорила:

– Я должна уйти?

– Нет! – воскликнул он с почти пугающим неистовством.

– Императрица приказала – и ты отказался?

– Именно так. Она распекала меня, как напроказившего мальчика, перед этими сохлыми старухами, которых она называет своим двором. Но я не поддался.

– Юстиниан…

– Постой. Это еще не все.

– Что же еще?

– Когда я уходил из канцелярии, мне доставили второе императорское послание. Прочти.

Она взяла тонкий пергамент с императорской печатью и прочитала:

«Юстиниану. Под угрозой кары повелевается тебе высочайшей властью твоего господина Юстина, императора ромеев, явиться вместе с женщиной по имени Феодора перед Его Высочайшим Императорским Величеством во дворец Сигма завтра в пять часов пополудни».

Послание было подписано с помощью известного трафарета со словом «LEGI», означающим «прочел и одобряю», которым император пользовался, чтобы поставить официальную подпись, поскольку не умел написать свое имя.

Феодора и Юстиниан обменялись взглядами, их глаза округлились.

– Ты будешь вынужден прогнать меня, – сказала она наконец дрогнувшим голосом.

– Не прогоню.

– Даже если император прикажет?

– Ни за что. – Губы и подбородок Юстиниана выразили крайнюю степень упрямства.

– Это может значить конец твоей власти, крушение всех твоих надежд, – воскликнула она.

– А хоть бы и так.

Она горестно воскликнула:

– Но, дорогой, я не стою империи!

В ответ он заключил ее в страстные объятия.

ГЛАВА 18

Когда Юстиниан покинул приемный покой, Евфимия тотчас отпустила фрейлин и евнухов. Она кипела от возмущения, которое он в ней вызвал, и поэтому вдвойне гневалась на ту, которую он отказался привести к ней или выгнать, как она велела. Эта женщина тем самым стала косвенной причиной ее унижения.

Прежде всего она укрепила себя беседой со своим духовником, отцом Поликратом; то был киликийский монах со строгим нравом, очень длинной бородою и весьма ортодоксальными взглядами. Проявив обычную свою расторопность, церковные иерархи одними из первых дознались об увлечении Юстиниана и произвели незамедлительное и тщательное расследование прошлого водворившейся в Гормиздах женщины. Она куртизанка – это было установлено моментально. Но это обстоятельство с точки зрения прелатов было несущественно в сравнении с тем, что Феодора была, весьма вероятно, связана с ненавистными монофизитами. Проникновение такой ереси во дворец их тревожило, хотя и не было доказано, и церковь приготовилась воспользоваться любой возможностью, чтобы избавить двор от столь пагубного влияния. '

Поэтому отец Поликрат, как и всякий другой слуга церкви, занимавший стратегически важное положение, получил исчерпывающие указания и был вполне подготовлен ко встрече с императрицей. Относительно подозрений в ереси он покамест ничего не стал говорить, так как церковь предпочитала косвенные меры, однако, прибегнув ко множеству цитат из Библии и расхожих фраз, а также сделав один-два хитроумных намека, он в значительной степени укрепил решимость императрицы, утвердив ее в уверенности, что ее дело правое, – а именно таким способом проще всего поддержать себя, когда собираешься сделать то, на что все равно уже решился.

Окончательно убедив себя, старая дама могла проявить немалое упорство. Пора уже, считала она, Юстину узнать от нее все про своего племянника и «эту особу».

При нынешнем правлении дворец Сигма был разделен на три части: приемный зал, где проводились официальные заседания в узком кругу, когда не было необходимости пользоваться большим тронным залом дворца Халк; жилые покои, занимаемые Евфимией, поскольку императрице всегда требуется больше помещений и прислуги, нежели императору, в особенности если последним оказывается старый воин, сохраняющий непритязательность во вкусах, и наконец покои самого Юстина, более скромные по размерам и убранству.

После беседы с отцом Поликратом Евфимия отправилась к Юстину и застала императора за игрою с Виницием, глупым старым солдатом, ординарцем его с той поры, когда самого Юстина произвели в офицеры, а ныне одним из немногих близких его друзей.

Виниций, почти ровесник императора, был лыс и беззуб, причем настолько, что подбородок у него почти касался носа. Игроки лениво метали кости при крошечных ставках, так как император не ставил много из скупости, а его ординарец – по бедности. Чуть поодаль стояли два стражника и помощник дворецкого.

Едва увидев Евфимию, Юстин понял, что она явилась для беседы с глазу на глаз, что было для него чем-то вроде испытания огнем.

– Ну что тебе еще? – спросил он брюзгливо.

Евфимия бросила раздраженный взгляд на его широкое лицо с почти благородными чертами, которые должны были бы свидетельствовать о более высоких умственных качествах и способностях, чем она за ним знала, и его белоснежную голову без малейших признаков облысения. Но хотя лицо императора и его голова производили благоприятное впечатление, он сидел в своем кресле в далеко не величественной позе, согнувшись и положив больную ногу на табурет с подушкой, а в глазах у него читался мучительный вопрос.

Юстин надеялся, что приход супруги не означает требования новых изменений в дворцовых помещениях, а в особенности перестановок в его собственных покоях. Такие дела всегда утомительны для мужчины, будь он даже императором. И они же занимают несуразно важное место в мыслях женщины, будь она даже императрицей.

Между ними долго тянулась распря из-за его апартаментов, которые она считала слишком убогими для его императорского достоинства. Но ему претила идея представительности ради представительности, и пока он успешно отражал ее поползновения. Зная, однако, сколь неукротима она в достижении своих целей, он страшился неизбежного, как ему казалось, столкновения.

– Мне нужно поговорить с тобой наедине, – сказала она.

Он устало пожал плечами и отослал Виниция и прочих. Затем он сказал:

– Что ж, Лупицина, если речь снова идет о моих покоях…

Она сердито взглянула на него – она терпеть не могла, когда ее называли Лупициной, но Юстин неизменно употреблял это имя, ненавистное и отвергнутое ею, так что она больше и не пыталась бороться с этой привычкой.

– Твоя обстановка тут пока ни при чем, – не без желчи ответила она, – хотя мне было бы совестно жить так, как и базарный торговец почел бы недостойным.

– Что же здесь не так? – раздражительно спросил он. – Терпеть не могу всех этих безделушек – ты же знаешь.

– Сейчас это не имеет значения. Дело куда более важное.

– Нога болит сегодня сильнее, чем обычно, – захныкал он. – Я как раз собрался послать за аптекарем, чтобы сменить повязку…

– Юстин! – резко оборвала его Евфимия. Он покорно умолк. – Речь идет о твоем племяннике, – продолжала она.

Император знал, что Евфимия всегда говорит о Юстиниане как о своем племяннике, за исключением тех случаев, когда недовольна им.

– Что еще учудил парень? – спросил он. Хотя принцу было за сорок, для старика он все еще оставался «парнем».

– Дело в женщине, – сказала Евфимия с мрачной значительностью.

– В женщине? Пора бы, пожалуй. Он уже не первой молодости, знаешь ли… – Юстин хихикнул. – Кто же она? Небось не какая-нибудь из ворон твоей стаи?

Она поджала губы, и его усмешка исчезла.

– Мои дамы, – холодно проронила она, – возможно, и не отличаются теми качествами, какие, по-видимому, ценят распутники, но мне не нравится, когда их называют воронами.

– Уф, проклятая нога! – проговорил он, чтобы сменить тему. – Продолжай. Что же Юстиниан?

– Он держит в Гормиздах какую-то девицу.

– Вот как?

– Уличную девку!

– Неужели? А она хорошенькая?

– Я не хотела бы высказываться об этом.

– Значит, не хотела бы, – император поджал губы, – Ну и что же я, по-твоему, должен делать?

– По-моему, ты должен это прекратить!

– Ты видела ее?

– Нет.

– Но тебе ее описывали. И ты не хочешь ничего сказать о ней? Она, должно быть, необыкновенно хороша. – Он бросил на нее злой взгляд. – Отлично, Лупицина. Я займусь этой парочкой.

– Что же ты собираешься делать?

– Призвать их сюда.

– Ко мне, – заметила она с обидой, – твой племянник привести ее отказался.

– Отказался, говоришь? – престарелый император фыркнул, словно старый боевой конь, отпущенный на выгон и заслышавший в отдалении звук трубы и бой барабана. – Пришли-ка ко мне моего секретаря. Посмотрим, откажет ли он императору ромеев!

После этого он и продиктовал то послание, которое вызвало вечером того же дня беспокойство во дворце Гормизды.

Готовясь к предстоявшему ей испытанию, Феодора оделась тщательно, но исключительно просто. Тунику она выбрала белую, с бесчисленными мелкими складками, но без шитья. На шею она надела одну-единственную жемчужную нить – подарок Юстиниана, уши украсила маленькими, также жемчужными серьгами, а волосы не стала тщательно укладывать, но просто расчесала их так, что между ними пролег прямой и чистый пробор, как у незамужней женщины.

Это совершенно преобразило ее – она стала как бы гораздо меньше ростом, скромнее и смиренней, что Юстиниан заметил с удивлением, какое неизменно испытывают мужчины, видя такие перемены в женщинах. Она показалась ему столь миниатюрной, столь юной и беззащитной, что он был глубоко тронут.

– Я прикажу, чтобы тебя отнесли в Сигму на носилках, – сказал он.

Она бросила на него взгляд. Хотел ли он скрыть ее от глаз людей, потому что стыдился показаться рядом? Но в его глазах она не нашла ни отчуждения, ни холодности. Им двигала лишь забота. И благодарность теплой волной поднялась в ней.

– Спасибо за то, что ты хочешь избавить меня от взглядов любопытных, – сказала она. – Но я пойду рядом с тобой, гордо подняв голову.

В этот момент в дверях показался с докладом Дромон.

– Велизарий, начальник эскувитов, и благороднейший Трибониан.

– Скажи – пусть немедленно войдут! – велел Юстиниан с просветлевшим лицом.

Но Феодора радости не ощутила. Имя Трибониана заставило ее затрепетать от предчувствий.

Трибониан… сластолюбец, с которым она делила ложе на достопамятном пиру у Хионы! Он многое знал о ней – слишком многое: она тогда предложила ему себя и лишь по случайности не досталась ему. Что он скажет? Даже брошенный украдкой взгляд мужчины способен сообщить женщине бесконечно много. От Юстиниана она знала, что законник один из ближайших его друзей, а друзья мужчины могут укрепить положение женщины при нем или повредить этому положению бесчисленным множеством коварных способов, в особенности когда оно двусмысленно или непрочно.

Трибониан вошел в сопровождении своего спутника, и она мгновенно узнала его – изысканность в одежде, небрежность в манерах, насмешливая полуулыбка.

– Рад видеть вас, мои добрые друзья! – воскликнул Юстиниан.

– Мы хотели бы отправиться во дворец 'Сигма в твоей свите, если ты окажешь нам эту честь, – произнес Трибониан.

– Милости прошу! – ответил принц. – Позвольте представить вам обоим госпожу Феодору.

Трибониан поклонился, и она взглянула ему в глаза.

– Мы когда-нибудь встречались? – спросила она. Это был вызов.

Трибониан улыбнулся, и его улыбка была на редкость обаятельна.

– Никогда, о блистательная. Клянусь всеми святыми, если бы моим глазам когда-либо прежде явилась красота, подобная твоей, я ни за что не забыл бы ее до самого смертного часа.

Это была, разумеется, речь придворного, но также и проявление доброй воли. Ей вспомнилась его записка к ней, полученная после падения Хионы: «О безжалостная, о несправедливая, о великолепная Феодора!»

Замечательно во всем этом было то, что Юстиниану отлично было известно все о пирушке у Хионы. Он сам поведал принцу об этих веселых приключениях, и принц с этой девушкой, несомненно, также обсуждали их между собою. Теперь он словно бы говорил ей: «Что касается дел прошлого, любезная госпожа, то в памяти у меня не сохранилось ровно ничего о тебе».

Она поняла его ответ и улыбнулась ему лучезарной улыбкой.

– Приветствую тебя, благородный Трибониан, и благодарю за изъявление дружбы.

Слова Феодоры относились как бы к его предложению сопровождать Юстиниана и ее в пути между дворцами под неприязненными взглядами двора, но Трибониан понял их скрытый смысл: она оценила тонко выраженное им заверение в дружественных намерениях..

Велизарий, спутник Трибониана, был человеком крупным и нескладным, он носил по обычаю военных того времени бороду, руки у него были большие, неуклюжие, как нельзя лучше приспособленные для владения оружием, а сложением он словно предназначался для ношения доспехов. Волосы и борода были цвета дубленой кожи и чрезвычайно густы, глаза же – небесно-голубые и холодные. На нем был нарядный сагум эскувитов и золотой пояс военачальника.

Феодоре он показался скорее забавным, чем привлекательным. Поклон его был скован, словно ему было трудно сгибать спину из-за жесткой военной выправки. И улыбался он необычно: наморщивал лоб, закатывал глаза и показывал сквозь светлую бороду блестящие и острые, как у собаки, зубы. Это несколько походило на оскал зверя, остающегося диким, даже когда он притворяется ручным.

Она мгновенно поняла, что для нее не было бы ничего проще, чем покорить его. Однако очевидное восхищение Велизария не порадовало, а обеспокоило ее и встревожило.

Впрочем, их с Трибонианом приход был как нельзя лучшим доказательством преданности Юстиниану. Все во дворце знали, что над головой принца сгущаются тучи. Идти вместе с ним на виду у всех туда, где Юстиниана ждал своего рода суд, значило разделить с ним все несчастья, которые могут постигнуть его, окажись приговор не в его пользу. Все четверо, покидая Гормизды, понимали это.

Снаружи, у стен дворца, застыл в строю эскорт гвардии. Этот отряд привел Велизарий, и неспроста, поскольку он придавал весомость и достоинство их визиту.

– Какой дорогой направимся? – спросил Велизарий.

Кратчайший путь из Гормизд в Сигму проходил наискосок через площадь, в стороне от главных зданий, а значит, и той толпы, которая заполнит аллеи и лестницы, чтобы увидеть ту, что должна прошествовать вместе с Юстинианом на аудиенцию у императора. Юстиниан вопросительно взглянул на Феодору.

– Как обычно – по аллеям и под колоннадой, – отвечала она.

Она пронесет перед всеми свои знамена. Юстиниан почувствовал гордость за нее.

– Пусть будет так, – произнес он.

В сопровождении эскувитов, выстроившихся впереди и позади них, Юстиниан под руку с Феодорой, а также Трибониан и Велизарий следом в молчании прошли по мостовой, проложенной мимо церкви Святого Стефана и в тени стены Ипподрома, далее они свернули под прямым углом там, где поворачивала и аллея под колоннадой, которая вела мимо казарм эскувитов через небольшой двор ко дворцу Дельта и наконец ко входу во дворец Сигма, расположенный на противоположной стороне и выходивший на море.

Среди обитателей дворцов, как и предвидел Юстиниан, в мгновение ока распространилась весть, что наконец можно будет увидеть новую фаворитку принца, и сотни любопытных собрались кучками по всему их пути.

В этот переломный момент своей судьбы Феодора была спокойна, хотя внутренне и съеживалась от направленных на нее беззастенчивых взглядов, шепотов, от недоброжелательного любопытства и открытой враждебности придворных.

Она взглянула на застывшее лицо Юстиниана. Какие мысли сейчас владеют им?

С давних пор у монархов и наследников престола имелись любовницы, и все это считали нормальным. Но неизменным остается тот факт, что любовница знатного лица, просто из-за всеобщего внимания к ней, чаще оказывается объектом враждебности по сравнению с любовницами мужчин пониже рангом. Что бы она ни делала, она не способна противостоять захлестывающему ее потоку лжи и клеветы.

Когда-то Феодора столкнулась с этим в отдаленной провинции Киренаика, но здесь, в Константинополе, где церковь и церковные запреты были особенно сильны, а сама она вызвала жгучую неприязнь у императрицы, Феодора впервые почувствовала, как глубоки корни социальных различий.

Думая обо всем этом, девушка шла позади высоких эскувитов, стараясь не обращать внимания на бросаемые на нее косые взгляды, плотоядные ухмылки, разинутые рты и замечания обитателей дворца, столпившихся на их пути.

Она быстро устала от испытываемого унижения, однако шла все так же ровно, размеренно, ни разу не споткнувшись и ничем не выдавая своего страха.

На ее хрупкие плечи была возложена ответственность за судьбу Юстиниана и его друзей. Это она подвергла их страшной опасности, и поэтому она же должна их спасти.

Наконец они достигли мощеного двора, окруженного ухоженным цветником с фонтаном, за которым виднелся восточный вход во дворец Сигма, резиденцию императора.

Охрана оттеснила любопытных, оставив проход для официальных лиц, чтобы они находились в относительной безопасности. Со всех сторон расположились шеренги эскувитов: сделав шаг назад, они подняли копья и с грохотом опустили их тупые концы на каменные плиты мостовой.

Натянуто улыбаясь, Юстиниан сказал, обращаясь к Трибониану и Велизарию:

– Ну, друзья мои, сейчас нам предстоит сделать решительный шаг.

Перед ними появился дворецкий императора Василий со своим серебряным жезлом в руке вместо трости. Евнух был высок и величествен, с обвислыми щеками и характерной для всех мажордомов гордой осанкой мастифа. Он подождал, пока они приблизятся, затем, ни слова не говоря, развернулся и повел их за собой через атрий, постукивая жезлом по мраморному полу и шурша жестким от золотого шитья одеянием; звук их шагов повторяло эхо, а стража, расставленная вдоль проходов, провожала их взглядами.

Внимание Феодоры привлекла задрапированная богатой тканью дверь, когда же она подошла ближе, то смогла увидеть в ее проеме зал, заполненный людьми.

– Правитель Юстиниан! – объявил дворецкий.

Никакого упоминания о девушке. Официально ее не существовало.

Вся сжавшись от сильнейшего внутреннего напряжения, Феодора вдруг осознала, что ее царственный любовник привел ее сюда с целью представить императору ромеев…

Хотя зал аудиенций во дворце Сигма был невелик и не столь внушителен в сравнении с тронным залом дворца Халк, на девушку он произвел достаточно сильное впечатление. Казалось, он переполнен людьми сверх всякой меры.