Текст книги "Феодора"

Автор книги: Пол Уэллмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 36 страниц)

– Рад послужить трону! – возликовал полководец. – Обещаю твоему высочеству преподать наглым аварам такой урок, который они не скоро запамятуют!

Старшие военачальники оставили предложение Иоанна без замечаний, хотя по их хмурым лицам было видно, что они его не одобряют.

А Феодоре показалось, что в этот миг на лице Каппадокийца появилось необычное, пусть и мимолетное выражение: не то облегчение, не то воодушевление – точно сказать она не могла. Мгновение – и оно исчезло, но в глубине ее души зародилась тревога.

К середине Великого поста не только во дворце, но и в городе, и во всех провинциях стало известно, что император умирает.

И как никто достоверно знал об этом влиятельный префект претория, ведь час этот ни для кого не значил так много, как для него. Никогда Иоанн не забывал, насколько он уже был близок к тому, чтобы сбылись его самые честолюбивые замыслы, но по Божьей воле все вдруг пошло прахом.

Со времени кончины Евфимии ему приходилось осторожничать да угождать, а от этого на душе кошки скребли. Внутри он весь буквально кипел, беспомощно наблюдая, как эта блудница с улицы Женщин все сильнее и сильнее завлекает Юстиниана в свои силки, как ее власть над принцем делается совершенно безоговорочной.

В эти томительные месяцы он, наедине с собой заламывая руки от отчаяния, на людях курил Юстиниану фимиам, придумывая все новые и новые формы лести. И в то же время он никогда не прекращал строить козни и плести интриги ради той минуты, когда снова подвернется благоприятная возможность. Он сохранил костяк тайной организации, созданной в течение пяти дней у него на вилле, и много внимания уделял тому, чтобы ее члены были готовы в любой момент выступить для решительных действий.

Иоанн часто встречался с проницательнейшими православными иерархами, которые были теперь и сами не прочь избавить империю от монофизитствующей супруги Юстиниана, и обсуждал с ними не только политические вопросы, но и пути достижения этой цели. Втайне от церковных иерархов он поддерживал также тесные контакты с главарями партии Зеленых. Иоанн оказался опытным политиканом и умело пользовался обоюдоострым мечом религиозных противоречий, заставляя его наносить удары то в ту, то в иную сторону. Другими слоями общества он также не пренебрегал. Не считая собственных шпионов и соглядатаев, к его услугам была тайная сеть евнухов, нашептывающих в уши патрициев и патрицианок, которым они прислуживали, грязные сплетни о принце и его супруге. Более того, он постоянно внушал Ипатию и Помпею, пожилым племянникам покойного императора Анастасия, что с ними обошлись несправедливо, не объявив наследниками трона после Юстиниана.

Теперь же, с приближением смерти императора, Иоанн Каппадокиец вновь уверовал, что близится его час.

Оставалось только решить, а стоит ли сажать на трон императора-марионетку? Конечно, династические связи Ипатия и Помпея придавали видимую законность восшествию одного из них на престол, чтобы послушно исполнять все, что бы ни продиктовал влиятельный человек, находящийся в тени. Но почему бы этому человеку самому не занять трон цезарей?

Впрочем, в любом случае подлинным правителем останется он, Иоанн из Каппадокии.

До сих пор захвату власти, к которому он так тщательно готовился, препятствовало только одно обстоятельство, вернее – только один человек, но теперь эта помеха устранена. Иоанн готов был поздравить сам себя – похоже, ему необыкновенно повезло!

Глупцу Велизарию, видимо, не терпится поиграть в солдатики, помахать мечом. Что ж, милости просим! А как невозмутимо Юстиниан проглотил идею Иоанна! Причем при поддержке Феодоры! Смех, да и только…

С этим Велизарием, начальником эскувитов, дело иметь опасно. Во-первых, его не купишь, а во-вторых – он свое дело знает. Но раз Велизарий со своими комитатами отправляется на север, то теперь Иоанн остается полноправным хозяином положения. Сергий – новый командир эскувитов – преданный ему человек.

Оставалось только ждать смерти Юстина. А едва разнесется над городом погребальный звон, Иоанн приведет в движение свою организацию: эскувиты овладеют дворцом, Зеленые возглавят народные массы, требующие нового императора, церковь даст официальное благословение и погасит недовольство среди православных, поскольку получит гарантии от нового блюстителя престола.

Какова же окажется участь Юстиниана и Феодоры? Тут и колебаться не приходится. Смерть, только смерть! Иоанн даже позволил себе поразмышлять над тем, какой казни следует предать этих двоих, когда они окажутся у него в руках.

Он живо вообразил хрупкую фигуру Феодоры, стоящей у плахи на коленях. Шея ее обнажена – приготовлена для орудия палача. Довольно-таки милая шейка, нельзя не согласиться. Меч мягко, словно бы со сладострастием, блеснет и опустится. Мастерский удар!

Иоанн удовлетворенно облизнулся.

Да, выбор сделан. Меч и плаха. Лучше не придумаешь.

Феодора часто посещала теперь то крыло дворца Гормизды, которое полностью отдала людям святой жизни. Однако во время одного из таких посещений она вдруг внимательно осмотрелась вокруг.

В этом крыле был сад, окруженный стеной, который Феодора превратила в живописнейший и уютный уголок. Теперь, однако, красота этого места изрядно поблекла в присутствии оравы немытых монахов и отшельников, опекаемых ею.

Зрелище было удручающим: прекрасные покои и залы превратились во множество обителей, заполненных нищенствующими праведниками самых различных орденов и сект. Гнездилось их здесь сотен пять, не меньше, всех степеней святости и священной одержимости.

Со всех сторон неслось пение псалмов и посвист бичей – это наиболее благочестивые истязали собственную плоть, оглашая воплями опочивальню, где Юстиниан некогда ласкал свою возлюбленную. На месте затоптанных цветников те из подвижников, кто испытывал потребность в уединении, вырыли землянки.

Следует, однако, заметить, что все эти истязания и изнурения плоти, как и молитвенный пыл, заметно шли на убыль, когда звучал призыв к трапезе. Ни один пустынник не поставил свою хижину вне пределов слышимости обеденного колокола.

Необыкновеннее всего остального выглядели две колонны, воздвигнутые в саду по повелению Феодоры для двух фанатиков, жаждавших посостязаться в благочестии со святым Симеоном Столпником, сирийским аскетом, тридцать пять лет проведшим на верхушке колонны, ни разу не моясь, но проповедуя перед великими толпами почитателей и творя чудеса.

Оба Феодорины столпника подражали своему предшественнику в этом подвиге святости весьма успешно, если не считать одного – там, где кишмя кишат пророки и проповедники, желающему наставлять на путь истинный нет никакой возможности собрать аудиторию, а это, согласитесь, выведет из себя кого угодно. Поэтому, стоило появиться их хозяйке, как они принимались до хрипоты выкрикивать набожные увещевания, которым та всякий раз почтительно внимала. Но когда подавали пищу, оба столпника также не отставали: на веревках с колонн опускались целые бадьи, куда слуги наваливали аппетитное жаркое. А поскольку жизненное пространство у подвижников было крайне ограничено и двигались они мало, то на этих своих столпах они изрядно отучнели.

И в этот вечер праведники уминали за обе щеки от ее щедрот. Как и большинству монахов и отшельников, им было сейчас не до благочестивых и дерзостных речений по ее адресу, они были слишком заняты, набивая брюхо. За едой они чавкали и причмокивали, как самые что ни на есть обыкновенные люди с волчьим аппетитом, а вовсе не избранные существа, сытые одним духом. Кроме того, сия женщина, несомненно, являлась орудием сатаны, пусть и была супругой наследника престола, потому что ежели святой отшельник позволял глазам своим задержаться чересчур долго на ее лице и теле, то подлый враг рода человеческого потом неоднократно истязал его во сне ужасными видениями плотских утех. Средством против этого были только воздержание от пищи и самоистязание, так что куда дешевле себе было отвернуться, полностью погрузиться в еду и нескончаемо спорить с соседом о неясных сторонах теологии.

Феодора уже собиралась уходить, когда какой-то отшельник поднял на нее глаза и отставил свою плошку в сторону.

Выбравшись из-за стола, он, припадая на одну ногу и опираясь на костыль, заковылял к ней, осыпая ее при этом обвинениями и обличениями. Она же терпеливо ждала, пока несчастный выговорится.

Другие попрошайки, безразлично взглянув на нее, вновь уткнулись в миски.

– Трижды проклятая Иезавель[67]67
  Иезавель – в ветхозаветной традиции коварная царица, преследовавшая пророков


[Закрыть]! – кликушествовал колченогий отшельник. – Гнусная змея, злосмрадная искусительница, порождение блудилища!

Феодора привыкла к такого рода речам из уст своих лицемерных гостей. Но что-то в этом человеке заставило ее присмотреться к нему более пристально. Кажется, она где-то видела его прежде… хотя отшельническое одеяние как-то не вязалось с этими неясными воспоминаниями.

– Покайся! – рычал схимник. – На коленях моли у Господа Бога отпущения грехов! – Он оперся о костыль, и голос его стал менее резок. – И знай, женщина, что Господь может простить даже такую грешницу, как ты. Мой настоятель по своей великой доброте прислал со мною молитвы, написанные им для тебя. Вот они – на этом пергаменте. И заклинаю тебя, не пренебреги ими, а отправляйся в покои и, прочтя, вознеси эти молитвы, потому что они могут помочь даже такой великой грешнице в Судный День.

Он протянул шелушащуюся от грязи руку, и она взяла пергаментный свиток.

– Мой добрый отче, – сказала она, глядя ему в глаза, – передай своему настоятелю, что я непременно вознесу эти молитвы сейчас же.

Бормоча слова анафемы, отшельник поковылял обратно к своему месту за столом, а Феодора торопливо возвратилась в свои покои.

Теперь она вспомнила, где видела этого человека прежде. Это был тот колченогий нищий по прозвищу Исавр, которого она не раз заставала за беседой с Айосом. Эти «молитвы» – самый безупречный способ снестись с нею, и нищий не ошибся, выбрав его. Всех этих проповедников, монахов и отшельников, чаще всего незнакомых друг с другом и явившихся из самых разных земель отведать от ее стола, никто никогда не досматривал. В это крыло дворца вел особый вход из города, а само оно было отгорожено от жилой части и двора. Это была прекрасная возможность для переодетого в одежду праведника встретиться с нею, ведь святых людей она навещала часто.

Оставшись в одиночестве, Феодора развернула свиток и принялась читать, и сейчас же у нее бешено заколотилось сердце. Записка гласила:

«Остерегайся того дня, когда скончается император! Его смерть станет сигналом к захвату престола. И тогда вы с наследником обречены на смерть. Пишущий не знает главарей заговора, но все же советует не доверять никому».

Внизу свитка был нарисован ослик.

Записка была загадочной. Конкретных указаний не было, и тем не менее это была вся информация, которой владел Айос. Имен заговорщиков он не знал, как не знал и того, каким образом они намерены захватить престол, но до его ушей дошло, что существует какой-то широкий тайный заговор. Феодора слишком хорошо знала Айоса, чтобы отнестись к его предупреждению легкомысленно.

Она еще раз перечитала записку. 'Слова «день, когда умрет император» были подчеркнуты.

А ведь это может произойти и завтра – или даже в ближайшие часы.

Ее охватила тревога. Она готова была броситься во дворец Дафны, где сейчас принимал чиновных посетителей Юстиниан, но вовремя остановилась – столь необычный поступок несомненно привлечет внимание. Заговорщики наверняка следят не только за наследником, но и за каждым ее шагом. Могут возникнуть подозрения, что заговор раскрыт, и тогда будут предприняты некие шаги, не дожидаясь кончины старого императора.

Тогда она принялась ждать Юстиниана, меряя шагами покой, бледная и едва ли не теряющая рассудок. В таком состоянии, к своему удивлению и беспокойству, ее и нашел Юстиниан, явившийся довольно поздно.

– И ты этому веришь? – было первое, о чем он спросил.

– Это передал тот, кто не станет обманывать, – ответила она.

– Кто он?

– Никто. Его имя, если я его назову, ничего не скажет. Это старик из самых низов, знавший меня в детстве.

– Но как такой человек сумел обнаружить заговор?

– Не знаю. Но вот что я знаю точно: если бы он не был уверен, то не прислал бы этого предупреждения.

Больше Юстиниан вопросов не задавал, а принялся обдумывать ситуацию – нет ли еще каких-либо очевидных фактов, подтверждающих существование заговора.

– В городе тихо, – промолвил он. – В провинциях тоже спокойно. Во дворце ничто не внушает тревоги. Допустим, предатели решатся нанести удар. Как они собираются это сделать? Я приведу в готовность эскувитов.

– Эскувитов?! А разве на них можно положиться с тех пор, как отбыл Велизарий?

Внезапно она вспомнила странное выражение облегчения и едва сдерживаемой радости на лице Иоанна Каппадокийца, когда Юстиниан велел Велизарию выступить в поход против авар. Должно быть, избавиться от Велизария входило в планы заговорщиков – сомнений тут быть не могло.

Но может ли она выдвинуть обвинение против префекта претория? Нет. У нее нет ни малейших доказательств. Ничего, кроме интуиции и старой неприязни. И даже если он участвует в заговоре, он слишком умен, чтобы оставить хоть какой-то след.

И впрямь сейчас не время обличений. Если у нее не будет неопровержимых доказательств, непоколебимое доверие Юстиниана к Каппадокийцу ничем не преодолеть, и в бесплодных спорах будет впустую потеряно время. Сейчас гораздо важнее другое.

– Возможно, ты и права, – вдруг сказал Юстиниан, осознав, насколько плохо он знает того, кто сейчас стоит во главе эскувитов. Этого человека по имени Сергий, выходца откуда-то из Сирии, если ему не изменяет память, рекомендовал сам префект претория. Должно быть, этот Сергий человек неплохой, если Иоанн о нем столь высокого мнения, и все же в такое время едва ли разумно полагаться до такой степени на малоизвестного воина.

Он и прежде смутно догадывался о возможной опасности, теперь же не мог удержаться от замечания:

– Мой царственный дядюшка сам создал прецедент, которым, если заговор действительно существует, заговорщики вполне могут воспользоваться. Когда умер Анастасий и не нашлось прямого наследника, Юстин захватил престол, будучи попросту провозглашен императором дворцовой гвардией при бурном одобрении толпы…

И словно следуя мыслью вслед за его рассуждениями, Феодора воскликнула:

– Ты мог бы их опередить!

– Но как?

– А что, если ты взойдешь на трон прежде, чем умрет император?

– Разве это возможно? – нахмурился Юстиниан. – Я не посмею совершить предательство по отношению к человеку, который меня воспитал и наделил властью.

– Почему предательство? Нет, это может произойти только вследствие прямого волеизъявления императора!

Лицо ее вдохновенно засветилось, дерзновенные мысли, сменяя одна другую, проносились у нее в голове, пока она продолжала излагать свои доводы.

Какую-то минуту Юстиниан был не в силах уследить за их логикой.

Никому не доверяй – так писал Айос. Но им необходимо кому-то довериться!

– Пошли за Трибонианом! – вдруг воскликнула она.

– Почему за ним?

– Но ведь ему-то ты полностью доверяешь, верно? Я – тоже. Пошли за ним, и умоляю тебя – не медли! Нельзя терять ни минуты, ведь император может умереть в любой момент. А Трибониану ведомы юридические формулы и обороты, которые могут нам понадобиться, и он не откажется помочь.

Свидетелей борьбы, длившейся на протяжении всей ночи в опочивальне старого Юстина, не было.

Повелением наследника даже Виниций и Василий не присутствовали здесь. У изголовья императора остались лишь Феодора, Юстиниан и Трибониан.

Однако они столкнулись с непредвиденными трудностями. Старик поначалу сомневался, а потом и окончательно заупрямился.

Он был слишком стар, чтобы править самому, и все же его одряхлевший ум восставал против их замысла – он ворчливо отвергал саму мысль о полномочном соправителе, пусть даже это и его собственный племянник.

Мучительным, непереносимо мучительным было это острейшее противостояние умов и стремлений в царственной спальне. А также по-своему жестоким.

Подобно старому волку в западне, вступившему в свою последнюю схватку, Юстин, ощерясь, вжимался в подушки, глаза его гневно пылали, а губы твердили вновь и вновь: «Нет! Нет и нет!»

Они стояли по обе стороны ложа, поражая его своими доводами, одолевая настоятельными просьбами, умасливая и заклиная. Момент был отчаянный. От его решения зависела судьба каждого из них, судьба всей гигантской империи.

Старый Юстин разъяренно вперял свой взор в их лица: Юстинианово – напряженное и умоляющее, Трибониана – точеное, холодное, едва ли не насмешливое. И эта женщина! Ее лицо в наибольшей степени приковывало к себе внимание старца. Оно было мертвенно-бледным, полудетским, но, казалось, горело изнутри каким-то неистовым и жарким пламенем: лоб пересекли напряженные складки, рот страстно сжат, а глаза смотрели на Юстина безжалостно требовательно.

Даже наследник, глядя на нее, терялся. Та ли это женщина, которую он знает и любит? В этот миг она казалась опасной, как кобра перед броском.

Он заставил себя отвести взгляд. В самом деле, не ради него ли она все это делает?..

В конце концов вся схватка свелась к столкновению двух воль: императора и женщины.

И только далеко за полночь старик, совершенно изнеможенный, сдался с жестом отчаяния. Его седая голова упала на грудь.

– Принесите пергамент и… остальное, – произнес он дрожащим голосом.

Именно в этот момент заговорил Юстиниан, и то, что он произнес, было совершенно неожиданным:

– Я полагаю, что Феодора, моя супруга, также должна стать соправительницей…

В воздухе повисло изумленное молчание. Это было неслыханно! Соправительница на императорском престоле – женщина? Такого в истории ромеев еще не бывало.

Феодора открыла было рот, чтобы возразить, но жест принца, остановивший ее, был настолько властен и категоричен, что заговорить она так и не решилась.

– Она заслужила это! – добавил Юстиниан. – Кто первым заподозрил подвох в предательском предложении царя Кавада? Кто предложил мудрый ход, благодаря которому мы разрушили могучий союз, подготавливаемый Персией? И Феодора же первой дозналась об этом заговоре, и ей принадлежит план, благодаря которому мы этот заговор задушим в зародыше. Прямой резон, чтобы она правила вместе со мной!

Старый император слишком устал и ослаб, чтобы возражать на это новое предложение.

Через минуту Трибониан с непроницаемым лицом добавил на пергаменте короткую фразу, которая навсегда вознесла дитя улиц на небывалую высоту.

После этого старик Юстин, не попросив даже перечитать ему документ, приложил к нему печать и трафарет со своей официальной подписью.

Затем он провел рукой по глазам, и Трибониан увидел, что она дрожит.

ГЛАВА 24

Никогда двор и город не были так потрясены каким-либо известием.

Указ императора о провозглашении соправителей был несомненно подлинным: на нем красовалась подпись пурпуром, сделанная по всем известному золотому трафарету «LEGI».

Под барабанный бой, в сопровождении гвардии, горластые глашатаи зачитывали указ на всех площадях и перекрестках города; указ также был вывешен во всех людных местах, где обычно предавали гласности обращения к народу и новые законы, так что никто не мог сослаться на незнание.

Юстин, император ромеев, «по праву врученной ему Богом власти и из огромной любви к народу империи, а также ради безопасности и процветания всех ее городов и провинций, а также с учетом собственного возраста и нездоровья» провозглашал, что жалует титул и полномочия императора своему возлюбленному племяннику Юстиниану, которого считает собственным сыном, а также титул и полномочия императрицы Феодоре, законной супруге Юстиниана, каковые впредь будут ему соправителями, получив всю власть, полномочия и почести, соответствующие короне и трону. Означенные Юстиниан и Феодора будут пожизненно править после него, а по их смерти престол перейдет к их наследникам в согласии с законом и обычаем.

Указ явился полной неожиданностью, и в его смысл вникали, разинув рот от удивления.

Но больше других был поражен Иоанн Каппадокиец, застигнутый врасплох.

Усердно и скрупулезно он перечитывал пергамент, с трудом шевеля при этом толстыми губами. Надо же! Юстиниан – соправитель, и жена его тоже соправительница! Феодора, девчонка из непотребного дома – на троне! К тому же она его заклятый враг!

Как же такое могло случиться?! Невозможно поверить глазам.

Внезапно он осознал, что совершенно беспомощен перед свершившимся фактом. Действия Юстиниана и Феодоры были столь дерзки и беспрецедентны, что предвидеть их он никак не мог. Но теперь ничего не поделаешь: механизм заговора, который он создал, слишком сложен и громоздок, его почти невозможно перенацелить, да и условия сейчас не те. Необходимо, чтобы император умер и трон временно был свободен. Судьба вновь изменила ему.

Но почему Феодора?! Почему?

С Юстинианом он мог бы справиться даже после восшествия на престол, умственные способности племянника императора он ни во что не ставил. Но по отношению к Феодоре, даже при том, что он ее ненавидел, ничего, кроме уважения, он не испытывал. Ум у нее был острый и безжалостный, как кинжал.

Великий пост близился к концу, а по обычаю всякие торжества можно было устраивать лишь после Пасхи.

Но время для Юстиниана и Феодоры значило слишком много. За неделю до Светлого Воскресенья, когда все церкви были заполнены богомольцами, врачи передали принцу, что старому императору стало гораздо хуже. Возможно, это ухудшение было вызвано ночным состязанием в силе воли, которое окончилось тем, что Юстин уступил и подписал свой указ, но как бы там ни было, дышал он сейчас с трудом, не принимал пищи, а временами надолго впадал в беспамятство.

Имперский совет и Сенат в этот день были уведомлены, что откладывать коронацию новых правителей более невозможно. Разумеется, чтобы организовать обряд и богослужение с подобающей случаю пышностью, требовалось время, но Юстиниан повелел ускорить приготовления, наметив датой коронации Чистый четверг.

Это был день, в который исполнялся старинный обычай ритуального омовения ног бедноты и раздачи милостыни в память о Тайной Вечере; запрещалось ходить в гости и встречаться с друзьями. Услышав весть, что интронизация соправителей состоится в этот день, многие благочестивые, в особенности священники, ужаснулись.

Но Юстиниан стоял твердо, и таково было его повеление.

В эти дни он словно увидел Феодору новыми глазами. Для него явились полной неожиданностью проявленные ею твердость и ясность ума. Она нашла блистательное решение, а затем без колебаний его осуществила, и это было тем более неожиданно, что до сих пор он ценил в ней прежде всего шаловливую нежность и мягкость. Но именно эти новые качества подтолкнули его к внезапной мысли предложить объявить ее соправительницей. Да, он любил ее, но не любовь толкнула его на этот шаг.

Однако, несмотря на то, что в ночь схватки со старым Юстином Феодора предстала воплощением могучей и безжалостной силы, теперь, готовясь к коронации, она вовсе не чувствовала себя уверенно. Ее преследовало ощущение, что над ней нависла огромная опасность. Мудро ли восходить на трон, если это окажется фатальным? Не преступил ли Юстиниан некую черту, вознеся женщину, чье прошлое было слишком хорошо известно черни?

Феодору терзали страхи и сомнения, и последующие несколько дней она пребывала в каком-то оцепенении…

Они покидали дворец Гормизды незадолго перед полуднем. Ее с Юстинианом несли в блистающем паланкине шестнадцать великолепно разодетых носильщиков, двигаясь вдоль длинного строя надменно-величественных эскувитов. Перед носилками выступали сорок трубачей, которые время от времени торжественно трубили в серебряные трубы. За ними во всем великолепии парадных одеяний шествовали четверо высших сановников империи.

У храма Святого Стефана императорская чета покинула паланкин, а когда они вступили в придел, хор священников и диаконов величественно запел псалом. Церковь была битком набита, а в алтаре теснились архиепископы и высшие иереи.

Гиппия Родосский, преподобный патриарх, в сопровождении священнослужителей и псаломщиков встретил Юстиниана и Феодору у входа, благословил, окропил святой водой, окурил ладаном и провел к алтарю под неумолкаемое пение хора.

Затем последовало бесконечное стояние на коленях, пока звучала молитва, шли требы, распевались псалмы и совершалось причащение.

Наконец они встали и повернулись лицом к толпе. На плечи обоим набросили императорские мантии из самых дорогих тканей, шитые золотом и украшенные драгоценными камнями. На голову Юстиниана патриарх возложил венец императора, а затем увенчал таким же Феодору.

Величальное пение хора достигло кульминации. Присутствующие опустились на колени.

Увенчанные коронами и царственными регалиями, получившие благословение церкви, Юстиниан и Феодора прошли сквозь толпу на паперть, где их ожидал блистательный эскорт сановников, чтобы сопровождать дальше.

Плотная толпа, сдерживаемая эскувитами, напирала в надежде увидеть новых правителей во время их краткого перехода во дворец Халк. Все, кому под любым предлогом удалось пробраться на дворцовую территорию, уже были там, не говоря о сенаторах, послах и патрицианской знати, которые ожидали в консистории – тронном зале, где Юстиниан и Феодора должны были принять титул и трон, а сенаторы – присягнуть им.

Не менее пяти тысяч зрителей толпились, вытягивая шеи, вдоль пути следования императорской четы, когда те торжественно прошествовали ко дворцу Халк, сопровождаемые все теми же трубачами и окруженные сановниками.

Эти тысячи глаз отметили, что венец императрицы, украшенный бриллиантами и самоцветами, а также увитый жемчужными нитями, ниспадающими вдоль щек, в котором так дурно выглядела старая императрица Евфимия, словно специально был создан для новой императрицы, Феодоры, чтобы обрамлять ее блистающую красоту. Феодора носила венец, как и тяжелое пышное одеяние, с невиданными доселе грацией и очарованием, и казалось, что драгоценности и ткани от этого становятся еще краше, еще богаче.

Прекрасная пара! Зеваки не могли удержаться от одобрительных возгласов:

– Многая лета!

– Многая лета!

Старинное греческое хвалебное восклицание, которым подданные одобрительно приветствовали вновь коронованных правителей, снова и снова вырывалось из тысяч глоток. Оно слышалось во всех уголках дворца, на улицах и площадях за дворцовыми стенами, в Августеоне, где уже собрались простолюдины – тысяч сто, чтобы поглазеть на новых императора и императрицу.

И вот наконец Феодора и Юстиниан появились перед дворцом Халк.

Раздалось зычное приветствие выстроенных в три ряда по обе стороны от входа эскувитов, взметнулись в едином порыве копья, словно заработала огромная и сложная машина.

И вновь загремели трубы. Император со свитой миновали широкий портал и проследовали дальше длинным залом, богато украшенным бронзой и мрамором, вдоль стен которого стояли новые шеренги эскувитов, образующие сверкающий серебром коридор.

У тройных инкрустированных слоновой костью дверей, ведущих в тронный зал, вновь грянули трубы, оглушая в этом замкнутом пространстве, – и правитель дворца Василий возвестил:

– Все ниц! Их великолепные величества император и императрица ромеев!

Словно хлеба перед серпом, все присутствующие в зале аристократы, мужчины и женщины, опустились на колени, а затем пали ниц. Феодора, опираясь на руку Юстиниана, как во сне, прошла к возвышению с пурпурно-золотым балдахином под золотистым сводом и двумя одинаковыми, украшенными драгоценными камнями престолами на нем.

Они медленно поднялись на семь ступеней и повернулись лицом к собравшимся, все еще распростертым на мраморном полу, а затем торжественно опустились на тронные места.

После чего Юстиниан сказал:

– Поднимитесь, о люди!

И все как один присутствующие, поднимаясь на ноги, воскликнули:

– Многая лета вашим императорским величествам!

Трубы вновь подали голос, призывая к тишине. После чего вперед выступил седовласый квестор Прокл и торжественно огласил указ, уже хорошо всем знакомый. Патриарх пробубнил молитву. Скрытый за драпировками хор запел хвалебную песнь в честь новых монархов, которую придворные музыканты спешно сочинили к торжеству.

После этого верховные должностные лица империи, возглавляемые префектом претория, чья плешивая голова блестела от пота, друг за другом выходили вперед и, опускаясь на колени перед престолом, произносили формулу присяги на верность, которую впоследствии обязаны будут принять не только все наместники провинций и высшие сановники, но также и все чиновники империи, вплоть до мельчайших:

«Клянусь Отцом, Сыном и Святым Духом, Девой Марией и Евангелием, которое держу в руках, а также святыми архангелами Михаилом и Гавриилом по чести и совести быть верным, ревностно служить и выполнять все пожелания и повеления, усердно исполняя все поручения и обязанности, возложенные на меня Юстинианом и Феодорой, его супругой».

Присяга была новой по форме, поскольку в верности клялись сразу двоим. Формулировки не были достаточно четко выверены, и впоследствии кое-кто обратил внимание на два последних слова, ибо выходило, что если Юстиниан умрет прежде Феодоры, то тогда присяга, по-видимому, не обязывает хранить верность Феодоре, поскольку в этом случае она будет уже не супругой, а вдовой. И хотя впоследствии эта неточность обсуждалась с новой императрицей, она, однако, никогда не пыталась что-либо изменить.

Пять часов потребовалось на коронацию новых государей, их восшествие на престол и затянувшийся ритуал принесения присяги главными сановниками империи. Но наконец все церемонии завершились, и Юстиниан с Феодорой одновременно встали и покинули консисторий, миновав три бронзовые двери. Отныне этот удивительным образом вознесшийся македонский крестьянин и девушка с улицы, его жена, не должны больше входить в тронный зал и выходить из него через те же двери, что и простые смертные.

Они вышли на открытую галерею с прекрасными статуями. Там их уже ждала, склонившись в глубоком поклоне, свита. Вновь загремели трубы, и Феодора поняла, что они с Юстинианом направляются к парапету, выходящему на Августеон, чтобы явить себя народу.

Она взглянула вниз. Громадная площадь была черным-черна от многих тысяч голов, под ее ногами кипело людское море, и приглушенный гул голосов возносился над толпою, словно мурлыканье дремлющего тигра.

Раздался трубный голос глашатая:

– Их благородные и великодушные величества… Прославленные и восхитительные императорские высочества… из великой любви и расположения к своим верным подданным… и в связи с удивительным событием… особые пожертвования в пользу бедных… прощение мелким преступникам… раздача хлеба и вина… Воздадим должное властителям, о народ!