Текст книги "Сын Портоса"

Автор книги: Поль Магален (Махалин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– Я люблю его, – твердо заявила Аврора.

– Чушь! Девичья фантазия! Намек на дорожный роман, прекращающийся в первой же главе. Я не забыл, что он защитил вас от разбойников, и Боже меня упаси, чтобы я препятствовал вашему чувству признательности по отношению к нему, но чрезмерная признательность становится глупостью.

– Я люблю его, – повторила девушка столь же решительным тоном.

Лицо герцога, в свою очередь, приобрело суровое выражение.

– Тогда, – холодно произнес он, – вы должны собрать все свое мужество и вырвать эту глупую страсть из сердца. Все велит вам поступить так – обстоятельства, ваши интересы и будущность, планы других людей, даже та роль, которую вы призваны сыграть.

– Что вы имеете в виду? – изумленно воскликнула девушка.

– То, что удача, выпавшая вам вчера, ничто по сравнению с тем, что вас ожидает. Все, что вы могли себе воображать самого сказочного и волшебного в ваших девичьих мечтах… короче говоря, вы будете перенесены к вратам рая или…

– Боже милостивый! – прошептала Аврора. – Я не понимаю…

– Выслушайте меня, дитя мое, и вам все станет ясно.

Склонившись к девушке Арамис заговорил медленно и тихо, так чтобы она могла лучше слышать и понимать значение его слов, и в то же время, чтобы не оказаться подслушанным:

– Хотя вы и жили в уединении в деревне, все же какие-то слухи, наверное, доходили и до вас, поэтому вы не можете не быть осведомленной о том, какую роль в придворных кругах, куда вы были только что введены, играла Луиза де Лавальер, первая любовь нашего непостоянного монарха. Точно также вы не можете не знать и о положении, которое занимает в настоящее время маркиза де Монтеспан, чье покровительство вы приняли. Должно быть, у вас уже сложилось мнение о нашем короле?

– Действительно, мне рассказывали историю Луизы де Лавальер – о том, как тяжко ей пришлось искупать то, что она не смогла противостоять зову своего сердца. Что касается госпожи де Монтеспан, то я приняла ее услуги, видит Бог, не без антипатии и внутреннего сопротивления, и только потому, что нуждалась в могущественной защите от преследовавшего меня незнакомца. Оценивать поведение подобных женщин предоставляю их собственной совести, которая пробудится рано или поздно, высшему свету – их соучастнику, и истории, которая будет их судить. Как христианка, я питаю к ним жалость.

– Как бы то ни было, вы должны признать, что их судьба достойна зависти. Царствовать над королем, пользоваться его щедротами и милостями, обеспечивать мир в Европе или же, напротив, обрушивать на нации ужасы войны, внушать грандиозные идеи, способствовать исполнению великих деяний…

– Это, монсеньер, задачи королевы.

– Да, если королева способна их выполнять, а для этого, прежде всего, ей необходима любовь ее супруга. Но наш король никогда не чувствовал к королеве ничего большего, чем уважение, – их объединила политика, но разделяет темперамент.

– Тогда я испытываю не меньшее сострадание к пренебрегаемой королеве, чем к ее счастливым соперницам. Все же, если бы мне был предоставлен выбор, я бы предпочла ее одиночество их победам. Но признаюсь, что я не понимаю…

– К чему я клоню? К тому, что в сердце короля внезапно вспыхнуло новое чувство.

– Он больше не любит госпожу де Монтеспан?

– Он безумно влюблен в другую!

– В другую?

– В очаровательнейшее создание, которому нечего опасаться судьбы гордой дочери Мортмаров, если только она будет прислушиваться к советам безмерно преданного ей друга. В таком случае ей удастся выполнить задачу – остановить блуждающую звезду, превратив ветреного любовника в одного из самых верных.

Искуситель сделал паузу, чтобы разобраться в выражении лица слушательницы, которая, казалось, что-то обдумывала.

– Монсеньер, умоляю вас быть ко мне снисходительным, – пробормотала Аврора. – Я всего лишь бедная деревенская девушка, и право, не знаю…

– Что? – воскликнул заговорщик, заранее наслаждаясь предстоящим изумлением мадемуазель. – Неужели вы не понимаете, что речь идет о вас?

Арамис ожидал удивления, подлинного или притворного, но он ошибся, ибо девушка хранила молчание. Очевидно, ее разум отказывался признать подобное.

– Да, – продолжал посол, – это вас любит его величество. Я предлагаю вам корону, немногим меньше той, которой владеет королева, за одно ваше слово, позволяющее королю надеяться, что вы без гнева примете его признание в любви и доказательства этого чувства.

Мадемуазель дю Трамбле внезапно вскочила на ноги.

– Боже, помоги мне! – воскликнула она. – Неужели король любит меня?

В голосе девушки звучал ужас, она вскинула перед собой руки, словно пытаясь защититься от услышанного. Аламеда также поднялся, фамильярно положив ей руку на плечо.

– Успокойтесь, дитя мое, – сказал он. – Вы обладаете блестящим умом и должны понять меня сразу же. Не будем тратить время, которое мы можем использовать с большей выгодой. Позвольте мне сказать вам, что орден Иисуса, генералом которого я являюсь, намерен председательствовать в Королевском совете и диктовать ему свою политику. Помогите нам, и мы окажем вам неограниченную поддержку. Хотели бы вы править Францией вместе с нами? Я предоставлю вам солидную долю царствования и лучшую его задачу, которую не могли выполнить другие, – творить добро. Если бы вы были обыкновенной женщиной, я бы нарисовал перед вами заманчивые картины двора, распростертого у ваших ног, ослепительных празднеств и концертов в вашу честь, курения фимиама вам наряду с полубогом, которого Европа рассматривает, как вершителя ее судеб. Но вы столь же добры, сколь прекрасны, и я просто говорю: народ проклинал прежних фавориток – дайте же ему возможность благословлять вас.

Герцог снова умолк, но не по собственному желанию, а из-за эффекта, произведенного его словами. Глаза Авроры вспыхнули, на щеках заиграл румянец, когда она приоткрыла рот, собираясь заговорить. Но ни одного слова не слетело с ее губ. Девушка вновь обрела спокойствие, веки, будто вуали, скрыли ее пылающий взгляд. Мягко высвободившись, она направилась к двери.

– Куда вы? – осведомился старый вельможа.

– Прочь из этого дома, – послышался краткий ответ. – Я уеду из Парижа и вернусь в свою родную деревню в Анжу, где крестьяне еще не разучились оказывать уважение дочери их покойного господина.

– Да вы просто лишились рассудка! Уехать после того, что вы услышали?

– Именно то, что я услышала, вынуждает меня не оставаться более в месте, где мне нанесли оскорбление. О, я не пытаюсь затронуть ваши чувства – я не из тех, кто платит за обиду той же монетой. Кроме того, я твердо убеждена, что вы не намеревались оскорбить меня. Ибо в мире, в котором обитаете вы, и куда я вошла вчера, считается славой то, что я называю позором. Мне, одинокой и бедной, вы предложили способ стать богатой и могущественной. Это очень любезно с вашей стороны, и я должна молить вас о прощении за то, что не чувствую себя в силах выполнить ту задачу, которую вы сочли возможным мне поручить. Иначе и не могло быть – ведь я пуританка со странными идеями относительно чести! Я предпочла бы умереть в сточной канаве, чем в блеске титулов, денег и драгоценностей, осыпаемой королевскими милостями и ласками. Я бы только повредила вашему двору своими глупыми предубеждениями, унизила бы его нелепой гордостью, оскорбила бы смехотворной невинностью. Вот почему я обрекаю себя на безвестность и бедность, почему даже не жду исхода затеянной мною тяжбы, которую, чувствую, не смогу вести далее, почему соглашаюсь на нищенское существование для моих близких, которое хотя и позорит имя моего отца, но, во всяком случае, не пятнает наше семейное имя. Прощайте, монсеньер. Возможно, мы больше никогда не увидимся. В своем убежище, где я буду проводить время между трудами и молитвами, я обещаю помнить о вас только по нашей первой встрече и заставлю себя забыть, как дворянин ошибся во мне и оскорбил меня, на что не решился сам король. Ибо, если он любит меня, то по крайней мере не унижает предложением стать его любовницей.

Покуда Аврора произносила эту речь, исполненную возвышенного благородства, Арамис внимательно ее слушал и, обдумав все, приготовился пойти с другой карты. Теперь он был более опасным интриганом, чем в те времена, когда замыслил заменить короля его братом-близнецом в замке Во. Как только мадемуазель дю Трамбле твердым шагом направилась к двери, она обнаружила, что герцог быстро встал на ее пути и выражение его лица резко изменилось. В глазах блестели слезы, черты озаряла безмерная радость, а голос дрожал, когда он с умоляющим жестом обратился к девушке:

– О, мое дорогое дитя, как вы осчастливили меня! Как я восхищаюсь вами! Как велики мои любовь и уважение!

Аврора отступила перед этой внезапной вспышкой, и хотя она не произнесла ни звука, удивление, отразившееся на ее лице, было красноречивее слов.

– Подумать только – я ведь чуть было не усомнился в вас! Да, признаюсь, я усомнился, но лишь в тот момент, когда мне показалось, что вы не выдержите испытания.

– Испытания? – воскликнула девушка. – Значит, это испытание?

Арамис огорченно склонил голову.

– Неужели вы не поняли этого? – укоризненно произнес он. – Правда, испытание было слишком суровым. Но я хотел убедиться до конца! – Взяв Аврору за руку, он подвел ее к дивану. – Я поклялся открыть ваш секрет, но открыл лишь чистоту и честность, украшающие и освящающие сердце женщины!

– Испытание? – словно не доверяя, переспросила Аврора. – Так значит, – медленно произнесла она, – все, что вы говорили до сих пор…

– …Было всего лишь сказкой, о которой я умоляю вас более не думать.

– И король?

– Король не питает к вам никаких чувств, кроме тех, о которых галантный кавалер может сообщить любой достойной девице. Он порвал с маркизой де Монтеспан исключительно для того, чтобы наладить отношения с королевой. Увы! – продолжал Арамис, печально качая головой, – этот двор, чье опаляющее дыхание вы недавно ощутили, должно быть, роковым образом воздействует даже на самые чистые души, ибо вы поверили, что седовласый старик вроде меня готов опуститься до сводничества, пусть даже ради короля. Но вы не поняли меня! Как жестоко вы меня наказали, поверив в уловку, результата которой я никак не предвидел! – Его выражение лица и тон снова изменились, когда он добавил не без тщеславия: – Несомненно, я отлично сыграл свою роль! Можете порицать меня, но признайтесь, что вы попались на удочку.

Аврора поднесла руку к сердцу.

– Вы причинили мне боль, – вздохнула она.

– Забудьте об этом, – сказал герцог с отеческим видом привлекая девушку к себе. – Во всем виновата проклятая профессиональная гордость. Мы, дипломаты, так привыкли обманывать и притворяться…

Говоря, герцог тайком наблюдал за Авророй. Подняв на него ясный и чистый взгляд прекрасных глаз, она спросила:

– Зачем понадобилось такое испытание?

Но бывший мушкетер хранил молчание.

– Почему вам понадобилось прикладывать столько усилий и причинять мне боль? – настаивала девушка.

За секунды, промелькнувшие между этими двумя вопросами, герцог нашел ответ:

– Вы хотите сказать, что не можете догадаться? – Она покачала головой. – Что не понимаете стоящей передо мной праведной цели? Для будущего спокойствия королевы необходимо, чтобы она не пригрела вновь змею на своей груди. Множество невинных на вид созданий пытались обратить на себя внимание короля, поступив для этого на службу к королеве. Каждая из них забыла бы напрочь о верном возлюбленном, не могущем равняться происхождением с владыкой Франции, но вы, напротив, не обращаете внимания ни на что, стоящее между вами и предметом великой, святой любви, переполняющей ваше сердце. Однако я был вправе убедиться, что если соединю вас с этим предметом, то впоследствии мне не придется выслушивать ваши упреки в том, что я заложил краеугольный камень такого счастья. А ваш избранник, возможно, разделил бы подобные чувства. Он мог оказаться человеком, способным уйти с дороги, дабы не препятствовать вашим вполне понятным стремлениям к богатству, славе, могуществу. Вот потому я и подверг вас испытанию, окончившемуся успешно. Вы отказались от трона, чтобы остаться верной своему возлюбленному. Мог ли я получить более убедительное доказательство преданности и бескорыстия, которые и в будущем ничто не сможет поколебать?

Чело девушки прояснилось. Ее красота и свежесть, казалось, излучают сияние.

– Монсеньер, – прошептала она, – вы говорите о Жоэле?

– Ну о ком же еще я могу говорить, кроме как о счастливчике, которому выпала удача обратить на себя внимание такого сокровища? – быстро отозвался старый герцог.

– Значит, вам известно, что происходило с ним в этом месяце?

– Известно ли мне?

Правда вынуждает нас признать, что Арамис не имел об этом ни малейшего понятия, но столь опытный дипломат никогда не должен оказываться припертым к стене.

– Вы видели его? – настаивала мадемуазель дю Трамбле.

– Так же, как вскоре его увидите и вы. Но, – осторожно добавил он, – вы сами должны потребовать у него объяснений таинственного отсутствия.

– Он придет сюда?

– Конечно, – с добродушной улыбкой ответил герцог, – ему придется придти, если вы только не захотите, чтобы брачная церемония происходила где-нибудь в другом месте.

– Брачная церемония?

– Ну, разумеется – я же говорил вам, что намерен сделать вас обоих счастливыми.

Аврора не отрывала взгляда от его лица.

– Следовательно, господин Жоэль нашел, что искал? – спросила она.

Аламеда смутился – к этому вопросу он не был подготовлен.

«Что она может иметь в виду?» – подумал герцог. Но ему пришлось сразу же ответить, потому что на него был устремлен вопросительный взгляд девушки.

– Он нашел это, – уверенно заявил Арамис, – но не без труда, и эта задача потребовала времени.

– Но вы помогли ему? – продолжала Аврора, готовая рассыпаться в благодарностях.

– Как вы любопытны, дитя мое! – не выдержал Арамис, погрозив ей пальцем. – От вас ничего не скроешь. Да, я помог ему всем, что в моей власти.

Девушка протянула руку.

– Как мне благодарить вас за то, что Жоэль с Божьей помощью узнал свое имя?

«Так-так! – подумал бывший прелат. – Значит, он искал свое имя? Наш влюбленный пастушок прибыл в Париж, чтобы узнать или завоевать себе имя! Ну что ж, дадим ему имя, тем более, что в настоящий момент оно не принадлежит никому. И не только имя, но и титул – шевалье де Локмариа! Звучит подходяще – ведь он прибыл из Бель-Иля, а я помню, что один из моих тамошних приходов звался Локмариа. К тому же, – при этом его лицо омрачилось, – разве не в одной из пещер Локмариа нашел свою гибель мой бедный Портос?»

Арамис выглядел таким серьезным, что Аврора не решалась заговорить, но придя в себя, он сказал:

– Я хотел бы предоставить вашему нареченному удовольствие самому поведать вам о том, что произошло с ним после вашего расставания. Шевалье будет здесь через несколько дней, если, как я надеюсь, вы останетесь при дворе. – Увидев, что на лице Авроры вновь отразились тревога и отвращение, он добавил, настаивая: – Это необходимо, дитя мое. Королева нуждается в такой девушке, как вы. Ведь рядом с бедняжкой нет никого, кому бы она могла доверить свои горести. Дружба, которой, безусловно, удостоит вас королева, и уважение, которое питает к вам король, помогут примирить эту пару, что явится для государства благом.

– Тогда, монсеньер, я останусь.

– Кроме того, вскоре вы выйдете замуж. Я сделаю все возможное, чтобы получить согласие их величеств на брак. Им доставит удовольствие подписать контракт в качестве свидетелей, и уверен, что шевалье де Локмариа получит в виде свадебного подарка звание, которое позволит ему оставаться здесь, подле вас. Но, – промолвил он, глядя на часы, – вам пора исполнять ваши обязанности, а у меня назначено свидание с королем после того, как он покинет зал совета. Так что давайте прощаться, любезная Аврора.

Девушка подставила герцогу лоб, к которому он прикоснулся губами, пробормотав: – Я легко бы мог быть вашим дедом! – С порога он промолвил: – Вскоре вы снова увидите меня. Вместе с ним! А пока что будьте так добры не забывать меня в своих молитвах.

– Не сомневайтесь в этом, дорогой монсеньер, – ответила девушка. – В моем сердце вы занимаете место рядом с Богом и Жоэлем.

Глава XVII
КОРОЛЕВСКАЯ МИЛОСТЬ

В то время, как в замке Сен-Жермен была построена знаменитая мансарда, вокруг здания соорудили веранду, обычно именуемую галереей. Здесь, при выходе из зала государственного совета Людовик XIV имел обыкновение принимать искателей королевских милостей и тех, для кого у него было какое-либо сообщение. Сюда и направился Аламеда, расставшись с нашей героиней.

На пути из особняка Монтозье во дворец старый герцог щедро одаривал прохожих кивками и улыбками, что выдавало в нем бывшего церковного сановника. Никто не мог бы догадаться о напряженной работе ума, глядя на любезное выражение лица Арамиса, галантные поклоны в адрес хорошеньких женщин, и утонченное искусство, с которым он отмерял знаки вежливости в зависимости от общественного положения встречного.

– Юного Жоэля необходимо разыскать, – бормотал Арамис, стараясь идти по солнечной стороне, чтобы согреться. – Я обещал девушке. Это единственный способ спасти положение, испорченное вопиющей невинностью мадемуазель дю Трамбле, кого я поторопился выставить кандидатом на вакантное место фаворитки. Удержать ее при дворе необходимо – она не должна покинуть Сен-Жермен. Король, безусловно, увлечен Авророй, и я ручаюсь головой, что он пригласил меня сюда этим утром лишь для того, чтобы поговорить о ней. Да, но где же искать юного деревенщину? Его отсутствие препятствует моим планам и может вконец расстроить их. Подумать только – я считал, что знаю все о слабом поле, имея полувековой опыт общения с ним, а эта молодая особа поставила меня в тупик. Тысяча чертей, как говаривал я, когда еще носил шпагу, видеть меня, побежденного щепетильностью глупой девчонки, – меня, который был любовником герцогини де Шеврез, доверенным другом королевы Анны Австрийской в период ее романа с герцогом Бекингэмом, лихим сердцеедом-мушкетером, священником, исповедовавшим множество кающихся из высшего света, очевидцем, если не участником всех веселых интриг, оживлявших конец прошлого царствования и начало нынешнего!.. Правда, я никогда не встречал подобной щепетильности ни в герцогине, ни в королеве, ни в Мазарини, ни в моих кающихся, ни в возлюбленных Фуке, ни в фаворитках теперешнего короля. По крайней мере, философ – им мог быть и я – оказался прав, говоря, что женщина способна на все – даже на хорошие поступки.

Первый человек, которого увидел испанский посол, войдя на галерею, был Никола де Ларейни, министр королевской полиции, державший под мышкой большой портфель, набитый бумагами. Вновь прибывший подошел к нему и сказал после обмена обычными любезностями:

– Монсеньер, вы лучше других знаете обо всем происходящем в столице. Умоляю, просветите меня относительно судьбы одного прекрасного молодого человека, очень меня интересующего. Он исчез в этом месяце.

– Монсеньер герцог, я полностью к вашим услугам.

– Юноша этот недавно прибыл из своей родной провинции – Бретани, если я правильно информирован, из Бель-Иля. Он одет в костюм, принятый на его родине, обладает фигурой молодого атлета и носит самую длинную шпагу, какую только я видел в своей жизни.

– О! – удивленно воскликнул министр. – Это описание мне знакомо. Было бы странным, если бы вы искали того самого человека, о котором я приходил советоваться с его величеством. У него такие могучие руки, что они способны сокрушить стену, не так ли?

– Совершенно верно.

– И он отзывается на имя Жоэль?

Теперь пришла очередь герцога удивляться.

– Да, его зовут Жоэль. Вам известно, где он?

– Он в Бастилии.

– Что?!

– У меня как раз только что побывал помощник коменданта, спрашивавший, как с ним обращаться. Вам, возможно неизвестно, герцог, что в Бастилии каждый заключенный получает стол и помещение соответственно своему общественному положению.

Старый друг прежнего коменданта отлично это знал и поспешил прервать министра полиции.

– Но почему этот бедный парень угодил в тюрьму?

– По очень серьезному обвинению, – ответил Ларейни, почесывая парик, – в нарушении эдиктов и дуэли со смертельным исходом. Попросту говоря, этот бедный парень, как вы его назвали, проткнул шпагой офицера мушкетеров.

– О Господи!

– Разумеется, его арестовали, и полиция передала дело на рассмотрение, но так как он не может доказать свое благородное происхождение, мы в затруднении относительно того, какой суд должен его судить. Трибунал чести не может быть унижен, разбирая дело простолюдина. По этому поводу я и приходил советоваться с королем.

Чиновник вынул из кармана лист пергамента и протянул его герцогу.

– Не будете ли вы любезны взглянуть на это?

Арамис был любезен и таким образом узнал все, что выпало на долю нашему герою. Он кончил читать, когда король вышел из зала, явно пребывая в хорошем настроении. Когда Людовик появился на галерее, Ларейни протянул ему рапорт по делу Жоэля, который посол успел вернуть, но монарх, заметив герцога, махнул рукой.

– После, – сказал он и, взяв под руку испанского посланника, заметил: – Благодарю вас за то, что вы откликнулись на мое приглашение.

– Желания монарха для меня закон, – низко кланяясь, ответил старый придворный. – Более того, – добавил он после небольшой паузы, – если бы ваше величество не соизволили высказать намерение повидать меня этим утром, я все равно ожидал бы вашего выхода, чтобы принять от вас поручение засвидетельствовать почтение лицу, которое, как я рискую надеяться, не окажется к этому равнодушным.

– Почтение?

– Под ним я подразумеваю выражение чувств, переполняющих по отношению к вашему величеству большинство преданных и признательных сердец.

Щеки короля залились румянцем, а глаза удовлетворенно блеснули.

– Так значит, вы видели мадемуазель дю Трамбле? – с жадностью осведомился он.

– Я только что от нее, – ответил дипломат, улыбаясь собственной сообразительности.

– Следовательно, она удовлетворена своим новым положением?

– Ах, государь, она испытывает к вашему величеству не просто благодарность, а обожание, с трудом сдерживаемое узами уважения, которого требует отношение к королю. Вчера мадемуазель была смущена и приведена в замешательство. Подумайте, могла ли она рассчитывать на оказанную ей честь? Ее чувства были парализованы радостью, изумлением и смущением, вызванным присутствием короля и королевы. К тому же, откровенно говоря, дерзкое любопытство всего двора отпугнуло ее. Но сегодня утром, после проведенной в волнении ночи, с каким красноречием говорила мадемуазель дю Трамбле о своем царственном благодетеле, о преданности своей повелительнице и преклонении перед ее супругом, с какой страстью она повторяла, прощаясь со мной: «О, монсеньер герцог, король самый благородный и великодушный человек среди всех дворян его королевства!»

– Она именно так и говорила? – переспросил Людовик, дрожащим от удовольствия голосом.

– А когда я спросил, что больше всего поразило ее в блестящем собрании, которое она вчера впервые увидела, слышали бы вы, с какой простотой и непринужденностью мадемуазель ответила: «Не спрашивайте меня, ибо я не знаю, что вам сказать. Я не смотрела ни на кого, кроме короля, и была ослеплена, как будто неосторожно взглянула на солнце!»

Эти слова слишком походили на произнесенные бедной Луизой де Лавальер двадцать лет назад под Королевским дубом в Фонтенбло, чтобы Людовик не вспомнил ту сцену, Сладостные ароматы юности нахлынули на него со всей свежестью и в то же время с грустью, напоминая запах засушенного в книге листа.

– Эта девушка – сама чистота, – продолжал Аламеда. – Ее душа не знает фальши так же, как и ее уста. Она чужда всем низменным страстям, являясь средоточием благородных и возвышенных чувств. Кокетство незнакомо ей так же, как поцелуи.

Слушая посла, король был охвачен предвкушением будущей победы. Обожание, смешанное с уважением и страхом, заставлявшим женщину падать ниц перед объектом ее чувств, являлись лакомым блюдом для любителя деликатесов. Придуманные Арамисом слова Авроры могли бы показаться грубой лестью по отношению к обычному человеку, но не к тому, кого считали полубогом. Однако, поскольку Людовик прежде всего старался казаться стоящим выше человеческих слабостей, он скрыл под маской простого удовлетворения радость и гордость, вознесшие его на седьмое небо.

– Герцог, – заговорил он после недолгого молчания, – как раз о мадемуазель дю Трамбле я и хотел побеседовать с вами. Она принадлежит к семейству наших преданных слуг, которым мы некоторое время несправедливо пренебрегали. Если бы члены этого семейства были вознаграждены соответственно их заслугам, им не пришлось бы пребывать в безвестности вплоть до кончины. В лице этой девушки мы возместим невольный вред, причиненный ее родителям нашей неблагодарной забывчивостью. Мадемуазель дю Трамбле будет придворной дамой в нашем новом дворце.

– Но, государь, правило гласит, что муж должен быть обладателем чести, какую приносит этот титул.

– Мы найдем ей мужа, достойного нашей королевской опеки, и в этом отношении рассчитываем на вашу помощь.

– О, государь, ваше величество предугадывает все мои желания! Я хотел обратить внимание короля на одиночество этой бедной девушки и умолять его даровать ей супруга и покровителя.

– Как раз это я и намерен сделать. Мы поручаем вам найти среди наших дворян человека, достойного обладать подобным сокровищем. Ему в качестве свадебного подарка будет даровано звание, позволяющее занимать пост при дворе.

Посол улыбнулся.

– В поисках нет нужды, – ответил он. – У меня под рукой уже имеется молодой человек, который будет счастлив соединить свою судьбу с прекрасной дамой, удостоенной щедрости вашего величества. Это бретонский дворянин, не имеющий честолюбивых замыслов.

– Как его имя?

– Шевалье де Локмариа, если ваше величество позволит ему носить этот титул.

– Хорошо, он будет зваться шевалье де Локмариа.

– Но я не собираюсь скрывать от вашего величества, что этот юноша обладает грубым и необузданным нравом, абсолютно неподходящим для жизни при дворе, и я бы сказал, что он предпочитает сделать карьеру в армии.

– Пусть будет так – дадим ему этот шанс.

– И если завяжется потасовка, то он с радостью отправится на фронт.

– Ну, мы пошлем его к маршалу Креки, который действует против принца Карла Лотарингского.

– Отлично – он будет вполне удовлетворен! Я знаю, что он любитель сражений, жаждет опасностей и славы, хочет отличиться в битве с врагами и не уклонится от исполнения своего долга. – Арамис умолк, сказав все необходимое.

Оба вернулись на то место галереи, где они начали беседу, и где Ларейни терпеливо ожидал инструкций.

– Государь, – заметил Аламеда, – ваш министр полиции ждет обещанной аудиенции, и я стыжусь задерживать короля далее.

– О! – произнес Людовик, глядя на протянутый ему свиток. – Это касается субъекта, о котором вы мне говорили, Лареини? Дерзкий мошенник, клянусь всеми святыми! Почему его до сих пор не судили?

Испанский посол опередил собиравшегося ответить министра.

– Государь, издавна считалось, что милосердие – самая яркая драгоценность в короне монарха.

– Клянусь душой, герцог! – воскликнул король, с удивлением глядя на него. – Вы собираетесь вступиться за этого забияку?

– Я намерен поступить именно так, государь.

– Вы хотите просить меня помиловать этого бунтовщика?

– Более того – я умоляю о его немедленном освобождении.

– Но он убийца!

– Следовательно, я взываю к королевскому великодушию.

– Думайте, что вы говорите, – сказал король, и голос его стал суровым. – Освободить парня, поправшего нашу подпись под эдиктами, убившего одного из наших офицеров и к тому же даже не могущего оправдаться наличием благородной крови!

– Ну, – умиротворяюще произнес посол, – для бретонца, только что прибывшего из родных мест, позволительно не знать эдиктов.

– Ах, так этот плут – бретонец? – спросил король, смягчая тон.

– Что касается его дворянства, то это дело весьма неопределенное, но ваше величество в любой момент может сделать его дворянином. А убитый мушкетер небольшая потеря – у вашего величества их две роты, по пятьсот человек в каждой. Кроме того, судя по отзывам, этот злополучный господин де Брежи отнюдь не принадлежал к цвету французского рыцарства.

– Но все же его убийца…

– Противник, если вы соблаговолите именовать его так.

– Пусть будет так – его противник как будто очень дорог вам?

– Ни в малейшей степени! Я встречал его лишь однажды, но он полезен мне, а это говорит о многом.

– Полезен? Каким образом?

Аламеда посмотрел на короля и ответил, понизив голос:

– Если будет угодно вашему величеству, я сделаю его шевалье де Локмариа и мужем мадемуазель дю Трамбле.